В тюрьме сгниёшь – обещаю

– Где вы отбывали свой шестилетний срок?

– В городе Ак-Довураке, в исправительно-трудовой колонии усиленного режима, сокращенно – ИТК-3. Сейчас ее уже нет – расформирована. А в 1985 году, когда попал туда, это было мощное учреждение: осужденные строили крупные объекты, жилые дома. Так что я в строительстве Ак-Довурака тоже поучаствовал.

На складе колонии чего только не было: шлакоблоки, брус, все, что нужно для строительства. Как-то приехала к нам загружаться машина из сут-хольской больницы. За рулем оказался мой отчим. Парни решили подшутить над ним и радостно сообщили: «Ты ведь отец Конгар-оола? А он здесь срок мотает, мы его сейчас позовем, свидитесь по-родственному». Он так перепугался, что даже загружаться не стал, уехал порожняком.

Когда мне рассказали об этом, очень удивился тому, что отчим меня так боится. Вот ведь как все сошлось: в детстве я страшно боялся, что он меня в очередной раз прибьет, а теперь, когда в зеки попал, я для него страшным стал. Мы с ним так и не встретились. Слышал только, что он скончался в середине девяностых годов.

В колонии я не весь срок отсидел. Повезло: шесть лет уменьшились на целых два года. Помогла Октябрьская революция: в 1987 году – к ее семидесятилетней годовщине – объявили амнистию, в том числе, и тем, кто уже одну треть срока отсидел и не был злостным нарушителем режима содержания в исправительно-трудовых учреждениях.

Собрали комиссию, на ней прокурор по надзору Трофимов задал мне несколько вопросов и объявил, что Ондар под эту амнистию попадает.

Так что вместо четырех лет мне осталось отсидеть в ИТК «Кара-Даш» – так мы, зеки, по своему называли ИТК-3 – только два года.

Только прокурору, отцу моего приятеля, это сокращение срока совсем не понравилось. Навестил он меня в зоне, спрашивает: «Два года осталось?» Отвечаю: «Да».

Вдруг он как наедет на меня: «Чего это ты письма моему сыну отсюда шлешь? Хочешь, чтобы он, как шестерка, тебе передачи носил?» А я спрашиваю в ответ: «А о чем мы с вами договаривались?» Тут как понесло его: «Что ты несешь? Что значит, договаривались?» А дальше как припечатал: «Артып калган чуртталганны домзак дуву дырбап тондурер сен – кай-даа барбас сен!» – «В тюрьме сгниешь, до конца жизни сидеть будешь, никуда не денешься – обещаю!»

Промолчал. Он – прокурор, я – бесправный зек, какой может быть разговор между нами?

А однажды моя мать пришла на свидание и начала выговаривать: «Что ты творишь? Зачем все зубы прокурорскому сыну велел выбить? Ты здесь сидишь, письма друзьям шлешь, чтобы за тебя отомстили на свободе, а я мучаюсь».

Ничего не понял: не в моих правилах исподтишка мстить. Потом выяснилось, что он с друзьями выпивал на берегу – победу на соревнованиях обмывали. Не поделили что-то и подрались. Там ему зубы и повыбивали. Тогда его родители решили, что это я подсылаю к нему парней и начали давить на мою мать: будешь отвечать, и зубы новые нашему сыну ставить.

Чёрный камень зоны

– «Кара-Даш» – «Черный камень». Какая-то мрачная поэзия в этом неофициальном названии зоны.

– Это очень точное название, потому что годы, проведенные в зоне, тяжелым черным камнем повисают на судьбе человека. Многим, даже выйдя на свободу, не удается сбросить с себя этот черный камень.

– Реально ли новичку в зоне не сломаться и остаться самим собой?

– Действительно это очень трудно. Для многих – невозможно.

Среди тех, кто сидел со мной, были отличные талантливые парни – спортсмены, музыканты. Попадали они в колонию не за тяжкие преступления, а, считай, ни за что – за какую-нибудь драку, в которой и крови-то большой не пролилось. Просто поцапались из-за девушки, чтобы себя показать, как часто в молодости бывает.

А жизнь в зоне – это испытание на прочность. Там новичков ломают. Они – шестерки: бегают по поручениям старых зеков, которые большой срок мотают. Варят для них чифир – очень крепкий чай, прислуживают во всем.

Ослушаться, слова против них сказать нельзя. Эти старики-авторитеты, если им хорошенько поддать, богу душу отдадут сразу же, но за ними – настоящие бандиты. С непокорными – разговор короткий. За руки, ноги возьмут и так приложат о цементный пол, что мало не покажется.

Попробуй-ка каждый день жить в таком напряжении: постоянно быть на побегушках, испытывать унижения, годами ломаться, переступая через гордость. Это – самое тяжелое в зоне.

Потому многие парни, которые с маленькими сроками попадали в колонию, выходили оттуда психически неуравновешенными, озлобившимися. В зоне не могли себя показать, так на свободе – в семье – себя показывали: «Я такой крутой!» Все свои обиды, унижения на родственниках вымещали, превращая жизнь близких в ад. А через какое-то время опять попадали в колонию.

Нельзя новичков сажать вместе с опытными зеками – авторитетами, а за мелкие прегрешения лучше наказывать условным сроком.

– Вам, новичку в зоне, тоже приходилось терпеть все эти унижения от зеков-авторитетов?

– Мне – нет. Тот, кто обладал каким-то талантом, сразу авторитет завоевывал, но не своим сроком, а своими способностями. Их не трогали, не задирали.

У нас в зоне очень уважали спортсменов – борцов, волейболистов, которые были лучшими в соревнованиях, проводившихся в колонии. Еще – художников, которые могли красивым почерком, с красивой картинкой письмо на волю написать или поздравительную открытку для любимой женщины оформить.

Ценили мастеров, которые резьбой занимались и такие шкатулки, рамочки для фотографии делали – залюбуешься узорами. А какие альбомы для фотографий шили – красота. Такие умельцы были!

Артистов тоже очень уважали. Мы создали ансамбль и по праздникам давали концерты в клубе колонии, самодеятельность администрация ИТК поощряла, поддерживала, считалось, что при помощи музыки и песен осужденные перевоспитываются.

А неофициальные концерты нас просили дать авторитеты, когда кого-то из них провожали на свободу, а кого-то, наоборот, встречали. Это были шикарные по зековским меркам праздники: на них даже запрещенные в колонии шоколадные конфеты и какао можно было увидеть. Артистов ими тоже угощали, а в обычные дни ложка сахарного песка, кусок рафинада были для нас редким лакомством.

Устраивались такие посиделки после ужина, перед отбоем, когда зеки уже сидели в своих отрядных жилых бараках. Стол накрывали в проходах между койками. Койки – в три яруса. Самые неудобные и непрестижные места – на третьем ярусе и возле двери, там спят новички и обиженные. Самые почетные места – в уголке, и обязательно – внизу, там и располагаются авторитеты. Иногда такие вечеринки могли и на всю ночь затянуться. Тогда кого-то из обиженных шестерок на атас ставили у двери – на случай появления надзирателей.

Хоомей на всех концертах встречали на «ура» и постоянно внушали мне: когда выйдешь на свободу, ты обязательно должен стать знаменитым артистом и на всю страну прославить наше тувинское горловое пение.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: