Комбинированное использование историй. 11 глава

Я вам повторю историю, которую недавно рассказывал. (Эриксон рассказывает историю о “молочной похлебке”. И заканчивает словами: ”Для каждого из нас слова имеют свое особое значение”.)

Кто из вас умеет готовить? Положим, вы отправились в туристический поход, в Северный Иллинойс, например, или в Висконсин. Вы наловили рыбы, как вы ее приготовите? (Эриксон улыбается.) А может, вам удалось стащить несколько початков кукурузы с фермерского поля. Как вы ее приготовите?

Сейчас я поделюсь с вами самым вкусным рецептом. Выпотрошите рыбу, не снимая чешуи, и заверните ее в листья подорожника, затем зачерпните со дна реки глины погуще и обмажьте как следует рыбу, чтобы она превратилась в продолговатый ком. В таком виде укладывайте рыбу в угли костра и, когда кончики лопнут, рыба готова. Выкатывайте запекшийся ком, расколите его и, когда он развалится, чешуя, плавники и хвост отвалятся вместе с подорожником, а вам останется приготовленная в собственном соку рыбка. Вкус — пальчики оближешь! Немного соли — и вы отведаете пищу богов.

А если вам удалось поймать перепелку, тоже выпотрошите ее, обмажьте глиной — и в костер. Когда из обоих концов появится пар, расколите шарик и вместе с глиняной коркой отвалятся перья и кожица. Вот вам перепелочка, запеченная в собственном соку. Немного соли, и язык проглотишь — так вкусно.

Есть и другие способы обработать перепелку[10] (Смех), но я предпочитаю этот.

Что касается кукурузных початков, можно тоже обмазать их глиной и положить в угли. Глиняная корка снимается вместе с шелухой, а вам остается вкуснейший початок. Говорю со знанием дела.

Вы знаете, что есть много способов приготовить кукурузу, и у пациента так же много способов отреагировать на любую ситуацию.

Вот фотография, которой я очень дорожу. (Эриксон берет фотографию и передает сидящему слева Зигфриду.)

Зигфрид (Смотрит на фотографию): Я не все понял.

Эриксон: Пусть она посмотрит. (Передает снимок Бонни.) Прочитай вслух.

Бонни: “Звание почетного дедушки присваивается доктору Милтону Эриксону Слейдом Натаном Коном, сыном Джима и Грейси Кон, в связи с годовщиной усыновления, 12 сентября 1977 года. Заверено и подтверждено особой “печатью”. (А на снимке отпечаток ножки и приписка: “Возраст два года”. Бонни поднимает фото, чтобы все видели.)

Эриксон: Пусти по кругу.

А дело было так. Джим, юноша весьма идеалистических взглядов, заканчивал выпускной класс средней школы. В том же классе училась не менее возвышенная натура по имени Грейси.

Джима призвали на вьетнамскую войну, правда, он служил в тылу, но попал в автомобильную катастрофу и получил в результате перелом позвоночника и разрыв спинного мозга. Из госпиталя для ветеранов Джим вернулся в инвалидной коляске. Он страдал от резких болевых спазмов, повторявшихся каждые пять минут, круглосуточно. Проведенная в госпитале операция не помогла Джиму, наоборот, боль только усилилась. Тогда его прооперировали повторно, но тоже без результата. Речь уже шла о третьей операции.

Об эту пору не то Джим, не то Грейси, не то оба сразу узнали от кого-то обо мне. Они сказали главному хирургу, что хотят со мной встретиться, чтобы помочь Джиму с помощью гипноза. Хирург пригласил их к себе в кабинет и битый час убеждал, что гипноз — это чушь, знахарство, чертовщина и колдовство. Меня он величал не иначе как шарлатаном, мошенником и невеждой. Судя по всему, он не признавал гипноз, а стало быть, и меня. Он заявил, что для них даже сама мысль о гипнозе — величайшее заблуждение.

Тем не менее каждые пять минут Джима корежило от боли. Грейси безумно его жалела и, невзирая на часовую проработку, они все же решили встретиться со мной.

Грейси вкатила Джима в мой кабинет. Я прочитал на их лицах страх, ожидание худшего, отчасти неприязнь, слабый свет надежды, выражение сопротивления и настороженности. Да, они были не в том эмоциональном состоянии, чтобы прислушаться к моим словам. Они рассказали о спинно-мозговой травме, о двух операциях и о том, как весьма уважаемый главный хирург госпиталя убеждал их, что гипноз — это черная магия, колдовство и шарлатанство.

Тогда я сказал Грейси: “Встань вон там на ковре. (Эриксон указывает место.) Стой ровно, смотри прямо перед собой, руки опущены вниз. А ты, Джим, держи вот эту тяжелую дубовую трость. Я ею пользовался при ходьбе, она достаточно увесистая. И если тебе не понравится, что я буду делать, можешь огреть меня этой тростью”. (Поясняет Зигфриду.) “Огреть” значит “ударить”. (Общий смех.)

Зигфрид: Куском дерева?

Эриксон: Дубовая трость — это длинная палка, которой пользуются при ходьбе.

Джим взял трость, крепко сжал ее в руке и стал наблюдать за мной. Я обратился к Грейси: “Грейси, я сейчас буду делать то, что тебе не понравится, даже очень не понравится. Я остановлюсь, как только ты войдешь в гипнотический транс. В данный момент ты не знаешь, что такое гипноз или гипнотический транс, но бессознательно ты знаешь, что это такое. Итак, стой там и, если я буду делать с тобой что-то неприличное, знай, что я остановлюсь, как только ты будешь в трансе”.

Я поднял легкую бамбуковую указку и стал водить ею вдоль ложбинки, пытаясь оголить ее грудь. Грейси медленно закрыла глаза и немедленно погрузилась в глубокий транс. Я опустил указку, в то время как Джим буквально испепелял меня глазами. Я обратился к Грейси: “Где твой родной город? В какой школе ты училась? Назови имена хотя бы нескольких одноклассников. Как тебе нравится погода в Аризоне?” Ну, и еще что-то в этом роде. Грейси отвечала с закрытыми глазами. Я взял ее за руку, поднял, и рука каталептически повисла. (Эриксон поднимает свою руку, и она повисает.)

Повернувшись к Джиму, я сказал: “Слышал, как Грейси разговаривала со мной? Теперь поговори с ней сам”. Я опустил вниз руку Грейси. (Эриксон опускает свою руку.) “Грейси? Грейси? Грейси!” — окликал он и, повернувшись ко мне, сказал: “Она меня не слышит”. “Правильно, Джим. Грейси в глубоком трансе и не может слышать тебя. Сколько бы ты ее ни спрашивал, она тебя не услышит”. Он задал Грейси еще несколько вопросов, но на ее лице не дрогнул ни один мускул.

“Грейси, — спросил я, — сколько учеников было в твоем классе?” Она ответила. Я протянул руку и одним пальцем снова поднял ее руку, а затем так же одним пальцем опустил. (Эриксон показывает левой рукой.) “Джим, попробуй поднять руку Грейси”. Он подъехал на коляске и попытался поднять. Но когда я опустил руку Грейси вдоль тела, она осталась каталептически неподвижной. Джим не смог оторвать ее от бока. Я же поднял ее одним пальцем и предложил Джиму попытаться опустить руку Грейси. Мускулы у Грейси сократились, и рука осталась неподвижной. (Эриксон показывает на своей руке.)

Показывая все это, я не торопился. Затем я сказал: “Грейси, оставайся в глубоком трансе, но открой глаза и перейди с ковра к этому креслу”. (Эриксон показывает.) “Когда сядешь в кресло, закрой глаза. Затем проснись, открой глаза и удивляйся”.

Грейси села, закрыла глаза, открыла и изумленно спросила: “Как я сюда попала? Я же стояла вон там, на ковре. Как я здесь оказалась?” “Ты сама перешла туда”, — ответил Джим. “Да нет, — возразила Грейси, — я стояла вон на том ковре. Как же я здесь оказалась?” Сколько Джим ей ни толковал, Грейси все спорила: “Я стояла на ковре. Почему я здесь?” Я дал им время попрепираться, а потом сказал Джиму: “Посмотри на часы. Сколько сейчас?” “Двадцать пять минут десятого”, — ответил он. “Правильно, — заметил я. — Вы вошли ко мне в девять, и у тебя был болевой спазм. И до сих пор он не повторился”. “Верно”, — ответил Джим, и его тут же скрутило от боли. “Ну, и как тебе нравится эта боль? На целых 20 минут ты избавился от нее”. “Чего уж тут хорошего, врагу не пожелаешь”, — ответил Джим. “Да, не повезло тебе. А теперь, Джим, смотри на Грейси. Грейси, смотри на Джима. Глядя на него, ты медленно погрузишься в глубокий транс. А ты, Джим, наблюдая, как Грейси входит в транс, тоже войдешь в транс”. Через минуту они оба были в глубоком трансе.

Я обратился к Джиму: “Боль — это сигнал опасности, который подает тело. Это похоже на будильник, который поднимает тебя по утрам. Ты просыпаешься, выключаешь будильник и начинаешь новый рабочий день. Слушай меня, Джим, и ты тоже, Грейси. Как только боль начнет приближаться, просто вы­ключи будильник, и пусть твое тело занимается своей ежедневной, спокойной работой. Слушай меня внимательно, Грейси. Джиму не обязательно все время приезжать ко мне. Ты его жена. Когда Джим почувствует приближение боли, пусть он попросит тебя сесть. Смотрите друг на друга, и вы оба войдете в транс. Тогда ты, Грейси, можешь повторить Джиму те слова, которым я тебя сейчас научу”. И я проинструктировал Грейси, что ей следует говорить Джиму.

Я принял их еще несколько раз, чтобы убедиться, что у них все получается. После первой встречи со мной они вернулись в больницу и потребовали приема у главного хирурга. В течение часа они читали ему целую лекцию о гипнозе и доказывали, как он был неправ, как он глубоко, бесконечно ошибался. “Вы видите, — сказал Джим, — у меня больше нет судорог, а вы предлагали еще одну бесполезную операцию. Я бы на вашем месте со стыда сгорел. Вам следует подучиться насчет гипноза”. На следующем моем занятии в колледже Феникса появился хирург и усердно записывал все в тетрадку.

Через несколько дней Джим выписался из госпиталя и они с Грейси возвратились к себе домой в Аризону. Правительство выделило Джиму как инвалиду средства на строительство дома. Джим, хоть и в коляске, очень много помогал при строительстве. Он получил от государства трактор и 15 акров земли. Джим научился перебираться из коляски на сидение трактора и сам обрабатывал свой участок.

Поначалу Джим и Грейси приезжали ко мне в Феникс через каждые два месяца, так как Джим уверовал в гипноз как в противостолбнячную сыворотку. Он так и говорил: “Сделайте-ка мне укольчик для подкрепления”. Пожалуйста, получай свой “укольчик”. Но вскоре Джим стал появляться через три месяца, затем дважды в год. А потом супругам пришла в голову гениальная мысль. Ведь можно позвонить по телефону. Бывало, Джим звонит и говорит: “Грейси у параллельной трубки. Мне бы укольчик для подкрепления”. Я спрашиваю: “Грейси, ты сидишь?” “Да, — отвечает она. — Хорошо. Я сейчас повешу трубку, а ты и Джим оставайтесь в трансе 15 минут. Ты скажешь Джиму, что надо, а ты, Джим, слушай, что скажет Грейси. Через 15 минут можете проснуться”.

Джим и Грейси очень хотели детей, но у Грейси было шесть выкидышей только в течение первых двух лет брака. У каких докторов она только ни побывала, и все в один голос советовали усыновить ребенка и больше не пытаться завести своего. Я стал крестным отцом усыновленного супругами Слейда Натана Кона.

Когда ему исполнилось два года, они привезли его ко мне в гости и я очень полюбил этого малыша. Он был почти такой же большой, как мой четырехлетний внук, только вел себя гораздо лучше. Грейси и Джим оказались замечательными родителями. А на днях меня пригласили быть крестным отцом их второго усыновленного ребенка.

Относительно человеческих знаний ... они бесконечны ... на самом деле люди знают так много вещей и даже не догадываются о своем знании. Большинство из вас считают, что нельзя самоиндуцировать анестезию. Позвольте привести пример.

Вы занимаетесь в колледже, а там есть один профессор, который ужасно нудно читает свои лекции. Предмет вас не интересует и вряд ли когда-нибудь заинтересует. А он бубнит и бубнит. “Чтоб тебе провалиться, старый сыч!” — думаете вы. Надежды, что ваше пожелание исполнится, нет никакой, а он, знай себе, нудит и нудит. Вы сидите на жестком стуле, у вас уже весь зад онемел, и плечи болят, и руки ноют, и вы извертелись, чтобы сесть поудобнее. И стрелки на часах словно замерли, и лекционный час кажется вечностью. Наконец, старый мухомор иссяк. Вы встаете и блаженно распрямляете затекшее тело.

Буквально на следующий день вы сидите на том же жестком стуле и профессор вам вполне симпатичен. Он говорит о том, чем вы как раз увлекаетесь. Вы всем телом подались вперед, не отрываете от лектора глаз, ушки на макушке. И ваш зад не болит и даже не чувствует жесткого сидения, а стрелки бегут, как ненормальные, и часу мало. Не успела лекция начаться, как уже конец. Такое бывало с каждым из вас. Каждый сам себе анестезиолог.

Сейчас расскажу вам о нескольких раковых случаях. Как-то мне позвонил врач из Месы и сказал: “У меня одна женщина умирает от рака матки. Довольно печальная история. С месяц назад ее муж скоропостижно скончался от сердечного приступа прямо на кухне. Вскоре после похорон вдова пришла ко мне на обследование. Когда у меня собрались все данные, я вынужден был сообщить ей, что у нее рак матки и метастазы затронули тазобедренные суставы и позвоночник. Я сказал, что ей осталось жить около трех месяцев. Я просил ее не пугаться, рано или поздно появятся боли, но я пропишу ей наркотические препараты, чтобы облегчить страдания. Сейчас сентябрь, она, видимо, умрет до конца декабря, но ее мучают страшные боли. Уже не помогают ни огромные дозы демерола с морфием, ни другие наркотики. Боль не прекращается ни на минуту. Может, попробовать гипноз?”

Я согласился и поехал к пациентке на дом, потому что она хотела умереть дома. Я успел только войти в спальню и представиться, как больная сразу заговорила: “У меня кандидатская степень по английской филологии, опубликован том моих стихов, так что я кое-что знаю о силе слов. Неужели вы действительно верите, что силой ваших слов вы сделаете то, что не смогли сделать сильнодействующие химические препараты?” “Мадам, вы знаете силу слов. Но я ее понимаю по-своему. Позвольте задать вам несколько вопросов? Мне известно, что вы принадлежите к мормонам. Вы по-настоящему веруете?” — “Я верю в свою церковь, бракосочеталась в Храме и детей воспитала в этой вере”. “Сколько у вас детей?” — спросил я. “Двое. Сын в июне заканчивает университет штата Аризона. Хотелось бы увидеть его в шапочке и мантии выпускника. Но я умру задолго до этого события. А дочери 18 лет, в июне у нее будет бракосочетание в Храме. Как бы мне хотелось увидеть ее в наряде невесты! Только я умру задолго до этого”. “А где ваша дочь?” — спросил я. “На кухне, готовит мне ужин”, — ответила больная. “Можно мне позвать ее сюда?” — спросил я. Мать согласилась.

“У вас сейчас сильные боли?” — спросил я у матери. “Не только сейчас, у меня болело и всю прошлую ночь, и весь день, и эту ночь будет болеть”, — ответила она. “Это вы так думаете. Я думаю по-другому”, — заметил я.

В это время в спальню вошла очень хорошенькая девушка лет восемнадцати. Мормоны известны своей высокой нравственностью и строгими моральными устоями. Я обратился к девушке: “На что ты готова ради своей матери?” С глазами, полными слез, она ответила: “На все что угодно”. “Я рад это слышать. Сядь вот в это кресло, мне понадобится твоя помощь. Сейчас ты не знаешь, как войти в транс, но это не страшно. Вот ты сидишь рядом со мной и, стоит тебе заглянуть в самые глубины своего разума, в бессознательное, называй это глубины разума, как ты узнаешь, как войти в транс. Так вот, чтобы помочь своей маме, войди в очень-очень глубокий транс. Такой глубокий, что твой разум покинет твое тело и поплывет в космосе и сопровождать его будет только мой голос. Ты будешь ощущать только мой голос”.

Я повернулся к матери. Она не отрывала напряженного взора от дочери, неподвижно застывшей с закрытыми глазами. Я приготовился сделать нечто, что должно было вызвать протест матери. На девушке была длинная юбка, почти до щиколоток, а на ногах белые гольфы и босоножки.

“Мамаша, — сказал я, — внимательно следите за мной. Вам не понравится то, что я буду делать. Это вызовет у вас чувство возмущения. И хотя вам непонятно, зачем я это делаю, прошу вас молча наблюдать, и все прояснится”. Я стал поднимать юбку девушки, постепенно оголив ее ноги до колен, потом выше колен и до самых бедер. В глазах матери стоял ужас: оголить ноги мормонской девушке — о таком даже помыслить срашно, каково же видеть это! Мать просто окаменела от ужаса.

Когда бедра оголились на две трети, я поднял руку и со всей силы шлепнул девушку ладонью по бедру. (Эриксон хлопает ладонью по собственному бедру.) При звуке шлепка мать чуть не выскочила из постели. Но дочь даже не шелохнулась, даже глазом не моргнула. Я убрал руку, и мать увидела на коже отпечаток моей ладони. Я снова поднял руку и с такой же силой шлепнул по другому бедру. Девушка не моргнула, не пошевельнулась. Она была в космосе и ощущала только мой голос.

Затем я сказал девушке: “Пусть твой разум возвратится и будет рядом со мной. Хочу, чтобы ты медленно открыла глаза и увидела стык стен и потолка на противоположной стороне комнаты”. Я уже прикинул глазами ширину комнаты и знал, что, когда ее взгляд будет устремлен на стык, она увидит периферическим зрением свои оголенные бедра. Девушка открыла глаза, и вдруг залилась густой краской стыда. Она стала незаметно одергивать юбку, полагая, что, может быть, никто ничего не заметил. Все это видела мать.

Я обратился к дочери: “Я тебя попрошу еще об одной вещи. Ты сейчас сидишь рядом со мной. Пожалуйста, пересядь, не поднимая тела, на другую сторону комнаты”. Я стал разговаривать с ней так, как будто она находится на противоположной стороне. Когда она отвечала на мои вопросы, у нее изменилась интонация, как будто она и в самом деле была там. (Эриксон смотрит на противоположную сторону своей комнаты.) Заметив что-то необычное в интонации дочери, мать только вертела головой то в одну, то в другую сторону спальни. Позвав девушку обратно, я усадил ее рядом с собой. “Я тебе очень благодарен за то, что ты помогла мне лечить твою маму. Можешь проснуться, ты чувствуешь себя прекрасно, возращайся на кухню и приготовь маме ужин”. Когда она проснулась, я еще раз ее поблагодарил. И сознание, и бессознательное пациента одинаково заслуживают благодарности. Очень важно выразить эту благодарность.

Проснувшись, девушка ушла на кухню. Я обратился к матери: “Вы этого не осознаете, но вы находитесь в очень глубоком трансе и не чувствуете боли. Так вот, вы знаете силу слов, как вы их понимаете, и вы также знаете теперь силу слов под гипнозом. Я не могу быть возле вас постоянно, да этого и не требуется, но я скажу вам нечто чрезвычайно важное.

Слушайте меня внимательно. Боль вернется к вам, здесь я ничего не могу поделать. Но когда придет боль, я хочу, чтобы вы усадили свою голову и плечи в коляску и укатили с ними в гостиную.

Там, в дальнем углу комнаты, я оставлю для вас особый телевизор. Кроме вас его никто не сможет смотреть. Вы будете включать его в уме. В его программе прекрасная поэзия и литература. Забирайте голову и плечи, катите в гостиную и включайте телевизор. Обещаю, там не будет никакой рекламы. (Я думаю, у женщины, написавшей целый том поэзии, достаточно воображения и воспоминаний.) Смотрите программу, а выбрать ее вы можете по своему желанию, самую любимую, самую заветную, какая придет в голову. Через некоторое время вы устанете, тогда выключите телевизор и отвезите голову и плечи обратно в спальню и приставьте к остальному туловищу. Вы так устанете, что сразу усне­те. Это будет хороший, спокойный сон. Когда вы проснетесь, вам захочется поесть или попить. А если вам станет одиноко, пусть ваши друзья навещают вас. Но как только вы почувствуете наступление боли, забирайте голову и плечи в коляску — и долой из спальни в гостиную, смотреть телевизор”.

Месяца полтора спустя, во время своей обычной воскресной автомобильной прогулки по пустыне, я решил навестить мою пациентку. Было 6 часов утра. На дежурство только что заступила незнакомая мне сиделка, видимо, не получившая исчерпывающих инструкций. Мне пришлось попотеть, прежде чем я убедил ее, что я доктор вообще, а также доктор именно этой пациентки. Изучив все мои удостоверения, она, наконец, признала, что хотя сейчас и 6 часов утра, я действительно лечащий врач этой пациентки.

Медицинская сестра сообщила мне: “У нее была жуткая ночь. Она всю ночь шикала на меня. Ей казалось, что она в гостиной. Бредила. Только пытаюсь объяснить ей, что она у себя в спальне, как она мне: “Т-с-с-с!”

Я успокоил пациентку: “Все в порядке. Я сейчас выключу телевизор и все объясню вашей сиделке, чтобы она к вам не приставала. А когда я уйду, программа продолжится с того самого места, на котором я ее выключил”. Сиделке я все растолковал. А моя больная вскоре устала, забрала свою голову и плечи в спальню, воссоединила их с остальным телом и мигом уснула. Проснувшись, она с аппетитом позавтракала, так как изрядно проголодалась.

Ее регулярно навещали друзья и уже не удивлялись, когда она забирала свою голову и плечи и отправлялась смотреть телевизор, который кроме нее никто не видел. Время от времени она возвращалась в спальню, засыпала, просыпалась от голода или жажды или просто просила дать ей немного фруктов или воды со льдом. Ко всему этому друзья постепенно привыкли.

Женщина умерла внезапно, в августе, в коматозном состоянии. Она успела увидеть сына в выпускной мантии и дождалась бракосочетания своей дочери в Храме, откуда та приехала к матери, чтобы показаться ей в наряде невесты. Она прожила спокойно 11 месяцев. “Всегда забирайте голову и плечи из спальни и смотрите этот воображаемый телевизор”.

Мою сестру прооперировали по поводу мастита. Пришло время снимать швы. Вот моя сестра и говорит: “Доктор, я до смерти боюсь этих швов. Вы не против, если я возьму голову и ноги и пойду в солярий?” Сестра мне объяснила потом: “Я загорала в солярии, а сама все смотрела через дверь в комнату. Доктор стоял так, что загораживал мое тело. А потом я взглянула, а его уже нет, я взяла голову и ноги, вернулась и снова приделалась к своему телу”.

Так совпало, что сестра выписалась после операции, а отец вернулся из больницы после обширного коронарного тромбоза. Сидят они вечерком, мило беседуют и вдруг каждый замечает, что у другого начался приступ тахикардии. Сестра и говорит: “Пап, у тебя тахикардия, как и у меня. Если мы надумаем драпануть на кладбище, я, пожалуй, тебя перегоню: я ведь помоложе, значит, у меня больше шансов”. “Нет, детка, — ответил отец, — на моей стороне возраст и опыт, так что гонку выиграю я”. И оба весело рассмеялись. Моя сестра до сих пор живет и здравствует, а отец умер в возрасте девяноста семи с половиной лет.

Члены семьи Эриксонов чаще всего воспринимают болезни и неудачи как черные сухари жизни. А ведь нет ничего лучше черных сухарей, скажет вам любой солдат, подъев весь свой неприкосновенный запас. (Эриксон смеется.)

Вот еще один раковый случай. Мне позвонил мой коллега и сказал: “У меня есть больная — тридцатипятилетняя женщина, мать троих детей. Она хочет умереть дома. Ей сделали правостороннюю мастектомию, но поздно. Метастазы захватили кости, легкие и другие ткани. Лекарства не помогают. Может, гипноз поможет?”

Я зашел к ней домой. Только я открыл входную дверь, как услышал доносившиеся из спальни причитания: “Не трогайте, мне больно, не трогайте, мне больно, не трогайте, мне больно, не пугайте меня, не пугайте меня, не пугайте меня, не трогайте, мне больно, не пугайте меня”. Я прислушался к этому бесконечному причитанию. Затем вошел в спальню и попытался представиться. Женщина лежала на правом боку, свернувшись калачиком. Было ясно, что если бы я даже стал орать, кричать и повторять свое имя, прорваться сквозь эти беспрерывные причитания не было никакой возможности.

Тогда я подумал: “Попробуем привлечь ее внимание иным способом”. Я запричитал в унисон: “Сделаю вам больно, сделаю вам больно, напугаю вас, напугаю вас, сделаю больно, напугаю, сделаю больно”. Наконец, она спросила: “Зачем?” — и, не дождавшись ответа, снова завелась. Я тоже продолжал причитать, только изменил содержание: “Хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу помочь, но я напугаю вас, сделаю больно, но хочу помочь, но напугаю, хочу помочь”. Вдруг она прервалась, спросила: “Как?” — и поехала дальше. Я забубнил вслед: “Помогу вам, помогу вам, напугаю вас, попрошу вас перевернуться мысленно, только мысленно, не телом, перевернитесь мысленно, не телом, перевернитесь мысленно, не телом, сделаю больно, напугаю. Помогу вам, если перевернетесь мысленно, не телом”.

Наконец, она произнесла: “Я перевернулась мысленно, не телом. Почему вы хотите напугать меня?” И снова стала причитать. Тогда я сказал: “Хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу вам помочь, хочу вам помочь”. Прервавшись, она спросила: “Как?” Я ответил: “Я хочу, чтобы вы ощутили укус комара на правой ступне, вот он жалит, жалит, больно, чешется. Так больно ни один комар не кусал, чешется, болит, такой злой комар вас еще никогда не кусал”.

Наконец, она сказала: “Доктор, извините, но у меня нога онемела, я не чувствую комариного укуса”. “Вот и хорошо, вот и отлично, — сказал я, — это онемение поднимается к лодыжкам, ползет вверх по ноге, ползет по икре, медленно ползет к колену, а вот уже поднимается к бедру, дошло почти до середины бедра, вот уже и середину захватило, захватило середину, а вот уже до самой талии дошло, а теперь это онемение перейдет с правой на левую ягодицу и опустится вниз по левому бедру, вот оно спустилось ниже колена, еще ниже, ниже, ниже, до левой ступни. И вот ваше тело ничего не чувствует от талии и до самого низа.

Теперь онемение медленно поползет вверх по левой стороне, медленно, медленно, к плечу, к шее, а затем вниз по руке, до самых кончиков пальцев. Затем оно поползет по правому боку, под руку, через плечо и вниз до кончиков пальцев. А теперь пусть онемение ползет вверх по спине, медленно по спине, все выше и выше, пока не достигнет затылка.

А теперь мы сделаем так, что онемение поползет к пупку, еще выше и, простите меня, мне так жаль, мне так ужасно жаль, что, когда онемение дойдет до хирургической раны, где была грудь, я не смогу сделать так, чтобы она онемела... совсем онемела. В том месте, где была операция, будет ощущаться сильный укус комара, будет чесаться”.

“Очень хорошо, — сказала больная, — мне гораздо лучше по сравнению с тем, как раньше болело, комариный укус я потерплю”. Я извинился, что не смог избавить ее от комариного укуса, но она все продолжала меня уверять, что не имеет ничего против комариного укуса.

Я часто навещал ее. Она даже прибавила в весе и прекратила свои причитания. Я ей сказал: “Под гипнозом время можно исказить так, что день будет пролетать мгновенно, и перерыв между моими посещениями покажется вам очень коротким”. Я приходил к ней раз в месяц.

В апреле она попросила меня: “Доктор, перед смертью мне хотелось бы хоть еще раз обойти весь дом, заглянуть в каждую комнату и посмотреть на все. И еще, мне хотелось бы в последний раз самой сходить в туалет”.

Я зашел к ее лечащему врачу и попросил показать мне последние рентгеновские снимки. Он поинтересовался, зачем они мне. Я объяснил, что больная хочет пройтись по дому. “Но у нее метастазы подвздошной кости, тазовых костей и позвоночника. Боюсь, попытка закончится переломом обоих тазобедренных суставов”, — возразил он. “Ну, а если бы не все это, она могла бы встать и обойти дом?” — спросил я. “Думаю, могла бы”.

Я сказал поциентке: “Сейчас я надену на вас корсет, и он будет все плотнее обхватывать ваше тело. Он очень крепко сожмет ваши бедра”. Иначе говоря, я сделал так, что ее мышцы сократились и словно в гипсе закрепили ее кости. “При ходьбе вам будет не очень удобно, подвижность бедер будет ограничена. Ноги будут передвигаться только от колен и ниже”.

Так, ни на шаг не отходя от нее, я проводил ее во все комнаты, где она рассматривала игрушки своих троих малышей, их кроватки, их платьица. Потом она зашла в туалет. Наконец, она с трудом взобралась на кровать и я осторожно снял с нее корсет.

В мае навестить больную я поехал вместе с миссис Эриксон и дочерью Бетти Элис. “Доктор, — пожаловалась моя пациентка, — у меня появилась новая боль, на этот раз в желудке”. “Хорошо, сейчас займемся этой болью”, — ответил я.

Я повернулся к жене и дочери и сказал: “Спите”. Прямо стоя, они немедленно погрузились в глубокий транс. Я сказал, что у них сейчас появятся страшная боль в желудке и чувство тошноты. Обеим немедленно стало плохо от тошноты и невыносимой боли в желудке. Было видно, что моя пациентка преисполнена жалости и сострадания к мучениям жены и дочери. Тогда я сказал: “А сейчас я сниму боль у них и у вас”. Я стал четко внушать, что чувство боли исчезает, тошнота проходит. Жена и дочь проснулись с отличным самочувствием, то же произошло и с больной.

Умерла она в конце июля, когда у нее в гостях были друзья. Она неожиданно впала в кому и умерла, не приходя в сознание.

Вот вам два случая. В одном я опирался на религию мормонов, а в другом использовал черту характера пациентки.

Еще один случай ракового заболевания. Раздался звонок от коллеги, который сообщил: “У меня в Больнице Милосердного Самарянина лежит одна больная. Ей 52 года, кандидат наук, умница, очень начитана и с великолепным чувством юмора. Но жить ей осталось меньше трех месяцев, она страдает от непрекращающихся болей. Я ввожу ей двойную дозу морфия, демерола и перкодана одновременно, плюс девять гранов амитала натрия. Но она даже задремать не может, так ее мучает боль. Она в состоянии сесть в инвалидную коляску, а машина скорой помощи может привезти ее к вам. Водитель подкатит ее прямо в ваш кабинет. Посмотрите, можно ли сделать что-то для нее с помощью гипноза?”

Водитель вкатил ее через эту дверь прямо в мой кабинет. (Эриксон показывает на боковую дверь кабинета.) Доставили ее, значит, в этот самый кабинет. Мне тогда уже было 70 лет, а волосы в основном того же цвета, что и сейчас. Я в таком оперении уже лет 15 хожу. Глянула она на меня и говорит: “Сынок, неужто ты и вправду веришь, что твои заговорные слова подействуют на мое тело сильнее, чем мощные химикаты, на которые это тело, кстати, вовсе не реагирует?”

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: