XXIII. Облачные девы и жены 11 глава

«ће си данас, посестримо вило,

ћie си данас? ниће те не било!

Еда си се криво заклин(ь)ала

ћeroћ мене до невол(ь)е буде,

да ћeш мене бити у невол(ь)и?»⁷

¹ Кукулевич, 90.

² Сб. Валявца, 2.

³ Кукулевич, 96; Иличь, 289.

⁴ Теперь.

⁵ Трясти, поворачивать.

⁶ Сб. Валявца, 63—65.

⁷ Перевод: «где ты нынче, посестрима вила, где ты? нигде тебя нет! Разве ты неверно клялась по­могать мне в беде?»

Явилась ему вила из облака и сказала: «зачем жалуешься, Марко-королевич! не я ли, бедный, тебе говорила, чтобы не начинал ссоры в воскресенье? Срам нападать двум на одного, и разве нет у тебя змеи за пазухой?» В последних словах был намёк на острый нож. Заслышав голос вилы, Муса взглянул на облако, откуда она вещала; а Марко в то же мгновение выхватил нож из-за пазухи и распорол Мусу от пояса до самого горла¹. Другая песня рассказывает, как к тому же герою пришло девять-десять посестрим вил на помощь против бана Свилаина. К молодцу Новаку прилете­ла из горы вила и помогла ему в битве против Мануйла Гречича; а когда Янко был убит Нукичем, вила взяла его сына Николу Янковича, унесла в свою пещеру и вос­питывала до юношеских лет, потом дала ему славного вилинского коня и вилинское оружие и послала мстить за смерть отца². Враги сербов и черногорцев — враги и их вилам. Вилы предупреждают витязей этого славянского племени о всякой во­енной опасности, о всех нападениях, какие готовят на них неверные турки.

Кличе вила од Кома-планине,

Дозивала вила на поле Цетине,

На Цетине на средь горе Црне

По имену и по прозимену

Петровича Данилу владыку:

О владыко, црногорска главо!

Это на те иде сильна вojcкa

Од онога Отманович цара³.

Владыка спрашивает вилу:

«Кажи мене, од планине вило!

Мош ли знати, колико je вojcкe,

Од кoje ли земл(ь)е и краине,

На кojy ћe страну окренути

И сад кo ћe на нас ударити?»⁴

И вила рассказывает, сколько у неприятеля войска, из каких земель оно набрано и на какие страны намерено ударить. По ее вестям владыка распоряжает действия­ми своих полков и одерживает над турками знаменитую победу. Точно так же, по словам недавно сложившейся песни, вила извещала о предстоящей битве храброго Вука Лешевича и пугала его бедами, если он не послушается ее совета и не сообщит о том другим юнакам⁵. По волошскому поверью, у каждой страны есть своя vilva-защитница; охраняя свои земли, вильвы часто сражаются между собой в воздуш­ных пространствах, и смотря по исходу битвы — в подвластных им странах установляется хорошая или дурная, благоприятная или гибельная для урожаев погода (сравни с сказаниями о битвах леших — II, 172—3, и ведогоней — гл. XXIV). Таким образом, вилы получили вполне народный характер, сделались защитницами по­литической свободы и общественных интересов южных славян, подобно тому, как в германских преданиях те же национальные черты усвоены Одину и валькириям.

¹ Срп. н. njecмe, II, 407—9.

²Кукулевич, 88, 95.

³ Перевод: кличет вила с горы Комы, зовет вила на Цетинское поле, на Цетинское поле среди Черногорья, по имени и прозванию — владыку Данилу Петровича: «о владыка, черногорский глава! идет на тебя сильное войско царя отоманов».

⁴ «Скажи мне, горная вила! знаешь ли ты — сколько войска, из каких земель и областей, на какую сторону хочет нападать и кто на нас ударит?»

⁵ Путеш. в Черногорию А. Попова, 216—9.

Чехи доныне видят в облаках и тучах толпы небесных воинов, и когда собирается гроза — говорят: вот опять вооружаются nebešti vojàci! Громы и молнии принима­ются за их выстрелы, а сгущенные пары — за дым от огнестрельного оружия; когда небесный воин даст промах, то посланная им пуля падает на землю и производит грозовый удар. В среде этих ратников есть безголовый барабанщик; зашумит ли в лесу буря — это он стучит в свой громкий барабан¹. После принятия христианства означенные представления были перенесены на ангелов, и вместе с тем создались легенды о чудесной помощи, даруемой ими христолюбивому воинству. Ипатьев­ская летопись, описывая битву Владимира Мономаха с половцами, замечает: «падаху половци пред полком Володимеровым, невидимо бьеми ангелом, яко се видяху многи человеци, и главы летяху невидимо-стинаемы на землю. И впросиша ко­лодник (пленных), глаголюще; како вас толико сила и многое множество не могосте ся противити, но вскоре побегосте? Си же отвещеваху, глаголюще: како можем битись с вами, а друзии ездяху верху вас в оружьи светле и страшни, иже помогаху вам! Токмо се суть ангели, от Бога послани помогать хрестьяном» (сравни т. I, 141—2). В «Гистории об азовском взятии» рассказывается, что казаки, стесненные турками, восслали к Богу горячие молитвы, и «для той казацкой печали того же дня восста от северной страны туча, а из той тучи вышла Дева Пречистая Богородица и с ней множество прекрасных юношей (ангелов и мучеников), и пришед прогна ту­рок... Нападе на них страх и трепет, и ослепи очи их, и между собою начали сечися»². Как валькирии препровождают падших в бою героев в блаженное царство Одина, так и вилы увлекают присужденные им души в свои облачные жилища. Од­на мать, у которой было девять девочек, молила Бога, чтобы он даровал ей сына; но вместо мальчика родила десятую дочь. Когда На крестинах спросили родильницу: какое имя дать ребенку? — она в горькой досаде ответила: «Яня — черт бы ее взял!» (ћаво je одниjо!) Яня выросла тонка и высока, белолица и румяна; раз взяла она ведро и пошла по воду.

Кад je била кроз гору зелену³,

Ал'повика из горице вила:

«Oj чyjеш ли, прелиjепа jaњo!

Баци⁴ ведро у зелену траву,

Ходи к мене у гору зелену;

Тебе j' мajкa нама поклонила,

Joш малену куму на рукама».

И девица пошла к вилам⁵. Доселе существует клятва: «чтоб тебя вилы унесли!» (виле те однеле!)⁶ Вместо выражения: «какая смерть тебя возьмет!» сербы говорят: «какие вилы тебя одолеют!»⁷ На Руси дети, проклятые отцом или матерью, делают­ся достоянием водяных и леших.

Наравне с эльфами и русалками вилы любят пляски, пение и музыку. Собира­ясь на избранных местах — в лесах и по горам, они водят коло, играют на свирелях и дудках, поют, бегают и резвятся; морские вилы выходят при свете месяца из сво­их подводных жилищ, затягивают чудные песни и в легких, грациозных плясках

¹ Громанн, 5.

² Рыбник., IV, 182—3.

³ Когда шла зеленым лесом...

⁴ Брось.

⁵ Срп. н. njесме, I, 560—1.

⁶ Срп. н. послов., 35.

⁷ German. Mythen, 571.

носятся по берегу или по зыбкой поверхности вод. Вилы охотно пляшут и под зву­ки гуслей, на которых играет пастух; они так пристрастны к танцам, что предаются им до совершенного истомления¹. Высокá Ловћeн-планина, говорит песня, «виленски у њoj станови, свећ' (всегда) виле танце изводе»². Смертным небезопасно смот­реть на их веселые забавы; всякий, кто набредет на их хоровод или вечернее пирше­ство, всякий, кто расположится станом на их «дивном игралище, дивном певалище», — подвергается мщению и стрелам раздраженных вил³. Иногда, завидев юно­шу, вилы увлекают его в свои танцы и кружат до тех пор, пока он не испустит своей души⁴; но случается также, что, в награду за долгую неутомимость и искусство в пляске, вилы вступают с ним в побратимство и научают его мудрости (делают ве­щим), как своего любимца. Однажды Марко-королевич шел горою мимо того мес­та, где собравшиеся вилы коло играли. Они увидали королевича и пригласили его состязаться с собой в танцах — с тем условием, что если он будет побежден, то на­всегда останется в их власти. Но витязь был крепок ногами и одержал победу над всеми вилами, которые, несмотря на свою легкую, воздушную природу, попадали наконец от усталости на землю. Побежденные вилы заключили с королевичем братский союз и с той поры как бы состояли у него на службе и помогали ему во всякой беде. По свидетельству черногорской песни, на Мироче все вилы были Мар­ку-королевичу посестримы, кроме одной Равиjojлы, но и ту заставили подруги по­следовать их примеру⁵. Напевы вил до того обаятельны, что человек, услышавши их однажды, уже не может наслаждаться песнями земных дев и всю жизнь свою то­мится и тоскует. Любят вилы состязаться и в искусстве пения, и как неравнодушны они к легкости и быстроте пляски, так точно неравнодушны и к звонкому, прият­ному голосу. Выше мы указали предание, как вила Равиjojлa поразила стрелами Милоша — за то, что в сравнении с нею он пел и звучнее, и лучше. Есть еще другое предание, что некогда вилы вступили в состязание с самонадеянным певцом и, до­казавши превосходство своих голосов, ослепили его⁶. У хорутан известен следую­щий рассказ: у бедной вдовы была малютка-дочь, наученная славным песням. По вечерам, когда она начинала петь, приходили прекрасные вилы «z dugemi zlatnemi lasmi (волосами) i zlatnemi opravami». Незримые никому, кроме одной девочки, они внимательно слушали ее песни и всякий раз оставляли ей какой-нибудь подарок. Дитя так полюбилось вилам, что они решились завладеть им, и вот когда девочка была похищена — бедная мать отправилась на поиски и нашла ее в поле, «gde su vile ž pjenum čerjum⁷ popevale. I vile zele su mater med se i davale nji kajkakve stvari⁸ da naj samo kčer pri nji' pusti, ali ona ne je štela⁹. Onda su nji dale lepe stvari da kči saki večear med nje dojde popevat». После, когда мать померла, дочь ее сделалась вилою («postala je jedna lepa vila»)¹⁰. Особенно интересна сербская песня, изображающая хоровод вил:

¹ Кукулевич, 94, 101; Сб. Валявца, 13, 46, 52—59.

² Срп. н. njecмe, I, 190—1.

³ Ibid., 181—3; Срп. pjeчник, 61.

⁴ Narod. zpiewanky, 1, 8.

⁵ Кукулевич, 87—90.

⁶ Ibid., 92.

⁷ С ее дочерью.

⁸ Вещи, дары.

⁹ Не хотела.

¹⁰ Сб. Валявца, 47—48.

Oj вишню, вишњице!

Дигни горе гране,

Испод тебе виле

Дивно коло воде.

Пред њими Радиша

Бичем росу тресе,

До две виле води,

A тpeћioj беседи:

«Поћ' за мене, вило!

Код мoje ћeш маjке

У ладу седити,

Танку свилу прести

На златно вретено»¹.

Дерево, под которым собрались вилы, соответствует мировой ясени Иггдразилли (см. II, 145) и есть не более как метафора дождевой тучи; под ударами громового бича с ветвей этого дерева сотрясается роса = дождь. Такое сотрясение росы, сопро­вождающее пляску вил, указывает на их стихийное значение и на сродство с валь­кириями, которые в своих воздушных поездах также роняют росу. Последние два стиха песни свидетельствуют, что вилы занимались пряжею. Хорутанские приповедки рассказывают, что за услуги, оказанные вилам, они дарят такой клубок ни­ток, из которых можно наготовить столько полотен, сколько захочется. Так, одна пастушка укрыла спящую вилу от жарких лучей солнца, а вила подарила ей «jedno klopko (клубок) i rekla: samo vezda snuj ovo klopko — i budeš imela dosti rubja (платья)². Ona je tak napravila i imela je tuliko platna da si je napravila rubja dosti sebi i svojemu bratu»³. Народное поверье утверждает, что вилы шьют женские одежды и, сидя на плоту, расчесывают свои золотистые косы⁴. Цветок cuscuta europaea, назы­ваемый у немцев flachsseide, у сербов слывет: вилина коса⁵.

Одно из наиболее распространенных в народном эпосе сказаний основано на мифе о похищении облачных жен и сокрытии дождевых источников злобным де­моном — змеем. В хорутанских сказках миф этот передается в такой форме: царе­вич (= громовник) женится на прекрасной виле; но приходит пора, и ее похищает огненный король — старик, из уст которого исходит пламя; он уносит вилу на ognjevitu goru или в змеиный город и там сажает ее среди потока (= в туче) и оковы­вает цепями, т. е. зимнею стужею. Царевич отправляется добывать свою подругу и, чтобы достигнуть этой цели — должен служить у бабы-чародейки и пасти быстро­ногих вилиных кобылиц, в которых обращаются ее дочери. Такой подвиг соверша­ется им при содействии Солнца, Месяца и Ветра; затем, купаясь в молоке вилиных кобылиц, он делается сильномогучим богатырем и получает за службу чудесного коня; на этом коне он увозит свою красавицу от огненного короля, а самому коро­лю отсекает мечом голову⁶, т. е. при возврате весны бог-громовник, купаясь в моло­ке небесных источников, обретает свою прежнюю силу, поражает демона мрачных туч и выводит из заключения дожденосную нимфу, как свою любимую супругу. В зимнее время, под влиянием вьюг и морозов, царство облачных дев каменеет; соот-

¹ Срп. н. njecмe, I, 111. Перевод: Ой вишня, вишенка! подыми вверх ветви, под тобою вилы дивный хоровод водят. Перед ними Радиша бичом росу стрясает, двух вил водит, а третьей говорит пойди за меня, вила! подле моей матери будешь сидеть в прохладе и прясть тонкий шелк на золотое веретено.

² Серб. руб, рубац = рус. рубаха.

³ Сб. Валявца, 60—62.

⁴ Кукулевич, 99—100; Иличь, 281.

⁵ Срп. рjечник, 62.

⁶ Сб. Валявца, 1—5, 24—29.

ветственно этому поэтическому представлению сказка изображает царство вил окаменённым силою злого заклятия, но вот наступает пора освобождения (= весна), и сказочный герой несется туда на вилином коне, входит в церковь и начинает зво­нить: «kak on pozvoni, ali na jedenkrat vse oživi — ljudi, marha (стадá) i vse kaj je predi bilo okamenjeno». Звон — метафора грома; шум грозы пробуждает мертвое царство, и добрый молодец женится на златовласой красавице, царице вил¹. Как все облач­ные, грозовые духи могут посылать и жизнь и смерть, смотря по тому — несут ли они живую воду дождя или холодные, всё оцепеняющие вьюги; так и вилы пред­ставляются с тем же двойственным характером: они то разрушают волшебные ча­ры и призывают окаменелых героев к жизни, то сами превращают их в камень и в этом последнем случае отождествляются с злыми чародейками — ведьмами. Царе­вич нанимается в пастухи к слепому старику; с гуслями в руках, он гонит стадо на пастбище, располагается вблизи вилина города и засыпает крепким сном; в это время вилы окаменили все его стадо. Проснувшись, царевич пошел к вилам. «Маm, veli jedna vila, da budu ga vezda na kamen napravile, a druga veli: ne-ne, ima gusle, naj nam igra, bumo tancale. On jim igra-igra, a one, gda jim preveč tancanja bilo, kričiju: náj igrati, naj-naj!² On samo igra dok su opadale vre vile. Onda kričiju: náj igrati, idi raiši v ono šikarje pak si onu i onu šibu (прут, ветку) odreži pak vudri po sakem kamenu, 'sa bu ti nazad marha. On igra-igra. One kričiju: naj igrati, rajši otrgni onu travu tam pak namaži starcu slepomu tvojemu oči pak bu taki videl. On igra-igra, pák veliju mu vile: náj, náj igrati, idi k starcu dimo pak vudri po štali, mam bu 'se zlato i ves zlati konj i 'se bu vu štali zlato. On nikaj, igra-igra. One veliju: náj igrati, vudri doma po pivnici³, buš tam dva kupe zlata i srebra našel, samo nam pusti mira pak náj igrati»⁴. Царевич перестал играть и восполь­зовался всем, что высказали ему вилы. Эта игра на гуслях — метафора грозовых пе­сен. Называя вой бури и раскаты грома небесною музыкою, фантазия создала бас­ню о гуслях-самогудах, обладающих таким чародейным свойством, что пока они издают звуки — все кружится и пляшет; вилы поэтому и не могут оставить своей бешеной пляски и, усталые, просят о пощаде. Смысл предания — следующий: бог-громовник, искусный музыкант на волшебных гуслях, выгоняет в раннюю весен­нюю пору свои небесные стада, т. е. дождевые облака; а вилы, пользуясь его отдох­новением, превращают их суровым дыханием стужи в безжизненные камни. Но вот пробуждается громовник, начинает наигрывать на гуслях и, заставляя вил пля­сать, приводит их в совершенное истомление, т. е. смиряет их в шуме бурной гро­зы, действием которой окаменелые стада его возвращаются к жизни (удар ветки есть удар молнии, см. II, 198—202), золото солнечных лучей проясняется из-за разбитых туч, и верховному владыке неба, ослепленному темными облаками и ту­манами, возвращается его зрение = свет. Солнце, луна и звезды уподоблялись золо­ту, серебру и глазам. Тучи, закрывающие эти светила, представлялись демонами, готовыми не только похитить драгоценные сокровища, но и ослепить всевидящие, мировые очи. Вилы, как собирательницы облаков, также отнимают небесный свет, или, выражаясь метафорически: похищают зрение (очи), пока могучий громовник не рассеет сгущенных туч и не выведет из-за них ясного солнца или блестящих звезд и месяца. Приведенная сказка имеет еще другой вариант⁵: три вилы выкопа­ли у старого деда очи; сметливый пастух вызвался возвратить ему зрение. Он при-

¹ Сб. Валявца, 17—19.

² Когда вилы натанцевались, они закричали: довольно, будет играть!

³ Штала — конюшня, пивница — погреб.

⁴ Сб. Валявца, 33-34, 54-56.

⁵ Ibid., 52-53.

готовил шестнадцать клиньев и погнал овцу да барана на пастбище. Вскоре явились туда три вилы и начали танцевать под музыку пастуха; они танцевали до тех пор, пока не попадали наземь. Тогда добрый молодец прикрепил их клиньями к земле, а баран принялся под бока толкать; вилы принуждены были покориться и выдали пастуху шесть коробок глаз, между которыми он нашел и глаза деда. Пастух воро­тился к слепому, вставил ему очи и с помощию целебной травы, указанной вила­ми, возвратил ему потерянное зрение¹. Г. Максимович упоминает о подобной же малорусской сказке про злую русалку, которая лишала зрения деда и бабу — за то, что они пасли овец на ее заповедном лугу, и носила их вынутые очи в платке за по­ясом². Тех же мифических дев болгары знают под именами: а) само-вила и в) са-мо-дива; первая преимущественно обитает в горах, а последняя — в реках и колод­цах. Оба имени сопровождаются придаточным само и напоминают наши эпиче­ские выражения: ковер-самолет, скатерть-самобранка, топор-саморуб и др. Само­вила (самовьющая, самопряха) существенно ничем не отличается от сербской и словенской вилы; а самодива должна быть поставлена в сродство с дивами = вели­канами и змеями-тучами. Как этим последним присваивается прозвание юдо (II, 112, 150, 313), так присваивается оно и самовилам («юдо-самовило!»). Юды, по рассказам болгар, — жены с длинными косами, живут в глубоких реках, озерах и водоворотах; выходя на берег, они любят расчесывать волосы, а если завидят кого в воде, то оплетают и удавливают его своими косами. В песнях самовилам даются постоянные эпитеты: самогорска, прекуморска; у них — славные русые косы, они водят хороводы³, вступают с юнаками в побратимство, помогают им в нужде и спа­сают их от преждевременной смерти; подобно сербским вилам, они созидают об­лачные города:

Град градила самовила

Ни на небо, ни на земи,

Туку така под облака.

Когда идет дождь и в то же время светит солнце, тогда, по мнению болгар, купа­ются самовилы⁴, что соответствует немецкому и малорусскому поверью, что тогда черт = громовник бьет свою жену = ведьму (см. выше, стр. 11—12). Наравне с эльфа­ми, лесными и водяными духами, самодивы признаются за падших светлых анге­лов; низвергнутые с неба, они населили воды, а иные остались в воздухе и по ночам нарушают тишину своими чудными звуками, которые слышатся то как отдаленная музыка, то как девичьи песни, то как скрип бесчисленных колес. Самодивы поют и пляшут по лугам и оставляют на траве большие круги, состоящие из узкой, убитой их ногами дорожки. Если человек, заслыша их песню, осмелится приблизиться к самодивскому хороводу, они или убивают его, или навсегда лишают языка и памя­ти⁵. На связь их с губительными болезнями указывает и то, что Моровая дева при­числяется болгарами к самодивам и юдам-самовилам (см. стр. 55). В качестве об­лачных нимф они влияют на земное плодородие: когда нивы стоят еще зеленые, в них, по народному поверью, прячутся самодивы и орисницы; последние колосья, оставляемые на полях жнецами, называются божя брада и считаются достоянием

¹ Сравни у Эрбена, 27—29: «Jezinky».

² Рус. Бес. 1856, 111, 100.

³ «Оро (коло, хоровод) ми играле триста самовили. На вАрфь на планина, на рамна рудина». Когда юды водят коло, то движутся самые горы. — Др. болгар. песня об Орфее, открыт. Верковичем; здесь же упомянуто, что юды собирают лекарственные травы.

⁴ Каравел., 240—1, 319; Миладин., 1—7, 524. ⁵ Ж. М. Н. П. 1846, XII, 205.

самодив; кто поскупится и не оставит для них колосьев на своей полосе, у того вих­ри отнимут ноги¹; когда приезжают на мельницу с зерновым хлебом, то часть смо­лотой из него муки бросают в воду самодивам, а муку, которая, подымаясь пылью, осаживается по стенам мельницы, называют дяволски хлеб².

Самовилам приписывается запирание водных источников и похищение зрения. Вот свидетельство песни:

Шетал³ Марко низ гора зелена,

Що ми шетал три дни и три нокя⁴,

Ни можит вода да ми найдит,

Ни запиет, ни да се измиет,

Ни за себе, ни за бАрза коня.

Паговори Марко кралевике:

«Ворай горо, горо Димна-горо!

Камо ти вода да се напиам,

Не маш да пиам, ни да се измиам.

Да би ми те ветар исушило!

Да би ми те сонце изгорило!»

Отвечает Марку-королевичу Димна-гора: «гай ты, Марко — добрый юнак! не кляни меня, а кляни старую самовилу,

Що собрала седумдесет кла'енци⁵,

Да иснесла на вАрф на планина,

Да прода'ат еден бардак вода⁶

...... за цАрни-те очи».

Когда услыхал это Марко-королевич, спрашивает он своего доброго коня:

«Ай ти коню, мое мило добро!

Али можиш ти да ме изнесиш,

Да отепам стара самовила,

Да растурам седумдесет кла'енци?»

Конь несет его на вершину горы; витязь поражает самовилу, отмыкает семьде­сят колодцев и открывает их водам свободный исход⁷. Точно так же и сербские ви­лы дозволяли юнакам пить из своих заповедных источников и поить оттуда ко­ней — не иначе как под условием тяжелой дани:

На водици вила-баждарица

Те узима тешку баждарину⁸:

Од юнака оба церна ока,

А од кон(ь)а ноге све четыре⁹.

¹ В венгерской Сербии последние колосья на ниве, не срезанные серпом, перевязываются золоты­мн нитями и лентами и называются брадой господина Бога (сравни: I, 357). Из этой бороды выдерги­вают несколько колосьев и плетут венок, который потом прикрепляется на палке, поставленный по­среди нивы, и носит название Cpeћa (счастье). — Археолог. Вестник 1867, II, 57. Орисницы и Cpeћa — девы судьбы.

² Сообщ. г. Каравеловым.

³ Бродил.

⁴ Ночи.

⁵ Кладези.

⁶ И продает одну кружку воды.

⁷ Миладин., 8—9.

⁸ Дань, подать.

⁹ Путеш. в Черногорию, 216; Кукулевич, 89.

Основная мысль этих поэтических сказаний — та, что облачные духи, храните­ли дождевых источников, только тогда допускают пролиться на землю обильному дождю, когда заволокут небо тучами и потемнят его светозарные очи. Скандинав­ский миф говорит о глазе-солнце, отданном некогда в заклад Одином за глоток во­ды из Мимирова источника (см. I, 190). Эти черты: задержание дождевых потоков и сокрытие небесного света = зрения принадлежат вилам наравне с драконами (см. II, 270—271, 282) и придают им демоническое значение; отсюда объясняется и вы­ражение болгарской песни: стара самовила¹. Валахская сказка² рассказывает о дра­конах, похитивших зрение у одной старушки; добрый молодец нанимается к ней пасти стадо; звуками музыки он побеждает драконов и возвращает старухе зрение, омывши ее глазные впадины в молочном пруде, т. е. дождевой водою. Богатырские кони (кони бога-громовника), напиваясь из вилиных источников, лишаются ног, т. е. пролитие дождя сопровождается падением молний, ибо удары этих последних фантазия древних поэтов сравнивала с ударами конских копыт (см. стр. 6). Еще яс­нее указывает на стихийное значение самовил другая болгарская песня: ехал моло­дец Иван Попов, заступила ему путь-дорогу самовила и хочет выпить его черные очи. Но богатырь не поддался, схватил ее за русую косу, вскинул на своего борзого коня и привез домой; здесь отобрал у нее правое крыло, запер его в ларец и сделал самовилу своей женою. Прошло три года, родила она сына; на крестинах стали про­сить самовилу, чтобы показала свое искусство в плясках — поиграла малу 'оро самовилско. Отвечала самовила: «нек' ми пущит (Иван Попов) десно крило, тако 'оро да поигра». Но только что получила она свое правое крыло, как тотчас же улетела. Закричала вслед ей свекровь:

Дете плачит за лелянε,

За лелянε, за цицанε;

кто будет лелеять ребенка? кто накормит его грудью? И слышится ответ самовилы: как заплачет дитя «за цицанε» — я воздою его частой росою, а заплачет «за леляне» — убаюкаю его тихим ветром!³ Но если, с одной стороны, вилы, сгущая обла­ка, могли омрачать очи, то с другой, проливая дожди, они прочищали небо от тем­ных туч, выводили из-за них ясное солнце и давали миру свет = зрение. Отсюда возникло верование, что вилы знают источники, обладающие чудесною силою ис­целять слепоту. Когда великан — дивский старейшина вынул у Joвaнa оба глаза, ему помогла вила; она быстро прилетела с горы, умыла его водою и сотворила ему очи⁴. По хорутанскому преданию, два брата ослепили третьего, отвели его на высо­кую гору и там покинули. Несчастный не знал, что делать, но явились вилы и стали говорить промеж собой: «da bi ov človek znai da bi si zorjinum rosum (росой, падаю­щей на зоре) oči namazal, mam bi pregledal». Слепой омочил свои глаза росою — и тотчас же прозрел⁵.

Летучие облака предки наши уподобляли птицам; под влиянием этого уподоб­ления облачным девам приписана была способность превращаться в голубя, утку, гуся и всего чаще в лебедя. Собственно, на этих птицах фантазия остановилась по­тому, что голубь издревле посвящался громовнику (I, 274—5), а гусь, утка и ле-

¹ В песне об Орфее старая юда изображена наподобие змея, с тремя головами и хвостами.

² Шотт, 10.

³ Миладин., 1—3.

⁴ Срп. н. njecмe, II, 36.

⁵ Сб. Валявца, 36—37; Срп. н. припов., стр. 106; у чехов в этом случае место вил заступают ведь­мы. — Сказ. Грим., III, стр. 342.

бедь — птицы водяные; облачные же девы (как известно) признавались нимфами рек и источников и постоянно плавали и купались в их водах. }Сверх того, на сбли­жение облачной девы с лебедем наводил самый язык. Выше указано, что эльфы, ру­салки, вилы и полудницы, как духи, вооруженные молниеносными стрелами, явля­ющиеся весною под легкими покровами облаков, согретых и озаренных яркими лучами солнца, представлялись существами светлыми, блестящими, белыми: бjeлa вила, bila pani. Что же касается лебедя (серб. лабуд, чеш. labut', пол. łabędź, łabęć), то он получил присвоенное ему имя по белоснежному цвету своего пера. Слово это роднится с др.- и сред.-нем. albiz, alpiz, elbez, англос. elfet, ylfet, скан. âlft, âlpt — cygnus, лат. albus (сабин. alpus), alba = славян, лаба, лабе, и первоначально означало «белую» птицу; чеш. lebediti se — ярко белеть. Немецкие alp, elp, älf образовались от того же корня¹. Так возникли сказания о девах-лебедях, и тем легче было сочетать эти различные представления, что слово лебедь в народном говоре большею частию употребляется в женском роде; в нем. albiz, elbez род колеблется между муж­ским и женским, а в скан. âlft осиливает последний.

Небесные девы индусов — апсарасы любили смешивать свой человеческий об­раз с формами, заимствованными у лебедей и уток². У германо-славянского племе­ни представление это пустило глубокие корни и разрослось в многочисленные ска­зания о лебединых девах. Сродство этих дев с эльбинами несомненно; никсы узна­ются по их лебединым или гусиным лапам, которые они тщательно прячут под их длинными платьями³; подобно тому, сербские вилы оборачиваются и прилетают лебедями, а у наших русалок, по народному поверью, пальцы на ногах соединены перепонкою, как у гуся, что заключают по их следам, какие остаются на мокром пе­ске у берегов рек и источников. Следы эти можно видеть только тогда, когда, за­стигнутые врасплох, русалки поспешно бросаются в воду; обыкновенно же они прежде, чем покинуть берег, взметают песок и тщательно сглаживают свои ступни⁴. В связи с указанными поверьями, кажется, следует поставить и доселе уцелевший болгарский обычай бросать самодивам в воду кусок жареного гуся⁵. Богиня-пряха Берта представлялась с лебединою или гусиною ногою, и эта особенность вместе с перенесением преданий о Берте на королеву Бертраду (мать Карла Великого) была усвоена последней, как доказывают ее старинные изображения во многих церквах Франции. В некоторых местностях утверждают, что Берта принимает вид лебедя, а в Баварии — что она является коровою⁶. У богини Фреи была пернатая сорочка,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: