Сделай Сам Свою Работу на 5

Личность и деятельность Сократа





 

В истории трудно найти образ философа, образ великой человеческой личности, который был бы запечатлен в памяти потомства так ярко и так живо во всех своих индивидуальных особенностях, как образ Сократа. Гениальное художество Пла­тона показывает нам его на афинских площадях в беседах и спо­рах с афинскими юношами, с софистами, с согражданами; мы видим его на поле битвы, среди попойки, перед судом, в темнице, в его последние часы. Мы знакомы со всеми особенностями его речи, с приемами его бесед, – и тем не менее, само учение Сокра­та представляется нам менее известным, чем учение многих из его предшественников.

Среди многочисленных учеников Сократа мы находим представителей самых разнообразных умственных и нравст­венных течений – диалектиков мегарской школы и резонера-практика Ксенофонта, идеалиста Платона, аскетов кинической школы и проповедника наслаждения – Аристиппа. Все они, несмотря на коренное различие философских идей и нравствен­ных интересов, ведут свое начало от Сократа. Чему же учил сам Сократ?

Среди учеников его возникает новая особенная литера­турно-философская форма "сократических речей", или диалогов, в которых главным действующим лицом выводится Сократ в беседе с самыми различными представителями афинского об­щества. Образчики этой литературы дошли до нас в некоторых произведениях Ксенофонта ("Меморабили", "Экономик", "Сим-посион") и в подлинных и неподлинных сочинениях Платона; кроме того, "сократические диалоги" писали и другие ученики Сократа и их последователи, причем особенною верностью "сократическому" характеру, по отзыву древних, отличался Эсхин.




260 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Платон увековечил образ своего учителя, но он постоянно влагает в уста его свое собственное учение – порождение собст­венной мысли, оплодотворенной Сократом. Но точно так же, по-видимому, поступали с Сократом и другие ученики. Нередко думали, что Ксенофонт в своих "воспоминаниях" дает нам под­линный и точный отзыв о беседах Сократа. Трезвый практик, расчетливый хозяин и знаток военного дела, Ксенофонт считает­ся наиболее достоверным свидетелем об учении величайшего из философов на том основании, что сам он совершенно чужд фило­софского духа. Но это не мешало Ксенофонту влагать в уста Сок­рата рассуждения о стратегии и сельском хозяйстве, которые, очевидно, были ему совершенно чужды. Ксенофонт делает из не­го практического утилитариста, благонамеренного гражданина по своему подобию, ревнителя мантики и древнего благочестия. Если Платон видит в нем воплощение философии, как вечного стремления к истине, то Ксенофонт превращает его из философа в докучливого резонера, который был бы совершенно неспосо­бен произвести коренную реформу в истории мысли, явиться про­возвестником нового нравственного мира, умереть его исповед­ником, вдохновить Платона. И тем не менее, сличая Ксенофон-товы воспоминания с некоторыми из произведений Платона, мы несомненно видим, что они относятся к одной и той же личнос­ти, сколь ни различно ее понимание у обоих наших свидетелей.



Среди диалогов Платона явственно выделяется группа т. наз. "сократических диалогов", в которых отсутствуют или почти отсутствуют особенности Платонова учения, мало того – обыкновенно отсутствуют следы какого бы то ни было поло­жительного учения вообще: это диалоги, приводящие к чисто скеп­тическому результату, к недоумению по поводу той или иной этической проблемы, которая обсуждается между собеседника­ми; в живой драматической форме Сократ выводится в споре с ними; он спрашивает их, хочет от них научиться, разбирает их ответы или определения, которые одно за другим оказываются



 


Глава XI. Сократ 261

несостоятельными; в итоге собеседники приходят к сознанию собственного незнания и к сознанию необходимости искать ответа на основные вопросы о целях и нормах человеческой деятельности. Эти "сократические" диалоги Платона, по-ви­димому, близко передающие особенности Сократовой речи, по самому языку своему настолько отличаются от позднейших произведений старческого периода Платона, что в них видели ранние его произведения, во время написания которых он находится под наиболее сильным влиянием Сократа. В. С. Со­ловьев думал даже, что они большею частью были написаны при жизни Сократа. Правда, есть основание относить некоторые из них к несравненно более позднему периоду и видеть в них не передачу случайных бесед Сократа, а полемику Платона с мне­ниями, выражаемыми другими учениками Сократа, – иногда в других "сократических" диалогах. Но, тем не менее, в этих диалогах содержится много положительного материала для характеристики Сократа, поскольку в самой полемике против отдельных мнений им не противополагается никакого догмати­ческого учения, никакого учения вообще, а только Сократово искание, которое и составляло душу его философии. Особое мес­то среди других произведений Платона занимает "Апология" Сократа, или его защитительная речь перед судьями. Хотя и эта речь не есть стенографическая запись, но все же, если и не видеть в ней точной передачи слов Сократа, сказанных на суде, она имеет первостепенное значение в качестве защиты истори­ческого Сократа, уяснения его дела и проповеди его служения. Пусть это "стилизированная истина", как выразился Гомперц, пусть это идеализированный портрет, – все же "Апология" сохраняет нам множество реальных подробностей не только о деятельности Сократа, но и о самом его процессе и вместе дает нам его духовный образ, исполненный высшей правды. Поэтому совершенно необходимым дополнением ко всякому изложению "философии" Сократа, и в частности к предлагаемому изложе­нию мы считаем ознакомление с "Апологией". В ней особенно


262 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ярко подчеркивается то обстоятельство, что Сократ не был "учи­телем" в обычном смысле слова – у него не было никакого опре­деленного учения; он был, для Платона в особенности, воплоще­нием философии как стремления к истине, стремления к позна­нию, именно потому, что он был искателем, а не учителем, учил исканию, пробуждал философию в душах и не подменивал ее ни­каким личным догматическим учением, никаким рукотворным кумиром. Он не порождает новых готовых идей, но "повивает" умы в их духовном рождении.

Поэтому-то художественное изображение личности Сократа в творениях Платона имеет для нас первостепенное значение и уясняет нам тайну его могущественного влияния на умы. Его философия была не учением, а духовной деятельностью, жизнью: недаром Лахес говорит о Сократе, что он производит на него музыкальное впечатление, "потому что он извлек прекраснейшую гармонию не из лиры или какого-либо другого инструмента, а из самой жизни, согласив в себе самом слова с делами" и являя образец "истинно эллинской гармонии" (188 D). В этом тайна его личного обаяния и объяснение особенностей его личного влияния. Поэтому ознакомление с личностью Сократа есть главное, что требуется для разумения его философии.

Сократ родился в 469 г. от небогатых афинских граждан. Отец его, Софрониск, был ваятелем, а мать, Фенарета, – по­вивальной бабкой. Он наследовал ремесло отца и в молодости занимался ваянием: Павсаний видел еще три грации, будто бы изваянные Сократом. По-видимому, однако, он рано оставил свое ремесло и предался своей философии – тому "исканию мудрости", которому он посвятил всю свою жизнь и в котором он не имеет предшественников. Правда, мы имеем позднейшее свидетельство Аристоксена, будто Сократ в юности был последо­вателем Анаксагора и Архелая, и, по указаниям Ксенофонта и Платона, можно предполагать, что со всеми предшествовавши­ми и современными ему философскими учениями он был знаком. Среди ближайших последователей его мы находим пифагорей-

 


Глава XI. Сократ 263

цев – Симмия и Кебета, последователя элеатов – Евклида, гераклитейца – Платона и многих последователей софистов. Кроме того, Сократ был лично знаком с выдающимися предста­вителями греческой мысли, посещавшими Афины, вступая с ни­ми в беседы и состязания. В своем искании он обращался ко всем, не находя ни у кого той истинной "мудрости" или знания, кото­рое он ставил себе целью. Отношение его к физике – совершен­но отрицательное: он признает ее бесплодным умствованием о делах, превышающих человеческий разум. Но и в рассуждениях софистов о "делах человеческих", о нравственных вопросах он также не находил ничего, кроме ложной, мнимой мудрости. Он ищет истинных начал, истинных норм всей человеческой дея­тельности – теоретической и практической: без познания та­ких норм или начал вся наша деятельность случайна и суетна, вся наша жизнь неразумна и неосмысленна. И если у признан­ных мудрецов такого знания нет, то нет его ни у государствен­ных людей, ни у риторов, ни у поэтов, ни у простых граждан. К ним тоже, и притом постоянно и ежедневно, обращается Сократ со своими вопросами и своим исканием: ту мудрость, которой он ищет, он требует от всех, потому что она нужна каждому; вся­кий человек, который хочет вести достойное разумное человече­ское существование, должен искать ее, стремиться к ней. В этом вся проповедь Сократа. Вся жизнь его протекает в разговорах и беседах с согражданами и гостями – на площадях и улицах, в па­лестрах, в частных домах. За ним ходит молодежь и любители словесного спорта, чтобы присутствовать при его беседах, ко­торые всегда и неизбежно кончаются тем, что собеседник Сокра­та не выдерживает испытания и оказывается неспособным ответить на его вопросы: мнимые знания обличаются, положе­ния, казавшиеся достоверными, несомненными, очевидными, являются шаткими и несостоятельными. Собеседник уходит оза­даченный, смущенный, иногда раздраженный против "софиста Сократа"; слушатели стекаются к нему, чтобы насладиться состяз­анием, юмором Сократа, его диалектическим искусством, отчас-


264 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ти, чтобы научиться от него его приемам: но некоторым запа­дает в душу искра философии – пробуждается искание. Для большинства Сократ есть софист, только особого рода: прочие софисты – риторы, говорят искусственно, вычурно и простран­но, преподают риторику и берут за это и за прочие свои уроки громадные деньги с учеников; Сократ ни с кого денег не берет, говорит просто и безыскусственно, простонародною речью и о простых повседневных вещах, причем он даже более спрашивает, нежели говорит; прочие софисты хвалятся своими знаниями и рекламируют свое искусство, свое учение, а Сократ, наоборот, все твердит о том, что сам он ничего не знает, от каждого хочет научиться и, задавая вопросы своим собеседникам, приводит каждого к сознанию собственного неведения. Для многих, для массы это – софистика худшего сорта, самая опасная из всех; для других это – начало духовного пробуждения. Вокруг Сокра­та соединяется тесный кружок поклонников, из среды афинской молодежи в особенности; тем отрицательнее относятся к нему иные зрелые граждане, отцы, которые винят его в том, что он сбивает с толку их сыновей и спутывает их понятия. Процесс Сократа показал, как много накопилось против него недоразу­мений и раздражения. Для постороннего наблюдателя, для которого положительная идеальная внутренняя сторона Сокра-товой проповеди оставалась скрытой, деятельность его являлась чисто отрицательной: Сократ – диалектик, опровергающий вся­кое мнение, всякое предположение.

Для Платона Сократ есть воплощенное искание истины. Но мы чрезвычайно ошиблись бы, если бы представили себе этого искателя скептиком, мучимым сомнениями, вечно неудовлет­воренным, тревожным умом, преследующим убегающую мечту. Образец "истинно эллинской гармонии", Сократ отличается, наоборот, совершенно невозмутимой ясностью и спокойствием, из которого ничто не может его вывести; он неизменно верен себе и остается самим собою среди бесед с друзьями и противниками, на попойке и на поле брани, перед судом и перед казнью. Ничто

 


Глава XI. Сократ 265

не может нарушить его внутренней свободы, вывести его из состояния его душевной гармонии: в этом – особенность его доблести, того мужества, о котором говорят Лахес и Алкивиад и которое он явил своим концом; той умеренности, господства над чувственностью, которое он постоянно доказывал; эта внутрен­няя гармония давала ему его неизменное благодушие и радост­ную ясность, столь привлекавшую к нему его друзей. Недаром он являлся им не только учителем добра, но и учителем радости и счастья, наслаждения жизнью, который умер столь безмятежно и свободно, как и жил. "И он выказал силу души, – говорит Ксе-нофонт, – ибо, признав, что умереть для него лучше, нежели жить, он, как и прочим благам не противился, так и перед смертью не ослабел, но радостно и ожидал ее, и принял" (Апол.ЗЗ).

Личность в высшей степени оригинальная, загадочная в самой своей цельности и многогранности, Сократ умел совмещать в себе трезвую рассудочность с духовной прозорливостью, скептический рационализм с религиозностью, этический идеализм Платона, жизнерадостность Аристиппа и аскетическое презре­ние киников к чувственным благам: "ты так живешь, – говорит ему Антифон, – что ни один раб, которого господин стал дер­жать таким образом, не захотел бы остаться: ты ешь и пьешь самую скверную пищу и питье и платье носишь не только сквер­ное, но одно и то же летом и зимою, пребываешь босым и без нижнего белья" (Хеn. Мem. 1, 6). Сама наружность Сократа при­ковывала внимание своею странностью: "музыкальная" лич­ность, образец истинноэллинской гармонии, он был вместе с тем образцом внешнего безобразия, ходячей комической маской: фигу­ра пузатого Силена с необычайно мясистыми губами, вздутым курносым носом и глазами навыкат под громадным нависшим лбом как бы говорила о соединении сильной чувственности с мощ­ным интеллектом. В этой мощи, господстве разума, и состояла "мудрость" Сократа, источник его внутренней свободы и гар­монии, его мужества, его праведности, его счастья или "евдемо-нии". Нравственное учение Сократа, который именно и сводил добродетель к знанию добра или господству разума, нередко


266 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

упрекали в одностороннем, крайнем интеллектуализме. На де­ле это учение было непосредственным выражением самой лич­ности, самой духовной жизни Сократа и являлось не головной, рассудочной моралью, а результатом пережитого нравственно­го опыта, нравственного самосознанья; оно является столь же естественным духовным плодом аттической культуры, как аттическое искусство и поэзия, обращая самую человеческую личность в "инструмент гармонии" и человеческую жизнь – в прекрасное художественное произведение. Наряду с проповедью разума мы находим в учении Сократа признание безотноси­тельной ценности нравственного добра или правды и безотноси­тельной ценности человеческой личности как носительницы разумного начала; в Платоновой "Апологии" с особою силою указывается на этот мотив Сократовых речей, которые он настойчиво обращает к каждому встречному: "О лучший из людей, гражданин города Афин, величайшего из городов и боль­ше всего прославленного за мудрость и силу, не стыдно ли тебе, что ты заботишься о деньгах, чтобы их было у тебя как можно больше, о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей, чтобы она была как можно лучше, не заботишься и не помышляешь? Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, молодого и старого, заботиться раньше и силь­нее не о телах наших или о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше..." (29 Е след.). Эта проповедь по своим прие­мам, как по самому существу своему, тоже является чуждой отвле­ченного морализма, какой мы находим впоследствии, например, у стоиков: ее сила – в ее непосредственности, в живом сознании нравственных ценностей, в идеально-эротическом сознании красоты человеческой личности, того "самого дорогого", что в ней есть и что люди обыкновенно не ценят ни во что. Платон показывает, каким образом Сократ умел пробуждать такое сознание в своих друзьях: он видел в них "самое дорогое" и ценное с прозорливостью влюбленного, для которого любимое существо является в идеальном совершенстве, и он умел заставлять их самих почувствовать то, что он видел: в этом состоял эрос Сократа, о котором так много говорил и он сам, и все его ученики. И вместе,

 


Глава XI. Сократ 267

с неподражаемой иронией, он умел показать, раскрыть своим любимцам все несоответствие идеала и действительности, все недостоинство их жизни. "Когда я слушаю его, – говорит Ал­кивиад в диалоге "Пир", – сердце мое стучит гораздо сильнее, чем у корибантов, и слезы льются от его речей. Вижу и многих других, которые испытывают то же самое. Слушая Перикла и многих других хороших ораторов, я считал, что они хорошо говорят, но ничего подобного я не испытывал, и душа моя не возмущалась против собственной рабской природы; а этот Мар­сий (силен или сатир) часто приводил меня в такое состояние, что мне казалось недостойным жить таким, каков я есть". Если не Алкивиад, то сам Платон говорит здесь по личному опыту.

Душа, разумный дух, его превосходство, его красота и доблесть ( _______ ) – вот единственная истинная ценность, по которой расцениваются все прочие ценности. Путь к ее позна­нию есть нравственный опыт – новая область, открываемая Сократом. Этот путь заключается в самопознании или самоис­пытании и в разумном нравственном общении с ближними. В этом он видит свое дело, свое служение и назначение: "сам бог поста­вил меня, чтобы проводить жизнь в философии, испытывая себя и других" (Апол. 28 Е). Здесь тоже было бы крайне ошибочным сводить такое "испытывание" к чисто рассудочной диалектике, принимая внешнюю оболочку за самое содержание, как это час­то делают иные историки. Если "испытывание" других, не своди­лось к простому спору и формальному опровержению, а было своего рода нравственным деланием, пробуждением духовного самосознания, то таким же внутренним деланием было и "само­познание", самоиспытание Сократа. В том же диалоге "Пир" мы видим, как он, идя на праздник к ожидающему его Агафону, внезапно останавливается и стоит в размышлении у порога со­седнего дома: его надо "оставить", таков уж его "обычай" – отойдет и стоит, где придется. Однажды в лагере, на походе, он простоял таким образом целые сутки от восхода солнца, не сму­щаясь ни полдневным зноем, ни свежестью ночи, – прием, бо­лее напоминающий восточных подвижников с их аскетическим "деланием", нежели рассудочного философа-моралиста (220 С).


268 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Это ценное указание на "странный обычай" Сократа бросает свет на его духовную жизнь и объясняет нам некоторые важные его особенности – прежде всего ту необычную "прозорливость" старца Сократа, которою он поражал своих близких, подобно иным нашим "старцам", и которая обусловливалась напряжен­ностью духовной жизни. Сюда относится то таинственное "зна­мение" или голос, то "даймонион", которое он постоянно в себе слышал, следуя его указаниям или предупреждениям, и с кото­рым связывалась его живая вера в Промысл. Эта вера в высшее разумное начало опять-таки не была каким-либо рассудочным, философским деизмом, а коренилась точно так же в нравствен­ном опыте, основывалась на "испытании", на событиях напря­женной умственной жизни.

Личность и деятельность Сократа встречала различную оценку среди современников. Помимо простых недоразумений, которые он вселял, были и внутренние причины разлада, была вражда, которую возбуждает всякий пророк, всякая высшая духовная личность. Всякий человек по-своему реагирует на духовные воздействия: одних они влекут, других отталкивают, возбуждая гнев и вражду; сначала они смущают душу, поселяют в ней жало. Платон мастерски изображает эту игру противопо­ложных чувств, вызываемых Сократом в своих собеседниках, эти различные реакции низменных и благородных душ в общении с Сократом.

Он доступен всем, обращается ко всем, но вокруг него естественно образуется тесный круг друзей и почитателей, ко­торые впоследствии признали "сократовцами". Они постоянно беседуют с ним и присутствуют при его беседах, иногда читают и разбирают вместе с ним философские и литературные произве­дения, вместе слушают софистов и появляются на праздниках. Но это не школа в строгом смысле, – и Сократ не схоларх: от него ведет начало не одна, а несколько различных между собою школ, и у него нет "учеников", а есть только друзья, товарищи, подражатели, если угодно – последователи. Он не обладает готовой премудростью, не берется учить ей ни даром, ни за деньги: он ищет ее и побуждает других искать ее внутри самих

 


Глава XI. Сократ 269

себя, – он только "повивает" умы в духовном рождении, про­должая в нравственной области дело своей матери – ее "майев-тику" (повивальное искусство).

Сократ уклонялся от всякой иной общественной деятель­ности, считая свое дело единым полезным и важным и не видя возможности состязаться с демагогами в публичных собраниях. Нравственная реформа осуществима лишь через личность, и потому Сократ шел только туда, "где мог частным образом оказать всякому величайшее благодеяние, стараясь убеждать каждого не заботиться ни о чем своем раньше, чем о себе самом – как бы ему быть что ни есть лучше и разумнее, не заботиться также и о том, что принадлежит городу, раньше, чем о самом городе" (Апол. 36 С): и здесь и там – забота о душе, о нравст­венном добре и правде, о нравственном существе личности и общества.

Платон называет это единой истинной политикой (Горгий 521 D): как ни расходится она с государственною мудростью афинских государственных людей, она одна и верна, и спаси­тельна.

И, несмотря на новизну этого политического или, точнее, этического идеализма, корни его лежат в духовной жизни греческого народа, и не случайно расцвел он на аттической почве! Еще у древних поэтов видели мы простую, но глубокую веру в "закон" и "правду", и эта вера находит свое выражение и у аттических трагиков, у Софокла в особенности ("Эдип", 865; "Антигона", 450 ел.). Идеал общества свободного, не подчинен­ного никакой человеческой власти и управляемого одними установленными законами, в основании которых лежит неписа­ный закон – вечное право, – таков нравственно-политический идеал лучших людей Периклова века (см. речь Перикла у Фу­кидида, И, 37). Этот идеал входит органически и в миросозер­цание Сократа: вера в "закон" – в высшую разумную форму всех "дел человеческих" – есть руководящий принцип всех его ис­каний. Если его философия не стоит в непосредственной связи с физиологией его предшественников, которые искали такой "нор­мы" во внешней природе, то она имеет глубокую связь с искон-


270 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ным нравственным миросозерцанием греков и возводит его на новую, высшую ступень.

Для того чтобы жить разумно и праведно, надо прежде всего уразуметь, "познать законное относительно богов и людей", познать норму должного – такова цель, начало и конец разумной человеческой деятельности не только частной, но и общественной, ибо и общественный идеал осуществим лишь при условии царства истинного закона, при том условии, чтобы граждане "познали законное" – прониклись сознанием права и закона.

Этим объясняется и отношение Сократа к современному ему обществу – строгое исполнение своих гражданских обязан­ностей в качестве воина, судьи (притана), даже в качестве под­судимого и осужденного, когда он отказывается уклониться от суда и от несправедливого приговора из уважения к отечест­венным законам (см. "Критон" Платона). Участвуя в качестве притана в аргинузском процессе, он один восстает против не­законного и несправедливого решения, подсказанного страстью и возбуждением толпы, точно так же как впоследствии он про­тивится незаконным требованиям 30 тиранов (Апол. 32). Он исполняет и все религиозные обязанности, предписываемые отечественными законами. Он никогда не выходил из Афин "ни на праздник, ни еще куда бы то ни было, разве что на войну, и никогда не путешествовал, как прочие люди, и не нападала на него охота увидать другой город и другие законы" ("Критон" 52 В). Со всеми выдающимися общественными деятелями своего времени он был в общении, и жизнь его протекала публично; и между тем, вне строгого исполнения гражданских обязанностей, он отказывался от всякой внешней политической деятельности, преследуя цель внутреннего преобразования личностей, которыми составляется, образуется, управляется общество.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.