ИСТОРИЯ ЗАПАДНОЙ ФИЛОСОФИИ

Рассел Б. История Западной философии. М., 1959, с. 7–9 (М., 1993, с. 7–9)

Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть философия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли вселенная какое-либо единство или цель? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, – крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представлялся Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то что представляется таковой, просто максимально рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать на эти вопросы ответы и притом весьма определенные, но самая определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, – дело философии.

К чему тогда, можете вы спросить, тратить время на подобные неразрешимые вопросы? На это можно ответить и с точки зрения историка и сточки зрения личности, стоящей перед ужасом космического одиночества.

Ответ историка, постольку, поскольку, я способен его предложить, будет дан на протяжении этой работы. С того времени как люди стали способны к свободному размышлению, их действия в бесчисленных важных аспектах оказались в зависимости от их теорий относительно природы мира и человеческой жизни и от теорий о том, что такое добро и что такое зло. Это так же верно относительно настоящего времени, как и относительно прошлого. Чтобы понять эпоху или нацию, мы должны понять ее философию, а чтобы понять ее философию, мы должны сами в некоторой степени быть философами. Здесь налицо взаимная обусловленность: обстоятельства жизни людей во многом определяют их философию, но и наоборот, их философия во многом определяет эти обстоятельства. Это взаимодействие, имевшее место в течении веков, будет предметом последующего изложения.

Однако возможен и ответ, который является ответом скорее с точки зрения личности. Наука учит нас, что мы способны познавать, но то, что мы способны познавать, ограниченно, и если мы забудем, как много лежит за этими границами, то утратим восприимчивость ко многим очень важным вещам. Теология, с другой стороны, вводит догматическую веру в то, что мы обладаем знаниями там, где фактически мы невежественны, и тем самым порождает некоторого рода дерзкое неуважение к Вселенной. Неуверенность перед лицом живых надежд и страхов мучительна, но она должна сохраняться, если мы хотим жить без поддержки утешающих басен. Нехорошо и то другое: забывать задаваемые философией вопросы и убеждать себя, что мы нашли бесспорные ответы на них. Учить тому, как жить без уверенности и в то же время не быть парализованным нерешительностью, – это, пожалуй, главное, что может сделать философия в наш век для тех, кто занимается ею.

Вопросы для самопроверки

1. Почему Рассел считает философию Ничьей Землей между теологией и наукой?

2. Назовите философские вопросы, которые приводит Рассел. Почему эти вопросы Рассел относит к философии?

3. Какие ответы Рассел дает на вопрос – зачем тратить время на неразрешимые (философские) вопросы – а) в точки зрения историка? б) с точки зрения личности?

М. А. Розов

РАССУЖДЕНИЯ ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТИ,
ИЛИ ПРОРОЧЕСТВО БАМ-ГРАНА

Вестник высшей школы 1989. № 6. С. 12–19

Начнем с пророчества

В промерзший, голодающий Петроград первых лет революции приез­жает испанская делегация с богатыми дарами... Таков один из эпизодов рассказа А. Грина «Фанданго», выдержанного в обычной для Грина символической манере. Что же предлагают испанцы этим людям, уставшим от бесконечных очередей, отсутствия дров и элементарных удобств, замерзшим и голодным? Да, были, конечно, среди даров и сахар, и шоколад, и оливковое масло... но привезли испанцы с собой еще роскошные шелковые ткани, красивые морские раковины и кораллы, дорогие музыкальные инстру­менты и ... мелодию Фанданго. И тут появляется на трибуне статистик Ершов. Грин, как известно, не любил в своих произведениях ходовых фамилий, но здесь появляется именно Ершов, а не кто другой. «Я ломаю шкаф, чтобы немно­го согреть свою конуру... – кричит он. – Жена умерла. Дети заиндевели от грязи. Они ревут. Масла мало, мяса нет – вой! А вы мне гово­рите, что я должен получить раковину из океана и глазеть на испанские вышивки! Я в океан ваш плюю! Я из розы папироску сверну! Я вашим шел­ком законопачу оконные рамы! Я гитару продам, сапоги куплю!..» «Безумный! – отвечает ему испанец Бам-Гран. – Безумный! Так будет тебе то, чем взорвано твое сердце: дрова и картофель, масло и мясо, белье и жена, но более – ничего! Дело сделано. Оскорбление нанесено, и мы уходим, кабалерро Ершов, в страну, где вы не будете никогда!»

Рассказ Грина опубликован в 1927 г., и нетрудно понять, что пророчество Бам-Грана сбылось не полностью, ибо нет у нас пока ни масла, ни мяса. Но вот что касается «более – ничего», то тут гриновский герой оказался прав, «более – ничего» действительно нет. Иными сло­вами, в символическую страну Бам-Грана мы пока так и не попали, и в печати все чаще звучит осознание того, что живем мы сейчас в условиях дефицита духовности и интеллигентности. Не хватает не только мяса и колбасы, не только сыра, бритвенных лезвий и колготок... не хватает и интеллигентных людей. А откуда им взяться, если на протяжении многих десятков лет выдвигались на первый план прежде всего материаль­ные интересы, если во имя якобы этих интересов разрушались памятники духовной культуры и не только попиралось достоинство личности, но и физически уничтожались массы людей. Невольно вспоминается замечание Ф. М. Достоевского: «Там, где образование начиналось с тех­ники... никогда не появлялось Аристотелей. Напротив, замечалось необычайное суживание и скудость мысли. Там же, где начиналось с Аристотеля ... тотчас же дело сопровождалось великими техническими открытиями... и расширением человеческой мысли...» [1, с. 312].

Надо прямо сказать: в нашей отечественной истории интеллигенции не везло. Интеллигентов перевоспитывали, интеллигентов уничтожали, им, наконец, нашли в этой самой истории сомнительное место прослойки, прослойки, которую жмут со всех сторон, как это с прослойкой и следует делать. И даже русский язык, будучи, как и любой язык, самой глубокой памятью культуры, зафиксировал на уровне клише знакомое каждому словосочетание «гнилой интеллигент». Следует ли тогда удивляться, что мы сталкиваемся теперь с дефицитом духовности и интеллигентности?

Правда, сейчас мы видим, как эти самые «гнилые» интеллигенты встают из могил и неудержимо вторгаются в нашу жизнь. Они входят в нее с триумфом, как победители, доказывая воочию, что ни штык, ни огонь, ни тюрьмы и лагеря, ни цензурные рогатки не способны остановить движение Культуры. Победили затравленные Булгаков и Ахматова, Платонов и Гроссман, победили расстрелянный Гумилев и погибшие в лагерях Мандельштам, Флоренский и Шпет, победили Бердяев, Вл. Соловьев и многие, многие другие. Кого мы только ни запрещали, кого ни печатали с купюрами! Даже Достоевского, даже Герцена, да­же Льва Толстого, даже Вернадского! А сколько могил рассеяно по чужой земле! Маленькие, ничтожные люди пытались остановить развитие Духа, перегородив дорогу колючей проволокой. Кое в чем они преуспели. Теперь у нас нет недостатка в тех, кто победно встает из могил, но мы остро чувствуем дефицит живых. И здесь нам не помогут ни хозрасчет, ни кооперативное движение. Речь должна идти, как нам представляется, о коренном изменении ориентации всего об­щества. Огромная роль принадлежит здесь, разумеется, системе образования, огромная, но отнюдь не исключительная, ибо любая школа – это прежде всего лишь средство трансляции тех представлений, которые уже сложились в культуре. Ломать надо именно эти представления.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: