|
|
Рождественский глас вопиющего в пустыне прилавков12 Гражданская поэзия Иван Савельев *** Я не дремал... И вновь душа не дремлет, Поет, как пела, Страждущую Русь... И все-таки чего-то не приемлю. Боюсь чего-то. Истинно боюсь. Сегодня все показывают норов. Все — правдолюбцы. Истина — у всех. Я сам бы млел от шумных разговоров, Когда бы с ними приходил успех. Когда б от них пополнились прилавки, Особенно у жителей села, — Но у трибун Не наблюдал я давки, Сколь речь бы Вдохновенной ни была. Побольше — дел! Поменьше, братцы, шума, Ведь только им Бастилии не взять. Нам надо думать, думать, думать, думать И, думая, про труд не забывать. Мы каждый кустик кровью оросили, Где кровь земли, где наша — не поймешь. И если лгут безбожно о России, Мы только правдой уничтожим ложь. И я прошу, чтоб Русь не стала пылью — Хоть злоба к нам в иных сердцах кипит, — Скрепи, народ, последние усилья, Во имя внуков, правнуков — скрепи!
Урок людоедства Вам и эта зачтется победа, Когда кончится нынешний срам... Вкусен торт, господа людоеды? Понял: вкусен! — по жирным губам;
По слюне, истекающей валом, Похотливо-блудливым глазам, По кровавым и короткопалым, Волчьей шерстью поросшим рукам.
О, презренные лицемеры, Вы открыть наконец-то смогли, Из какой вы явились пещеры И в какую пещеру вошли.
Я-то думал, ценя благородство Ваших очень душевных идей, Что бывают пределы у скотства, — Вы сказали: они у зверей.
До конца в этот день оскотинясь, Как ножи, отточив ремесло, Вы туда неизбежно скатились, Где и зверю дышать тяжело.
Я уже позабуду едва ли, Будет сниться и ночью, и днем, Как вы Ленина четвертовали, Насыщая желудок вождем.
И наследники ваши балдели, Видя, как вы (наверное, впрок!) Опьяненные «Ленина» ели, Словно давней достигшие цели, Каннибальский давая урок...
Москва Марта 1998 г.
Домушники Об успехах народу трубя, Расплодив уркачей и подонков, Обустроили дом для себя — Для ближайших и дальних потомков.
Всё присвоили — землю и высь. И, мильонам судьбу искалечив, Так урезали право на жизнь, Что дышать уже, кажется, нечем.
Вот и сам я почти не дышу, Лишь вчера схоронивший соседа. Если эти стихи допишу,— Значит, я додышу до победы.
Слово Покамест страсти мечутся слепые, О правде забывают вспоминать... Стихия слова — мощная стихия — Не разрушать должна, а созидать. У правды есть единая основа — Союз людей, народов и времен. И если уж сначала было слово — Не должно словом преступать закон. А тот, кто руководствуется зовом Слепых страстей, встающих на дыбы, Обязан знать: Нельзя унизить словом, Не унижая собственной судьбы.
Наша музыка Нам жить пришлось — всю жизнь! — не в тереме Разруха. Голод. Культ. Война... Но только ли звучат потерями Те вздыбленные времена? Когда наращивали мускулы Страны — и вширь, и вдаль, и ввысь, — Иной — громоподобной музыки Аккорды мощные неслись. И как бы их ни заглушали Мотивы скорбные утрат — Они в душе не отзвучали И никогда не отзвучат. Ведь в нашем дне преобразующем Средь тяжкой музыки невзгод Важней всего — Аккорд ликующий. Всепобеждающий аккорд.
«Историку» ...я не считаю созданное у нас общество социалистическим, хотя бы и «деформированным». Ю. Н. Афанасьев («Правда». 26.07.88 г.)
Служить бы рад... Так это же — Служить! Но время нынче новый лозунг пишет. Пора, отец, с тобой поговорить, Ты — на погосте, — Ты меня услышишь.
Ты эту жизнь — всю жизнь! — тащил, как вол, Не то все годы строил. Сознательно историю дробя И полуправдой новою итожа, Твою судьбу решают за тебя — Ту самую, Что ты достойно прожил. Как оказалось, были мы рабы — Ты винтик был восточного тирана… И никакой-то не было судьбы У нас с тобой, А были только планы.
Нет, жизнь была! И ты кричал: «Даешь!» И, словно враг, разруха отступила. И льны цвели, и поднималась рожь, И крышею ложилась на стропила. И приходил достаток, как и свет, — Столбы с Днепра к нам, в глухомань, шагали... Но все, что ты собрал, За двадцать лет При этих, что кричат, Разворовали. Кто не пахал, Тот может поучать, Не сеявшие — обещают «волю». Колхозники — Им некогда кричать, — Ведь кто-то ж должен обиходить поле.
Ты накопил не деньги — трудодни. И вот пока ты вкалывал бессонно, По заграницам шастали они И процветали в брежневских салонах. Теперь за то, что строил коммунизм, Отдав ему двужильные усилья, Они твою оплакивают жизнь И проливают слезы крокодильи. Они бы вырвали тебе язык, Настолько душу-разум обработав, Чтоб на колхоз смотрел ты, словно бык На новые тесовые ворота. Ты вовремя — прости, отец! — ушел, Произношу кощунственное слово, Иначе б, видя этот произвол, Сам на погост сбежал из Рудакова. Чтоб их не видеть И не слышать их, Чтобы не жить изгоем средь изгоев… Лежи, отец! Ведь я — среди живых, Я постою за нас с тобой обоих.
К оживлению за границей В. А. Коротичу, главному редактору журнала «Огонек» Начиная с 16-го номера за 1973 год, журнал «Огонек» стал выходить с орденом Ленина на обложке в связи с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 2 апреля 1973 года, в котором говорилось: «За плодотворную работу по коммунистическому воспитанию трудящихся, освещению общественно-политической жизни советского народа наградить журнал «Огонек» орденом Ленина». Вскоре после прихода в журнал в качестве главного редактора В.А. Коротича орден Ленина снят с обложки.
Ты, может быть, всю жизнь готовился В столицу въехать на коне... О том, что первым перестроился, Известно стало всей стране. Ты так себя отбросил прежнего, Что сам, быть может, позабыл, Как в годы оны славил Брежнева, Не просто пел — боготворил! Теперь громишь застой искусно — Ведь руку как-никак набил, — А чтобы вдруг не сбиться с курса, К друзьям захаживал ты в «НИЛ»*. Поступки эти в духе времени! Не отступай, борец, и впредь — Зачем, действительно, на Ленина Большевикам теперь смотреть?! Твой шаг не вызвал изумления — Понятен нам без лишних слов. Ты снял с обложки Профиль Ленина — Лишь за границей оживление: Там профиль Троцкого готов!..
«НИЛ» — существовавшее до недавнего времени кооперативное для избранных представителей Науки, Искусства, Литературы, в правление которого входил В.А. Коротич
По этапу Чтобы выжить у нас — И кретином к тому ж Не остаться, Надо уши заткнуть И глаза поплотнее закрыть… По утрам просыпаюсь С трудом — Не хочу просыпаться, Чтоб не видеть дурдом И с кликушами Рядом не быть. Приучите меня на разбой Реагировать слабо, Научите молчать, Когда поезд идёт Под откос. Я на кухню приду — Слышу вещее слово «Прорабов», Я газету куплю — Прорицают с газетных полос. А верховная власть Беспокойный народ Успокоит: «Это новый этап, Судьбоносный этап. Поднажмём!..» Мы, устав нажимать, Подтянули затянутый пояс. Все этапы пройдя, Всей страной По этапу бредём…
*** Мы раздаём налево направо Всё, что держали в волевых руках… Стоят в глазах развалины державы — Я на её скорблю похоронах. И нет войны — а кровь людская льётся. И мой народ — уже полуживой. И это всё, родное руководство, Запишется в твой список послужной.
Не на нейтральной полосе (Отрывок из поэмы) Я всё, что выпало, приемлю. Но разве внуки нас поймут: Мы говорим: — Берите землю! — А эту землю не берут. Да как же так? Беду какую Мы натворили с мужиком, Что не берут её — парную, В росе, парящую, живую, Припорошённую снежком!.. Мы так её осиротили: Любые посети края — Она лежит по всей России — И не твоя, и не моя.
*** Я возмущён, что свет святых идей Поносится вульгарно и бесстыже. Я утомлён раздорами людей, Я распрями в моей стране унижен. Построив лес словесных баррикад — И это не метафора поэта! — Есть люди, что «очиститься» хотят От красного мешающего цвета. Какая революция в умах! Читаю откровенье златоуста: «Не понимал, увы, свободы Маркс. И Ленин понимал свободу узко». Была-де революция не та, И лучше бы её не совершали!.. Об этом прежде недруги вещали. Сегодня это — наша сирота. Я знаю, что меня, когда прочтут Мои стихи (Все эти — что не с нами), Охранником с презреньем назовут. А я вправду охраняю знамя. Я выстою. Меня не сбить с пути Ревнителям лукавого витийства, — Что норовят — «за обветшалость истин» — Под чёрный меч наш выбор подвести. И вот уже построенный с трудом — На стенах лики павших проступают! — Упорно рушат выстраданный дом, — И в правнуков обломки долетают…
*** Иной подход, иная призма. И свет иной горит в душе… Не обещают коммунизма В столетье нынешнем уже.
Не знаю, что из планов выйдет, Насколько планы по плечу, — Но я хочу его увидеть, Пусть даже призрак, но — хочу!
Феликс Чуев * * * Я равнодушен. Мне ничто не внове, как будто душу наглухо закрыл. Но мальчика убили в Кишинёве за то, что он по-русски говорил.
*** Какие тюльпаны цветут над землей, какая на свете погода, и май над Москвою такой молодой, как май сорок пятого года, и общая радость в застолье страны, в салютной улыбке столицы, как будто сейчас возвратились с войны, кто так и не смог возвратиться, как будто оплачена памяти боль мальчишкам с утраченным детством, и мы принимаем, ровесник, с тобой спокойно Победу в наследство. И нету уже ни обиды, ни зла, как будто вовек не страдали, и только звенит молодая листва, и плачут под солнцем медали.
Война Я вдруг подумал, что бы с нами стало, когда б стране не выдержать борьбы, какие тачки до хребтов Урала, мы на себе таскали б, как рабы. Что было б, если б с нами совладали, и где друзей такой широкий строй, что было б, если б Сталин был не Сталин и Рокоссовский дрогнул под Москвой? Какое б иго мы переносили, и сколько б нас не вынесло под ним? Когда-то снова бедная Россия пойдет за новым Дмитрием Донским. Когда-то, отстрадав, она воспрянет, себя за слабость давнюю кляня... Стена Кремля, как битвы стяг багряный, стоит, склонясь у Вечного Огня. Приду сюда в особые минуты, что совестью не зря отведены свидетелю победного салюта, ровеснику решающей войны.
*** Уже послы живут в тылу глубоком, уже в Москве наркомов не видать, и панцирные армии фон Бока на Химки продолжают наступать.
Решают в штабе Западного фронта подвинуть штаб восточнее Москвы, и солнце раной русского народа дрожит среди осенней синевы.
Уже в Кремле ответственные лица не понимают только одного: когда же сам уедет из столицы, но как спросить об этом самого?
Да, как спросить? Вопрос особо важен и срочен — не отложишь на потом. — Когда отправить полк охраны вашей?
...Дрожали стекла в грохоте воздушном, сверкало в Александровском саду. Сказал спокойно: — Если будет нужно, я этот полк в атаку поведу.
*** Опять закружила поганая вьюга, и каждый удар отдаётся в виске. Неужто предам я отцовского друга, того, что сгорел с партбилетом в руке?
Оборваны крылья, разбита кабина… Да разве я думал в мальчишьих слезах, что больше, чем слёзы, мне станет обидно за это застывшее небо в глазах?
Я знаю такие святые примеры, когда на трибунах бессильно враньё. Вступали вы в партию ради карьеры и ради карьеры забыли её.
И ваше фальшивое многоголосье — без веры в страну, без царя в голове. Так жгли партбилеты в военную осень, когда подходили фашисты к Москве…
Грабёж Грабят страну свободно воры из века в век, — всё, как всегда… Но сегодня нету уже помех.
Вроде бы незаметно полчища всех мастей грабят леса и недра щедрой Руси моей.
Вроде не понимает лютости воровства мусорная, немая, проданная Москва.
Стянем себя потуже, за руку вора хвать! И отпускаем тут же, вроде не наша власть.
Сколько ж ещё, о Боже, будем себя ломать, сколько ж, однако, можно так ненавидеть мать?
Или потонем в дряни, сами себя пропьём? Беженцы-россияне, пламя вползает в дом!
Нам за добро в награду платится от души, словно бы так и надо, — беженцы, грабежи…
Гуманитарная помощь Май, а у немцев иней в душах. Конец войне. Капитуляцию принял Жуков. Мы на коне. …Третья война мировая, флаг над Кремлём сорвав, лучших людей убивает милостынью держав.
Родина — поле боя. Клёво, о-кей, зер гут, коль молочко сухое школьникам выдают.
Снова живём под маской: дай Бог, авось, а вдруг? Принял кулёк германский маршала Жукова внук.
Я был тому свидетель. Видел бы это дед!
…Как несмышленым детям фантики от конфет, липовую свободу, предательства благодать преподнесли народу, чтобы его продать.
Эта умелость ловких страна протерла до дыр. Однако, лишь в мышеловках бывает бесплатным сыр.
Смеёмся по-человечьи, хоть нет для смеха причин: мерцает церковной свечью бывший партийный чин.
Истина непреложна, и повторю, друзья, что обмануть нас можно, но победить нельзя.
Канонада, канонада, день снарядами продут, жмет история, как надо, скоро красные придут. Мы еще не передохли, не впервой неправый суд, но теперь уже недолго, скоро красные придут. Эти, серые, как мыши, обустроили уют, лезут к солнышку поближе... Скоро красные придут. В рамках выдраны портреты, документы спешно жгут. Это, стало быть, конкретно скоро красные придут. Фиолетовые рыла. Приближается "капут". Пронеслись четверкой «Илы»… Скоро красные придут!
Золотая звезда Смоленска В Золотой Звезде Смоленска — непогасший небосклон и подсвеченный до блеска строй кутузовских знамен. Свет ее веками выткан из надежды и трудов, в ней Гагарина улыбка и слеза окрестных вдов, Васи Теркина трехрядка и спасенная Москва... Кто-то скажет, вероятно, поискуснее слова. Но по сути, в ней, смоленской, юность Родины моей, и российской, и советской, и иных, вселенских дней.
Вокзальный ветеран Он положил костыль под лавку и отстегнул с ноги протез, и потянулся сладко-сладко за целый день впервые — без. И снял второй. Культи-огарки он перед сном освободил на синей лавке в старом парке, где молодым солдатом был.
Городская зарисовка С орденом «Славы», с двумя «Боевыми» просит в саду подаянья старик, нищий герой, безымянное имя, словно засохшая ветка, стоит.
Баночка из-под германского пива не тяжелеет, хоть стынь дотемна. Ушлый прохожий склонился учтиво, сжалился: — Дед, я куплю ордена.
Виктор Кочетков *** О Боге вспомнили безбожники Руси, вчерашние апостолы безверья. И вот уже твердят: «Еси на небеси» — в поклоне поясном перед церковной дверью.
Ещё не отойдя от яростной борьбы, со всеми пережитками былого, ко всенощной спешат и хмуро крестят лбы, в божественное вслушиваясь слово.
Трибуну превратив в церковный аналой, старшины новоявленного клира наперебой кричат не «Слава!», а «Долой!», растаптывая прежнего кумира.
На всё, на всё пойдут, чтоб только уцелеть. Лукавство в наши дни надёжнее, чем пушки. Не всё ли им равно, кому осанну петь, лишь были бы полны их властные кормушки.
Неужто вновь возьмут они в полон? О, наважденье мрачное, рассейся! Когда же ты, Господь, разрушишь Вавилон бесстыдного и злого фарисейства?
Поцелуй Иуды (Старая картина) Рассвета тусклая полуда. Тень облака. И тень куста. Христа целующий Иуда, лицом похожий на Христа.
Как будто нет ни в чём различья. И кровь одна. И боль одна. Лишь глаз пестрит. Да шея птичья испуганно напряжена.
Из-под верблюжьей камилавки он устремляет взгляд к горам. От послезавтрашней удавки невидимый темнеет шрам.
…Сегодня случая причуда Кладёт идею на весы. Переметнувшийся Иуда глядит с газетной полосы.
Глядит внимательно и строго, едва смиряя торжество. Как будто он приятель Бога и только что лобзал его.
В нём всё — надменное величье, во всём — уверенность видна. Лишь глаз пестрит. Да шея птичья испуганно напряжена.
На всё и вся он даст вам справки. На всё ответит наперёд. И только шрамик от удавки с упрямой шеи не сотрёт.
Обличении Аввакума (В сокращении) Нескладуха шумит на Великой и Малой Руси. Рушат старую веру лукавые никониане. «Бессовá, бессовá» — Негодуют, кого ни спроси, перед новою силой гордыню смиряя заранее.
Поднимают бузу: — То не эдак и это не так. — Надо всё переделать, — с амвонов твердят беспрерывно. Смысла в их поученьях едва наскребёшь на пятак, а злодейского умысла будет на целую гривну.
Им обычай претит. Перестройщикам вынь да положь завезённое всё, новомодное всё из Европы. Будто пращуры наши не знали, где правда, где ложь, будто жили до этого только одни недотёпы.
С кем ты дружбу ведёшь? С кем всё чаще яшкаешься ты? Эти в уши тебе напоют всякой чуши и гили. Ну, какой же разумник от горбатого ждёт прямоты. Ведь горбач, по присловью, исправится только в могиле.
И помощник тебе ли сокольничий твой из Ельца. Только в царских подвалах хмельные меды переводит. Эти — выгоды ради — родного зарежут отца, в них латинская ересь закваскою старою бродит.
*** У нас не как у всех людей — и ценник свой, и свой ценитель. Коль строил Родину — злодей, коль разрушал её — воитель.
Отвага дедов и отцов, на память нашу не надейся: сегодня мужество бойцов заносится в графу «злодейство».
Сегодня — Господи, прости! — кого героем вы сочтёте? Уже бандеровцы в чести, уже и власовцы в почёте.
Безвестны стойкие сыны, не забывавшие о долге, а Стеньки Разина челны из века в век плывут по Волге.
И чтоб в потёмках не гадать, кто славен чем, кто что содеял, пора нам серию издать «Жизнь замечательных злодеев».
Начистоту поведать в ней, как Русь «злодеи» сохранили, пока Азефы наших дней Суворовых не заслонили.
Анатолий Парпера *** Неужто в нас нет боли и печали, чтоб оценить нахлынувший разбой? Неужто мы душою измельчали И навсегда покинуты судьбой?
Неужто мы природным русским сердцем Обречены в метаниях своих Всё так же свято верить иностранцам И сторониться собственных святых?
Виктор Смирнов *** Взгляни, о Господи, коли не лень, Своими родниковыми глазами, Как душу распинают каждый день Тяжёлыми библейскими гвоздями.
Как можешь ты, весь мир в руке держа, Молчать, на землю горькую взирая, Когда кричит и корчится душа, С тоской великой к небесам взывая?
Владимир Гнеушев Нашим парламентариям Было празднично вначале: после выборной тоски так и этак примеряли депутатские значки.
От гостиничного входа, съев подсохший бутерброд, шли избранники народа пострадать за свой народ.
Ах, какие мы герои! На руках — Указов том. «Светлый дом страны построим и реформы проведём!..»
Но в Кремле, где было свято, а теперь стыда ничуть, быстро поняли ребята власти выгодность и суть.
И уже не заседанья, не страна идут на ум, а совсем иные зданья — Елисеевский да ГУМ.
Тут любому не до лени, если пышки задарма. И кричал Борис Олейник: «Братцы! Кворума нема!..»
И построили успешно Светом полные дома. Но не нам, худым да грешным, — а светильникам ума.
И пока, кренясь, мужчины прут в подъезды в масле сыр, стынут личные машины вдоль улучшенных квартир.
Что ж теперь дадите миру, если в Кремль, как в певчий клуб, прёте вы, рыгая сыром, отирая масло с губ?
Руки вверх кидая верно, словно шашки из ножон, вы не только нас отвергли, побросали даже жён.
В битве правых, верных, левых, взгляды к небу устремя, мы стоим не на коленях, а лежим уже плашмя.
Власть захапав свыше нормы, от людских забот вдали, провели вы не реформы, а народы провели.
Михаил Крамин *** А.И. Солженицыну Возвращайтесь, Исаич, на Родину Обустраивать русский ГУЛАГ. Оценён демократами орденом Будет Ваш героический шаг.
А потом Вам предложат портфелишко Культсоветника в СНГ. Нет, уж лучше чужая земелишка, Чем сотрудничать с этими г…
Виктор Боков Новые стихи Живу у песен, Живу у сказок, Мне мир не тесен, И жизнь не в тягость. Болота с трясинами Меряю шагами-аршинами, Ногами неустрашимыми, Нет аршина — давайте метр. Нет версты — давай километр! Иду, землю меряю, Иду со своей верою: В жизнь, в справедливость, В любовь и дружбу, Открыт для всех, Вся душа наружу. Землю свою меряю, В землю свою верую. Друг мой ветер, Открывай ворота, Заходи ко мне, широта!
Слово к правителям Правители! Не древние, а нынешние, Придумавшие выборы свободные, Какие вами планы выношены, Чтобы улучшить жизнь народную?! Вы обещаете стабильность, А цены не ползут, а прыгают. Правительство родное, не согни нас, И так молчим подлёдной рыбою! Не обещайте нам! Вранье ужасно! Не ври, сановник, а молчи, мужайся. Зря обещать — народы развращать! снежиночки кружатся?!
*** От жаворонка жалко оторваться, Чтоб походить по шелковой траве. в ясной синеве.
Чего он добивается? Признанья Своих великих песенных заслуг? Я это видел в поле под Рязанью. Пой, жаворонок, пой! Тебе зачтут!
*** Я в пустыне. Вдали оазис. За ним серебряная падь. Распоряжусь, уволю праздность, Ленивых буду принуждать Вот вам соха, вот вам землица, Вот вам коса и борона. Работайте. Как говорится. Для этого земля дана!
*** Верни мне Бог: утопших, усопших, ушедших, убитых, украденных ночью — Всех хочу видеть воочью! Со всеми хочу выпить Из скифской братины, Не надо мне ни золота, ни платины. Волгу хочу сделать красавицей, С которой никто никогда не расстанется. Чей это там топот? Пойми, пошли, пошли! Оттуда, из небытия, Среди них, может быть, и я!
Надежда Мирошниченко *** По Невскому, угрюмы и плечисты, затянутые в кожу, словно кнут, ходили интер-наци-оналисты и говорили: «Русские, капут!»
А русские меж ними суетились, таща авоськи, как колосники, и всё чего-то явного стыдились, придерживая правой кошельки.
Гостиный двор России полон снова. Вывозят Русь в заморские края. Глядит глазами Игоря Талькова обманутая Родина моя.
*** И что удивительно, только России не велено любить свои песни, свою первозданную речь. Потом упрекают: мол, столько святого потеряно! Меня поражает, что столько сумели сберечь.
И что удивительно, только России положено страдать за других, умирать за других и скорбеть. Посмотришь на глобус: где наших детей ни положено. И что поражает: мол, надо, чтоб также и впредь.
И что удивительно, недруг в предчувствии мается, мол, Русь поднимается. Объединяется Русь! Меня поражает, но Русь моя, впрямь, поднимается. А с нею, бессмертной, неужто я не поднимусь?!
Юрий Самсонов Предчувствие Меня убьют — я это знаю! — Не на какой-нибудь войне, И не на дыбе истязая, Не ядом, поданным в вине.
Меня замучают — предвижу — Сожгут, подкосят на корню За то, что правды не унижу И истине не изменю.
Геннадий Сухорученко Я — русский! Не россиянин я, а русский! Но кто-то хочет, чтобы мы, как равнодушные моллюски, безмолвно жили в царстве тьмы — с чужой жратвой, с вонючим «Кентом», с нерусской властью наверху, с послушным Штатам президентом, открыты, словно на духу, впотьмах с чужим телеэкраном, с чужими книгами, кино, с Талмудом, Кришной и Кораном, в ковбойских джинсах, в кимоно, с чужою совестью в кармане, с чужими мыслями в башке — то ль в Израиле, то ль в Германии, слепые, как коты в мешке… Я — русский! Я — не россиянин. Я — русский испокон веков... Я фигу не держу в кармане для новых лжебольшевиков.
Страна Банания Пять лет назад группа политиков, наделенных воистину провинциальным мышлением, ночью, по-воровски, распорядились снять с флагштока Кремлевского дворца огромное багряное полотно. Это полотно было знамя сверхдержавы, последней континентальной империи — СССР. Теперь, спустя пять лет после разрушительного переворота, руководители этого странного обрубленного политико-территориального образования, называемого Эреф, теперь они, устроив очередной пошлый политический КВН, объявили всенародный конкурс на национальную идеологию. Стали спешно сочинять слова нового Государственного гимна... Смешно! Гусман, Евтушенко и Нуйкин сочиняют русский гимн. Но если речь идет о конкурсе — вот вам гимн! Друг нашей газеты, московский композитор Геннадий Шарин, специально к пятилетию Беловежских соглашений написал музыку на слова русского поэта Станислава Золотцева. Получился гимн. Их гимн. Пусть же его распевают Ельцин со своими домочадцами.
Музыка Геннадия ШАРИНА Слова Станислава ЗОЛОТЦЕВА
Мальчишек русских, как стадо баранов, Ведут на смерть, превращая в калек. Зато — мы вдоволь наелись бананов, Зато нам «сникерсов» хватит навек!
Пусть ядом в детские души с экранов Течет кровавая грязная слизь... Зато — мы вдоволь наелись бананов И «пепси-колы» всласть напились!
Страданий, горя, беды, обмана Россия до крайней черты полна. Зато — мы вдоволь наелись бананов. Теперь мы — банановая страна!...
Давайте встретимся Декабрь уходит по черному льду, под снегом солнце распятое пряча... Давайте встретимся в Новом году, где будет все совершенно иначе.
Давайте встретимся в мире любви, в краю добра и в державе приязни, где не отыщешь, хоть век проживи, ни перед кем, кроме Бога, боязни. Там ни грызне, ни резне, ни стрельбе под нашим небом не сыщется места. Давайте встретимся в новой судьбе,совсем неясной, совсем неизвестной.
Пускай мы будем и с ней не в ладу, но — после года страданий и плача — давайте встретимся в Новом году, где будет всё совершенно иначе…
Горечь Было время — мы и пели, и гуляли, с двух сторон мы жгли свечу напропалую, веселились, дурака во всем валяли, хохоча, и обнимая, и целуя, И пока мы наши пиршества вершили, всех любя, кто был знаком и незнаком, на высокие чиновные вершины лезли мальчики слащавые ползком. И оттуда править бал и править нами стали ловко и уверенно они, деловые люди с жесткими глазами, с неразрывными сердцами из брони. И встряхнулись мы сегодня как спросонок. И увидели, что загнаны мы в угол. И ровесники, едва шагнув за сорок, в мир иной уже уходят друг за другом. И с высот своих глядит на нас бесстрастно многоликое сановное жульё. Неужели ты останешься безгласным, поколение нескладное моё?!
Они и я У них — и власть, и сила, и штыки, и золотом набитые мешки, и радио- и телемаяки, и меч над головой моею. А у меня — всего лишь только я, мое перо, судьба, душа моя, и голос бунтаря и соловья — посмотрим кто сильнее.
Сергей Михалков Счастье В день парада,
Портрет Видать, он парень был не промах! Всегда с иголочки одет, Он появлялся на приемах В кругу влиятельных знакомых. Изображавших «высший свет». Он представлялся бизнесменом. С одними «свой», с другими «крут». Он все соизмерял по ценам Престижных западных валют.
Порой, когда он был в угаре, Он выезжал на «Ягуаре» И гнал, рискуя головой, Вокруг Москвы, по «Кольцевой». Однажды он признался честно: — Таким, как я, в России тесно! Есть все от «бабок» и до баб, Но это все не тот масштаб!.. ...И вспомнил я все наши беды И тех, кто, долг исполнив свой, Во имя будущей Победы Лежать остался под Москвой.
Наши дети Наши дети! Наши дети Обсуждают все на свете. И от них не в стороне Все события в стране.
Я приехал как-то с дачи. Отворил окно во двор И услышал вдруг ребячий Трех подружек разговор: — Я хочу,— сказала Вера,— На спортивном «БМВ»! — Ну а я,— сказала Ира,— С ним я буду круглый год Одеваться в «Доме мод».
— У меня,— сказала Люда,— И открою ресторан!
Меж собой когда-то дети Разговор вели иной. А за этих мы в ответе Перед нашею страной.
Николай Энтелис Сладкая жизнь Фельетон Как бедно мы жили когда-то: Два двадцать была колбаса. А нынче живем мы богато — По сотне она... Чудеса!
Мы жили когда-то ужасно: Работу имели всегда. А нынче живем мы прекрасно — Толчемся на биржах труда.
Мы жили когда-то так худо: Ходил безбоязненно люд. А нынче свобода повсюду — Свободно ограбят, убьют.
Как скучно когда-то мы жили: Соседи Отчизне — друзья. А нынче друзьям удружили — Враждуют иные края.
Мы жили когда-то так плохо: Гордились Союзом своим. А нынче благая эпоха — Мгновенно покончили с ним.
Мы жили когда-то так дурно: Сердец дорожили теплом. А нынче живем мы культурно — Порнуха идёт напролом.
Мы жили когда-то так скверно: Ни беженца, ни бедняка. А нынче живем мы примерно — Дрожит с подаяньем рука...
Какое добро и участье Нахлынули с разных сторон! Кому же за все это счастье Отвесить глубокий поклон!
Рождественский глас вопиющего в пустыне прилавков Кусают злые цены, точно волки, Кидаясь с неприступной высоты, Но в магазинах вновь зияют полки, И все витрины девственно чисты. Под рождество нас щедро угостили: Воистину, ни охнуть, ни вздохнуть... Голубчики, вы цены отпустили — Так отпустите мне хоть что-нибудь!
Куда девались иглы и катушки, Подушки, соски, кофточки, трусы, Колготки, туфли, детские игрушки, Лекарства, ткани, лампочки, часы? Разумники, вы цены отпустили — Так отпустите нам хоть что-нибудь!
Мне по душе речей интеллигентность Бесценных теоретиков прыжка. Но если их большая компетентность На практике не слишком велика? И если накормить народ не в силе, То, господа, прошу меня простить: Иных мужей, что цены отпустили, Быть может, тоже надо отпустить??
О. Майоров Маяковский продолжается Кроха сын к отцу пришел И спросила Кроха: «Пап, реформы хорошо? Или это плохо?»
«Погляди, сынок, в окно: Дядя вон пузатый Сел в красивое авто — Значит, он богатый, Значит, дяде хорошо, Значит, дядя сытый... Ну, а вон бредет домой Дедушка избитый. Ордена его в крови: Видимо дубиной Долго били старика. 
12 Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
В оккупации