Комбинированное использование историй. 6 глава

Выйдя из машины, мы направились к ресторану, а по дороге я все подсказывал Виллу: “Вот хорошенькое местечко для обморока, и это — ничуть не хуже, а вот здесь — то, что надо...” Так он дошел до входа в ресторан, а я поинтересовался: “Ты где предпочитаешь упасть: внутри здания или снаружи?” “Я не хочу падать на улице”, — ответил Вилл. “А, ну тогда пойдем внутрь, в случае чего ты там сможешь упасть в обморок”.

Когда мы вошли, я спросил: “Вилл, ты какой столик предпочитаешь?” “Поближе к двери”, — ответил он. Тогда я подытожил: “В дальнем конце ресторана расположена невысокая балюстрада с уютными кабинами. Давай там пообедаем, оттуда хорошо виден весь ресторан”. “Да я потеряю сознание, прежде чем туда доберусь”, — ответил Вилл. “Ничего особенного. Можешь упасть возле этого столика, или этого, вот этот тоже подойдет”. Так мы благополучно прошли мимо всех столиков к выбранной нами кабинке.

Сначала села миссис Эриксон, рядом с ней Кич пригласила сесть Вилла, а сама села по другую сторону от него, а я оказался с краю. Таким образом, Вилл попал в женское окружение.

Подошла официантка. Стала записывать наш заказ, но позволила себе какую-то грубость. Я сделал ей резкое замечание, она стала огрызаться, слово за слово, и мы так разорались, что привлекли внимание всех посетителей. Вилл готов был залезть под стол, но миссис Эриксон его удержала, заметив: “Такое не каждый день увидишь”. Наконец разъяренная официантка ушла, и к нам подошел управляющий, чтобы выяснить, в чем дело. Я и с ним сцепился, мы раскричались, и он вынужден был ретироваться.

Затем вернулась официантка и спросила: “Что будете заказывать?” Миссис Эриксон сделала свой заказ, я свой. Официантка обратилась к Кич: “Ваш заказ, пожалуйста”. Кич начала: “Мой друг возьмет цыпленка, но только белое мясо. К нему отварной картофель, средний: не крупный и не мелкий, сметана и лук. Я думаю, всего полезней для Вилла будет порция тушеной моркови и хрустящие булочки”. Затем она выбрала блюда для себя.

Во время еды Кич беспрестанно опекала Вилла, указывая, в каком порядке приниматься за блюда, какой выбрать кусочек, и следила буквально за каждым его глотком. Бетти и я наслаждались своим обедом. Кич наслаждалась своим. Один Вилл чувствовал себя как на раскаленной сковороде.

Когда мы собрались уходить, Кич сказала: “Вилл, за обед, конечно, платишь ты, и, я думаю, тебе следует дать официантке хорошие чаевые. Обед был чудесный, так что дай ей...” — и она назвала точную сумму.

На выходе я продолжал советовать Виллу: “Если тебе плохо, вот у этого столика удобно падать”. Так я предлагал ему различные места для обморока, пока мы не нашли наш автомобиль и не уселись в него.

Когда мы подъехали к нашему дому, Кич предложила: “Вилл, давай зайдем в гости к доктору Эриксону и миссис Эриксон”. Взяв его под руку, она чуть ли не силком втащила его в дом. Не успели мы перекинуться несколькими словами, как Кич заявила: “Я так люблю танцевать”. Тут Вилл с облегчением ответил: “А я не умею”. “Вот и чудесно, — не растерялась Кич. — Я просто обожаю обучать мужчин танцам. Ковер нам не помешает... Включите ваш проигрыватель, доктор Эриксон, что-нибудь танцевальное, а я поучу Вилла”. Она вытащила Вилла на середину комнаты и вскоре объявила: “Вилл, да ты просто прирожденный танцор. Давай пойдем на дискотеку и всласть потанцуем”. Вилл нехотя уступил, и они протанцевали до трех часов ночи. Затем Вилл проводил Кич домой.

Когда на следующее утро мамаша подала ему завтрак, Вилл взбунтовался: “Не желаю больше яиц всмятку. Поджарь мне три куска ветчины с яйцом, подай два тоста и стакан апельсинового сока”. Мамаша слабо сопротивлялась: “Но, Вилл...” “Никаких “но”, мама, я сам знаю, что мне надо”.

Когда Вилл вернулся с работы, папаша сказал: “Я подобрал для тебя интересную статью из “Субботней вечерней газеты”. “Я купил по дороге “Полицей­ский вестник” и буду читать его”, — заявил Вилл. (Обращаясь к студентам.) Попытаюсь объяснить для наших иностранцев: материал в этой газете очень рискованный, горячий. Рассказы о разного рода преступлениях, особенно на сексуальной почве. У папаши волосы встали дыбом, но Вилл на этом не остановился: “На следующей неделе я от вас перееду и буду жить отдельно. И буду делать все, что мне заблагорассудится”.

Он позвонил Кич и пригласил ее на обед в воскресенье, а потом они пошли на танцы. Они продолжали встречаться в течение трех месяцев. Затем Вилл навестил меня и спросил: “Что будет, если я перестану встречаться с Кич?” Я ответил: “Она шесть раз разводилась. Думаю, переживет и твое исчезновение из ее жизни”. “Тогда я исчезну”, — сказал Вилл. Он расстался с Кич и начал встречаться с другими девушками. А свою сестру с мужем и двоюродного брата направил ко мне лечиться.

Однажды Вилл заявился ко мне с молоденькой девушкой и сказал: “Мисс М. боится общаться, боится ходить в гости. Ее жизнь ограничивается только домом и работой, в основном она молчит. На следующей неделе мои друзья устраивают вечеринку, я ее приглашаю, а она отказывается. Я хочу, чтобы вы заставили ее пойти”. Вилл вышел из комнаты.

“Мисс М., — обратился я к ней, — по всей вероятности, вы нравитесь Виллу”. “Да, — согласилась она, — но я боюсь мужчин. Вообще боюсь людей и не хочу идти на вечеринку. Я не знаю, что говорить, не умею поддерживать беседу с незнакомыми людьми”. “Мисс М., — сказал я, — я знаю всех, кто там будет. Они все обожают поговорить, чем и будут заняты. Но на вечеринке не будет никого, кто умел бы внимательно слушать. Вы будете там просто бесценной гостьей, потому что каждый получит отличного слушателя”.

Вилл и мисс М. поженились. Они вместе летали в Юму, вместе побывали в Таксоне, вместе летали обедать в Флэгстафф. Теперь ему нипочем все эскалаторы и лифты в Фениксе. Вилл возглавил новую автомобильную фирму. Единственный выход в “Золотые Ножки” показал Виллу, что он может себя свободно чувствовать в ресторане, в аптеке, в любом здании с лифтами и эскалаторами. Он убедился, что свидание с женщиной не грозит ему обмороком. (Эриксон усмехается.) Не кто иной, как Вилл, заявил матери, что он сам будет решать, что ему есть. Не кто иной, как Вилл, заявил папаше, что у него есть собственный читательский вкус... И это Вилл заявил родителям, где он собирается жить.

Мне же только пришлось организовать выход в ресторан да уговориться с официанткой и управляющим о живописной ссоре, которая доставила нам немало удовольствия, а Вилл выяснил, что он может выдержать и это. (Эриксон улыбается.) Он нормально перенес знакомство с хорошенькой шестикратно разведенной женщиной, которая к тому же научила его танцевать. Даже не понадобилось многонедельного лечения. Лечить надо было его семейство, но это я предоставил самому Виллу. Я лишь доказал Виллу, что уморить его невозможно, а посему жизнь продолжается. (Эриксон смеется.) Мне самому вся эта история доставила удовольствие.

Как много людей, начитавшись книг, берутся за лечение. На этой неделе попробуем так, на следующей — эдак. И правила вроде все соблюдают... Вот столько на этой неделе, вот столько на следующей, вот столько в этом месяце, а столько — в следующем. Виллу надо было всего лишь убедиться, что он может перейти улицу и пойти в ресторан. А ведь ему приходилось объезжать его за несколько кварталов. Каких только мест я не предлагал ему для обморока. Но с ним ничего не произошло. Я предоставил ему полную свободу рухнуть в обморок, даже умереть... (Эриксон смеется.) Но он понял, что жизнь — вещь стоящая, и все лечение взял на себя. Что касается мисс М., то она уже мамаша нескольких ребятишек и имеет добрых друзей и соседей, ведь каждому нужно, чтобы его выслушали.

Честно говоря, я не верю в фрейдовский психоанализ. Безусловно, Фрейд обогатил психиатрию и психологию массой ценных идей. Идей, до которых психиатрам и психологам следовало бы додуматься самостоятельно, а не дожидаться, пока Фрейд им все разжует. Это он изобрел религию, которую назвал “психоанализом” и которая, по его мнению, подходит всем людям, без различия полов, возрастов, уровня культуры, подходит для всех случаев жизни, даже для таких, в которых сам Фрейд не может разобраться.

Его психоанализ годится для всех времен и проблем. Фрейд анализировал пророка Моисея. Готов спорить на что угодно, что уж с Моисеем Фрейду встречаться не доводилось. Он даже представления не имеет, как Моисей выглядел, однако он подверг его анализу. Но ведь жизнь во времена Моисея — это совсем не то, что жизнь во времена Фрейда. Он и Эдгара Аллана По проанализировал — по его произведениям, переписке и газетным рецензиям. Я считаю, следует отдать под суд врача, который попытался бы диагностировать аппендицит у писателя, исходя из его произведений, писем к друзьям и газетных баек о нем. (Эриксон смеется.) Однако Фрейд подверг психоанализу Эдгара Аллана По на основании сплетен, слухов и его произведений. И абсолютно в нем не разобрался. А ученики Фрейда проанализировали “Алису в Стране Чудес”. Но это же чистый вымысел. Нашим аналитикам все нипочем.

По Фрейду, чувство соперничества с братьями и сестрами в одинаковой мере присуще единственному ребенку в семье и ребенку, где в семье еще десять детей. Тот же Фрейд толкует о фиксации ребенка в отношении матери или отца даже в тех случаях, когда и отец-то неизвестен. Тут тебе и оральная фиксация, и анальная фиксация, и комплекс Электры. Никого не интересует истина. Это вид религии. Однако спасибо Фрейду за те понятия, которые он внес в психиатрию и психологию, и за его открытие, что кокаин действует на глаза как анестетик. (Эриксон смотрит на сидящую слева от него женщину.)

Возьмем психотерапию Адлера. Он утверждает, что левши пишут лучше, чем правши. Вы знаете, что его теория в основном базируется на неполноценности органов и превосходстве мужчины над женщиной. Он никогда не пытался провести широкое исследование почерков у право- и левосторонних людей и выяснить, кто же пишет лучше. У меня есть знакомые доктора-правши с ужасным почерком. Я думаю, и среди левшей найдется немало докторов с таким же безобразным почерком.

У Адольфа Мейера, которого я весьма почитал, существует общая теория психических заболеваний. У него все сводится к вопросу энергии. Допускаю, что каждый душевнобольной обладает каким-то энергетическим потенциалом и что эта энергия находит много путей для своего выхода, но нельзя брать за основу классификации душевнобольных энергию.

Нам всегда надо помнить, что каждый индивид уникален. (Салли открывает глаза и снова закрывает их.) Точных копий в мире нет. Человечество существует на этой земле уже три с половиной миллиона лет, и я с уверенностью могу сказать, что за все это время не встретилось двух одинаковых отпечатков пальцев или двух идентичных индивидов. Даже близнецы значительно отличаются друг от друга отпечатками пальцев, степенью сопротивления болезням, своей психической и личностной организацией.

Хотелось бы, чтобы последователи Роджерса, гештальт-терапии, трансактного и группового анализа и многочисленных ответвлений различных теорий осо­знали, что в своей работе они практически не учитывают того факта, что пациент № 1 нуждается в лечении, которое не подходит пациенту № 2. Сколько бы у меня ни было больных, для каждого я изобретаю свой путь исцеления в зависимости от его индивидуальности. Приглашая к обеду гостей, я даю им возможность выбирать еду, поскольку не знаю их вкусов. И одеваться люди должны, как им хочется. Вот я, например, одеваюсь как хочу, вам это известно. (Эриксон смеется.) Я уверен, что психотерапия — это штучная работа.

А сейчас вернемся к той девочке, что мочилась по ночам. На первом сеансе мы побеседовали часа полтора. Этого было более чем достаточно для первого раза. Многие из моих коллег-врачей, я знаю, потратили бы на этот случай и два, и три, а то и четыре года, а то все пять лет. А уж психоаналитику понадобилось бы лет десять.

Помню, был у меня очень способный практикант. И вдруг ему втемяшилось в голову, что он хочет заниматься психоанализом. И вот он отправился к последователю Фрейда, доктору С. В Детройте было два ведущих психоаналитика: доктор Б. и доктор С. Среди тех, кто недолюбливал психоанализ, доктор Б. был известен под кличкой “Святейший Папа”, а доктору С. было дано прозвище “Иисусик”. Вот мой светлоголовый и явился к “Иисусику”. Если говорить точнее, то трое моих практикантов перешли к нему.

При первой же встрече доктор С. заявил моему самому способному практиканту, что в течение шести лет он будет вести его терапевтический анализ. Пять дней в неделю в течение шести лет. А после этого, в течение еще шести лет, он подвергнет моего практиканта дидактическому анализу. Алексу он сразу сказал, что будет анализировать его двенадцать лет. Кроме того, доктор С. потребовал, чтобы жена Алекса, которую “Иисусик” в глаза не видел, тоже прошла шестилетний терапевтический анализ. И мой студент убухал двенадцать лет жизни на психоанализ, а его жена — шесть лет. “Иисусик” заявил, что им нельзя иметь детей, пока он не разрешит. А я ведь был уверен, что из Алекса получится блестящий психиатр, он подавал огромные надежды.

Доктор С. утверждал, что он занимается ортодоксальным анализом в точности по Фрейду. У него было три практиканта: А., Б. и В. А. должен был парковаться в секторе А; Б. ставил машину в секторе Б, а В. парковался в секторе В. А. приходил на занятия к часу дня и уходил в 1 час 50 мин. Он входил в одну и ту же дверь, “Иисусик” пожимал ему руку, и Алекс ложился. “Иисусик” придвигал свой стул к левой стороне кушетки, устанавливая его ровно в 18 дюймах (45 см) от изголовья и в 14 дюймах (35 см) от левого края. Когда приходил следующий практикант Б., он входил в ту же дверь, а Алекс выходил в другую. Б. укладывался на кушетку, а “Иисусик” усаживался, строго соблюдая свои 18 и 14 дюймов.

Всех троих лечили одинаково: Алекса шесть лет, Б. пять лет и В. пять лет. Как подумаю об “Иисусике”, зло берет: разве это не преступление — в течение двенадцати лет лишать Алекса и его жену счастья иметь детей, а ведь они так любили друг друга.

Перейдем к другому случаю: двенадцатилетний мальчик страдал ночным недержанием мочи — очень крупный мальчик: рост 180 см, возраст 12 лет. С ним пришли родители и стали мне рассказывать, как они его наказывают за мокрую постель: и тычут его лицом в мокрые простыни, и лишают сладкого, и не пускают играть с товарищами. И ругали его, и пороли его, заставляли стирать свое белье, убирать за собой постель, не давали ему пить после полудня. А бедный Джо двенадцать лет кряду отправлялся спать и исправно заливал свою постель каждую ночь без исключения.

Наконец, в первых числах января родители привели его ко мне. Я сказал: “Джо, ты уже большой мальчик. Послушай, что я скажу твоим родителям. Дорогие родители, Джо — мой пациент, и никто не должен мешать моим пациентам. Вы, мамаша, будете сами стирать белье Джо и приводить в порядок его постель. Вы перестанете его ругать. Вы не будете его притеснять. И перестанете напоминать ему о мокрой постели. А вы, папаша, не станете его наказывать или лишать чего бы то ни было. Относитесь к нему как к образцовому сыну. Вот и все, что я хотел вам сказать относительно Джо”.

Я погрузил Джо в легкий транс и сказал: “Слушай меня, Джо. Вот уже 12 лет ты мочишься в постель. Чтобы научиться спать в сухой постели, потребуется время. В твоем случае времени, возможно, понадобится больше, чем обычно. Все нормально. Ты имеешь право на определенный срок, чтобы научиться спать в сухой постели. Сейчас начало января. Не думаю, чтобы мы добились успеха менее чем за месяц, ну, а февраль вообще короткий месяц, так что решай сам, когда тебе кончать с сыростью, я думаю, неплохо бы к Первому апреля, Дню Дураков”.

Срок от начала января до дня святого Патрика (еще раньше Дня дураков) кажется таким большим для мальчика двенадцати лет. Это по детским меркам. Поэтому я сказал: “Джо, никого не касается, когда ты начнешь сухую жизнь — в день святого Патрика или в День дураков. Даже меня это не касается. Это будет твоя тайна”.

В июне пришла ко мне его мать и сообщила: “У Джо уже давно сухая постель. Я заметила это только сегодня”. Она не могла сказать, как давно это началось. Я тоже не знал. Может, в день святого Патрика, а может, в День дураков. Это тайна Джо. Родители обратили внимание на сухую постель только в июне.

Вот еще один случай ночного недержания. Мальчику тоже 12 лет. Отец перестал общаться с сыном, даже не разговаривал с ним. Когда мать привела его ко мне, я попросил Джима посидеть в приемной, пока мы поговорим с его мамой. Из беседы с ней я извлек два ценных факта. Отец мальчика мочился по ночам до 19 лет, а брат его матери страдал той же болезнью почти до 18 лет.

Мать очень жалела сына и предполагала, что у него наследственное заболевание. Я предупредил ее: “Я сейчас поговорю с Джимом в вашем присутствии. Внимательно прислушайтесь к моим словам и делайте все, как я скажу. А Джим будет делать все, что я ему скажу”.

Я позвал Джима и сказал: “Мама мне все рассказала про твою беду и тебе, конечно, хочется, чтобы у тебя все было нормально. Но этому нужно учиться. Я знаю верный способ, как сделать постель сухой. Безусловно, всякое учение — тяжелый труд. Помнишь, как ты старался, когда учился писать? Так вот, чтобы научиться спать в сухой постели, понадобится не меньше усилий. Вот о чем я попрошу тебя и твоих родных. Мама сказала, что обычно вы поднимаетесь в семь часов утра. Я попросил твою маму ставить будильник на пять часов. Когда она проснется, то зайдет в твою комнату и пощупает простыни. Если будет мокро, она тебя разбудит, вы пойдете на кухню, зажжете свет и ты начнешь переписывать в тетрадку какую-нибудь книгу. Книгу можешь выбрать сам”. Джим выбрал “Принца и нищего”.

“А вы, мамаша, сказали, что любите шить, вышивать, вязать и стегать лоскутные одеяла. Садитесь вместе с Джимом на кухне и молча шейте, вяжите или вышивайте с пяти до семи утра. В семь встанет и оденется отец, а Джим к этому времени уже приведет себя в порядок. Тогда вы приготовите завтрак и начнете обычный день. Каждое утро в пять часов вы будете щупать постель Джима. Если там мокро, вы будите Джима и молча ведете его на кухню, садитесь за свое шитье, а Джим — за переписку книги. А каждую субботу вы будете приходить ко мне с тетрадкой”.

Затем я попросил Джима выйти и сказал его матери: “Все вы слышали, что я сказал. Но я не сказал еще одну вещь. Джим слышал, как я велел вам изучать его кровать и, если в ней мокро, будить его и вести на кухню переписывать книгу. Однажды наступит утро, и постель будет сухая. Вы на цыпочках вернетесь в свою кровать и заснете до семи утра. Затем проснетесь, разбудите Джима и извинитесь за то, что проспали”.

Через неделю мать обнаружила, что постель сухая, она вернулась к себе в комна­ту, а в семь часов, извинившись, объяснила, что проспала. Мальчик пришел на первый прием первого июля, а к концу июля постель у него уже постоянно была сухая. А мать все “просыпала” и извинялась, что не разбудила его в пять утра.

Смысл моего внушения сводился к тому, что мать будет проверять постель и, если она мокрая, то “надо вставать и переписывать”. Но в этом внушении был и обратный смысл: если сухо, то не надо вставать. Через месяц у Джима бы­ла сухая постель. А отец взял его на рыбалку — занятие, которое он очень любил.

В этом случае пришлось прибегнуть к семейной терапии. Я попросил мать заниматься шитьем. Мать сочувствовала Джиму. И когда она мирно сидела рядом со своим шитьем или вязанием, ранний подъем и переписывание книги не воспринимались Джимом как наказание. Просто он чему-то учился.

Наконец я попросил Джима навестить меня в моем кабинете. Я разложил переписанные страницы по порядку. Глядя на первую страницу, Джим недовольно заметил: “Какой кошмар! Я пропустил несколько слов, некоторые неправильно написал, даже целые строчки пропустил. Ужасно переписал”. Мы просматривали страницу за страницей, и Джим все больше расплывался от удовольствия. Почерк и правописание значительно улучшились. Он не пропускал ни слов, ни предложений. А к концу своих трудов он был очень удовлетворен.

Джим снова начал ходить в школу. Недели через две-три я позвонил ему и спросил, как идут дела в школе. Он ответил: “Просто чудеса какие-то. Раньше меня в школе никто не любил, никто не хотел со мной водиться. Мне было очень горько, и отметки у меня были плохие. А в этом году меня выбрали капитаном бейсбольной команды и у меня одни пятерки и четверки вместо троек и двоек”. Я просто переориентировал Джима в оценке самого себя.

А отец Джима, с которым я так и не познакомился и который годами игнорировал сына, ездит теперь с ним на рыбалку. Джим не успевал в школе, а теперь обнаружил, что может очень хорошо писать и хорошо переписывать. А это дало ему уверенность, что и играть он может хорошо, и с товарищами ладить. Такая терапия годится именно для Джима.

Приведу случай с еще одним молодым человеком, учеником старших классов. Года за два до того, как я его увидел, у него на лбу выскочил прыщ, и он его выдавил. Подростки всегда сражаются со своими прыщами, давят их нещадно. И вот Кенни два года не оставлял в покое свой прыщ, так что он превратился в огромную язву. У родителей кончилось терпение, и они отвели его к доктору. Тот наложил ему тугую коллодийную повязку, но Кенни машинально продолжал подлезать под повязку и расковыривать фурункул. Доктор пригрозил, что дело может кончиться раком кожи. К каким только наказаниям ни прибегали родители: били его по рукам, пороли его, отнимали любимые игрушки, не выпускали на улицу играть. В школе Кенни учился только на тройки и двойки, и учителя тоже ругали его. Наконец, родители пригрозили Кенни, что они отведут его к доктору, который лечит психов. Кенни разозлился и стал совсем неуправляемым. Бывали дни, когда его держали на хлебе и воде, что уж тут говорить про мороженое, десерты и торты. Сунут ему банку холодной свинины с бобами, вот и весь обед. В то время как сами родители и сестра питались как положено. Они без конца пилили его за то, что он ковыряет свой лоб, хотя Кенни уверял, что это у него машинально получается, а не нарочно.

Когда родители предложили ему показаться мне, он отказался наотрез, поэтому мне пришлось зайти к ним, когда Кенни был дома. “Кенни, — обратился я к нему, — я знаю, ты не хочешь у меня лечиться, верно?” “Конечно, не хочу”, — ответил он. “Я согласен, это дело твоего выбора. Только послушай, что я скажу твоим родителям”.

Я обратился к папе и маме Кенни: “Вы должны обращаться с Кенни точно так же, как с его сестрой. Кенни будет питаться так же, как и другие члены семьи. Вы вернете ему футбольный и бейсбольный мячи, его биту, лук и стрелы, пневматический пистолет, барабан и все остальное, что вы у него отобрали. Теперь Кенни мой пациент, и лечить я его буду, как сочту нужным. А вы должны обращаться с сыном, как положено нормальным родителям. А теперь, Кенни, согласен быть моим пациентом?” “О чем речь!” — ответил Кенни. (Смех.)

“Послушай, Кенни, я думаю, ты не в восторге от своей болячки на лбу, мне она тоже не нравится. Да и вряд ли она кому-нибудь может понравиться. Я буду лечить ее своим способом, но потребуются значительные усилия. Я думаю, ты работы не испугаешься. А работа будет вот какая. В течение недели тебе придется написать тысячу раз следующее предложение: “Я полностью согласен с доктором Эриксоном и осознаю, что продолжать расковыривать болячку на лбу неумно, нехорошо и нежелательно”. И так тысячу раз в неделю в течение четырех недель”. Через две недели болячка зажила. (Эриксон улыбается.)

Увидев это, родители воскликнули: “Слава тебе, Господи, наконец-то перестанешь переписывать свое предложение!” На что Кенни резонно ответил: “Доктор Эриксон сказал вам не вмешиваться в лечение. Доктор Эриксон велел мне переписывать в течение четырех недель, что я и выполню”. И выполнил. Каждую неделю он приносил мне свои труды.

Через четыре недели я сказал Кенни: “Все идет хорошо. Ровно через месяц, в субботу, зайди, пожалуйста, ко мне”. “Будет сделано”, — ответил Кенни. И пришел. Я разложил по порядку все его листочки, и мы стали их рассматривать. Прочитав первый лист, Кенни сказал: “Жуткий почерк. Ошибок много, слова пропущены и строчки кривые”. По мере того как мы переворачивали лист за листом, глаза у Кенни удивленно расширялись и он заметил: “Почерк-то все лучше и лучше. Нет ни ошибок, ни пропусков”. “Скажи-ка, Кенни, — спросил я, — как у тебя дела в школе?” “За последний месяц у меня одни пятерки и четверки. Такого со мной раньше не бывало”.

(Эриксон смотрит на Кэрол и на других студентов.) Надо было направить в другое русло его энергию, которая приносила зло. В результате пациент исцелился, а родители значительно исправились. (Эриксон улыбается.) Учителя тоже.

Был у меня десятилетний Джерри, тоже из водоплавающих по ночам. У него был восьмилетний братишка, повыше и покрепче Джерри. Тот блаженствовал в сухой постели.

А над бедным Джерри издевался всяк кому не лень. Родители пороли его и оставляли без обеда. Они принадлежали к одной малочисленной религиозной конфессии. И вот в церкви вся паства молилась, чтобы Джерри перестал мочиться в постель. Такая огласка принесла ему одни унижения и издевательства. На него вешали картонные щиты спереди и сзади и стягивали их матерчатой полосой с надписью: “Я мочусь в постель”. Родители измывались над ним как могли, но он все равно продолжал мочиться.

Я очень подробно побеседовал с родными Джерри и выяснил, что они чрезвычайно религиозны. По моей просьбе они привели мальчика ко мне на прием. Отец с матерью втащили его за руки в мой кабинет и заставили лечь на пол лицом вниз. Я попросил родителей выйти и закрыл за ними дверь. Джерри вопил что есть мочи.

Если человек вопит, то иногда ему надо передохнуть. Терпеливо дождавшись, когда Джерри на минуту смолк, чтобы набрать воздуха в легкие, я завопил сам. Джерри изумился, а я сказал: “Это была моя очередь. Теперь твоя”. Джерри снова заголосил. Когда он выдохся, заголосил я. Так мы орали по очереди, пока я не заявил: “Сейчас моя очередь сесть в кресло”. Джерри сел в другое кресло. Теперь я мог поговорить с ним.

“Я знаю, что ты любишь играть в бейсбол. А что ты знаешь о бейсболе? Эта игра требует координации зрения и движений плеча и руки, умения балансировать всем корпусом. Это не просто игра, а наука. Требуется точная координация, согласованность зрения, слуха. Это в футболе нужны ноги да мускулы, чтобы гнать напролом”. Футболом увлекался восьмилетний брат Джерри. (Эриксон смеется.) Мы поговорили о бейсболе с научной точки зрения, и Джерри был просто в восторге от моего объяснения всех тонкостей этой игры.

Кроме того, Джерри увлекался стрельбой из лука. Я показал ему, как правильно распределять усилие при стрельбе из лука, как тренировать глаз, учитывать направление ветра, расстояние, угол подъема стрелы, чтобы попасть точно в цель. “Умнейшая игра, — заключил я. — Научное название стрельбы из лука — токсофилия”. Я не пожалел похвал, воздавая должное его успехам в бейсболе и стрельбе из лука.

В следующую субботу, без всякого назначения, Джерри пришел ко мне и мы опять беседовали о бейсболе и стрельбе из лука. Через неделю он опять пришел ко мне по своей инициативе и торжествующе заявил: “А ма никак не может бросить курить”. Больше он ничего не добавил. Сам он бросил курить. (Эриксон смеется.)

Так он продолжал захаживать ко мне все годы, пока учился в школе. Чего мы только ни обсуждали, но я ни разу не упомянул про “мокрую постель”. Я говорил только о том, что у него хорошо получалось.

Понятно, что сухая постель была целью Джерри. Поэтому я отметил его мускульную, зрительную и сенсорную координацию, а он применил все это где следовало. (Эриксон улыбается.)

Лечить пациентов надо индивидуально.

Однажды ко мне обратилась одна пара: он был врач, а его жена — медсестра. Их очень беспокоил шестилетний сын, который пристрастился сосать свой большой палец.

Если он оставлял палец в покое, то начинал грызть ногти. Родители его наказывали, шлепали, пороли, оставляли без пищи, не разрешали вставать со стула, в то время как его сестра играла. Наконец, они пригрозили, что пригласят доктора, который лечит сумасшедших.

Когда я пришел по вызову, Джеки встретил меня, сверкая глазами и сжав кулаки. “Джеки, — обратился я к нему, — твои папа и мама просят вылечить тебя, чтобы ты не сосал палец и не грыз ногти. Твои папа и мама хотят, чтобы я стал твоим доктором. Теперь я вижу, что ты этого не хочешь, но все-таки послушай, что я скажу твоим родителям. Внимательно прислушайся”.

Повернувшись к доктору и его жене-медсестре, я сказал: “Некоторые родители просто не понимают, что надо малышам. Каждому шестилетнему малышу надо сосать палец и грызть ногти. Так что, Джеки, соси свой палец и грызи ногти в свое удовольствие. И родителям не следует к тебе придираться. Твой папа — доктор и знает, что доктора никогда не вмешиваются в лечение чужих пациентов. Теперь ты — мой пациент, и он не может помешать мне лечить тебя своим способом. А медсестра не должна перечить доктору. Так что не тревожься, Джеки. Соси свой палец и грызи ногти, как все малолетки. Конечно, когда ты станешь большим взрослым мальчиком, лет семи, то сосать палец и грызть ногти тебе уж будет неловко, не тот возраст”.

А через два месяца у Джеки должен был быть день рождения. Для шестилетки два месяца — это вечность. Когда еще будет этот день рождения, поэтому Джеки согласился со мной. Однако каждому шестилетнему малышу хочется стать большим взрослым семилетним подростком. И за две недели до дня рождения Джеки бросил сосать палец и грызть ногти. Я просто воззвал к его разуму, но на уровне малыша.

Терапия должна быть индивидуальной, чтобы учесть особенности каждого отдельного пациента.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: