Сделай Сам Свою Работу на 5

Фабер, 2 сцены: знакомство в парке, передача наушника





Зелёный уголок парка, на скамейке старик в чёрном костюме, при виде МОНТЭГа он быстро спрятал что-то в карман пальто. Старик вскочил, словно хотел бежать.

МОНТЭГ. Подождите!

ФАБЕР. Я ни в чём не виноват! — воскликнул старик дрожа.

МОНТЭГ. А я и не говорю, что вы в чём-то виноваты.

Какое-то время они сидели молча в мягких зелёных отсветах листвы.

Потом МОНТЭГ заговорил о погоде, и старик отвечал ему тихим, слабым голосом. Это была странная, какая-то очень тихая и спокойная беседа. Старик признался, что он бывший профессор английского языка, он лишился работы лет сорок тому назад, когда из-за отсутствия учащихся и материальной поддержки закрылся последний колледж изящной словесности. Старика звали ФАБЕР, и когда наконец его страх перед МОНТЭГом прошёл, он стал словоохотлив, он заговорил тихим размеренным голосом, глядя на небо, на деревья, на зелёные лужайки парка. Они беседовали около часа, и тут старик вдруг что-то прочитал наизусть, и МОНТЭГ понял, что это стихи. Потом старик, ещё больше осмелев, снова что-то прочитал, и это тоже были стихи. Прижав руку к левому карману пальто, ФАБЕР с нежностью произносил слова, и МОНТЭГ знал, что стоит ему протянуть руку — и в кармане у старика обнаружится томик стихов. Но он не сделал этого. Руки его, странно бессильные и ненужные, неподвижно лежали на коленях.



ФАБЕР. Я ведь говорю не о самих вещах, сэр. Я говорю об их значении. Вот я сижу здесь и знаю — я живу.

Вот и всё, что случилось тогда. Разговор, длившийся час, стихи и эти слова, а затем старик слегка дрожащими пальцами записал ему свой адрес на клочке бумажки. До этой минуты оба избегали упоминать о том, что МОНТЭГ — пожарный.

ФАБЕР. Для вашей картотеки, на тот случай, если вы вздумаете рассердиться на меня.

МОНТЭГ. Я не сержусь на вас.

 

 

В передней пронзительно смеялась МИЛДРЕД. Открыв стенной шкаф в спальне, МОНТЭГ перебирал карточки в ящике с надписью «Предстоящие расследования (?)». Среди них была карточка ФАБЕРа. Он набрал номер телефона. На другом конце провода сигнал несколько раз повторил имя ФАБЕРа, и наконец в трубке послышался слабый голос профессора. МОНТЭГ назвал себя. Ответом было долгое молчание, а затем:



ФАБЕР. (телефон) Да, мистер МОНТЭГ?

МОНТЭГ. Профессор ФАБЕР, у меня к вам не совсем обычный вопрос. Сколько экземпляров библии осталось в нашей стране?

ФАБЕР. (телефон) Не понимаю, о чём вы говорите.

МОНТЭГ. Я хочу знать, остался ли у нас хоть один экземпляр библии?

ФАБЕР. (телефон) Это какая-то ловушка! Я не могу со всяким разговаривать по телефону.

МОНТЭГ. Сколько осталось экземпляров произведений Шекспира, Платона?

ФАБЕР. (телефон) Ни одного! Вы знаете это не хуже меня. Ни одного!

Гудки. МОНТЭГ тоже положил трубку. В передней его встретила МИЛДРЕД с порозовевшим, весёлым лицом.

МОНТЭГ ехал в метро.

МОНТЭГ. (мысленно) Я весь словно застыл. Когда же это началось? Когда застыло моё лицо, моё тело? Не в ту ли ночь, когда в темноте я натолкнулся на флакон с таблетками, словно на спрятанную мину? Это пройдёт. Не сразу, может быть, понадобится время. Но я всё сделаю, чтобы это прошло, да и ФАБЕР мне поможет. Кто-нибудь вернёт мне моё прежнее лицо, мои руки, они опять станут такими, как были. Сейчас даже улыбка, привычная улыбка пожарника покинула меня. Без неё я как потерянный.

 

Когда-то давно, когда он был ещё ребёнком, он сидел однажды на берегу моря, на жёлтом песке дюн в жаркий летний день и пытался наполнить песком сито, потому что двоюродный брат зло подшутил над ним, сказав: «Если наполнишь сито песком, получишь десять центов». Но чем быстрее он наполнял его, тем стремительнее, с сухим горячим шелестом песок просыпался сквозь сито. Руки у него устали, песок был горячий, как огонь, а сито всё оставалось пустым. Он молча сидел на берегу в душный, июльский день, и слёзы катились по его щекам.



 

Теперь, когда пневматический поезд мчал его, потряхивая и качая, по пустым подземным коридорам, он вспомнил безжалостную логику сита и, опустив глаза, вдруг увидел, что держит в руках раскрытую библию. В вагоне были люди, но он, не скрываясь, держал книгу в руках, и в голову ему вдруг пришла нелепая мысль: если читать быстро и всё подряд, то хоть немного песка задержится в сите. Он начал читать, но слова просыпались насквозь, а ведь через несколько часов он увидит БИТТИ и отдаст ему книгу, поэтому ни одна фраза не должна ускользнуть, нужно запомнить каждую строчку. «Я, МОНТЭГ, должен это сделать, я заставлю себя это сделать!»

 

МОНТЭГ судорожно стиснул книгу. В вагоне ревели радиорупоры.

РАДИОРУПОР. Зубная паста Денгэм!..

МОНТЭГ. (мысленно) Замолчи. Посмотрите на лилии, как они растут…

РАДИОРУПОР. Зубная паста Денгэм!

МОНТЭГ. (мысленно) Они не трудятся…

РАДИОРУПОР. Зубная паста…

МОНТЭГ. (мысленно) Посмотрите на лилии… Замолчи, да замолчи же!..

РАДИОРУПОР. Зубная паста!..

МОНТЭГ опять раскрыл книгу, стал лихорадочно листать страницы, он ощупывал их, как слепой, впивался взглядом в строчки, в каждую букву

РАДИОРУПОР. Денгэм. По буквам: Д-е-н…

МОНТЭГ. (мысленно) Не трудятся, не прядут…

РАДИОРУПОР. Денгэм освежает!..

МОНТЭГ. (мысленно) Посмотрите на лилии, лилии, лилии…

РАДИОРУПОР. Зубной эликсир Денгэм!

МОНТЭГ. (вслух, крик) Замолчите, замолчите, замолчите!..

МОНТЭГ вскочил на ноги. Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись

РАДИОРУПОР. Денгэм, Денгэм, зубная паста, Денгэм, Денгэм, зубной эликсир… Паста, паста, зубная паста, паста, паста, зубная паста…

Рупоры обрушили на МОНТЭГа тонну музыки, составленной из металлического лязга — из дребезжания и звона жести, меди, серебра, латуни

МОНТЭГ. Лилии полевые…

РАДИОРУПОР. Денгэм!

МОНТЭГ. Лилии!.. Лилии!!

Люди с удивлением смотрели на него

ПАССАЖИР№1. Позовите кондуктора.

ПАССАЖИР№2. Человек сошёл с ума…

РАДИОРУПОР. Станция Нолл Вью!

Со свистом выпустив воздух, поезд остановился.

РАДИОРУПОР. (громко) Нолл Вью! (тихо) Денгэм.

МОНТЭГ. Лилии…

Зашипев, дверь вагона открылась. МОНТЭГ всё ещё стоял. Шумно вздохнув, дверь стала закрываться. И только тогда МОНТЭГ рванулся вперёд, растолкал пассажиров и, продолжая беззвучно кричать, выскочил на платформу сквозь узкую щель закрывающейся двери.

РАДИОРУПОР. Денгэм, Денгэм, Денгэм!!

 

 

ФАБЕР. Кто там?

МОНТЭГ. Это я. МОНТЭГ.

ФАБЕР. Что вам угодно?

МОНТЭГ. Впустите меня.

ФАБЕР. Я ничего не сделал.

МОНТЭГ. Я тут один. Понимаете? Один.

ФАБЕР. Поклянитесь.

МОНТЭГ. Клянусь.

Дверь медленно отворилась, выглянул ФАБЕР. Старик выглядел так, словно много лет не выходил из дому. Но вдруг взгляд его упал на книгу, которую МОНТЭГ держал под мышкой, и старик разом изменился, теперь он уже не казался ни таким старым, ни слабым. Страх его понемногу проходил.

ФАБЕР. Простите, приходится быть осторожным. Значит, это правда?

МОНТЭГ вошёл. Дверь захлопнулась.

ФАБЕР. Присядьте.

МОНТЭГ сидел, держа книгу на коленях.

ФАБЕР. Эта книга… Где вы?..

МОНТЭГ. Я украл её.

ФАБЕР посмотрел прямо в глаза МОНТЭГу.

ФАБЕР. Вы смелый человек.

МОНТЭГ. Нет. Но моя жена умирает. Девушка, которая была мне другом, уже умерла. Женщину, которая могла бы стать моим другом, сожгли заживо всего сутки тому назад. Вы единственный, кто может помочь мне. Я хочу видеть! Видеть!

ФАБЕР. Можно?..

МОНТЭГ. Ах да. Простите.

МОНТЭГ протянул ему книгу.

ФАБЕР. Столько времени!.. Я никогда не был религиозным… Но столько времени прошло с тех пор… Всё та же, та же, точь-в-точь такая, какой я её помню! А как её теперь исковеркали в наших телевизорных гостиных! Христос стал одним из «родственников». Я часто думаю, узнал бы господь бог своего сына? Мы так его разодели. Или, лучше сказать, — раздели. Теперь это настоящий мятный леденец. Он источает сироп и сахарин, если только не занимается замаскированной рекламой каких-нибудь товаров, без которых, мол, нельзя обойтись верующему.

ФАБЕР понюхал книгу.

ФАБЕР. Знаете, книги пахнут мускатным орехом или ещё какими-то пряностями из далёких заморских стран. Ребёнком я любил нюхать книги. Господи, ведь сколько же было хороших книг, пока мы не позволили уничтожить их!

ФАБЕР перелистывал страницы.

ФАБЕР. Мистер МОНТЭГ, вы видите перед собой труса. Я знал тогда, я видел, к чему идёт, но я молчал. Я был одним из невиновных, одним из тех, кто мог бы поднять голос, когда никто уже не хотел слушать «виновных». Но я молчал и, таким образом, сам стал соучастником. И когда наконец придумали жечь книги, используя для этого пожарных, я пороптал немного и смирился, потому что никто меня не поддержал. А сейчас уже поздно.

ФАБЕР закрыл библию.

ФАБЕР. Теперь скажите мне, зачем вы пришли?

МОНТЭГ. Мне нужно поговорить, а слушать меня некому. Я не могу говорить со стенами, они кричат на меня. Я не могу говорить с женой, она слушает только стены. Я хочу, чтобы кто-нибудь выслушал меня. И если я буду говорить долго, то, может быть, и договорюсь до чего-нибудь разумного. А ещё я хочу, чтобы вы научили меня понимать то, что я читаю.

ФАБЕР. Что вас так всколыхнуло? Что выбило факел пожарника из ваших рук?

МОНТЭГ. Не знаю. У нас есть всё, чтобы быть счастливыми, но мы несчастны. Чего-то нет. Я искал повсюду. Единственное, о чём я знаю, что раньше оно было, а теперь его нет, — это книги, которые я сам сжигал вот уже десять или двенадцать лет. И я подумал: может быть, книги мне и помогут.

ФАБЕР. Вы — безнадёжный романтик. Это было бы смешно, если бы не было так серьёзно. Вам не книги нужны, а то, что когда-то было в них, что могло бы и теперь быть в программах наших гостиных. То же внимание к подробностям, ту же чуткость и сознательность могли бы воспитывать и наши радио- и телевизионные передачи, но, увы, они этого не делают. Нет, нет, книги не выложат вам сразу всё, чего вам хочется. Ищите это сами всюду, где можно, — в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях. Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги — только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое. Конечно, вам неоткуда было это узнать. Вам, наверно, и сейчас ещё непонятно, о чём я говорю. Но вы интуитивно пошли по правильному пути, а это главное. Слушайте, нам не хватает трёх вещей. Первая. Знаете ли вы, почему так важны такие книги, как эта? Потому что они обладают качеством. А что значит качество? Для меня это текстура, ткань книги. У этой книги есть поры, она дышит. У неё есть лицо. Её можно изучать под микроскопом. И вы найдёте в ней жизнь, живую жизнь, протекающую перед вами в неисчерпаемом своём разнообразии. Чем больше пор, чем больше правдивого изображения разных сторон жизни на квадратный дюйм бумаги, тем более «художественна» книга. Вот моё определение качества. Давать подробности, новые подробности. Хорошие писатели тесно соприкасаются с жизнью. Посредственные — лишь поверхностно скользят по ней. А плохие насилуют её и оставляют растерзанную на съедение мухам. Теперь вам понятно, почему книги вызывают такую ненависть, почему их так боятся? Они показывают нам поры на лице жизни. Тем, кто ищет только покоя, хотелось бы видеть перед собой восковые лица, без пор и волос, без выражения. Мы живём в такое время, когда цветы хотят питаться цветами же, вместо того чтобы пить влагу дождя и соки жирной почвы. Но ведь даже фейерверк, даже всё его великолепие и богатство красок создано химией земли. А мы вообразили, будто можем жить и расти, питаясь цветами и фейерверками, не завершая естественного цикла, возвращающего нас к действительности. Известна ли вам легенда об Антее? Это был великан, обладавший непобедимой силой, пока он прочно стоял на земле. Но, когда Геркулес оторвал его от земли и поднял в воздух, Антей погиб. То же самое справедливо и для нас, живущих сейчас, вот в этом городе, — или я уж совсем сумасшедший. Итак, вот первое, чего нам не хватает: качества, текстуры наших знаний.

МОНТЭГ. А второе?

ФАБЕР. Досуга.

МОНТЭГ. Но у нас достаточно свободного времени!

ФАБЕР. Да. Свободного времени у нас достаточно. Но есть ли у нас время подумать? На что вы тратите своё свободное время? Либо вы мчитесь в машине со скоростью ста миль в час, так что ни о чём уж другом нельзя думать, кроме угрожающей вам опасности, либо вы убиваете время, играя в какую-нибудь игру, либо вы сидите в комнате с четырехстенным телевизором, а с ним уж, знаете ли, не поспоришь. Почему? Да потому, что эти изображения на стенах — это «реальность». Вот они перед вами, они зримы, они объемны, и они говорят вам, что вы должны думать, они вколачивают это вам в голову. Ну вам и начинает казаться, что это правильно — то, что они говорят. Вы начинаете верить, что это правильно. Вас так стремительно приводят к заданным выводам, что ваш разум не успевает возмутиться и воскликнуть: «Да ведь это чистейший вздор!»

МОНТЭГ. Только «родственники» — живые люди.

ФАБЕР. Простите, что вы сказали?

МОНТЭГ. Моя жена говорит, что книги не обладают такой «реальностью», как телевизор.

ФАБЕР. И слава богу, что так. Вы можете закрыть книгу и сказать ей: «Подожди». Вы её властелин. Но кто вырвет вас из цепких когтей, которые захватывают вас в плен, когда вы включаете телевизорную гостиную? Она мнёт вас, как глину, и формирует вас по своему желанию. Это тоже «среда» — такая же реальная, как мир. Она становится истиной, она есть истина. Книгу можно победить силой разума. Но при всех моих знаниях и скептицизме я никогда не находил в себе силы вступить в спор с симфоническим оркестром из ста инструментов, который ревел на меня с цветного и объёмного экрана наших чудовищных гостиных. Вы видите, моя гостиная — это четыре обыкновенные оштукатуренные стены. А это, — ФАБЕР показал две маленькие резиновые пробки, — это чтобы затыкать уши, когда я еду в метро.

МОНТЭГ. Денгэм, Денгэм, зубная паста… «Они не трудятся, не прядут». Да. Но что же дальше? Помогут ли нам книги?

ФАБЕР. Только при условии, что у нас будет третья необходимая нам вещь. Первая, как я уже сказал, — это качество наших знаний. Вторая — досуг, чтобы продумать, усвоить эти знания. А третья — право действовать на основе того, что мы почерпнули из взаимодействия двух первых. Но сомнительно, чтобы один глубокий старик и один разочаровавшийся пожарник могли что-то изменить теперь, когда дело зашло уже так далеко…

МОНТЭГ. Я могу доставать книги.

ФАБЕР. Это страшный риск.

МОНТЭГ. Знаете, в положении умирающего есть свои преимущества. Когда нечего терять — не боишься риска.

ФАБЕР. Вы сейчас сказали очень любопытную вещь и ведь ниоткуда не вычитали!

МОНТЭГ. А разве в книгах пишут о таком? Мне это так, вдруг почему-то пришло в голову.

ФАБЕР. То-то и хорошо. Значит, не придумали нарочно для меня, или для кого-нибудь другого, или хоть для самого себя.

МОНТЭГ. Я сегодня вот что придумал: если книги действительно так ценны, так нельзя ли раздобыть печатный станок и отпечатать несколько экземпляров?.. Мы могли бы…

ФАБЕР. Мы?

МОНТЭГ. Да, вы и я.

ФАБЕР. Ну уж нет!

ФАБЕР резко выпрямился.

МОНТЭГ. Да вы послушайте — я хоть изложу свой план…

ФАБЕР. Если вы будете настаивать, я попрошу вас покинуть мой дом.

МОНТЭГ. Но разве вам не интересно?

ФАБЕР. Нет, мне не интересны такие разговоры, за которые меня могут сжечь. Другое дело, если бы можно было уничтожить саму систему пожарных. Вот если бы вы предложили отпечатать несколько книг и спрятать их в домах у пожарных так, чтобы посеять семена сомнения среди самих поджигателей, я сказал бы вам: браво!

МОНТЭГ. Подбросить книги, дать сигнал тревоги и смотреть, как огонь пожирает дома пожарных? Вы это хотите сказать?

 

ФАБЕР поднял брови и посмотрел на МОНТЭГа, словно видел его впервые.

ФАБЕР. Я пошутил.

МОНТЭГ. Вы считаете, что это дельный план? Стоит попытаться? Но мне нужно знать наверное, что от этого будет толк.

ФАБЕР. Этого вам никто не может гарантировать. Ведь когда-то книг у нас было сколько угодно, а мы всё-таки только и делали, что искали самый крутой утёс, чтобы с него прыгнуть. Тут достоверно только одно: да, нам необходимо дышать полной грудью. Да, нам нужны знания. И, может быть, лет этак через тысячу мы научимся выбирать для прыжков менее крутые утёсы. Ведь книги существуют для того, чтобы напоминать нам, какие мы дураки и упрямые ослы. Они как преторианская стража Цезаря, которая нашёптывала ему во время триумфа: «Помни, Цезарь, что и ты смертен». Большинство из нас не может всюду побывать, со всеми поговорить, посетить все города мира. У нас нет ни времени, ни денег, ни такого количества друзей. Всё, что вы ищете, МОНТЭГ, существует в мире, но простой человек разве только одну сотую может увидеть своими глазами, а остальные девяносто девять процентов он познаёт через книгу. Не требуйте гарантий. И не ждите спасения от чего-то одного — от человека, или машины, или библиотеки. Сами создавайте то, что может спасти мир, — и если утонете по дороге, так хоть будете знать, что плыли к берегу.

 

ФАБЕР встал и начал ходить по комнате.

МОНТЭГ. Ну?

ФАБЕР. Вы это серьёзно — насчёт пожарных?

МОНТЭГ. Абсолютно.

ФАБЕР. Коварный план, ничего не скажешь. Видеть, как по всей стране пылают дома пожарных, гибнут эти очаги предательства! Саламандра, пожирающая свой собственный хвост! Ух! Здорово!

МОНТЭГ. У меня есть адреса всех пожарных. Если у нас будет своего рода тайное…

ФАБЕР. Людям нельзя доверять, в этом весь ужас. Вы да я, а кто ещё?

МОНТЭГ. Разве не осталось профессоров, таких, как вы? Бывших писателей, историков, лингвистов?..

ФАБЕР. Умерли или уже очень стары.

МОНТЭГ. Чем старше, тем лучше. Меньше вызовут подозрений. Вы же знаете таких, и, наверно, не один десяток. Признайтесь!

ФАБЕР. Да, пожалуй. Есть, например, актёры, которым уже много лет не приходилось играть в пьесах Пиранделло, Шоу и Шекспира, ибо эти пьесы слишком верно отражают жизнь. Можно бы использовать их гнев. И благородное возмущение историков, не написавших ни одной строчки за последние сорок лет. Это верно, мы могли бы создать школу и сызнова учить людей читать и мыслить.

МОНТЭГ. Да!

ФАБЕР. Но всё это капля в море. Вся наша культура мертва. Самый остов её надо переплавить и отлить в новую форму. Но это не так-то просто! Дело ведь не только в том, чтобы снова взять в руки книгу, которую ты отложил полвека назад. Вспомните, что надобность в пожарных возникает не так уж часто. Люди сами перестали читать книги, по собственной воле. Время от времени вы, пожарники, устраиваете для нас цирковые представления — поджигаете дома и развлекаете толпу. Но это так — дивертисмент, и вряд ли на этом всё держится. Охотников бунтовать в наше время осталось очень немного. А из этих немногих большинство легко запугать. Как меня, например. Можете вы плясать быстрее, чем Белый клоун, или кричать громче, чем сам господин Главный Фокусник и все гостиные «родственники»? Если можете, то, пожалуй, добьётесь своего. А в общем, МОНТЭГ, вы, конечно, глупец. Люди-то ведь действительно веселятся.

МОНТЭГ. Кончая жизнь самоубийством? Убивая друг друга?

ФАБЕР. Потерпите, МОНТЭГ. Вот будет война — и все наши гостиные сами собой умолкнут. Наша цивилизация несётся к гибели. Отойдите в сторону, чтобы вас не задело колесом.

МОНТЭГ. Но ведь кто-то должен быть наготове, чтобы строить, когда всё рухнет?

ФАБЕР. Кто же? Те, кто может наизусть цитировать Мильтона? Кто может сказать: «А я ещё помню Софокла»? Да и что они станут делать? Напоминать уцелевшим, что у человека есть также и хорошие стороны? Эти уцелевшие только о том будут думать, как бы набрать камней да запустить ими друг в друга. Идите домой, МОНТЭГ. Ложитесь спать. Зачем тратить свои последние часы на то, чтобы кружиться по клетке и уверять себя, что ты не белка в колесе?

МОНТЭГ. Значит, вам уже всё равно?

ФАБЕР. Нет, мне не всё равно. Мне до такой степени не всё равно, что я прямо болен от этого.

МОНТЭГ. И вы не хотите помочь мне?

ФАБЕР. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Руки МОНТЭГа протянулись к библии.

МОНТЭГ. Хотели бы вы иметь эту книгу?

ФАБЕР. Правую руку отдал бы за это.

МОНТЭГ стоял и ждал, что будут делать дальше его руки. И они, помимо его воли и желания, словно два живых существа, охваченных одним стремлением, стали вырывать страницы. Оторвали титульный лист, первую страницу, вторую.

ФАБЕР. Сумасшедший! Что вы делаете?

ФАБЕР подскочил как от удара. Он бросился к МОНТЭГу, но тот отстранил его. Руки МОНТЭГа продолжали рвать книгу. Ещё шесть страниц упали на пол. МОНТЭГ поднял их и на глазах у ФАБЕРа скомкал в руке.

ФАБЕР. Не надо! Прошу вас, не надо!

МОНТЭГ. А кто мне помешает? Я пожарный. Я могу сжечь вас.

ФАБЕР. Вы этого не сделаете!

МОНТЭГ. Могу сделать, если захочу.

ФАБЕР. Эта книга… не рвите её!

ФАБЕР опустился на стул. Лицо его побелело как полотно, губы дрожали.

ФАБЕР. Я устал. Не мучайте меня. Чего вы хотите?

МОНТЭГ. Я хочу, чтобы вы научили меня.

ФАБЕР. Хорошо. Хорошо.

МОНТЭГ положил книгу. Руки его начали разглаживать смятые страницы. Старик устало следил за ним.

ФАБЕР. У вас есть деньги, МОНТЭГ?

МОНТЭГ. Есть. Немного. Четыреста или пятьсот долларов. Почему вы спрашиваете?

ФАБЕР. Принесите мне. Я знаю человека, который полвека тому назад печатал газету нашего колледжа. Это было в тот самый год, когда, придя в аудиторию в начале нового семестра, я обнаружил, что на курс лекций по истории драмы, от Эсхила до Юджина О'Нила, записался всего один студент. Понимаете? Впечатление было такое, будто прекрасная статуя изо льда тает у тебя на глазах под палящими лучами солнца. Я помню, как одна за другой умирали газеты, словно бабочки на огне. Никто не пытался их воскресить. Никто не жалел о них. И тогда, поняв, насколько будет спокойнее, если люди будут читать только о страстных поцелуях и жестоких драках, наше правительство подвело итог, призвав вас, пожирателей огня. Так вот, МОНТЭГ, у нас, стало быть, имеется безработный печатник. Мы можем отпечатать несколько книг и ждать, пока не начнётся война, которая разрушит нынешний порядок вещей и даст нам нужный толчок. Несколько бомб — и все эти «родственники», обитающие в стенах гостиных, вся эта шутовская свора умолкнет навсегда! И в наступившей тишине, может быть, станет слышен наш шёпот. Глаза обоих были устремлены на книгу, лежащую на столе.

МОНТЭГ. Я пытался запомнить. Но, чёрт! Стоит отвести глаза, и я уже всё забыл. Господи, как бы мне хотелось поговорить с брандмейстером БИТТИ! Он много читал, у него на всё есть ответ, или так, по крайней мере, кажется. Голос у него, как масло. Я только боюсь, что он уговорит меня и я опять стану прежним. Ведь всего неделю назад, наполняя шланг керосином, я думал: чёрт возьми, до чего же здорово!

ФАБЕР. Кто не созидает, должен разрушать. Это старо как мир. Психология малолетних преступников.

МОНТЭГ. Так вот, значит, кто я такой!

ФАБЕР. В каждом из нас это есть.

МОНТЭГ сделал несколько шагов к выходу.

МОНТЭГ. Вы не можете как-нибудь мне помочь, когда я сегодня вечером буду разговаривать с брандмейстером БИТТИ? Мне нужна поддержка. А то как бы мне не захлебнуться, когда он станет изливать на меня потоки своих речей.

Старик ничего не ответил и снова бросил беспокойный взгляд на дверь спальни. МОНТЭГ заметил это.

МОНТЭГ. Ну так как же?

Старик глубоко вздохнул. Закрыв глаза и плотно сжав губы, он ещё раз с усилием перевёл дыхание. С его губ слетело имя МОНТЭГа.

ФАБЕР. Пойдёмте. Я чуть было не позволил вам уйти. Я в самом деле трус. И старый дурак.

Он растворил дверь спальни. Следом за ним МОНТЭГ вошёл в небольшую комнату, где стоял стол, заваленный инструментами, мотками тончайшей, как паутина, проволоки, крошечными пружинками, катушками, кристалликами.

МОНТЭГ. Что это?

ФАБЕР. Свидетельство моей страшной трусости. Я столько лет жил один в этих стенах, наедине со своими мыслями. Возиться с электрическими приборами и радиоприёмниками стало моей страстью. Именно эта трусость и в то же время мятежный дух, подспудно живущий во мне, побудили меня изобрести вот это.

Он взял со стола маленький металлический предмет зеленоватого цвета, напоминающий пулю небольшого калибра.

ФАБЕР. Откуда я взял на это средства, спросите вы? Ну, понятно, играл на бирже. Это ведь последнее прибежище для опасномыслящих интеллигентов, оставшихся без работы. Играл на бирже, работал над этим изобретением и ждал. Полжизни просидел, трясясь от страха, всё ждал, чтобы кто-нибудь заговорил со мной. Сам я не решался ни с кем заговаривать. Когда мы с вами сидели в парке и беседовали — помните? — я уже знал, что вы придёте ко мне, но с факелом ли пожарника или за тем, чтобы протянуть мне руку дружбы, — вот этого я не мог сказать наперёд. И этот маленький аппарат был уже готов несколько месяцев тому назад. А всё-таки я чуть было не позволил вам уйти. Вот какой я трус.

МОНТЭГ. Похож на радиоприёмник «Ракушку».

ФАБЕР. Но это больше, чем приёмник. Мой аппарат слушает! Если вы вставите эту пульку в ухо, МОНТЭГ, я могу спокойно сидеть дома, греть в тепле свои напуганные старые кости и вместе с тем слушать и изучать мир пожарников, выискивать его слабые стороны, не подвергаясь при этом ни малейшему риску. Я буду, как пчелиная матка, сидящая в своём улье. А вы будете рабочей пчелой, моим путешествующим ухом. Я мог бы иметь уши во всех концах города, среди самых различных людей. Я мог бы слушать и делать выводы. Если пчёлы погибнут, меня это не коснётся, я по-прежнему буду у себя дома в безопасности, буду переживать свои страх с максимумом комфорта и минимумом риска. Теперь вы видите, как мало я рискую в этой игре, какого презрения я достоин!

МОНТЭГ вложил зелёную пульку в ухо. Старик тоже вложил в ухо такой же маленький металлический предмет и зашевелил губами:

ФАБЕР (голос). МОНТЭГ!

МОНТЭГ. Я слышу вас!

ФАБЕР (смех). Я вас тоже хорошо слышу. Когда придёт время, идите на пожарную станцию. Я буду с вами. Мы вместе послушаем вашего брандмейстера. Может быть, он один из нас, кто знает. Я подскажу вам, что говорить. Мы славно его разыграем. Скажите, вы ненавидите меня сейчас за эту электронную штучку, а? Я выгоняю вас на улицу, в темноту, а сам остаюсь за линией фронта, мои уши будут слушать, а вам за это, может быть, снимут голову.

МОНТЭГ. Каждый делает что может.

МОНТЭГ вложил библию в руки старика.

МОНТЭГ. Берите. Я попробую отдать что-нибудь другое вместо неё. А завтра…

ФАБЕР. Да, завтра я повидаюсь с безработным печатником. Хоть это-то я могу сделать.

МОНТЭГ. Спокойной ночи, профессор.

ФАБЕР. Нет, спокойной эта ночь не будет. Но я всё время буду с вами. Как назойливый комар, стану жужжать вам на ухо, как только понадоблюсь. И всё же дай вам бог спокойствия в эту ночь, МОНТЭГ. И удачи.

Дверь растворилась и захлопнулась. МОНТЭГ снова был на тёмной улице и снова один на один с миром.

 

МОНТЭГ шёл от станции метро, деньги лежали у него в кармане (он уже побывал в банке, открытом всю ночь, его обслуживали механические роботы). Он шёл и, вставив «Ракушку» в ухо, слушал голос диктора:

ДИКТОР. Мобилизован один миллион человек. Если начнётся война, быстрая победа обеспечена… — Внезапно ворвавшаяся музыка заглушила голос диктора, и он умолк.

ФАБЕР. Мобилизовано десять миллионов. Но говорят, что один. Так спокойнее.

МОНТЭГ. ФАБЕР!

ФАБЕР. Да.

МОНТЭГ. Я не думаю. Я только выполняю то, что мне приказано, как делал это всегда. Вы сказали достать деньги, и я достал. Но сам я не подумал об этом. Когда же я начну думать и действовать самостоятельно?

ФАБЕР. Вы уже начали, когда это сказали. Но на первых порах придётся вам полагаться на меня.

МОНТЭГ. На тех я тоже полагался.

ФАБЕР. Да, и видите, куда это вас завело. Какое-то время вы будете брести вслепую. Вот вам моя рука.

МОНТЭГ. Перейти на другую сторону и опять действовать по указке? Нет, так я не хочу. Зачем мне тогда переходить на вашу сторону?

ФАБЕР. Вы уже поумнели, МОНТЭГ. МОНТЭГ почувствовал под ногами знакомый тротуар, и ноги сами несли его к дому.

МОНТЭГ. Продолжайте, профессор.

ФАБЕР. Хотите, я вам почитаю? Я постараюсь читать так, чтобы вы всё запомнили. Я сплю всего пять часов в сутки. Свободного времени у меня много. Если хотите, я буду читать вам каждый вечер, на сон грядущий. Говорят, что мозг спящего человека всё запоминает, если тихонько нашёптывать спящему на ухо.

МОНТЭГ. Да.

ФАБЕР. Так вот слушайте. (зашелестели переворачиваемые страницы) Книга Иова.

Взошла луна. Беззвучно шевеля губами, МОНТЭГ шёл по тротуару.

 

 

Дом, дамы, стихи

 

В девять вечера, когда он заканчивал свой лёгкий ужин, рупор у входной двери возвестил о приходе гостей. МИЛДРЕД бросилась в переднюю с поспешностью человека, спасающегося от извержения вулкана. В дом вошли миссис Фелпс и миссис Бауэлс, и гостиная поглотила их, словно огненный кратер. В руках у дам были бутылки мартини. МОНТЭГ прервал свою трапезу. Эти женщины были похожи на чудовищные стеклянные люстры, звенящие тысячами хрустальных подвесок. Даже сквозь стену он видел их застывшие бессмысленные улыбки. Они визгливо приветствовали друг друга, стараясь перекричать шум гостиной.

Дожёвывая кусок, МОНТЭГ остановился в дверях.

ФЭЛПС. У вас прекрасный вид!

БАУЭЛС. Прекрасный!

ФЕЛПС. Ты шикарно выглядишь, Милли!

БАУЭЛС. Шикарно!

МИЛДРЕД. Все выглядят чудесно!

ДАМЫ. Чудесно!

МОНТЭГ молча наблюдал их.

ФАБЕР. Спокойно, МОНТЭГ.

МОНТЭГ. Зря я тут задержался (про себя). Давно уже надо было бы ехать к вам с деньгами.

ФАБЕР. Это не поздно сделать и завтра. Будьте осторожны, МОНТЭГ.

МИЛДРЕД. Чудесное ревю, не правда ли?

БАУЭЛС. Восхитительное!

На одной из трёх телевизорных стен какая-то женщина одновременно пила апельсиновый сок и улыбалась ослепительной улыбкой.

СТЕНЫ: МОНТЭГ видел, как в воздух взлетели человеческие тела.

ФЭЛПС. Милли, ты видела?

МОНТЭГ. Видела, видела!

МОНТЭГ просунул руку внутрь стены и повернул центральный выключатель. Изображения на стенах погасли, как будто из огромного стеклянного аквариума, в котором метались обезумевшие рыбы, кто-то внезапно выпустил воду.

Все три женщины обернулись и с нескрываемым раздражением и неприязнью посмотрели на МОНТЭГа.

МОНТЭГ. Как вы думаете, когда начнётся война? Я вижу, ваших мужей сегодня нет с вами.

ФЭЛПС. О, они то приходят, то уходят. То приходят, то уходят, себе места не находят… Пита вчера призвали. Он вернётся на будущей неделе. Так ему сказали. Короткая война. Через сорок восемь часов все будут дома. Так сказали в армии. Короткая война. Пита призвали вчера и сказали, что через неделю он будет дома. Короткая…

Три женщины беспокойно ёрзали на стульях, нервно поглядывая на пустые грязно-серые стены.

ФЕЛПС. Я не беспокоюсь. Пусть Пит беспокоится. Пусть себе Пит беспокоится. А я и не подумаю. Я ничуть не тревожусь.

МИЛДРЕД. Да, да.Пусть себе Пит тревожится.

БАУЭЛС. Убивают всегда чужих мужей. Так говорят.

МИЛДРЕД. Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, погибшего на войне. Погибают как-нибудь иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Это бывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это да. Но на войне? Нет.

ФЕЛПС. На войне — нет. Во всяком случае, мы с Питом всегда говорили: никаких слёз и прочих сантиментов. Это мой третий брак, у Пита тоже третий, и мы оба совершенно независимы. Надо быть независимым — так мы всегда считали. Пит сказал, если его убьют, чтобы я не плакала, а скорей бы выходила замуж — и дело с концом.

МИЛДРЕД. Кстати! Вы видели вчера на стенах пятиминутный роман Клары Доув? Это про то, как она…

Тишина угнетала женщин, в их лицах была тоска. Когда МОНТЭГ проглотил наконец недоеденный кусок, женщины невольно подались вперёд. Они насторожённо прислушивались к его лихорадочному дыханию. Три пустые стены гостиной были похожи теперь на бледные лбы спящих великанов, погружённых в тяжкий сон без сновидений. МОНТЭГу чудилось — если коснуться великаньих лбов, на пальцах останется след солёного пота. И чем дальше, тем явственнее выступала испарина на этих мёртвых лбах, тем напряжённее молчание, тем ощутимее трепет в воздухе и в теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, ещё минута — и они, громко зашипев, взорвутся.

МОНТЭГ. Давайте поговорим.

Женщины вздрогнули и уставились на него.

МОНТЭГ. Как ваши дети, миссис Фелпс?

ФЕЛПС. Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в наше время, будучи в здравом уме, захочет иметь детей?

БАУЭЛС. Нет, тут я с вами не согласна. У меня двое. Мне, разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть же мне родовые муки из-за какого-то там ребёнка? Но, с другой стороны, люди должны размножаться. Мы обязаны продолжать человеческий род. Кроме того, дети иногда бывают похожи на родителей, а это очень забавно. Ну, что ж, два кесаревых сечения — и проблема решена. Да, сэр. Мой врач говорил — кесарево не обязательно, вы нормально сложены, можете рожать, но я настояла.

ФЕЛПС. И всё-таки дети — это ужасная обуза. Вы просто сумасшедшая, что вздумали их заводить!

БАУЭЛС. Да нет, не так уж плохо. Девять дней из десяти они проводят в школе. Мне с ними приходится бывать только три дня в месяц, когда они дома. Но и это ничего. Я их загоняю в гостиную, включаю стены — и всё. Как при стирке белья. Вы закладываете бельё в машину и захлопываете крышку (хихикнула). А нежностей у нас никаких не полагается. Им и в голову не приходит меня поцеловать. Скорее уж дадут пинка. Слава богу, я ещё могу ответить им тем же.

Женщины громко расхохотались.

МИЛДРЕД с минуту сидела молча, но видя, что МОНТЭГ не уходит, захлопала в ладоши и воскликнула:

МИЛДРЕД. Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.

БАУЭЛС. Ну что ж, прекрасно. На прошлых выборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один из самых приятных мужчин, когда-либо избиравшихся в президенты.

МИЛДРЕД. О да. А помните того, другого, которого выставили против Нобля?

ФЕЛПС. Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, невзрачный, и выбрит кое-как, и причёсан плохо.

БАУЭЛС. И что это оппозиции пришло в голову выставить его кандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокого роста? Вдобавок он мямлил. Я почти ничего не расслышала из того, что он говорил. А что расслышала, того не поняла.

ФЭЛПС. Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть это одеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля. Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг — и ответ вам сразу станет ясен.

МОНТЭГ. Чёрт! Да ведь вы же ничего о них не знаете — ни о том, ни о другом!

БАУЭЛС. Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самой гостиной! Всего полгода назад. Один всё время ковырял в носу. Ужас что такое! Смотреть было противно.

ФЭЛПС. И по-вашему, мистер МОНТЭГ, мы должны были голосовать за такого человека?

МИЛДРЕД засияла улыбкой:

МИЛДРЕД. Гай, пожалуйста, не зли нас! Отойди от двери!

Но МОНТЭГ уже исчез, через минуту он вернулся с книгой в руках.

МИЛДРЕД. Гай!

МОНТЭГ. К чёрту всё! К чёрту! К чёрту!

ФЭЛПС. Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальное обучение всё теперь проводится с помощью кинофильмов. Вы изучаете теорию пожарного дела?

МОНТЭГ. Какая там к чёрту теория! Это стихи.

ФАБЕР. МОНТЭГ! (в ушах)

МОНТЭГ. Оставьте меня в покое!

ФАБЕР. МОНТЭГ, держите себя в руках! Не смейте…

МОНТЭГ. Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут о других таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! О собственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты! Я слушал и не верил своим ушам.

ФЭЛПС. Позвольте! Я ни слова не сказала о войне!

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.