Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 13 глава

— Совсем не глупая, а вполне разумная.

Она улыбнулась ему, показывая на рыбу на блюде.

— Вы не находите, что это брюшко великолепно?

— Великолепное, — согласился он, чувствуя, что его раздражение отступает благодаря этой улыбке, маленьким белым зубам, розово-красным губам, таким полным и волнующим. Раздражение перешло в желание.

— Если вы не охотитесь, кузина, может быть, мы могли бы вместо этого немного прогуляться? — предложил он. — Я уверен, что сеньор де Жерве очень занят, и мне бы не хотелось, чтобы он тратил на гостей свое драгоценное время.

Магдален еле сдержалась, чтобы взглядом не попросить помощи у Гая. Предложение провести послеобеденное время в компании кузена наполнило ее таким ужасом, как будто он предложил ей провести время в темнице донжона вместе с черными пауками и скользкими пресмыкающимися.

— Прогулка никогда не заменит охоты, милорд, — сказала она, — не правда ли, сеньор де Жерве?

— Все зависит от общества, — ответил Гай, — но ваш кузен не знает, что вам следует провести несколько часов после обеда с горничной.

С вежливой улыбкой он обратился к д'Ориаку:

— Это по совету повитухи. К сожалению, леди Магдален часто пренебрегает таким ограничением, но я на нем настаиваю. Вот почему она забыла об этом упомянуть.

— Если вы настаиваете на такой рекомендации, я подчиняюсь.

— Это в рамках моей компетенции, — сказал Гай доверительно. — Не хотите ли поохотиться с собаками, месье д'Ориак?

Спасенная, Магдален откинулась назад и уже не следила за разговором, который вертелся вокруг охотничьей темы. Спасенная на данный момент. Но невозможно было бесконечно избегать общества кузена д'Ориака.

Шарль д'Ориак не знал точно, когда он догадался о взаимопонимании, существующем между Магдален де Бресс и Гаем де Жерве. Последний был всегда предельно осторожен, Магдален всегда смиренна в его обществе, как следует юной женщине с представителем ее отца, облеченным властью сеньора.

Д'Ориак, которому предоставили апартаменты в помещении для гостей, на противоположной стороне внутреннего двора, конечно, оставался в неведении о тайной сети проходов в главном замке и, конечно же, не мог ничего знать о том, как по ночам между женским крылом замка и покоями сеньора скользила легкая тень Магдален. Он ничего не ведал о безудержных взрывах смеха и вспышках страсти. Зато Шарль видел другое: какой-нибудь взгляд или улыбку, которыми они обменивались, когда глаза сеньоры озорно блестели, а глаза сеньора прищуривались в ответ на прикосновения, легкие касания пальцев или вдруг белая рука ложилась без всякого основания на руку сеньора, а его большая рука скользила по ее талии, по изгибу ее плеча. От мужчины с недобрыми намерениями, да еще снедаемого пылким желанием, такое не могло ускользнуть.

Шарль д'Ориак наблюдал внимательно. Он заметил, что сеньор де Жерве играет на своей лютне, а сеньора вышивает на пяльцах у окна красивой прямоугольной комнаты в дождливый день, когда нельзя выйти на улицу. Он слышал, как сеньор де Жерве поет мягкие, мелодичные песни трубадуров о любви и рыцарской верности, и он слышал тоску в его голосе.

Он заметил, как сеньора под ярко-голубым декабрьским небом внимательно следит за дерущимися на поединке рыцарями на учебном плацу. В ее поведении усматривалось нечто большее, чем простое любопытство, скорее — желание быть поддержкой прибывших рыцарей. Хотя волноваться за Гая вряд ли нужно было.

Гай де Жерве был известен как один из самых искусных рыцарей Англии и Франции, и глядя, как он гарцует на лошади, с какою меткостью летят его копья, было ясно почему. Холодная голова, длинное туловище, гигантская сила и годы рыцарской подготовки сделали этого человека непобедимым в открытом бою.

Шарль видел, как сеньора радостно хлопала в ладоши в меховых перчатках, как краснели ее щеки — гораздо больше, чем от морозного воздуха, как ее глаза загорались огнем, когда она поздравляла своего рыцаря-триумфатора, приветствовавшего ее с коня.

Он заметил и принял к сведению, что все касающееся Магдален де Бресс обращало на себя пристальное внимание Гая де Жерве. Что она ела, что она пила, когда она гуляла или ездила верхом и как далеко, когда она удалялась к себе на ночь, — ничто не укрылось от его бдительного внимания. Малейший намек на усталость или налет бледности на лице влекли деликатный совет, иногда вызывавший ее шутливый протест, но сеньор де Жерве всегда одерживал верх и сеньора извинялась и удалялась на отдых в свои покои.

Такая забота о беременной подопечной показалась Шарлю д'Ориаку чрезмерной, даже принимая во внимание заботу герцога Ланкастерского, сюзерена Гая, о безопасности и здоровье будущего ребенка. Здоровый ребенок рода Плантагенетов мог бы гарантировать закрепление за Англией наследства рода де Бресс, несмотря на смерть отца, Эдмунда де Бресса.

Шарль д'Ориак поглаживал острый подбородок и размышлял. У сеньоры Магдален не было явных признаков беременности, каковые уже должны были быть. Ведь Эдмунд де Бресс был убит в начале августа. Если она забеременела незадолго до его смерти, ей следовало быть, как она и говорила, на пятом месяце. Но по ней этого никак не заметно. Шарль был озадачен.

Магдален так и не привыкла к своему кузену, хотя прошел уже не один день его пребывания в замке. Гай считал своей обязанностью занимать гостей так, как это было положено с точки зрения родства и их ранга. Были псовые и соколиные охоты, прогулки, большие пиры, вечера с музыкой и танцами, но Магдален все сторонилась Шарля д'Ориака. Когда она невольно встречалась с ним взглядом, ей казалось, что она проваливается в темноту, что на нее веет сыростью и застоявшимся воздухом, что на нее надвигаются неведомые пресмыкающиеся.

Он же старался вести себя как можно более приветливо. Он мог танцевать, рассказывать истории, сочинять элегантные песни и аккомпанировать себе на лютне. Он расточал Магдален утонченные комплименты, преклонялся перед ней, как перед недосягаемой леди манора. Тем не менее ее страхи росли с каждым днем. Она больше не говорила Гаю об этом, так как он стал бы упрекать ее за глупые причуды. Магдален была подчеркнуто учтива с кузеном, пытаясь изо всех сил скрыть свою неприязнь под маской любезности. Она позволяла себе язвительность и иногда острословие, хотя заметила, что язвительность раздражает кузена. Он же всегда прикрывал свою досаду улыбкой или смехом, но глаза его говорили о другом, и в смехе было мало искренности. Ей было вполне достаточно досаждать ему, и она продолжала это делать под маской остроумия и всегда как будто ни в чем не бывало, как если бы это ничего не значило.

Но Гай больше не обвинял ее в расстроенном и капризном воображении, в детской недоверчивости, так как сам почувствовал истинные намерения д'Ориака к кузине. Может быть, это только ему казалось: ведь сам Гай был околдован чарами Магдален. А впрочем... ведь он видел, как действовала эта магия на Эдмунда, и теперь он видел еще одного мужчину с горящими глазами...

Он знал, как это действовало на Эдмунда, а теперь видел, как горящие глаза другого мужчины следуют за каждым ее движением, не отрываясь смотрят на нее, и Гай читал в них вожделение и понимал его. В самом деле, кто из мужчин мог остаться равнодушным, находясь рядом с Магдален, взирая на изящество каждого ее движения, ощущая гибкость ее стройного тела. Но тут было нечто большее, и это нечто заключалось в ней самой — поднимающееся из глубин осознание своей чувственности, не покидающее ее даже тогда, когда она оставалась одна.

Внешняя покладистость и уступчивость Магдален не обманули Шарля д'Ориака. Только он никак не мог взять в толк, почему она оставалась безучастной к его усилиям добиться ее доверия. Обычно женщины млели от его изысканного шарма и игриво-светских манер: он слыл большим мастером по части флирта. Но сейчас он старался быть осторожным, чтобы не спугнуть ее, и в обществе Магдален держал свои страсти в узде. Как казалось д'Ориаку, ему удалось заставить ее поверить в то, что его ухаживания и кокетство не более чем обычные игры, которые делают светскую жизнь столь приятной, но при этом он был почти уверен, что она вежлива с ним лишь по настоянию Гая де Жерве. Шарль ощущал ее отвращение, видел, как она передергивалась всем телом, стоило ему приблизиться к ней, но от этого его вожделение только разгоралось. "Но все это несущественно для моих дальнейших планов, — решил он. — Ее отношение ко мне ничего не значит и ничего не может изменить".

Гай де Жерве тоже избегал д'Ориака. Его гостеприимство и хлебосольство были на высоте, но Шарль чувствовал, что вассал Джона Гонтского не доверяет свалившемуся как снег на голову родственнику Магдален, хотя внешне не было никаких оснований питать недоверие к человеку, самому протянувшему руку дружбы. Несмотря на то, что де Боргары не раз пытались отомстить за ту давнюю ночь в Каркассоне, причина их мести оставалась тайной для всех, кроме Джона Гонтского и их самих.

Однако Шарлю иногда казалось, что де Жерве видит не одну только оболочку происходящего. Он, должно быть, оставался настороже, опасаясь козней де Боргаров против Ланкастера и его дочери. Д'Ориак отдавал должное своему противнику. Гай де Жерве со своей никогда не ослабевающей настороженностью и редкой проницательностью не был мальчиком для битья.

Шарль понимал: то, что он догадался об истинных отношениях между Магдален и Гаем, может стать козырной картой, если только правильно разыграть ее. Смертный грех прелюбодеяния — против такого убийственного аргумента едва ли найдется довод!

На двенадцатый день своего пребывания в замке Шарль решил, что пора переходить к действиям, и объявил за ужином, что утром намеревается уехать.

— Вы возвращаетесь в Русильон? — осведомился Гай. — Однако зимние дороги очень трудны для дальних поездок.

— Нет, я еду в Париж засвидетельствовать свое почтение королю, — ответил д'Ориак. — А это всего лишь восемь миль по отличной дороге.

Он повернулся к Магдален.

— Мадам, был бы счастлив, если бы вы также приняли участие в поездке в Париж, чтобы засвидетельствовать почтение королю Франции в качестве наследницы владений де Брессов. Если вам, конечно, разрешат.

— Не знаю, что скажет по этому поводу мой муж, сэр, — холодно сказала Магдален. — Не повредит ли это перемирию между нашими странами?

До Шарля дошло, что он допустил промах. Он тут же нашелся:

— Семейство вашей покойной матери считает своим сюзереном Карла Французского. Я имел в виду, что вам, как распорядительнице замка де Бресс, в отсутствие мужа было бы разумно засвидетельствовать свое двойное подчинение. Не сомневаюсь, ваш муж поступил бы именно так.

— Вы полагаете, что мой муж находится в двойном подчинении? — спросила она, играя перстнем с огромным изумрудом. — С чего это вы взяли?

— Между нашими странами нет никаких споров, — живо вмешался в разговор Гай, молясь про себя, чтобы Магдален не обратила внимания на оплошность Шарля. — Так что нет смысла говорить о том, кто и кому подчиняется.

В его голосе прозвучало предостережение, и Магдален сразу же замолчала, хотя с удовольствием продолжила бы перебранку с кузеном. Ей показалось странным, что ее французский родственник так плохо представляет себе истинное положение дел с васалитетом. Уж он-то наверняка в курсе того, что, будучи освобожденным от необходимости платить выкуп и получив в жены представительницу рода Плантагенетов, Эдмунд де Бресс взял на себя обязательства быть верным только английскому королю.

— Хорошо сказано, — согласился Шарль, негромко засмеявшись и не меньше хозяев радуясь возможности сменить тему разговора. Леди, как ему показалось, не заметила ничего неладного, а вот как насчет лорда де Жерве? — Но вам очень понравится Париж, миледи. Это большой, очень большой город.

Магдален лишь молча кивнула. Озадаченная предостерегающим тоном Гая, она посчитала невозможным продолжать этот разговор.

Уже поздно вечером, когда Гай пожелал Стефану и Теодору спокойной ночи и они ушли, закрыв за собой дверь, она раздвинула занавески балдахина и вернулась к этому вопросу.

— Почему ты не хотел, чтобы я беседовала об Эдмунде и о том, кому он подчиняется?

Гай, в длинной рубахе и без сапог, просматривал бумаги на столе, стоявшем возле окна. Так значит, она не заметила оплошности своего кузена, выдавшей его с головой? Она не поняла, что он осведомлен о смерти Эдмунда де Бресса и рассматривает Магдален как наследницу имения де Брессов? Вздохнув с облегчением, Гай притворился, что раздумывает над ее вопросом, затем обернулся. Магдален сидела на кровати, поверх стеганого одеяла, обхватив колени, и на лице у нее было написано скорее любопытство, чем недовольство.

— Шарль д'Ориак, может быть, и кузен тебе, но, как и все де Боргары, ревностно предан Франции. Я не видел смысла встревать в ваш обмен ядовитыми репликами и создавать почву для раздоров.

Магдален вновь вспомнила, что Гай нимало не озаботился тем, что Шарль тот самый человек, который пытался увести ее от постоялого двора в Кале, да и весь этот эпизод воспринял удивительно легкомысленно — как, впрочем, и она. Ощущение, что здесь что-то не сходится, вновь задело ее.

— Мне кажется, здесь должно быть что-то еще, — отчаянно выпалила она.

— Ты обвиняешь меня во лжи? — золотисто-рыжие брови Гая недоверчиво приподнялись.

— Нет, ни в коем случае, — быстро ответила она. — Просто у меня есть ощущение, что ты говоришь мне далеко не все.

— Может быть, я просто решил, что ты знаешь то, что тебе следует знать? — ответ Гая был предельно осторожен.

Магдален покраснела.

— Я не ребенок, милорд.

— Совершенно верно, — согласился он, — и именно поэтому тебе следовало бы самой понять неразумность споров о сюзеренитете французского короля, тем более с человеком, который в иной ситуации скорее окажется нашим врагом, нежели другом.

— Так ты ему не веришь! — утверждение это прозвучало с оттенком упрека, поскольку внимание девушки переключилось на более близкий предмет.

— Я никогда не говорил об этом. Я всего лишь сказал, что ты должна доверять мне.

— Но ты сам бранил меня за мои ничем не обоснованные страхи!

— За твое дурное поведение, которое сделало возможным появление этих страхов, — поправил он ее.

— Но почему семейство моей матери стремится навредить мне? — она помрачнела, опустив голову, так что каштановые кольца распущенных волос закрыли лицо. — В Риме объявили, что мой отец был женат на моей матери. Какие же основания для наших семейств испытывать друг к другу неприязнь?

"Следует ли посвятить Магдален в истинные обстоятельства ее рождения? — в который раз спрашивал себя де Жерве. — Нельзя же вечно скрывать от нее правду?" Но слишком уж это было тошно. В конце концов, это дело Джона Гонтского поведать дочери эту душераздирающую историю: Гай де Жерве и без того слишком многое принял на свои плечи, многое из того, что являлось обязанностью Ланкастера. До сих пор он не мог без содрогания вспоминать то отчаяние, которое охватило девочку, когда она узнала правду о своем происхождении, и он совершенно не был расположен еще раз переживать подобную сцену.

— Просто это вопрос политики, — сказал он. — Семейство твоей матери — за Францию, семейство твоего отца — за Англию, и каждая из сторон рассчитывает перетянуть на свою сторону тебя. Теперь, когда у тебя нет мужа, ты одна связываешь владения де Брессов с Англией.

Он вновь вернулся к бумагам на столе.

— Но у меня есть муж, — прошептала Магдален, но так тихо, что он не услышал. Она была так же уверена в этом, как и в том, что Гай не сказал ей всего, что знал.

Но поскольку надежд что-то выпытать у него больше не было, она решила покончить с допросом и напомнить Гаю истинную причину своего визита к нему в постель.

— Вы намерены всю ночь провести за бумагами, милорд? — ее томный голос свидетельствовал о том, что вопрос, ставший камнем преткновения, на время отложен. Но Гай не спешил с ответом, делая вид, будто с головой погружен в дела.

Магдален в раздумье прикусила нижнюю губу, затем соскользнула с кровати, на цыпочках прошла через комнату и ловко пролезла между Гаем и столом, после чего уселась на стол, прямо на стопку бумаг.

— Вообще-то, им это не полезно, — заметил Гай.

— По-моему, я все же заслуживаю не меньшего внимания, чем эти пыльные пергаменты, — объявила Магдален, с хрустом устраиваясь на бумагах.

Он смотрел на нее прищурясь.

— Вам придется убедить меня в этом, леди. Давай проверим, так ли это, — он лениво потянулся в сторону и извлек из держателя гусиное перо. — Я, понимаешь ли, привык производить пробу пера на каждом новом пергаменте. Поскольку передо мной совершенно чистый лист, то надо проверить, будет результат тем же самым, или... короче говоря, интересно поглядеть.

Магдален затрепетала, желание пронзило ее, смешавшись с предвкушением того, что он собирался проделать.

— У тебя нет чернил на пере, — прошептала чуть надтреснутым от волнения голосом.

— И в самом деле! — Гай окунул кончик пера в кувшин с водой, стоявший на столе. — Ну, какое же послание мне написать здесь?

Он сделал кончиком пера изящный завиток на ее щеке — настолько осторожный, что она ощутила лишь легкое покалывание.

— Нет, не послание, а портрет, — сказал он тихо. — Позволено мне будет набросать черты моей модели?

Она задрожала, и вновь заскрипели бумаги, придавленные бедрами. Гая, казалось, нимало не беспокоило состояние документов. Он вновь обмакнул перо в воду и начал сосредоточенно обводить контуры ее лица, уха, обрисовал пером линию соединения полуоткрывшихся полных губ, затем опустился вниз — по изгибу стройной шеи, воспроизводя форму ключицы и линию плеча.

Она по-прежнему сидела на краю стола, только кожа ее покрылась мурашками, когда он вновь обмакнул перо и тоненькая влажная линия проложила дорогу к ее грудям, сделала круги вокруг потемневших из-за беременности сосков — и от этого мягкого прикосновения по коже вновь побежали мурашки. Гай взял в одну руку зрелую тяжесть ее груди, выписывая строки наслаждения на нежно-белой в голубоватых прожилках чаше, лежащей в его ладони. Дыхание Магдален участилось, и пламя возбуждения разрумянило щеки, а Гай взял ее руку, чертил круги на ее ладошках, затем — на ногтях пальцев, и тело ее замерло в предвкушении дальнейшего, истомленное этой мучительной, доводящей до транса прелюдией.

Перо записало свое послание в глубокой расщелине ее грудей, мягко покалывая, пробежалось по ребрам, опущенной частью погладило припухлость ее живота, заставив Магдален испустить еле слышный стон. Мышцы ее напряглись, ноги шевельнулись, бедра приоткрылись в жадном ожидании.

Она хотела лечь на спину, открыв всю себя блаженству этой игры, но жаркая и твердая рука Гая легла ей на талию, удерживая ее в вертикальном положении. Перо еще раз погрузилось в воду, и острым его концом Гай наконец проложил дорогу к бедрам, все ближе приближаясь к темному руну, за которым пряталась ее влажная, горячая сердцевина. Тихий стон исторгся из ее груди, и всем своим открытым телом она двинулась навстречу перу. Она уже не владела собой: стремясь упасть на спину, раскрытая смене ощущений, которые вызывало у нее щекочущее покалывание и поглаживание пушистого пера.

Только теперь Гай снял руку с ее талии и дал ей опрокинуться, и она лежала перед ним на столе в полузабытьи, еле слыша, как скрипят и хрустят под нею бумаги. Каждой клеточкой тела, каждым окончанием нерва она вознеслась к той точке, где наслаждение граничит с мукой. Перо скользнуло между широко раскрытых бедер, и она уже не разбирала ничего, закружившись в диком и неудержимом водовороте блаженства... Потом она медленно пришла в себя, понемногу начала различать блеск свечей на камине и заново распознавала границы тела, пресыщенного удовольствием и неспособного к какому-либо движению.

Мягко, предельно мягко, словно боясь вывести Магдален из летаргического состояния, Гай поднял ее со стола и перенес на кровать. Там он уложил ее и накрыл стеганым одеялом.

— А ты?... — прошептала было она, но он остановил ее, зажав рот своими губами.

— Я получил удовольствие и больше этой ночью не стану тревожить тебя. После такого тебе следует отдохнуть.

Если бы Магдален могла, она бы начала протестовать, но тело и ум совершенно обессилели и слова не желали идти наружу. По правде говоря, она не горевала от того, что должна была остаться в одиночестве вместе со своей ленивой истомой. Глаза ее сомкнулись.

Гай стоял у кровати, глядя на нее. Он улыбался, но в глазах его пряталась тень. Тень от мыслей о том, что впереди их ждет боль разлуки. Как долго Джон Гонтский намерен выжидать, прежде чем объявит о вдовстве дочери? А если это и произойдет, едва ли Гаю де Жерве следует рассчитывать на такой приз, как дочь Ланкастера и наследница владений де Брессов. Он уже получил благодаря своему сеньору одну жену, а в приданое — богатство и силу. И теперь Гай не представлял прежней ценности для хозяина, ему нечего было предложить, кроме того, что уже было.

Задернув полог, чтобы свет свечей не мешал ее сну, он вернулся к столу и расправил смятые бумаги, вдыхая запах Магдален, ощущая пальцами тепло от ее тела. Все эти эмоции не располагали к работе, но он пододвинул поближе подсвечник и уселся за стол.

Магдален проснулась с чувством, что должно произойти что-то замечательное. Такое с ней было раз или два в детстве, но сейчас она не могла найти сколь-нибудь разумного объяснения своему настроению. Ей понадобилось несколько секунд, прежде чем она вспомнила: сегодня уезжает Шарль д'Ориак. Душа ее взлетела к небесам, словно она сбросила гору с плеч. Она и Гай должны наконец вновь остаться одни.

Гай спал рядом беспробудным сном, и по оплывшим свечам и все еще тлеющему камину она определила, что он работал всю ночь. Тело ее млело при воспоминании о том, какой чувственный пир он вчера устроил для нее, прежде чем она так эгоистично заснула и оставила Гая в компании с его бумагами.

Приподнявшись на локте, она нагнулась над ним, всматриваясь в лицо любимого в слабых серых отсветах рассвета. Сон стер напряжение этого рта и челюсти, губы чуть выдавались вперед, полные и красиво вырезанные, словно созданные для поцелуев. Золотисто-рыжие волосы кольцами падали на широкий лоб. Ей хотелось отбросить их в сторону, провести пальцем по широкой надбровной дуге, поцеловать кончик носа. Но ни того, ни другого, ни третьего она не сделала, опасаясь потревожить его сон: отплатить за удовольствие прошлого вечера она рассчитывала позже и не без пользы для самой себя.

Она вновь легла рядом с ним, но кровь в ней по-прежнему играла, ей не терпелось двигаться, что-то делать, ведь этот день обещал только самое лучшее и радостное! Все же она тихонечко выскользнула из кровати, натянула ночную рубашку и на цыпочках вышла через потайную дверь. Сердце ее плясало от радости при мысли, что сегодня она спровадит из замка самого отвратительного человека на свете, которого ей почему-то приходится называть кузеном.

Дойдя до своей спальни, она для вида бросилась на нетронутую за ночь постель и позвонила в колокольчик, вызывая служанок.

— Я умираю хочу есть, — объявила она им вместо приветствия. — Я бы охотно перекусила вареными яйцами и мясом, а кроме того, хотела бы вымыться.

— О да, миледи, — невозмутимо сказала Эрин, прекрасно осведомленная о том, что аппетит беременных женщин — непредсказуемая вещь и всегда должен быть удовлетворен. — Марджери займется завтраком, а заодно принесет горячую воду из кухни.

Эрин вышла в примыкающую комнату, чтобы сделать необходимые приготовления к купанию, и Магдален, спрыгнув с холодной кровати, последовала за ней.

— Брось в воду лаванду, Эрин.

— Я всегда так делаю, миледи, — столь же невозмутимо ответила служанка. — Насколько я понимаю, гости наши сегодня отбывают?

— О да, — подтвердила Магдален с энтузиазмом, не особенно уместным в глазах Эрин.

— Кое-кто будет жалеть об этом, — усмехнулась служанка, доставая из ларя мыло и полотенца.

— Да? Неужели такое возможно?

— Девчонка Берта, прачка из свиты этого сьера, вообразила себе, что влюблена в слугу милорда, в этого недомерка Оливье.

Она покачала головой.

— Хоть убей, не пойму, что она в нем нашла? Костлявый коротышка, вечно что-то вынюхивает и всегда появляется там, где его меньше всего ждешь. Но, говорят, он тоже в нее втрескался.

Магдален поморщила носик. Ей трудно было вообразить, что кто-то из компании кузена мог оказаться симпатичным. Она вернулась в спальню как раз в тот момент, когда Марджери вошла с подносом. Схватив с деревянной тарелки баранью отбивную и набив полный рот, Магдален начала нервно расхаживать из одной комнаты в другую, от платяного шкафа к кровати, а от нее к окну.

— Вы сегодня очень беспокойны, миледи, — заметила Марджери. — Должно быть, ребеночек зашевелился?

— Ничего подобного, и вовсе он не шевелится, — промычала Магдален с набитым ртом, хлопая себя по маленькому холмику живота. — Ты принесла пахту?

Марджери передала ей чашку, и она одним глотком осушила ее, после чего удовлетворенно вытерла губы.

— Вода готова, миледи, — объявила Эрин. — Волосы тоже будем мыть?

— Да, разумеется, — Магдален шагнула в круглую деревянную ванну. Она жаждала встретить этот день свежей и чистой, смыть с себя все следы и воспоминания последних двенадцати дней, чтобы, когда Шарль д'Ориак покинет замок, ничто не могло напомнить о его прикосновениях, о его зловещем взгляде и скользких речах, обо всем том, что так отравляло ее жизнь за все время пребывания этого гостя.

Когда через два часа она появилась в большом зале, от ее неудержимой и не совсем приличной радости по случаю отъезда докучливого визитера не осталось и следа — только оживление в глазах и нетерпеливость в движениях. Д'Ориак же был сражен ее изумрудным бархатным платьем, горностаевой накидкой, длинной косой с вплетенными в нее жемчужинами, а излишнюю возбужденность Магдален он списал на посторонние причины, никак не связывая ее со своим отъездом.

Гай также ничем не выдал своих чувств. Он в это утро был в самом мрачном расположении духа, и единственной причиной этого мог назвать лишь то, что не выспался. Правда, в его жизни было много бессонных ночей, и они никак не отражались на его самочувствии. Он поглядывал на сияющую Магдален и вспоминал игры минувшей ночи. Вид у нее сейчас был донельзя довольный. Может быть, он зря проявляет излишнюю воздержанность, когда последовательно отказывается разделять с ней эти удовольствия?

— Доброе утро, милорд, — Магдален взглянула на Гая с потаенным блеском в глазах, давая понять, что тоже помнит о его ночном художественном эксперименте. Потом притворно вздохнула. — Нам сегодня приходится прощаться с нашими гостями.

Она повернулась к Шарлю д'Ориаку и его рыцарям.

— Желаю вам доброго пути, месье, и счастливо вам добраться до цели вашего путешествия.

— Благодарю, миледи, — кузен небрежно поклонился, сверкнув глазами. — Наше семейство будет ждать вашего визита, Магдален Ланкастерская, дочь Изабеллы де Боргар.

У Магдален холодок пробежал по спине. Что-то стояло за этими словами, хотя внешне они были безукоризненно вежливы — речь шла всего лишь о констатации родственных связей между прощавшимися. Наклонив голову, она холодно улыбнулась.

— Я уже давно Магдален де Бресс, сэр.

— Это всего лишь дипломатия и политика, кузина. По крови же вы представительница де Боргаров и Ланкастеров.

— Магдален, — тихо окликнул ее Гай. Она с явным облегчением обернулась и увидела, что он жестом показывает на стол, где рядом с большой двуручной чашей стоял серебряный, украшенный орнаментом кувшин.

Она вовсе не забыла об этом ритуале, но была благодарна Гаю, что он вызволил ее из этой тягостной ситуации. Подойдя к столу, она наполнила чашу вином из кувшина.

— Кубок дружбы, кузен! — произнесла она ровным голосом и, прикоснувшись губами к краю чаши, передала ее гостю.

Он взял кубок, отпил и пустил по кругу. Гай завершал эту церемонию, и теперь, когда отъезд кузена стал бесспорным фактом, беспокойство, одолевавшее Магдален, исчезло.

Они проводили гостей во внутренний двор. Через четверть часа те сели на лошадей и выехали за ворота. Магдален в порыве восторга, подобрав юбки, взбежала по каменным ступенькам на крепостную стену, подгоняемая желанием убедиться, что Шарль д'Ориак и в самом деле уехал из замка.

Герольды обменялись на прощание сигналами из рога, и отряд д'Ориака с развевающимися штандартами поскакал навстречу ветру. Магдален заплясала прямо на стене, затем сбежала во двор, где в раздумье стоял Гай.

— Пойдем в сад, слышишь, пойдем в сад! — потребовала она. — Я хочу во весь голос прокричать всему свету, как я рада! Но здесь это неприлично делать.

С притворным осуждением покачав головой, он последовал за ней во фруктовый сад, достаточно уединенный, чтобы Магдален могла прыгать и плясать, дать выход своей радости. Что она и не преминула сделать.

— Он уехал! Он на самом деле уехал! О, я готова петь день и ночь напролет, — она развела руки, словно собралась обнять весь мир. — Мне никогда больше не надо будет видеться с ним! Я никогда больше не увижусь с ним! Какое облечение для души, милорд! Я чувствую себя так, словно держала на плечах всю тяжесть рода человеческого, а секунду назад сбросила ее.

Она засмеялась светлым, чистым смехом.

— Разве это не чудесно? Разве ты не испытываешь этого волшебного чувства освобождения?

Гай озабоченно потер виски.

— Если честно — нет. И уж если совсем честно — ты заставляешь меня чувствовать себя стариком. "И правда, — подумал он, — сейчас, когда она переполнена энергией и безотчетным счастьем, счастливая лишь от того, что избавилась от чего-то, что причиняло ей неудобства, она совсем как ребенок, невинный младенец, которому так мало нужно для счастья!"

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: