ПОЧЕМУ У ЛИСЫ ХВОСТ ЧЕРНЫЙ 14 глава

Идентификация Виракочи как «первобытного грозового камня» — кон или илья — сравнимо с высшим божеством у киче-майя Кабахуиль, или «Основой Рая», которое материализовало из пустоты «Великий Камень Милосердия»:

«Тот» кто является Божеством и Силой, перенесенными в существо Великого Камня Милосердия, там, где прежде не было небес и откуда родились Семь священных камней, Семь Воинов отложили дух перемотки, Семь избранных огней, а затем семь раз были освещены семь мер ночи…»

Великий Камень Милосердия представляет понятие священного Центра, откуда возникает «небо». «Небо», или неподвижная сфера звезд, «создается и первоначально осмысляется через семикратное представление о пространстве» семи мер ночи» — которые, как мы уже видели, ассоциировались в мышлении и майя, и аймара (область Титикаки) с полярно-экваториальной организацией «неба-отца».

Эта трактовка подтверждается тем фактом, что божество Кабахуиль, творец Великого Камня Милосердия, сам ассоциируется с Хунраканом — Большой Медведицей, — созвездием, чье вращение вокруг полюса очерчивает расположение Полярной звезды[74]. Как со священным вавилонским храмом-горой, дур-ан-ки, где невидимая полярная ось объединяет три мира через священный центр, Кабахуиль/Большая Медведица несет дальше Великий Камень Милосердия в Центр.

Таким образом, как и в андским представлении, где Илья Тиксе Виракоча создал мир в титикаке, или «свинцовой скале», появляющейся из первобытных вод озера, или, иначе, в Тайпикале/Тиаунако, «камень в центре» — это майяское понятие времени, когда «разбуженные» звезды вызывают первобытный «Великий Камень Милосердия», проявляющий в виде семи камней или семь огней, освещающих первобытную «тьму» (= отсутствие понимания).

В этом контексте уместно посмотреть в нижний левый угол рисунка Пачакути Ямки (рисунок 2.4), напротив «древа» на женской стороне. Здесь находятся семь кругов, помеченные как «глаза каждого рода». И как у андских народов, которые привыкли мыслить о небесных светилах как о «глазах», и у майя, которые смешивают понятия «небеса, солнечный глаз, Бог»[75], общим является представление о небесных светилах как о глазах божества. Сравнение со звездами, изображенными на инкском кубке для питья (рисунок 3.10), также подсказывает, что семь «глаз» означают иконографическую условность для изображения звезд.

До сих пор горизонтальная — то есть мужеско-женская — ось рисунка Пачакути Ямки изображала определенное акцентирование. Теперь же на передний план выдвигается значение вертикальной размерности. «Размещение семи «глаз» на мужской стороне рисунка, напротив древа на женской стороне, показывает соответственно принципы происхождения по мужской и женской линиям. Семь глаз и «древо» напротив находятся на рисунке внизу, под изображением как земли (горы и реки), так и мужчины и женщины. Как мы видели, тот мир, который находится «ниже» живого мира, или кай пача, — это царство предков уку пача. Поэтому размещение семи глаз и древа предполагает символику происхождения или родства.

Такое толкование подтверждается тем фактом, что древу на женской стороне дано его кечуанское имя мальки. Это слово означает и «дерево», и, как быстро обнаружил Арриага, «мумифицированный предок». Аналогичным образом мы уже видели точно такое же изображение дерева как символа происхождения по женской линии в аймарском термине лари туну, где туну означает и «дерево», и «главу женского происхождения».

Здесь, стало быть, в безошибочном значении «отца-неба» и «матери-земли», мы находим выражение принципов происхождения по мужской и женской линии, идущих параллельно. В то время как происхождение детей «матери-земли» выражено в символике разветвляющихся потоков древа жизни, принцип мужского порождения пользуется идиомой семикратности — символа для выражения полярно-экваториальной ориентации в царстве звезд, известного также как «отец-небо». В то время как матрилинейность идет через потоки семейного древа, патрилинейность выражена в семикратных осколках древнего камня, «великого первобытного камня молнии» Илья Тиксе Виракоча.

III

Возможно, за исключением интерпретации семи глаз на рисунке Пачакути Ямки, мало что в вышеупомянутом описании обеспокоило бы профессионального этнографа. Давно следовало понять, что в андском мышлении молния представляет мужской порождающий принцип и что бог Виракоча выступает в смешанном качестве. Единственная проблема с этим описанием состоит в том, что оно может уклоняться в сущности от любого исторического вопроса, поднятого андскими представлениями о символике молнии.

Важность этой проблемы состоит в соответствии между Старым и Новым Светом в отношении комплекса идей-форм, включающего молнию и огонь, планету Сатурн, Близнецов и Млечный Путь. Эти соответствия — не просто вопрос совпадающих сходств, а скорее результаты логики технического языка мифологии. Отношение солнца к Млечному Пути в Близнецах (местонахождении Близнецов, Кастора и Поллукса, одного — простого смертного, а другого — рожденного молнией) было выражено в терминах воспламенения небесного огня по всей полосе Млечного Пути. «Бог», от которого исходит творческое понимание, необходимое, чтобы делать такие наблюдения, — это старый бог Сатурн, хранитель небесного огня.

Число примеров увязывания этих элементов в представлениях американских аборигенов могло бы заполнить еще один такой том. Помимо уже упоминавшихся случаев, в исследовании Метрокса мифов Южной Америки о Близнецах отмечается, что даже среди изолированных народов, таких как яганы Патагонии, Близнецы приобретают огонь для человечества, как делают это и мифологические Близнецы и у бакаири. У таманаков Близнецы «стремились упорядочить Ориноко [реку] таким образом, чтобы она текла одновременно и вверх и вниз» (упоминание Млечного Пути с двумя потоками), в то время как соседние айрико в бассейне Амазонки утверждали, что электрические грозы представляли собой ссоры между Братьями.

Авилу и Арриагу беспокоили весьма сложные обряды, осуществлявшиеся андским крестьянством всякий раз, когда рождались близнецы мужского пола, потому что тем самым утверждалось богохульное представление о том, что «один из близнецов — сын молнии». Они описывали, как родители близнецов мужского пола подвергались длительным и суровым испытаниям, прежде чем двойню можно было бы безопасно поместить в общине. Согласно Арриаге, крестьянство воспринимало рождение двойни как «нечто кощунственное и отвратительное, и… они [родители] подвергались великим карам, как будто они совершили великий грех». В своем исследовании международной феноменологии табу на близнецов Рендел Харрис раскрыла суть этого греха: «Становилось все более ясно, что первоначальное основание для подозрений, что мать либо совершила, либо перенесла нечто ужасное, перерастало в гипотезу о двойном отцовстве…»

Иными словами, у членов айлью рождение двойни вызывало подозрение либо о прелюбодеянии, либо об изнасиловании. Любое из этих действий представляло угрозу хаоса — социальный динамит — в большой и взаимозависимой земледельческой общине. В то время как в обществе с родством по женской линии идентичность биологического отца имеет относительно малое значение, айлью зависела от святости брачных отношений, скрепляющих новые права и обязанности мужчин. С точки зрения мужчин, тяжелый труд обменивался на совершенство ритуала и семейной жизни. Тот факт, что и от мужа, и от жены требовалось пройти через покаянные страдания, говорит о том, что цель обрядов в связи с близнецами заключалась не столько в обвинении женщины в совершении прелюбодеяния, сколько в том, чтобы выставить перед всей деревней всю проблему контроля над сексуальными отношениями внутри общины.

Следовательно, и мать, и отец были обязаны перенести значительные страдания, лежа на полу своего дома в течение пяти дней на одном боку, затем пять дней — на другом боку и постясь все это время. Разновидностью этой практики, отмеченной Арриагой, было требование к родителям близнецов принять позу животных, то есть стоять на земле на четвереньках, в течение десяти дней.

Венцом ритуала искупления была охота на оленя со стороны родственников двойни, разговение его плотью, а затем процессия, в которой отец близнецов должен был нести шкуру и рога оленя. В течение всего обряда, который занимал около двадцати дней, по ночам поддерживался костер. После купания младенцев-близнецов в холодной воде — еще одной проверки на законность испытанием — глава рода по мужской линии, получавший имя Кон Чури после того, как ему доставался грозовой камень, официально спрашивал, какие грехи родителей привели к рождению двойни. Родители близнецов отвечали, что второй из младенцев являл собой восполнение богом молнии смерти предка, убитого молнией.

Так в отношении «лишнего» ребенка устанавливалось, что именно молния — а не какой-то взрослый мужчина — была его отцом, и тем самым утверждался статус «законнорожденности» второго из близнецов. Но даже при этом супружеской паре запрещалось вступать в половые отношения еще в течение целого года.

Основной темой ритуала было то, что действия, связанные с дурным сексуальным поведением, представляли опасность для норм существования айлью. Центральное место принесения в жертву оленя в этом ритуале предполагает, что олень некоторым образом представлял сексуальную вину. Олень, очевидно, символизировал «насильника» или «неверного супруга», чей дух привел к рождению двойни. Этот дух подлежал изгнанию.

В уарочирийском документе родственники супружеской пары, поймав требуемого живого оленя, приносят животное к дому, где этой паре предстояло находиться в течение десяти дней, и отводят ее туда, повторяя свое обвинение: «Это он сбил вас с толку, надругался над вами». «Смятение», внесенное оленем, было из рода сексуальных излишеств.

То же самое отношение между оленем, силой молнии, виной и искуплением выражено в майяском «Кусебе», книге предзнаменований конца шестнадцатого столетия, в которой «олень символизирует замену собою человека либо в качестве невиннойфдростой жертвы… либо в качестве воплощения греха»[76]. Здесь природное бедствие засухи, понимаемое так, что оскорбленный бог молнии отказывает в дожде, рассматривается как наказание за грех. Поэтому:

«…гром и/или молния, предвещающие дождь и плодородие, были… признаком того, что бог успокоился. Эту идею четко сформулировал комментатор Кодекса Ватикануса 3738: «…они умилостивили бы его [бога] этими жертвами

/то есть оленем]… после выполнения ими этих эпитимий в течение длительного времени над землей раздается громкий разрыв [гром]… дающий им понять, что наказание небес завершилось и что земля будет радоваться и плодоносить… они изображали грешника в качестве оленя».

Роль оленя как представителя греха, особенно греха сладострастия или излишней сексуальной активности, воплощается в природе характером воспроизводства оленя, а именно обычным рождением двойни, внушающим возможность многократного отцовства. И андский тарука (Hippocamelus antisiensus), и крошечный двухгодовалый олень, называемый льюйчу, обычно приносят двойню.

Ассоциации оленя с сексуальным грехом разъясняются в языке. Как первое животное, составлявшее добычу для ранних андских горных охотников, олень символизирует людей и образ жизни той эпохи. Поэтому в аймара имелся термин тарука аке, буквально «человек-олень», определяемый как «дикий, бессердечный человек, который не знает, как обращаться с деревенскими жителями. Как и в случае с бессердечными людьми Третьего Века у киче, а также с уничижительным описанием ларилари в Андах, здесь, похоже, снова налицо совпадение мифологий, идентифицирующее людей ранее культурного цикла с разновидностью животного, чьи повадки в природе воплощают отсутствие определенных цивилизованных норм, имеющих важное значение для айлью. Так, например, люди-олени, «помимо отсутствия сексуальных ограничений, не имели никакого понятия о том, как выращивать продовольственные культуры, что и выражено в термине тарука силью, буквально «крайне неумелый человек-олень» в смысле сажать картофель или маис, либо же слишком близкие или слишком далекие друг от друга». Человек, который охотится, подобно холостяку среди женщин, и который портит запасы семян, был атавизмом, и для него не было места в айлью.

«Люди-олени», стало быть, принадлежат к самому раннему пласту культуры, пласту охоты и собирательства, предшествующему появлению даже примитивного земледелия. Гуаман Пома в своем описании человеческого рода Первого Века в Андах определял, что эти люди жили в пещерах, носили одежду из веток и коры и обычно рождали близнецов, — замечательное свидетельство в свете крайней обеспокоенности, вызывавшейся этим событием в жизни айлью.

Нижеследующее обращение к языку подтверждает идентичность жертвенного оленя Первому Веку в андской мифологии. Слово илья, помимо обозначения «грозового камня», также означает «близнецов мужского пола» и «безоарный камень», то есть желудочный камень оленя и других жвачных. Арриага отмечал, что конопас — грозовые камни, хранимые как доказательство происхождения от молнии наследников мужского пола — часто были безоарными камнями. Таким образом, идеи об изначальном поколении рода человеческого изобиловали порождающей мужской энергией, символизируемой молнией и связанной с зоологическими знаниями о животных, составлявших главную добычу этих же самых охотников, представляли собой нить андских ассоциаций по отношению к происхождению по мужской линии. Чтобы айлью могла существовать, «олень» должен был быть принесен в жертву.

Андские народы, следовательно, поняли происхождение каждой ветви системы с двойным родством. От «людей оленей» и «людей-ягуаров» пришли как традиция, так и проблемы ведения происхождения по одной линии — или мужской, или женской. Эта информация, отраженная в языке, знаниях и ритуалах, содержалась в мифе Рассвете Века Виракочи у Титикаки в кардинальный момент истории. Что существовало прежде, хотя и признавалось как вклад элементарных моделей происхождения, отвергается как этически низшее из-за отсутствия «сердца».

Андский миф о сотворении непосредственно выражает сущность этих исторических фактов. В тот же самый момент, когда Виракоча создавал небесные светила, он также сотворил и земледельческие племена Анд. Посредством акцентирования этого двойного акта сотворения миф прямо подтверждает историчность данного события, не просто потому что так говорит миф, но потому что вся история отпечатана в самом языке космологического знания, которое уполномочило андские народы принять перспективу земледельческой цивилизации. Миф — сам по себе обучает.

Важно прояснить этот момент. Как показано в Приложении 3, мифы восточных Анд о ягуаре устанавливают положение солнц во время солнцестояний в звездах посредством упоминания «пещер» и «гор». Как и в диаграмме Пачакути Ямки, в которой Луна, декабрьское солнцестояние и весна (щели в преисподнюю) расположены на женской стороне диаграммы, и как в упомянутом выше представлении о появлении тотемов-первопредков андских племен из пещер (= щели в преисподнюю = царство предков), эти мифы о ягуаре помещают начало лунных ягуаров в пещеры. Наоборот, близнецы убегают, поднимаясь на гору, пересекая мост над «рекой».

Эта же связанная с появлением земледелия символика — предполагающая настройку календаря и знание религиозного учения, подразумеваемые в открытии путей к богам и предкам, — появляется также в великолепной стенографии в Мексике. В Науатле (ацтекское) термином для обозначения основной социальной единицы жизнедеятельности, земледельческой деревни, является алыпептль, буквально «гора, наполненная водой». Джоанна Брода отметила, что иероглифическим изображением этого слова является гора со штольнями и пещерой у ее подножия. Эта символика выражает одним понятием социополитическую категорию, которая является деревней и ее идеологическими основами в космовидении. [Курсив наш.]

«Космовидение», о котором она говорит, включает представление о том, что горы являются полыми сосудами, наполненными водой из подземных источников, — видение, в котором «пещеры были входом в это подземное царство, погруженное в воду. В то же самое время они считались местами происхождения…».

Кто знаком с андской цивилизацией, признает и другое соответствие. Хотя хронисты обычно определяли слово Титикака как «свинцовая скала или утес», слово шиши имеет и в кечуа, и в аймара второе значение: пума, или андский горный лев, чей унылый серый мех может объяснять его ассоциацию со свинцом. Так что Титикака означает также «утес льва», резюмирующий устной формулировкой мексиканский иероглиф (гора со штольнями и пещерой у ее подножия) «гора, наполненная водой», символизирующий земледельческую деревню. На «львином утесе» на восточной стороне Острова Солнца, где Виракоча сотворил «мир» и где инки создали святыню, вода течет дальше из черной стены утеса.

Миф о сотворении у Титикаки — это земной нуль, потому что здесь началось время. С внушающей благоговейный страх символической экономикой само слово Титикака составляет целый рассказ. Как и с мексиканской алътептль, «львиный утес» Титикаки, возвышающийся из вод озера, выражает рождение нового мира, так как именно из этих образов люди могли бы моделировать солнцестояния и вместе с тем стать хозяевами общества, календаря, земли и смысла самой человеческой истории.

Несомненно, что так же, как познание звезд должно было преобразить мир, так и это событие должно было навсегда изменить значение прошлого, потому что с появлением мер времени началось само прошлое. В той же мере, в какой прошлое представляло значительное поле для игры человеческого воображения, оно было преобразовано в своей сути событиями у озера Титикака. Реальность этой непредвиденной перспективы выражена в том факте, что прошлое теперь получает новое значение в чистом языке нового творения, каковым является технический язык мифологии.

Слышим ли мы о «людях-ягуарах», скитающихся по горам, или «людях-оленях», производящих близнецов[77]и камни для пращи, и решаемся ли мы или не решаемся гадать, какие из звезд некогда назывались ягуаром и оленем (Приложение 3), подвиги этих людей прошлого, их этические дефекты, против которых современность может теперь принимать свои собственные меры, — все это выражается в терминах широкой голографической идеи-формы, относительно которой эти более древние люди пребывали в полном неведении. Так сообщает нам андский миф о сотворении. Если можно ему верить, в последний раз мир стал свидетелем такого освещения примерно шесть тысячелетий тому в Старом Свете, когда солнца равноденствия «вошли» в Млечный Путь.

IV

В Старом Свете небесное отождествление Близнецов со звездами альфа и бета созвездия Близнецов было фактически повсеместным: это — ведические Левины, римские Кастор и Поллукс, еврейские «Братья» (Теомимы), арабские «Близнецы» (Джауза), аборигенские «Молодые Люди» (Турри и Уанджил), вавилонские «Великие Близнецы», финикийская «Пара Младенцев», египетская «Пара Газелей» и так далее. Часто тот или другой из Близнецов объявляется сыном молнии. Что касается Андам, та область неба, которая ассоциировалась с западными Близнецами в их пересечении с Млечным Путем, связана в андской мифологии с местом происхождения небесного огня.

Стало быть, не простого любопытства ради стоит обратить внимание на преобладание в Старом Свете ассоциации между звездной парой альфой и бетой Близнецов и элементами огня и молнии. В классической древности небесные Близнецы были особыми друзьями моряков, защищая их от электрических бурь и властвуя над электрическими явлениями — от молнии до огня святого Эльма. Знак Близнецов, согласно «Актам Апостолов», изображался на носу судна святого Павла, поскольку он намеревался обратить в свою веру Средиземноморье.

Военные ассоциации, так легко вызываемые в голове необузданными электрическими явлениями, вероятно, объясняют, почему спартанцы несли знамя Близнецов на войну. «К Близнецам взывали греки и римляне в войне, а также в шторм». Ведическая двойня звезд, воображаемая в виде всадников, обеспечивала, как считалось, защиту воинам и торговцам». Вероятно, что уязвимость арийских всадников голых степей по отношению к ударам молнии, как и уязвимость моряков в открытом море, тоже сыграла свою роль в этой ассоциации.

Попутно следует отметить, что тот же самый «культ удачи» для торговцев, связанный с небесными близнецами в представлениях Старого Света, присущ и понятию ильи в Андах, где, помимо значения «грозового камня» и «близнецов» и вхождения в корень слова для обозначения молнии, илья имеет также следующее определение:

Ильяйок руна [буквально «человек, который имеет илью»]. Богатый и удачливый человек, тот, кто имеет и защищает сокровище.

Ильяйок. Тот, кто быстро становится богатым и пользуется крупной удачей.

Часть обширного древнего контекста, внутри которого были сотканы знания об альфе и бете Близнецов, описал Дэвид Келли. В своей статье «Календарные Животные и Божества» Келли рассматривал сходства между календарными списками Евразии, Полинезии и Мезоамерики различных названий дней по системе двадцати восьми лунных фаз, связанных со звездным лунным месяцем. Признав, что древность и закрытый характер многих материалов делает окончательную интерпретацию всех этих взаимосвязей рискованной, Келли, тем не менее, заключил, что сходства достаточно постоянны, чтобы исключить вероятность их независимого изобретения.

«Некоторые из связей между майяскими и полинезийскими календарями, несомненно, освещают связи в других списках. Так, майяское название дня Чикчан перекликается с прото-полинезийским *Фило, а майяский Эб — с полинезийским Хуа. Чик означает «сворачиваться», а Чикчан — «свернувшаяся змея»; эб также означает «сворачиваться», что эквивалентно и ацтекскому дню малиналъи. Индусские фазы луны, которые я приравнял с малиналъи, управляются Сарпас, или змеями, а индусский эквивалент майяского Чик-чана, «свернувшаяся змея», управляется Асвинами, или близнецами, божественными исцелителями. *Фило, означающее «бечевку, нить», — это имя полинезийского бога воров, а мифология маори делает его братом-близнецом Хуа. На Самоа Фило — это имя, данное Кастору (одной из звезд созвездия Близнецов), а у маори Уиро (от *Фило) было именем планеты Меркурий. Греки применяли имя Аполлон и к планете Меркурий, и к звезде Кастор, в то время как римский Mercurius, бог воров, был также богом планеты Меркурий. Аль-Беруни дает значение шестой лунной фазы у арабов, двух звезд в Близнецах, как «наматывать и обвивать одну вещь вокруг другой».

Келли обратил внимание на группу идей, которые скапливаются вокруг слова *Фило, означая в различных сочетаниях «свернутый», Кастор (то есть альфа Близнецов), переплетенных змей, планету Меркурий и «нить». Тогда рассмотрим нижеследующие слова из кечуа и аймара, составленные корнем — илья:

Илья. Близнецы мужского пола.

Ильяуа. Нити, которыми закрепляется основа ткани и которыми она поднимается и опускается 'при тканий.

Ильяуа. Гребенка для нитей в ткачестве.

Ильяуи. Одомашненная змея с черной спиной и белым брюхом.

Кату илья. [Планете] Меркурий — Кату илья — даются полномочия в вопросах, имеющих отношение к торговцам, путешественникам и посланникам.

Оставляя в стороне предположение о том, что слово илья могло (так же, как испанское слово для обозначения нити, hilo, и английское «filament») быть родственным *Фило (в кечуа и аймара отсутствует звук ф), мотив «скрученной нити» явно фигурирует в логике андских представлений о близнецах. Прежде всего рождение близнецов мужского и женского пола считалось удачей. Очевидно, эта идея основывалась на представлении, что близнецы противоположного пола были проявлениями одного целого. Напротив, близнецы мужского пола внушали мысль о двойном отцовстве. Это говорит о том, что разнополые близнецы представляют «разгадываемое» существо, со всем громадным потенциалом андрогинии. По этой причине женщина из таких близнецов называлась ауа, что также составляет корень глагола «ткать», а ее брат — ильей, корень, как отмечалось выше, тоже связанный с ткачеством.

Мотив скрученной нити появляется в описании Авилы обрядов близнецов, в которых родители обязывались носить «скрученные воротнички» (collares torcidos), сделанные из черно-белой нити. (Заметьте, что, как указано выше, ильяуа означает и нить, используемую в ткачестве, и черно-белую змею.) В земледельческих обрядах плодородия зерновых в качестве символов плодородия выбирались картофелины или особые початки маиса. Маис с двойным початком или маис, в котором зерно вилось спиралью вокруг кочерыжки початка, пользовались особым предпочтением. Исполнялся также танец, называемый айриуайсара (сара означает маис). Согласно Ольгину, айриуа сара означает «два зерна маиса, сросшиеся вместе, или стебель маиса как с черными, так и с белыми початками». Любой вид спорта, имитировавший по своему характеру принципы космического гермафродитного равновесия, мыслился особенно удачным явлением.

Если требуется усилие воли, чтобы отделить сплетенных змей, по крайней мере на инкском гербе, от скрученных нитей этого узла ассоциаций, то вовсе неудивительно услышать намек на свойства Меркурия {ильяуа — черно-белая змея) в инкском храме Солнца, почитавшегося как кату илья, Меркурий, покровитель торговцев, посланников, путешественников и лекарей. В Старом Свете планета Меркурий достигла своего возвеличивания, или самой большой власти, в Доме Близнецов, в то время как в слабых отголосках мифа о близнецах в южных Андах мы узнаем, что Виракоча имел двух странствующих сыновей, один из которых был специалистом в медицинских травах. Как предупреждал Келли, возможность впасть в систематическую ошибку интерпретации высока. Но вопрос не в этом. Каким бы ни было значение отдельных связей между элементами, характер ассоциаций, распространенных повсеместно во всем мире, говорит об общем происхождении. Иначе следовало бы объявить эту гигантскую картину подсознательным выражением структур человеческого разума.

Чтобы завершить картину ассоциаций Старого Света, остается обратить внимание на связь небесной пары альфы и беты Близнецов с Сатурном, древним богом огня. Вкратце ее можно выразить посредством обращения к греческому мифу. Что Прометей похитил огонь у богов, это выражено в санскритском корне его имени, праманта, означающем вращение палочки для добывания огня (относившегося к мужскому роду). Как повествует нам сам Орфический гимн, Прометей — это Кронос/Сатурн. Посредством этой палочки для добывания огня, уподобленной прецессии (= вращению) оси небесной сферы (рукоятки мельницы, «находившейся во владении» Сатурна), была подожжена вся полоса Млечного Пути, когда весеннее равноденствие достигло Млечного Пути. В это время галактика подошла весьма близко к тому, чтобы стать истинным равноденственным колюром, большим кругом небесной сферы, соединяющим равноденствия через полюсы[78].

Войска Спарты маршировали под знаком Близнецов. Согласно Ричарду Хинкли Алену, «символ знака — II — считался всеми этрусско-римским написанием числа, но Зейферт полагает, что это копия эмблемы Богов-Близнецов у спартанцев, которую те несли с собой в бой». Какой бы точной ни была конфигурация символа, факт остается фактом, что спартанцам альфа и бета Близнецов «представлялись удивительным символом, называемым докана, двумя деревянными брусьями, соединенными коромыслом, который объяснялся как примитивное орудие для разжигания огня».

В Мексике, согласно монументальной хронике Саагуна, ацтеки наблюдали по вечерам за восходом трех звезд, которые, как они верили, приносят удачу. Две из этих звезд идентифицировались как «Кастор и Поллукс, то есть альфа и бета Близнецов. Именем этого созвездия было мамальуацтли, означающее «палочку для добывания огня»[79]. Некоторые современные исследователи решили, что Саагун, должно быть, ошибался на том основании, что небесная палочка для добывания огня должна выглядеть точно так же, как и реальная палочка. Тот, кто выступает против попыток увидеть «краба» в Раке или «деву» в Деве, мог уже давно заподозрить, либо что древние обладали гораздо более живым воображением, чем современные люди, либо что в наименовании созвездий может играть роль какой-то иной императив, чем точное правдоподобие. В данном случае достаточно спросить, где лучше применить ацтекскую палочку для добывания огня, как не в Огненной Реке, где остановились Близнецы молнии? (Для более глубокого рассмотрения происхождения и логики названия созвездия смотри Приложение 5.)

Как часто случалось с Близнецами и в Новом, и в Старом Свете, ацтекские Кастор и Поллукс получили созвучные имена, Йоальтекутли и Йакауитцтли, означающие соответственно «Владыка, Дедушка Ночи» и «Проводник колибри». У ацтеков колибри считались перевоплощением павших воинов. Родственным этим именам является название ацтекского божества, покровительствующего торговцам, Йакатекутли — «Владыка, который Направляет» — почитавшийся в виде самого огня: «В ночь перед отъездом каравана… они приносили в жертву птиц, куря фимиам, и бросали вырезанные из бумаги магические фигурки в огонь. По возвращении они устраивали общий пир, которым отмечали удачный результат похода».

В заключение, дабы читатель не подумал, будто связь между ацтекскими словами для обозначения их звезд Близнецов и именем Старого Бога огня, Йакатекутли, является простым фонетическим упражнением, следует указать; что Йакатекутли было также ацтекским названием планеты Сатурн.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: