Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 9 глава

— Ничего глупее нельзя было придумать! Они не имели права покидать тебя.

Слова эти прозвучали, однако, не столь грозно, как ему хотелось бы. Сквозь рубашку он ощутил прикосновение ее сосков, и тело его взволновалось. Превозмогая желание, он отпрянул от нее и поднял с пола упавшую простыню.

— Обернись, тебе будет не так холодно.

Она взяла простыню, но явно неохотно.

— Я бы предпочла твое тело вместо этой тряпки.

Он беспомощно посмотрел на нее, не находя слов, которые спасли бы его и ее от гибели в трясине бесчестья.

— Ты толкаешь себя и меня на смертный грех, — сказал он, но в его голосе не было уверенности. И дальше не замечать овладевавшую им страсть становилось просто невозможно, но до тех пор, пока Джон Гонтский не объявит официально о вдовстве своей дочери, всякая уступка чувствам в его глазах являлась ничем иным, как супружеской неверностью. Правда, его знакомые мужчины не сочли бы это за большой грех, но только не Гай.

— Я люблю тебя, — проговорила она. — И не сомневаюсь, что ты меня тоже любишь.

Конечно же, он любил ее, сперва, не осознавая этого, затем — не решаясь себе в этом признаться. Но это ничего не меняло. Не ответив ни слова, он подошел к окну и посмотрел на то, что происходило во дворе. Там уже кипела пьяная драка, сцепившиеся в мертвой хватке тела скатились в канаву, а женщины, не успевшие или не пожелавшие спрятаться в надежное место, визжали, и трудно было определить, отчего больше — от страха или от удовольствия. Гай подумал, от служанок-потаскушек из свиты Магдален толку не было и не будет, дай Бог, если они не заработают за время их поездки круглый живот.

Магдален подошла и остановилась рядом — теперь уже закутанная в простыню. Положив свою руку на его ладонь, она спросила:

— Почему меня пытаются убить?

— В такие ночи разгула и пьянства грабителям, убийцам и разбойникам раздолье, — сказал он, не желая по-прежнему посвящать ее в обстоятельства интриги, разыгрывавшейся вокруг нее, и не решаясь доверить ей свою догадку о том, что ночное нападение не было случайностью. Она не нашлась, что сказать в ответ, а он, нахмурившись, поднял с пола монашескую рясу, поднес ее к свету, лившемуся из окна и внимательно осмотрел, но ничего интересного не заметил: обычное облачение слуги божьего, без каких-либо признаков, по которым можно было бы установить ее владельца.

— Я распоряжусь выставить у твоих дверей караульного, — сказал он. — Осмелюсь предположить, что тебе еще долго придется ждать возвращения служанок.

— Не оставляй меня одну, — попросила она, и в голосе ее был испуг. — Он может вернуться, как только ты выйдешь.

Гай стоял в нерешительности. Его готовность к сопротивлению совершенно улетучилась, тем более что грохот спотыкающихся сапог в коридоре и долетавшие пьяные возгласы придавали убедительность опасениям Магдален.

— Воля твоя, я остаюсь до возвращения служанок, но тебе придется лечь в постель.

Как бы в чем-то сомневаясь, она с минуту внимательно вглядывалась в его лицо, затем повернулась к кровати, медленно размотала простыню и, словно бы в раздумье, одним коленом встала на матрас. Он задохнулся, осознавая весь смысл этого вызывающего приглашения, хотя обстановка в гостинице и за окном меньше всего располагала к тому, чего она хотела.

— Веди себя пристойно, — сказал он почти грубо и подошел к кровати. — Ложись немедленно.

Он притворно сурово шлепнул ее, и она прыгнула под покрывало.

— Тебе только бы портить настроение другим, — она была обижена.

— Я уже сказал, что не играю в эти игры, — заявил он.

— Да, разумеется, — Магдален закрыла глаза и натянула покрывало до подбородка. — Спокойной ночи, милорд.

Гай постоял с минуту, глядя на нее сверху вниз и не в силах сдержать улыбки. Пусть он сбит с толку, но не станет действовать ей во вред. Гай присел на подоконник и стал смотреть в окно. Шум на площади стих, остатки гулявших либо разбрелись по переулкам, либо забылись в тяжелом сне прямо на земле и в сточных канавах. Имеет ли какое-то отношение к ночному нападению сьёр д'Ориак? Кто он вообще такой? "За время поездки надо будет навести справки, — решил Гай. — Поручу это Оливье, он уроженец Прованса и самый умный из слуг, способный без мыла влезть в..." Гай усмехнулся.

Марджери и Эрин появились заполночь, растрепанные, с раскрасневшимися лицами, невнятно бормочущие что-то себе под нос. При виде лорда де Жерве, восседающего на подоконнике, они открыли рот и застыли в дверях, предчувствуя неминуемую головомойку.

— Миледи сказала, что мы можем уйти погулять, — наконец выговорила Эрин.

— И она разрешила вам шататься где-то всю ночь и вернуться домой в совершенно непотребном виде? — язвительным шепотом спросил Гай. — Пока вы горланили и развратничали неизвестно где, миледи подверглась страшной опасности. Радуйтесь, что на этот раз я не прикажу высечь вас за вашу халатность и беспутное поведение!

Он шагнул к двери.

— На заре мы двинемся в путь. С первым лучом солнца вы и миледи должны быть готовы.

Однако на заре стало очевидно, что собрать людей из свиты и дружины просто невозможно. Те немногие, кого удалось отыскать, лыка не вязали после ночных возлияний, и из всего отряда лишь два человека поутру не жаловались на головную боль — сам де Жерве и Магдален. Даже слуга Гая с величайшим трудом улавливал смысл приказаний хозяина, и отправлять его вперед, на разведку было все равно, что посылать за смертью. Пришлось примириться с мыслью, что придется еще на сутки задержаться в этом вредном для здоровья и нравственности портовом городке. Однако их пребывание в Кале затянулось. Двоих людей из свиты де Жерве разобиженные горожане обвинили в воровстве, и целых два дня ушло на судебное разбирательство. Гай был чрезвычайно раздражен, но не рискнул отмахнуться от недовольства проживающих в городе французов: и без того здесь накопилось немалое недовольство зависимостью от английской короны.

Протестов Магдален по поводу задержки в городе и затянувшегося пребывания на постоялом дворе с его вечным шумом, грязью и вонью удалось избежать, позволив ей прогуливаться по городу в сопровождении двух оруженосцев и служанок. Со стороны такая предосторожность могла показаться излишней, но после ночного происшествия Магдален приняла эти меры защиты с искренней благодарностью. Когда она бродила по оживленному порту, любуясь его пестрыми красками, разноязыкой речью, и вдыхая невероятные и неведомые ей запахи, она становилась веселей и к ней возвращались силы.

В конце концов на третий день они тронулись в путь. Магдален и служанки разместились в закрытой повозке, где обложенная подушками скамейка сидения была лишь слабой защитой от тряски и болтанки, неизбежной на ухабистой дороге. Вся процессия имела торжественный и грозный вид; по ходу марша герольд сигналом рожка возвещал о каждом препятствии, встречавшемся на пути, после чего в воздух вздымались штандарты Ланкастеров и де Жерве. У встречных создавалось впечатление, что на них движется грозное воинство, и местные жители, привыкшие к бродившим по стране отрядам, промышлявшим разбоем и мародерством, забивались в дома и дрожали от страха, пока воины не проходили мимо.

Они увидели крыши аббатства Сент-Омер в тот момент, когда колокола возвестили о вечерней службе. Они подъехали к сторожке у ворот, но уже издалека Гаю показалось, что в монастыре что-то неладно. Наверняка их приближение было замечено издалека, и они надеялись, что сейчас один из монахов-госпитальеров выйдет им навстречу, чтобы провести внутрь монастыря и показать гостевые комнаты. Но каменные ворота были наглухо закрыты, а смотровое окошко — зарешечено. По приказу Гая слуга позвонил в колокольчик перед воротами — внутри аббатства прокатилось эхо, странное, глухое, будто монастырь вымер.

Минут через десять наконец послышались шаркающие шаги, и решетка, соскользнув вниз, открылась. На них глядело морщинистое лицо с выцветшими грустными глазами под белым апостольником и черным башлыком.

— Едва ли я чем-нибудь смогу вам помочь, друзья мои, — сообщила привратница, явно не собиравшаяся открывать калитку.

— Но как же так?! — воскликнул Гай. — Мы хотели бы попросить славных сестер аббатства предоставить нам кров. Среди нас есть женщины.

— За этими стенами чума, — просто сказала сестра.

Гай непроизвольно отпрянул, губы его сами зашептали молитву, прося покровительства у Святой Катерины — его заступницы. Великий мор прошел по всей Европе лет сорок назад, но чума оставалась бичом Божьим, бедствием, от которого не было защиты и спасения. Она одинаково поражала и богача и бедняка, лорда и крестьянина, не раз становилась проклятием и для слуг Господних.

— Да смилостивится Господь над вами, сестра, и над всеми в этой обители! — с чувством сказал он. Решетка опустилась, и рыцарь вернулся к своим спутникам, стоявшим чуть в отдалении. Мальчишка-слуга шел следом, время от времени заглядывая в глаза хозяину.

— Милорд, а мы случаем не заразились?

Гай покачал головой.

— Нет, мальчуган. Мы же не заходили за ворота.

— Что случилось, милорд? Почему они отказываются принять нас? — Магдален, с облегчением выпрыгнув из повозки, потянулась.

— В аббатстве чума, — сказал он. — На эту ночь придется искать убежище в самом городе.

Однако, когда через час они подъехали к стенам Сент-Онера, то увидели запертые ворота, а за ними стражника, одновременно напуганного и сурового: напуганного воинственным видом прибывших, а сурового потому, что им все равно некуда было деваться и они так или иначе зависели от него.

— Повсюду чума, — сказал он. — Нам приказано не пропускать в город ни одного приезжего.

Гай не мог не признать разумности действий городской коммуны: изоляция — со всеми вытекающими из этого неудобствами — была единственным способом спасти себя от чумы. Если бы Гай захотел, он со своими людьми смог бы взять ворота штурмом, но, во-первых ни он, ни его сеньер не находились в состоянии войны с жителями Сент-Онера, а во-вторых, он не горел желанием провести ночь в обществе новоприобретенных врагов.

Магдален опротивела поездка в повозке, кроме того, ей хотелось есть. Девушка решительно слезла на землю.

— Сэр, если у вас есть палатки, почему нам не разбить по-солдатски лагерь? — она жестом указала на равнинный пейзаж вокруг себя. — Здесь в нашем распоряжении чудесная река, дров сколько угодно.

— Мы могли бы так поступить, — медленно ответил он, — но едва ли такое жилище приличествует леди де Бресс.

— Леди де Бресс полагает, что приличествует, — безапелляционно заявила она. — Ничего более приятного, по-моему, нельзя придумать. Тем более вечер сегодня просто восхитительный!

Вечер и вправду был чудесный, воздух — свеж и ароматен, как вино; пахло базиликом и шалфеем, которыми зарос берег. Повара, похлопотав, могли бы приготовить ужин на жаровнях, предусмотрительно уложенных в повозки, для ночлега имелось достаточно палаток.

— Как давно я мечтала о таком вечере! — воскликнула Магдален радостно.

Гай засмеялся, но при виде чувственного отблеска в ее озорных глазах, при виде приоткрывшегося в улыбке страстного ротика и белых зубов, нетерпеливо прикусивших нижнюю губу, его пронзило желание, подобного которому он никогда дотоле не испытывал. Гаю стало трудно дышать.

— Пресвятая Богородица, Магдален; что за чары ты на меня насылаешь? — горячо зашептал он. — Ты и в самом деле дочь своей матери.

— Своей матери? — серые глаза расширились от удивления. — А что ты знаешь о моей матери?

— То, что она околдовывала всех мужчин, вокруг нее, — и взгляд его внезапно затуманился. — То, что она ввергала их в безумие силой своей неземной красоты и...

Он резко остановился, осознав, что он говорит и кому. "И силой своего вероломства", — чуть было не сказал он, но разве можно было поверять такие вещи этой юной, невинной девушке, еще не осознавшей всей силы своих чар.

Никто до сего дня не говорил с Магдален о матери, более того, она даже не знала ее имени, поэтому теперь, захваченная жаром его слов, она решила, что настал момент хоть что-нибудь выяснить.

— Не понимаю, — произнесла она робко. — Разве плохо, что я в чем-то похожа на свою мать?

Лицо Гая приняло сосредоточенное выражение.

— На всех нас лежит печать нашего происхождения, — ответил он отрывисто. — Благодаря этому мы поступаем так, а не иначе. У тебя рот Джона Гонтского, а отсюда — его высокомерие и решительность, но кое-что есть и от твоей матери.

С этими словами он отвернулся от нее и пошел обсудить с вассалами, что им делать завтра.

Магдален бродила вдоль берега, переполненная странным, непонятным ей волнением. Иногда ей начинало казаться, что она стоит на пороге осуществления своих надежд. Может быть, в ней говорил голос матери, пробившийся к ней из прошлого, подобно кинжалу, пронзающему воск.

На пригорке над рекой были разбиты палатки, и вскоре воздух наполнился густым ароматом жареных оленьих окороков и половинок бараньих туш, взятых из тех запасов, что они везли из Англии. За цепью палаток на подмостках установили длинный стол, и вся компания уселась на дощатые скамейки; к этому времени на небе уже загорелась первая вечерняя звезда. Пиршество проходило по церемониалу, принятому в поместье де Жерве в Хэмптоне. Рыцарям прислуживали их слуги, другие слуги носили от жаровен к столу тарелки, полные мяса; зажженные факелы и менестрели своим пением еще сильнее заставили Магдален ощутить настроение сумерек.

Тем не менее Магдален ухватила большой ковш и обильно полила мясным соусом ломоть хлеба. Проголодавшаяся, она на мгновение забыла, что есть следует медленно и красиво, и запихала кусок в рот целиком, после чего сняла с пояса набедренный нож, усыпанный драгоценными камнями по рукоятке, и начала торопливо резать кусок мяса, лежавший перед ней.

— Ни разу в жизни не чувствовала себя такой голодной, — по секрету призналась она Гаю, виновато вытирая носовым платком жирные пальцы. — Дело, наверное, в том, что мы сегодня не обедали.

— Голод не тетка, — изрек тот и отпил из кубка с вином, поданного ему слугой. — Однако мне приятно видеть тебя выздоровевшей.

— Да, я вполне здорова, — в тон Гаю ответила она, — и завтра намереваюсь ехать верхом. — Тряска в повозке — это невыносимо. Совершенно скотский способ путешествовать.

Гай засмеялся.

— Я ничего не имею против. Но если ты и вправду намерена ехать верхом, не худо было бы тебе отдохнуть.

— Как ты думаешь, здесь могут быть волки? — внезапно спросила Магдален; до нее вдруг дошло, что за магическим кругом огня затаилась темная долина.

— Вероятно, да. Но они боятся огня, а кроме того, на ночь мы выставим караулы.

Магдален передернула плечами.

— Я охотнее встретилась бы еще раз с этим монахом-убийцей, чем с волками.

Он пристально посмотрел на нее.

— Не нагоняй на себя лишних страхов, ты в полной безопасности.

— Тебе не кажется, однако, странным, что уже второй раз на меня совершают покушение: сперва эти разбойники около Вестминстера, затем этот неизвестный на постоялом дворе?

— Что делать, сейчас времена беззакония и смуты. В Вестминстере мы ехали слишком поздно и без надлежащей охраны, так что, можно сказать, сами накликали на себя беду. А ночь на постоялом дворе... — Гай пожал плечами. — Весь город пьянствовал и буйствовал, как же тут разбойнику и насильнику не воспользоваться благоприятной возможностью?

Она кивнула, катая пальцем хлебный мякиш.

— Но ведь и с Эдмундом что-то случилось...

— Эдмунд, как тебе известно, заехал в лес, где живут самые отпетые разбойники.

— Да, это сущая правда, — она ладошкой прикрыла зевок.

— Пойдем, я отведу тебя в палатку; твои служанки уже ждут тебя там, — он поднялся из-за стола. — Для троих палатка маловата, но они могут поспать и снаружи.

Магдален засмеялась:

— А ты не боишься, что они снова будут приставать к мужчинам? — она окинула взглядом бодрствующий бивуак, вооруженных воинов, сидящих у жаровен и костров, чистящих оружие, жующих, передающих друг другу фляги с пивом и медом. Сейчас все казалось мирным и спокойным, но что будет, когда огни погаснут?

— Сомневаюсь, чтобы они осмелились на это, — усмехнулся Гай, с неприязнью вспоминая их поведение в ночь покушения.

Магдален кивнула и доверительно положила свою руку в его ладонь. Он остолбенел, хотел выдернуть руку, но потом уступил. Со стороны это был невинный и естественный жест, если бы не ее маленький пальчик, выводивший крошечные круги на его сомкнутой ладони. Его тайные, чувственные движения намекали на влажность и тепло, на отверстые уста и упоение ласки. Гай пристально взглянул на нее, увидел обращенное к нему чуть запрокинутое, зовущее лицо и почувствовал, как его снова затягивает в опасный и сладостный водоворот, в центре которого — она с ее колдовской способностью сбивать с толку и заставлять подчиняться ее желаниям. Откуда она научилась таким вещам? Они находились в невероятном противоречии с ее наивностью. А впрочем, почему он считает ее невинным младенцем? Она предельно ясно показала, что ей нужно от него, и знала, что он хочет того же. Такая ясность целей и такая последовательность в их осуществлении — разве это черта невинности? В конце концов женщины — сосуд зла, а Магдален, как говаривал Джон Гонтский, с рождения несет на себе печать зла и порока. Стало быть, она опасна вдвойне.

Они уже были в палатке, и, снова взглянув на него, Магдален засмеялась низким, чувственным смехом. Гай вдруг понял, что стоит на краю пропасти, уклоняясь от ответа, просто пытается выиграть время. Он резко вырвал руку и вышел, пожелав ей на ходу спокойной ночи.

Палатка оказалась не просто маленькой, а крохотной, в нее с трудом влез соломенный тюфяк. Спать раздевшись, как обычно, было слишком холодно, и Магдален залезла под меховое одеяло прямо в сорочке, и лежа слушала, как засыпает лагерь. Залаяла бродячая собака, на ее лай из города отозвались другие. У Магдален побежали по спине мурашки. Что-то похожее на призыв, что-то дикое, исходящее из самых недр, было в этих звуках. Ее всю охватило волнение, порыв, не терпящий отлагательства и, несмотря на свежесть ночи, Магдален бросило в жар.

Она знала, что ей нужно, она понимала, что время пришло, хотя сознание никак не могло найти оправдания ее намерениям.

Еще плотнее завернувшись в меховое одеяло, Магдален подползла к выходу из палатки. Часовой дремал на своем посту, а с земли доносился храп Эрин и Марджери. Подобно привидению, она выскользнула наружу и выпрямилась; темный мех и темные волосы позволяли быть незаметной во мраке. Где-то сзади тускло мелькали далекие огни. Несколько факелов в руках расставленных в поле вокруг лагеря часовых казались горящими глазами каких-то зверей. Внутри цепи из этих огоньков шевелились и время от времени ржали лошади, привязанные к кольям; в остальном же в лагере царили спокойствие и безмолвие.

Флаг де Жерве, чуть колышимый слабым ветерком, реял над палаткой. Магдален бесшумно ступала по земле, окутанная тьмой, чувствуя босыми ногами колючую траву, мокрую от ночной росы. Никто ее не увидел. Только полусонный слуга одного из рыцарей, объевшийся зелеными яблоками, сорванными по дороге в каком-то фруктовом саду, и теперь мучившийся животом, заметил девушку, но решил, что перед ним фантастическое видение, и потому лишь прошептал молитву, прося Святого Христофора защитить его от дьявольского наваждения.

Гай не спал. В палатке тускло горел фонарь, а в голове благородного лорда проносился вихрь грез, и тело томилось страстным желанием. Он всегда считал себя целомудренным мужчиной. Он хранил верность Гвендолин, исключая, разумеется, то время, когда он воевал и когда перенапряжение сил, пролитая кровь и чувство смертельной опасности принуждали его дать выход вожделению, но это было для него чем-то вроде вскрытия нарыва — чтобы накопившийся гной не осквернил тело и душу. Так же примерно обстояло дело после смерти Гвендолин — серьезного влечения к какой-либо женщине ему не довелось испытать.

Но так было до сих пор. Теперь же его всего захватило необузданное плотское желание, могучая и трепетная одновременно одержимость тела. Но было в этом и что-то большее. Если бы речь шла лишь о зове плоти, он бы постарался дать ему выход где-нибудь в другом месте или силой разума переключить себя на что-то другое. Но сейчас он видел перед собой только Магдален и воочию ощущал, как его оплетает паутина женских чар. Она была, как и мать, живая, надменная и решительная, искренне преданная человеку или цели, к которым стремилась, и смесь этих качеств вызывала в Гае трепет наслаждения.

И он уловил ее запах, запах парного молока и меда, а потом узнал тень, проскользнувшую в его палатку. И фатальная неизбежность того, что должно произойти, вытеснила из его сознания громко протестующий голос самоотречения во имя верности.

Скинув с себя меховую накидку, она нырнула к нему под покрывало.

— Мне страшно спать одной, когда вокруг собаки, волки и монахи с ножами!

— Почему же ты не позвала служанок? — высвободив из-под нее приготовленное на случай тревоги копье, он пододвинул его к себе.

— Звала, но почему-то никто не пришел, — совершенно обнаженная она вытянулась рядом с ним.

— Мадам, я ни капельки не сомневаюсь, что вы лжете!

— Совершенно верно, — согласилась она, губами и кончиком языка пролагая дорожку от подбородка к уголкам его рта. — Но что остается делать?

Он притянул ее к себе и крепко прижал, согревая. Затем отбросил одеяло в сторону, подставляя ее наготу под свет фонаря. Тело девушки засияло слабым молочным блеском: холмики грудей с синими прожилками, тонкий изгиб бедер, его ладонь легла ей на колено и отвела ногу чуть в сторону. Магдален вздрогнула, почувствовав, что она распахнута для его горячей, пылкой ласки. Ее губы припали к темной впадине под ключицей, язык смаковал сладко-соленый привкус его кожи. Он чуть приподнялся, и она перестала ощущать границы своего тела, как бы не существующего отдельно от любимого, и когда после бесконечного растворения он отдалился от нее, Магдален охватило чувство безвозвратной потери, на глаза навернулись слезы, руки сжались вокруг него, как бы пытаясь вновь связать его с собой.

Гай чутко почувствовал ее настроение, и обхватил ее своими могучими руками, откинувшись рядом на постель. Она тихонько плакала, уткнувшись ему в плечо, обвивая его своим теплым телом, и он с неожиданной остротой ощутил хрупкость и беззащитность девушки, только сейчас так поразившей его силой и необузданностью своей страсти.

Она так и заснула, с невысохшими слезами на ресницах. Он лежал, слушая вольную и страстную соловьиную песнь, на рассвете — у любви не было границ и не было препятствий для всепоглощающей радости.

— Я бессилен ему помочь, отец настоятель, — монах с усилием встал с колен. В крохотной келье монастырского лазарета было сумрачно. — Если Господь ему не поможет, то сегодня же ночью он умрет.

Настоятель, сжав распятие, стоял рядом и смотрел на изувеченное тело, лежавшее на соломенной постели.

— Что ж, я отпустил ему грехи, он принял помазание и может рассчитывать на прощение в жизни иной, — наклонившись, аббат приложил крест к мертвенно-бледным губам умирающего. — Ступай с миром, сын мой, если Господь действительно решил тебя призвать.

Приставленный к больному, монах взял чашу с подогретым вином, настоянным на целебных травах, и поднес к его губам. Жидкость потекла по щеке — губы так и не разжались. Брат Арман вытер бледное, безжизненное лицо, и приложил холодный, пахнущий лавандой лоскут к широкому лбу бедняги; у виска учащенно пульсировала огромная лиловая опухоль-синяк.

— Пошли за мной, если он очнется. Человеку тяжко умирать безымянным, среди чужаков. — Настоятель вышел из кельи, а брат Арман сел на табуретку у кровати, приготовившись к ночному дежурству. В голове его не укладывалось, как можно остаться в живых после столь тяжких ран, и, если этот несчастный умрет, останется только гадать, какая из них оказалась смертельной. Особенно жуткое впечатление производил пролом черепа — одного этого было достаточно, чтобы выпустить из раненого источник жизненной силы — кровь. И несмотря на это, в изувеченном, обмытом и забинтованном теле продолжала, хотя и очень слабо, тлеть жизнь.

Настал рассвет. Незнакомец не умер. Брат Арман снова приложил к его губам чашу с вином, и на этот раз горло дрогнуло в попытке сделать глоток. Когда после этого задрожали веки, стало ясно, что жизнь еще теплится в этой изуродованной оболочке. Затрепетали губы, ноздри расширились — неизвестный приходил в себя. По бледному лицу пробежала судорога — вместе с сознанием возвращалось чувство боли, и теперь лекарю надо было торопиться.

Брат Арман быстро подошел к жаровне в углу и начал готовить маковый настой, который должен был облегчить мучения страдальца, неизбежные при его выздоровлении.

— Милорд... милорд...

Гай де Жерве остановился, оглядываясь по сторонам. Кто-то вновь тихо окликнул его, но вокруг не было ни души. В длинном коридоре замка де Бресс шевелились от сквозняков гобелены на холодных каменных стенах. За узкими, высокими окнами виднелись бескрайние равнины Пикардии. В том, что шепот ему не послышался, сомнений не было, но, святая Катерина, откуда же он мог идти? Гай продолжил свой путь по коридору, но шепот, казалось, двигался вместе с ним.

Коридор заканчивался дверью в круглое помещение, встроенное в башню. Дверь была чуть приоткрыта, и шепота больше не слышно. Тишина пустого коридора нарушалась лишь слабым пением сигнального рожка, доносившегося с гарнизонного двора. День подошел к своей середине, замок и окрестности дремали под теплым — не по сезону — октябрьским солнцем.

Гай де Жерве шагнул в приоткрытую дверь, и она мгновенно захлопнулась за ним; с глухим стуком упал тяжелый засов.

— Вот я и заманила вас в свои сети, милорд! — засмеялась Магдален, стоявшая спиной к запертой двери. — Правда, отличный трюк? Я узнала о нем, еще когда была маленькой, в замке Беллер. Надо спрятаться за гобеленами, тогда звук идет по всему коридору, как по печной трубе. Я как-то раз проверила эту штуку на поваренке, так он убежал, крича, как будто его жарили на раскаленной сковороде. Он решил, что за ним гонится привидение. А ты, ты тоже подумал, что это привидение?

— Нет, — сказал Гай.

Он уселся на каменный подоконник, насмешливо прищурив глаза.

— Я сразу понял, что это маленькая непослушная девчонка решила попроказничать.

— Неправда! — возмущенно возразила Магдален: ее выводило из себя, когда Гай намекал на ее еще достаточно юный возраст. И все же пальцы Магдален уже потянулись к крючкам платья.

— Магдален, у нас нет времени для этого, — все еще забавляясь, но уже начиная волноваться, сказал Гай.

— Есть, — с привычной категоричностью отрезала Магдален и расстегнула украшенный жемчужинами пояс под грудью. — А если нет, так найди. Я правильно говорю?

Пояс с приглушенным стуком упал, и она стянула с плеч высвободившееся платье; мягкими складками оно спустилось на пол. На Магдален осталась теперь лишь белая ночная батистовая рубашка, которую она столь же быстро сбросила.

Гай, не двигаясь, наслаждался нарастающим внутри него волнением, ощущая затылком тепло осеннего солнца, вдыхая наполнивший комнату запах Магдален — запах ее одежды, ее кожи, ее волос.

— Если у нас и вправду нет времени, то нечего рассиживаться на подоконнике! — сообщила она, поправляя волосы.

Не получив ответа, она подошла к нему, и закусив нижнюю губу, ухватилась за большую пряжку его ремня; голову она нагнула, и волосы засияли в солнечных лучах.

— Не будет ли милорд любезен опустить голову? — сказала она. — Иначе мне не снять твой воротничок — ты слишком высокий.

Гай любезно соизволил нагнуть голову, дав ей возможность стянуть через голову окаймленный золотой вышивкой с гербом воротник. Теперь на Гае была только рубашка — в спокойное послеполуденное время под защитой стен цитадели не было необходимости носить кольчугу.

Все еще сосредоточенно хмурясь, Магдален пальцем провела по его голой груди, задержавшись на белом рубце, тянувшемся вниз к животу. Это была память о давнем ранении. Она посмотрела ему в лицо — Гай все еще сидел неподвижно и улыбался мягкой, таинственной улыбкой — и кончиком языка дотронулась до его сосков. Тело Гая чуть дернулось, а ее пальцы уже двигались к расстегнутому поясу рейтуз.

— Сперва сапоги, моя милая, — сказал он, пытаясь придать голосу выражение ленивого безразличия. Она, отомстив ему легким укусом в плечо, стала на колени, вступив в борьбу с его ботфортами, когда он любезно вытянул вперед ногу, придерживаясь за подоконник, дабы помочь ей стащить сапоги.

— Встаньте, милорд, — потребовала она, снова вернувшись к рейтузам. — Вы ведете себя очень скованно.

— Это я-то, который вел себя предельно вежливо? — шутливо запротестовал он. — Мадам, я же весь — сама услуга.

Магдален изучала его тело, наклонив голову на бок.

— Пожалуй, так, милорд, — согласилась она и упавшим голосом добавила: — Но когда же я дождусь помощи с вашей стороны? Я и так сделала достаточно много.

— Это была твоя идея, — подразнил он. — Вероятно, было бы справедливым, если бы ты и отвечала за ее осуществление.

Все убранство комнаты состояло из грубо сколоченного дощатого стола и двух скамей, накрытых волчьими шкурами, перед мертвым камином. "Маловато, — подумал Гай про себя. — Надо было бы что-нибудь придумать". Но дьявольский дух противоречия заставлял его ждать, что сделает Магдален.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: