Сделай Сам Свою Работу на 5

В поисках внутреннего человека 4 глава





Старикан был итальянцем, и звали его Джи. Сокращённо от Джованни, решил я. Он рассказал мне, что работает в ресторане, и что дома в Италии у него остались жена и дети. Эта показалось мне не совсем правдоподобным. Одним из огромных преимуществ торчка является то, что ему приходится сталкиваться со множеством лжецов. Ты становишься настоящим экспертом с этой области, и у тебя развивается нюх на пиздёж.

Мы сели в ночной автобус, направлявшийся в Стоуки. В автобусе была целая куча молодых пацанов: обкуренных, бухих, ехавших на вечерины или уже возвращавшихся оттуда. Мне охуенно хотелось быть среди них, а не с этим стариканом. Как ни крути.

Джи обитал в полуподвале где-то в стороне от Чёрч-стрит. Начиная с этой улицы, я перестал ориентироваться, но знал, что мы находимся не дальше Ньюингтон-грин. Флэт был невероятно загажен. Старый буфет, комод и большая медная кровать, стоявшая в центре этой затхлой комнаты с кухней и туалетом.

Несмотря на моё первое нелестное впечатление от этого чувака, я с удивлением обнаружил повсюду фотографии какой-то женщины и детей.

- Твоя семья?

- Да, это моя семья. Скоро они приедут ко мне.



Это тоже звучало неубедительно. Наверно, я настолько привык ко лжи, что правда кажется мне до неприличия фальшивой. Но тем не менее.

- Скучаешь по ним?

- Да. О, да, - отвечает он, а потом говорит: - Ложись на эту кровать, мой друг. Можешь спать. Ты мне нравишься. Можешь остаться на время.

Я сурово посмотрел на чувачка. Он не представлял физической угрозы, и я подумал: "Хуй с ним, я до смерти устал", и залез в кровать. У меня промелькнуло сомнение, когда я вспомнил Денниса Нильсена. Я ручаюсь, что некоторые чуваки тоже считали, будто он не представляет физической угрозы; а потом он душил их, отрубал им головы и варил их в огромной кастрюле. Нильсен работал в том же Центре занятости в Криклвуде, что и парень из Гринока, с которым я когда-то познакомился. Гринокский чувак рассказал мне, как однажды на рождество Нильсен угостил сотрудников Центра тушёным мясом с карри, которое сам приготовил. Может, он и спиздел, но кто его знает. Так или иначе, я был настолько задрочен, что сразу же закрыл глаза, поддавшись своей усталости. Я слегка напрягся, когда почувствовал, что он лёг на кровать рядом со мной, но вскоре расслабился, потому что он даже не пытался прикоснуться ко мне и мы оба были полностью одеты. Я ощутил, как проваливаюсь в болезненный, беспамятный сон.



Я проснулся, не в силах сообразить, сколько времени я проспал; во рту пересохло, а на лице было странное ощущение влаги. Я дотронулся до щеки. На руке остались белёсые сгустки плотного, липкого вещества. Я повернулся и увидел рядом с собой старика: он был голый, и с его маленького толстого члена стекала сперма.

- Ах, ты старый извращенец!.. обкончал меня, пока я спал, сука... ах, ты ёбаный старый похотливый ублюдок! - я чувствовал себя грязным носовым платком, которым попользовались и выбросили. Меня охватила ярость, и я шлёпнул его по морде и столкнул с кровати. Он был похож на отвратного жирного гномика с толстым животом и круглой головой. Он съёжился на полу, а я несколько минут гасил его ногами, пока не понял, что он плачет.

- Ёб твою мать. Чёртов извращенец. Сука... - я шагал взад и вперёд по комнате. Его рыдания действовали мне на нервы. Я стянул халат с медного крючка на краю кровати и прикрыл его уродливую наготу.

- Мария. Антонио, - всхлипывал он. Я поймал себя на том, что обнимаю этого ублюдка и успокаиваю его.

- Всё нормально, чувак. Всё нормально. Извини. Я не хотел сделать тебе больно, просто, это самое, на меня ещё никогда никто не дрочил.

И это была сущая правда.

- Ты добрый... что мне делать? Мария. Моя Мария... - вопил он. Его рот закрывал почти всё его лицо - огромная чёрная дыра в сумерках. От него воняло перегаром, потом и спермой.



- Слы, пошли спустимся в кафе. Поболтаем. Я возьму тебе чё-нибудь пожрать. За мой счёт. На Ридли-роуд есть неплохое местечко, возле рынка, знаешь? Его скоро откроют.

Моё предложение было продиктовано не столько альтруизмом, сколько эгоизмом. Оттуда было ближе до Дэлстона и Мела, а ещё мне хотелось поскорее выбраться из этого депрессивного полуподвала.

Он оделся, и мы вышли. По Стоуки-Хай-стрит и Кингсленд-роуд мы дошли пешкодралом до рынка. В кафе было на удивление людно, но мы нашли себе столик. Я взял себе сыра и помидор в тесте, а старик - это ужасное варёное чёрное мясо, которое, по-моему, обожают стэмфорд-хиллские евреи.

Чувак начал грузить за Италию. Он женился на этой своей Марии много лет назад. Но в семье прознали, что они ебутся с Антонио, младшим братом Марии. Точнее, я не так сказал, они были любовниками. Я думаю, он любил этого парня, но он также любил Марию, и всё такое. Я признаю, что наркотики - это нехорошо, но кошмар, в который превращает жизнь любовь... О нём даже подумать страшно.

Короче, у неё было ещё два брата - мачо и католики, связанные, если верить Джи, с неаполитанской каморрой. Мудаки не могли этого стерпеть. Они схватили Джи возле семейного ресторанчика. И выбили из бедняги десять видов говна. С Антонио они обошлись точно так же.

После этого Антонио покончил с собой. "В нашей стране это считается большим позором", - сказал мне Джи. Я думаю, это считается позором в любой ёбаной стране. Джи рассказал мне, что Антонио бросился под поезд. Я решил, что в ихней стране это считается всё-таки бульшим позором. Джи убежал в Англию, где работал в разных итальянских ресторанах, жил на дрянных флэтах, много пил и снимал молодых парней и старых тёток. Такое вот убогое житьё-бытьё.

У меня поднялось настроение, когда мы добрались до заведения Мела и я услышал звуки рэггей, вырывавшиеся на улицу, и увидел зажжённые огни. Мы пришли под самый конец большой вечерины.

Приятно было видеть знакомые лица. Здесь были все, вся толпа: Дэйво, Сьюзи, Никси (удолбанный на всю голову) и Чарлин. Помещение ломилось от тел. Две девицы танцевали вдвоём, а Чар - с каким-то чуваком. Пол и Никси курили: только не гаш, а опиум. Большинство английских торчков не колят, а курят "чёрный". Иглы - это чисто шотландская, точнее, эдинбургская заморочка. Тем не менее я с ними пыхнул.

- Ахуенна рат опяць цибя видзиць, стырина! - Никси похлопал меня по спине. Заметив Джи, он прошептал: - Пиришол на стыричкоф, да? - Я вывел малого ублюдка вперёд. У меня не хватало смелости бросить этого чувака после всего, что я от него услышал.

- Здоруво, брат. Рад тебя видеть. Это Джи. Мой хороший друг. Живёт в Стоуки, - я похлопал Джи по спине. У бедного мудачка было такое же выражение лица, как у кролика в клетке, который просит листочек салата.

Я пошёл прошвырнуться, оставив Джи с Полом и Никси разговаривать о "Наполи", "Ливерпуле" и прочей фигне - на международном мужском языке футбола. Иногда меня прикалывают эти разговоры, но бывает, их бессмысленная нудотность меня заёбывает.

На кухне два чувака спорят о подушном налоге. Один парень просто прикалывается, а второй - ебучий бесхребетный дебильный тори-лейбористский холоп.

- Ты двойной ёбаный мудак. Во-первых, потому что ты думаешь, будто у лейбористов есть хоть какие-то шансы снова придти к власти в этом столетии, и во-вторых, потому что ты думаешь, что если они даже придут к власти, то от этого хоть что-нибудь, на хуй, изменится, - я бесцеременно вмешиваюсь в их разговор и осаживаю чувака. Он стоит с отвисшей челюстью, а второй парень смеётся.

- Иминна эта я и хацел рсталкаваць этаму ублютку, - говорит он с бирмингемским акцентом.

Я откалываюсь от них, оставляя холопа в недоумении. Захожу в спальню, где какой-то чувак лижет какую-то девицу, а в трёх футах от них ширяются какие-то "чернушники". Я смотрю на торчков. Ёбаный в рот, они ширяются баянами, и всё такое. А я тут теории строю.

- Хочешь заснять, чувак? - спрашивает меня тощий "гот", который варит дрянь.

- Хочешь получить по ебалу, сука? - отвечаю я вопросом на вопрос. Он отворачивается и продолжает варить. Какое-то время я смотрю на его макушку. Видя, что он пересрал, я попускаюсь. Стоит мне приехать на юг, и у меня всегда появляется эта заморочка. Через пару дней она проходит. Мне кажется, я знаю, откуда она берётся, но это слишком долго объяснять и слишком жалко звучит. Выходя из комнаты, я слышу, как девица стонет на кровати, а чувак говорит ей:

- Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка...

Шатаясь, выхожу в дверь; в ушах снова звучит этот нежный, медленный голос: "Какая у цибя сладзинькая пиздзёнка..." и мне сразу становится ясно, что мне нужно.

Выбор у меня невелик. Что касается потрахаться, здесь особо не разгуляешься. В этот утренний час самые лакомые тёлки либо уже выебаны, либо уже съебались. Чарлин сняли, та тётка, которую Дохлый трахнул на её 21-й день рождения, тоже. Забита даже девица с глазами, как у Марти Фельдман, и волосами, как на лобке.

И так всю жизнь, бля. Приходишь раньше всех, ужираешься или удалбливаешься со скуки и забиваешь на всё или являешься к шапочному разбору.

Малыш Джи стоит у камина и потягивает из банки "лагер". Он кажется испуганным и захмелевшим. Я говорю себе, что всё это может закончиться тем, что я отдрючу этого чувачка в его толстый пердильник.

От этой мысли мне становится хуёво. Впрочем, в отпуске все мы кобеля и шлюхи.

 

Дурная кровь

Я познакомился с Аланом Вентерсом в группе самопомощи "ВИЧ положительно", хотя он недолго был членом этой группы. Вентерс никогда не заботился о своём здоровье и вскоре заразился одной из многих оппортунистических инфекций, которым мы подвержены. Меня всегда забавлял этот термин - "оппортунистическая инфекция". Он вызывает у меня самые приятные ассоциации. Я тут же вспоминаю об "оппортунизме" предпринимателя, который нарушает рыночный баланс, или "оппортунизме" нападающего на скамье штрафников. Ох, и хитрые сучата, эти оппортунистические инфекции.

Члены группы находились примерно в одинаковом состоянии здоровья. Мы все были ВИЧ-инфицированные, но в основном асимптоматические. На наших собраниях витал дух паранойи: каждый пытался украдкой проверить, не распухли ли у другого лимфатические узлы. Знаете, как неприятно, когда во время разговора собеседник скользит взглядом по твоей шее?

Такой тип поведения только усиливал ощущение нереальности, которое не покидало меня в то время. Я не мог понять, что со мной произошло. Результаты анализов казались поначалу невероятными и совершенно не соответствовали моему самочувствию и здоровому виду. Несмотря на два повторных анализа, в глубине души я был уверен, что произошла какая-то ошибка. Моё самообольщение было поколеблено, когда Донна перестала со мной встречаться, но оно всегда оставалось где-то под спудом вместе с непреклонной решимостью. Мы всегда верим только тому, чему хотим верить.

Я перестал ходить на заседания группы, после того как Алана Вентерса положили в приют. Это меня расстроило, и вообще, мне хотелось его проведать. Том, мой шеф и один из консультантов группы, не одобрил моего решения.

- Послушай, Дэви, я понимаю, что было бы очень хорошо навестить Алана в приюте, хорошо для него. Но в данный момент меня больше беспокоишь ты. У тебя прекрасное самочувствие, и цель группы - заставить нас жить полноценной жизнью. Мы не должны отказываться от радостей жизни только потому, что мы ВИЧ-инфицированные...

Бедняга Том. Этот был его первый ляпсус.

- Что значит "мы", Том? Ты что, член королевской семьи? А если ты ВИЧ-инфицированный, то нельзя ли поподробнее?

Здоровые розовые щёки Тома покраснели. Здесь он был бессилен. За многие годы интенсивного межличностного общения он научился сдерживать себя на визуальном и вербальном уровнях. Его смущение не выдавали ни бегающий взгляд, ни дрогнувший голос. Но, к сожалению, старина Том ничего не мог поделать с пылающими красными пятнами, которые выступали у него на щеках в таких случаях.

- Прости меня, - самоуверенно извинился Том. Он имел право на ошибку. Он всегда говорил, что у людей есть это право. Попробуй рассказать об этом моей нарушенной иммунной системе.

- Просто меня беспокоит то, что ты решил проводить время с Аланом. Наблюдение за тем, как он угасает, не принесёт тебе пользы, и кроме того, Алан был не самым положительным членом группы.

- Зато он был самым ВИЧ-положительным.

Том решил не обращать внимания на мою остроту. Он имел право не реагировать на негативное поведение окружающих. "У всех нас есть такое право", - говорил он нам. Мне нравился Том: он одиноко взрыхлял свою борозду, всегда стараясь быть положительным. Я подумал о том, что моя работа, состоявшая в наблюдении за тем, как жестокий скальпель Хауисона вскрывал дремлющие тела, была гнетущей и отчуждающей. Но это было сплошное удовольствие по сравнению с наблюдением за тем, как души расстаются с телом. Как раз этим-то и занимался Том на заседаниях группы.

Большинство членов группы "ВИЧ - положительно" были внутривенными наркоманами. Они подхватили ВИЧ в наркоманских притонах, которые расплодились у нас в городе в середине восьмидесятых, после того как закрыли магазин хирургических принадлежностей на Бред-стрит. Это остановило приток новых игл и шприцев. С тех пор наркоманы стали пользоваться большими общими шприцами, и с этого всё началось. У меня есть друг по имени Томми, которого присадили на иглу эти парни из Лейта. Одного из них я знаю, его зовут Марк Рентон, я работал вместе с ним, когда ещё был пацаном. По иронии судьбы, Марк колется уже много лет, но, насколько мне известно, он до сих пор не ВИЧ-инфицированный, а я никогда в жизни не притрагивался к этой штуке. Впрочем, в нашей группе довольно много героинистов, и наверное, он скорее исключение, чем правило.

На заседаниях группы обычно царила напряжённая атмосфера. Наркоманы ненавидели двух гомосексуалистов. Они считали, что ВИЧ изначально попал в городскую наркоманскую среду через одного педика-домовладельца, который трахал своих постояльцев-торчков в счёт квартплаты. Я и две женщины, одна из которых не кололась, хотя её сексуальный партнёр был героинистом, ненавидели всех, потому что мы не были ни гомосексуалистами, ни наркоманами. Вначале я, как и все остальные, считал себя "безвинно" заражённым. В те времена ещё можно было винить во всём "чернушников" и голубых. Однако я видел плакаты и читал брошюры. Помню, как в эпоху панка "Секс Пистолз" пели о том, что "невиноватых нет". Это сущая правда. Нужно только прибавить к этому, что некоторые виноваты больше других. Это снова напомнило мне о Вентерсе.

Я давал ему шанс - шанс раскаяться. Хотя этот ублюдок его и не заслужил. На заседании группы я сказал первую ложь, первую в цепи других, с помощью которых я собирался завладеть душой Алана Вентерса.

Я сказал группе, что занимался открытым небезопасным сексом со здоровыми людьми, прекрасно зная о том, что я ВИЧ-инфицированный, и что я в этом раскаиваюсь. В комнате повисла мёртвая тишина.

Присутствующие нервно заёрзали на стульях. Потом женщина по имени Линда расплакалась, качая головой. Том спросил у неё, не желает ли она покинуть заседание. Она отказалась, ей хотелось подождать и услышать, что скажут другие, и она злобно глянула в мою сторону. Но я практически не обращал на неё внимания и не сводил глаз с Вентерса. У него было характерное, вечно скучающее выражение лица. Я мог бы поклясться, что по его губам пробежала неуловимая усмешка.

- Нужно набраться смелости, чтобы сказать такое, Дэви. Я уверен, что это стоило тебе большого мужества, - торжественно произнёс Том.

Ничегошеньки не стоило, хрен ты тупой, я соврал. Я пожал плечами.

- Я уверен, что с твоих плеч упал колоссальный груз вины, - продолжал Том, подняв брови и приглашая меня к разговору. На сей раз я воспользовался этой возможностью.

- Да, Том. Если б я только мог разделить свои чувства со всеми вами. Это ужасно... Я не думаю, что люди простят...

Другая женщина в группе, Марджори, отпустила какое-то оскорбительное замечание в мой адрес, но я этого даже не заметил, а Линда продолжала рыдать. От говнюка же, сидевшего напротив меня, не последовало никакой реакции. Меня раздражали его эгоизм и аморальность. Мне хотелось разорвать его голыми руками, прямо здесь и сейчас. Но я старался управлять своими эмоциями, упиваясь роскошным планом его уничтожения. Болезнь может завладеть его телом: это была её победа, какой бы злобной силой она ни была. Моя победа будет более глобальной, более сокрушительной. Я хотел сломить его дух. Я собирался нанести смертельные раны его якобы бессмертной душе. Аминь.

Том окинул взглядом всю группу:

- Кто-нибудь сопереживает Дэви? Как вы относитесь к этому?

После паузы, во время которой я пожирал глазами бесстрастное лицо Вентерса, малой Гогси, наркоман из нашей группы, истерически загоготал. Потом он разразился кошмарной речью, которую я ждал услышать от Вентерса.

- Хорошо, что Дэви это сказал... я сделал то же самое... я сделал, блядь, то же самое... ни в чём не повинная девица, которая ни хера никому не сделала... я возненавидел весь мир... в смысле... просто я подумал, почему это должно меня ебать? Что у меня есть в жизни... мне двадцать три года, а у меня ничего нет, даже ёбаной работы... почему это должно меня волновать... когда я сказал девице, она страшно расстроилась... разревелась, как малое дитя, - после этого он посмотрел на меня и улыбнулся сквозь слёзы самой прекрасной улыбкой, которую я видел в своей жизни. ...но всё было в порядке. Она сдала анализы. Три раза в течение шести месяцев. И ничего. Она не заразилась...

Марджори, которая заразилась в аналогичных обстоятельствах, зашипела на нас. И тогда это произошло. Сука Вентерс завращал глазами и улыбнулся мне. Сработало. Наступил решающий момент. Злость ещё не прошла, но она смешалась с огромным спокойствием, могучей ясностью. Я улыбнулся ему в ответ, ощущая себя спрятавшимся в воде крокодилом, который выследил нежного пушистого зверька, пришедшего к реке на водопой.

- Не... - жалобно проскулил Гогси в сторону Марджори, - всё было не так... ждать её результаты анализов было ещё хуже, чем ждать свои... вы не понимаете... и я не понимаю... вернее, не понимал... всё не так...

Том пришёл на помощь дрожащей, косноязычной массе, в которую он превратился.

- Не будем забывать об ужасной злости, обиде и горечи, которую все вы испытали, узнав о том, что вы заразились ВИЧем.

Это было приглашение к очередной из наших привычных, нескончаемых дискуссий. Том называл это "преодолением нашего гнева" посредством "примирения с реальностью". Эта процедура преследовала терапевтическую цель, и именно такой она представлялась многим участникам группы, но я находил её утомительной и тоскливой. Возможно, потому, что у меня самого была другая повестка дня.

В эту полемику о личной ответственности Вентерс вносил, как обычно, свою полезную и содержательную лепту:

- Чушь, - восклицал он, когда кто-нибудь страстно доказывал свою точку зрения. Том, как всегда, спрашивал его, почему он так считает.

- Просто так, - отвечал Вентерс, пожимая плечами. Том просил его объяснить.

- Просто один человек думает так, а другой - иначе.

В ответ на это Том спрашивал Алана, какова его точка зрения. Алан говорил: "Мне по барабану" или "Мне насрать". Точно не припомню.

Тогда Том спрашивал его, зачем он сюда пришёл. Вентерс говорил:

- Я могу уйти.

Он уходил, и обстановка мгновенно разряжалась. Было такое ощущение, будто кто-то испустил зловоннейший бздёх, а потом каким-то невероятным образом всосал его обратно в задницу.

Впрочем, он всегда возвращался обратно, с насмешливым, злорадным выражением лица. Казалось, Вентерс был единственным из нас, который считал себя бессмертным. Он с наслаждением наблюдал за тем, как другие старались быть положительными, а потом унижал их. Он никогда не наглел настолько, чтобы его выгнали из группы, но значительно снижал её моральный дух. Болезнь, терзавшая его тело, была цветочками по сравнению с гораздо более мрачным недугом, которым был поражён его больной разум.

Как это ни странно, Вентерс считал меня родственной душой и даже не подозревал о том, что я посещаю эти заседания лишь затем, чтобы как можно лучше его изучить. Я никогда не выступал в группе и напускал на себя циничный вид всякий раз, когда выступал кто-нибудь другой. Такое поведение позволило мне сблизиться с Аланом Вентерсом.

Подружиться с этим парнем было несложно. Больше никто не хотел с ним общаться: я стал его другом просто за неимением лучшего. Мы начали вместе пить: он - безрассудно, я -осторожно. Я принялся знакомиться с его жизнью, упорно, тщательно и методично накапливая сведения. Я закончил химический факультет Стратклайдского университета, но никогда не подходил к изучению научных дисциплин с такой скрупулёзностью и таким воодушевлением, с какими я подошёл к изучению Вентерса.

Как большинство ВИЧ-инфицированных в Эдинбурге, Вентерс заразился через чужую иглу, принимая героин. По нелепой случайности, ему поставили положительный диагноз на ВИЧ уже после того, как он спрыгнул с иглы, но теперь он стал горьким пьяницей. Судя по тому, что он пил всё без разбора, нередко во время затяжного запоя набивая себе желудок несвежими булочками и тостами, его ослабленный организм мог стать лёгкой добычей для всевозможных инфекций-убийц. В период общения с ним я уверенно предрекал, что его дни сочтены.

Так оно и вышло: вскоре в его крови гуляли сотни вирусов. Но ему было всё равно. Вентерс вёл прежнюю жизнь. Он начал посещать приют, или "отделение", как они его называют: вначале, как амбулаторный больной, а потом ему выделили личную койку.

Когда я ездил к нему в приют, почему-то всегда шёл дождь: мокрый, ледяной, обложной дождь с ветром, пронизывающим все твои одёжки, как рентгеновский луч. Простыть значило заболеть, а заболеть значило умереть, но в то время это не имело для меня значения. Теперь я, конечно, забочусь о своём здоровье, но тогда я был полностью поглощён одной задачей: её нужно было выполнить во что бы то ни стало.

Здание приюта нельзя было назвать мрачным. Серые блоки облицевали приятной жёлтой кирпичной кладкой. Но подъездной дороги, вымощенной жёлтым кирпичом, всё же не предвиделось.

С каждым посещением Алана Вентерса приближался час моей последней, окончательной мести. Вскоре наступил момент, когда уже не приходилось рассчитывать на искренние извинения с его стороны. Одно время мне даже казалось, что я хочу не столько отомстить за себя, сколько услышать от Вентерса слова раскаяния. Если бы я их добился, то умер бы с верой в исконную доброту человеческой души.

Бренный сосуд из кожи и костей, вмещавший в себе жизненные силы Вентерса, не мог служить жилищем ни для какой души и менее всего для той, на которую можно было бы возложить надежды человечества. Но в ослабленном, увядающем теле душа подбирается ближе к поверхности и становится более различимой для нас, смертных. Об этом рассказывала мне Джиллиан из больницы, где я работал. Джиллиан была очень религиозна, и ей было удобно в это верить. Мы всегда видим только то, что хотим видеть.

Чего же я в действительности хотел? Наверное, всё-таки мести, а не раскаяния. Вентерс мог бы молить меня о прощении, как заплаканное дитя. Но его слёзы не способны были удержать меня от того, что я наметил сделать.

Эти внутренние монологи - побочный продукт всех тех консультаций, которые я получил у Тома. Он подчёркивал главную истину: вы ещё не умираете, вы должны жить до тех пор, пока вы живы. В её основе лежала вера в то, что о жестокой реальности неминуемой смерти можно забыть, если говорить о непосредственной реальности жизни. Тогда я не верил в это, а сейчас верю. Это так просто: нужно жить до тех пор, пока не умрёшь. В случае, если смерти нет (о чём я очень сильно подозреваю), то необходимо сделать свою жизнь как можно более полным и приятным переживанием.

Больничная медсестра была немного похожа на Гэйл -женщину, с которой я когда-то встречался. На свою же беду, как теперь выяснилось. У неё было такое же холодное выражение лица. Для медсестры оно было вполне объяснимым, и я принимал его за выражение профессиональной заботы. Но в случае с Гэйл такая отрешённость, на мой взгляд, была неуместной. Медсестра посмотрела на меня напряжённым, серьёзным и покровительственным взглядом:

- Алан очень слаб. Пожалуйста, недолго.

- Я понимаю, - улыбнулся я кротко и мрачно. Если она играет заботливого профессионала, что ж, тогда я буду играть обеспокоенного друга. По-моему, у меня это довольно хорошо получалось.

- Ему очень повезло с другом, - сказала она, очевидно, поражённая тем, что у такого ублюдочного создания вообще могут быть какие-то друзья. Я пробормотал что-то невразумительное и вошёл в маленькую палату. Алан выглядел ужасно. Я не на шутку разволновался: мне показалось, что он не дотянет до конца недели и избежит той страшной участи, которую я ему уготовил. Нужно было точно рассчитать время.

С самого начала мне было очень радостно видеть огромные физические страдания Вентерса. Когда я заболею, то ни в коем случае не позволю довести себя до такого состояния: ну его к такой-то матери! Я оставлю свою машину работать в запертом гараже. А у этого говнюка Вентерса даже не хватило мужества добровольно уйти из жизни. Он будет держаться до самого конца, только бы причинить окружащим максимум неудобств.

- Как дела, Ал? - спросил я. Какой дурацкий вопрос. Условности всегда навязывают нам свой идиотизм в самый неподходящий момент.

- Нормально... - прохрипел он.

Ты в этом уверен, Алан, дружище? Всё в порядке? Ты немного осунулся. Наверно, из-за того крохотного микроба, который гуляет у тебя в крови. Постельный режим плюс пара аспиринок, и завтра ты будешь, как огурчик.

- Болит? - спрашиваю с надеждой.

- Не-а... они меня колят... только вот дыхание... - Я беру его за руку и ощущаю прилив радости, когда его жалкие, костлявые пальцы крепко сжимают мою ладонь. Когда он закрыл усталые глаза, я чуть было не рассмеялся в его измождённое лицо.

Увы, бедняга Алан, знаю я этого Медбрата. Он дебил, сущее мучение. Я смотрю, подавляя ухмылку, как он хватает ртом воздух.

- Всё нормально, приятель. Я здесь, - говорю я.

- Ты хороший парень, Дэви... - лопочет он. - ...жалко, что мы не знали друг друга раньше... - Он открывает глаза и снова их закрывает.

- Какая жалость, бля, дрянной ты мудачок... - шиплю я в его закрытые глаза.

- Что?.. что это было... - он бредит от усталости и лекарств.

Ах, ты лежебока. Сколько можно валяться. Надо бы встать и немного размяться. Быстрая пробежка по парку. Пятьдесят отжиманий. Двадцать приседаний.

- Я сказал: "Жалко, что мы познакомились при таких обстоятельствах".

Он удовлетворённо вздохнул и уснул. Я вынул его костлявые пальцы из своей ладони.

Пусть тебе приснится кошмар, сука.

Вошла медсестра, чтобы посмотреть на моего чувачка.

- Какой невоспитанный! Разве так встречают гостей, - улыбаюсь я, глядя на дремлющий полутруп, который был когда-то Вентерсом. Она выдавливает нервную улыбку, видимо, решив, что это чёрный юмор гомосексуалиста, наркомана, гемофилика или кем там ещё она меня считает. Мне глубоко начхать на то, что она обо мне думает. Лично я считаю себя ангелом мести.

Убить этот мешок с дерьмом означало бы сделать ему громадное одолжение. В этом была проблема, но мне удалось её разрешить. Как причинить боль человеку, который скоро умрёт, знает об этом и которому на это наплевать? Беседуя с Вентерсом, точнее, слушая его, я нашёл способ, как это сделать. Умирающим можно причинить боль только с помощью живых, с помощью людей, которые им неравнодушны.

В известной песне поётся о том, что "каждый когда-то кого-то любил", но Вентерс, похоже, опровергал это общее правило. Люди совершенно не нравились этому человеку, и они воздавали ему сторицей. К окружающим он относился враждебно. О своих старых знакомых говорил с горечью: "обворованный коммерсант" или с издёвкой: "хренов размазня". Каждое конкретное определение выражало, кто и кем злоупотреблял, пользовался или манипулировал.

Женщины делились на две смутно очерченные категории. У одних была "манда, как тушёная рыба", у других - "как разорванный диван". Очевидно, Вентерс не видел в женщинах ничего, кроме "мохнатой дырки", как он её называл. Даже пренебрежительные замечания об их грудях и задницах представлялись значительным расширением его кругозора. Я пал духом. Как этот ублюдок мог когда-нибудь кого-нибудь полюбить? Но я решил подождать, и моё терпение было вознаграждено.

Этот жалкий засранец всё-таки любил одного человека. Я не мог не заметить, как менялся его тон, когда он произносил слово "малец". Я начал осторожно выуживать у него информацию о пятилетнем сынишке, которого родила от него та женщина из Уэстер-Хэйлз, "корова", не пускавшая его к ребёнку, которого звали Кэвин. Я заочно влюбился в эту женщину.

Ребёнок был слабым местом Вентерса. По контрасту с его обычной манерой, его речь становилась бессвязной от боли и избытка чувств, когда он говорил о том, что никогда не увидит своего сына взрослым, о том, как он любит "этого мальца". Вот почему Вентерс не боялся смерти. На самом деле, он верил в то, что его жизнь каким-то мистическим образом продлится в его сыне.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.