В естественноправовых концепциях

Понятие “онтология права” употребляется в современных естественноправовых концепциях в различных трактовках. Можно выделить по меньшей мере два значения. В первом признается связь права как должного с бытием, но при одновременном принижении “важности” этой связи, отрицании возможности “извлечения” должного в более или менее “готовом” виде из бытия. Во втором значении признается, что бытие несет в себе порядок должного, который уже есть “право”.

В первом случае утверждается, что бытие, в том числе и социальное, может служить одним из факто­ров права, но закономерности бытия — это не право, а “вещественный фундамент” истинного правового должного. Фактически здесь отрицается определяющая связь права с закономерностями, правилами, прояв­ляющимися в дозаконотворческих отношениях. Обу­словленность права трактуется как отношение, не заключающее в себе качества обязательного долженст­вования: то, что можно “извлечь” из бытия, должно еще приобрести качество правового должного.

Напротив, во втором варианте утверждается, что в бытии действуют те же закономерности, которые проявляются и в праве. То, что “скрыто” в бытии, можно “извлечь” в качестве “готовой” правовой нормы или в качестве конкретного решения в индивидуальной ситуации. Это и будет естественным правом.

Первый вариант онтологического осмысления есте­ственного права можно назвать конструированием должного с учетом некоторой “важности” или “неопределяющей значимости” бытия. Так, например, конст­рукцию “природа вещей” иногда именуют онтологическим аналогом естественного права. Но в тех слу­чаях, когда в понимании природы вещей признается зависимость права от социального бытия в его ре­альном проявлении, одновременно отрицается опреде­ляющий характер этой зависимости. Так, западногер­манский ученый Г. Хенкель, включающий в природу вещей все реальные факторы, в том числе и социальные, связывающие право с “действительностью мира”, следует “критической онтологии” Н. Гартмана, сог­ласно которой в “слоевом строении бытия” каждый более высокий слой зависит от предшествующего, но не детерминирован им причинно, а выступает в ка­честве “автономного проявления жизни”. Поэтому право, занимающее определенное положение в таком порядке бытия, с одной стороны, зависит от естественного порядка и социальных структур, но, с другой стороны, выступает не как отражение порядка бытия, а как самостоятельный феномен: природа вещей не связывает законодателя, она лишь “предформа” право­порядка.

Другой особенностью подхода к природе вещей, отрывающей право в законе от реального социально­го бытия, является распространенная неокантианская трактовка самой категории “природы вещей”. В этой связи подчеркивается, что сущность всех новых дискус­сий вокруг понятия природы вещей составляет “незаметное соскальзывание мысли об автономии че­ловеческого разума в “законо-долженствующую струк­туру института^”, т. е. вещи”.

Как уже указывалось выше, один из наиболее из­вестных современных философов права Арт. Кауфман использовал интерпретацию принципа гилеморфизма. В 60-е годы Кауфман, пытаясь решить на основе гилеморфизма проблему онтологической историчности естественного права, выступил с концепцией “онтоло­гической структуры права”, в которой соединял по­зитивно-нормативную легальность с естественноправовой справедливостью. Применяя понятие онтологии к позитивному праву, Арт. Кауфман в основу своей кон­цепции поставил оптическое различие между сущностью и существованием права. Сущность права — это им­плицитное присутствие в позитивной норме естественноправовой справедливости, производной от бытия, а существование права в норме — это лишь возмож­ность реализации естественноправовой сущности; ис­торическое бытие права — это реализация данной воз­можности в конкретном правоотношении. Осуществление справедливости проходит путь от извлечения ее из бытия через установление абстрактных норм к при­нятию конкретного решения, к реализации справед­ливости в сущем.

Справедливость, составляющая сущность права (а в гилеморфистской интерпретации — форму права), мыслится как производная не от социального бытия, а от некоего идеального бытия, или бытия вообще. Эта справедливость “стремится” к реализации в конкретном сущем, и это последнее является уже социальными отношениями. Получается, что идеально-онтическая справедливость (она же форма права) первична и независима от закона и от социальной материи. Когда в конкретном решении достигается слияние формы и материи, возможность справедливости актуализируется, то в социальном бытии воплощается естественное право.

Тем самым общественные отношения, которые в на­учной трактовке права, как сущее, мыслятся первич­ными по отношению к праву как к должному, ока­зываются вторичными и производными от идеально-онтической справедливости. Представления о материи (т. е. о содержании общественных отношений) как о чем-то еще не определившемся, расплывчатом, нужда­ющемся в придании определенной формы, ожидающем некую внешнюю сущность “правового”, которую может сообщить судебное или административное решение, — такие представления вытекают из предположения выс­шего идеального критерия “правового”, который при­дает неоформившимся общественным отношениям ка­чество “правильности”, “справедливости”, т. е. из пред­положения самостоятельной формы права. Здесь мы сталкиваемся с идеалистическими представлениями о том, что даже не установленное в законе право, а идея (сущность) права формирует социальное бытие.

Что же касается концепций, в которых естественно­му праву приписывается определяющая связь с бы­тием, то и здесь социальное бытие, конкретные ре­альные общественные отношения отнюдь не считаются первичными по отношению к праву. Онтологическая проблематика в такого рода естественноправовых кон­цепциях определяется прежде всего идеалистическим пониманием онтологии. Истинное право признается, например, обусловленным социальным бытием челове­ка, но бытием, истолкованным субьективно-идеалистически. Когда сторонники экзистенциализма утверждают, что право, имеющее свою основу в самом себе, является “мертвым” и “механистичным” и что истинное право вытекает из человеческого бытия, то это озна­чает поиск правовых основ в бытии-в-сознании, это и есть источник справедливого, должного бытия-в-мире.

В традиционных воззрениях естественному праву также приписывается определяющая связь с бытием. Обоснование права и в итоге буржуазного законодательства осуществляется здесь посредством высшего должного, воплощенного в бытии (“природе”, “космосе”, “духовном бытии” и т. д.). Здесь речь не идет об объ­яснении действующего права условиями социального бытия. Напротив, буржуазные ученые спекулятивным путем пытаются “раскрыть универсальные принципы должного, стоящие “по ту сторону” всякого бытия, воплощенные в бытии, но в сущности, первичные по отношению к нему. Получается, что позитивное право производно от бытия, но последнее, в свою очередь, есть реализация высшего должного. В итоге высшими принципами, определяющими социальную действительность, в том числе и правовую, оказываются возведен­ные на высокий уровень абстракции принципы самого буржуазного права, изоброжение в качестве универ­сальных основ порядка всего сущего. Это подчерки­вают и западные авторы: “в онтологическом обосновании права, в провозглашении строгой зависимости должного от бытия кроется опасность, что сначала в “бытие” вкладывают то, что после хотят вывести из него как “должное””^. Здесь онтология заходит в туник и дискуссии ведутся уже о том, можно ли вообще выводить право из бытия или же всякое должное выводится исключительно из должного.

Рассмотрим традицпонную естественноправовую он­тологию в концепции австрийского ученого Р. Марчича. Основная мысль этой концепции сводится к обоснованию универсального космического порядка — права бытия. Любой исторический, установленный пра­вопорядок основывается на неустановленном порядке бытия. Этот порядок представляет собой действитель­ность мира, обладает “собственным завершенным бытием”; одновременно он служит источником права. Более того, право идентично с порядком бытия и в основе составляет с ним единство. Принципом уст­ройства порядка бытия является норма, каждая норма позитивного права должна соответствовать бытию, имеющему структуру нормы, Марчич подчеркивает, что нормы позитивного права не могут быть изобретены: человек постоянно обнаруживает право, точнее, серд­цевину права, которая заключена в бытии.

Критерием справедливости и законов, и судебно-административных решений Марчич называет “приро­ду”, тождественную праву бытия. “Позитивное право является условным, а право бытия — безусловным; в качестве препозитивного оно делает возможным изме­нение позитивного права. Следовательно, нельзя пред­ставить правовое установление, которое прежде не об­наруживается в качестве осуществления или примене­ния права”.

Онтологическая концепция Марчича была встрече­на критикой со стороны неотомистской доктрины. Так, на Зальцбургском симпозиуме католические ученые в своих выступлениях подчеркивали, что, хотя естественное право и черпает свою обязательность в нор­мативной природе бытия, тем не менее непосредственно из бытия оно получено быть не может, и что связь между бытием и естественным правом осуществляется через рациональное познание таким образом, что ес­тественное право выступает в качестве продукта че­ловеческого разума. Критика сторонников неотомизма вполне объяснима, ибо в их представлении Марчич своей концепцией “замахнулся” на познание бо­жественного вечного порядка мироздания. Однако здесь проблема переносится на область гносеологии и отрица­ется не существование космического порядка, а способ­ность человека к его познанию. Нас же интересует в первую очередь вопрос о том, насколько “онтологизирование” естественного права позволяет идеалисти­ческой философии права приблизиться к пониманию реальной взаимосвязи между социальным бытием и правом.

Марчич устанавливает взаимосвязь между бытием и системой норм, в сиязи с чем ставит вопрос о норма­тивности бытия. Но одновременно в силу объективно-иделлистического понимания онтологии права Марчич оказывается неспособным к научному объяснению этой нормативности и за реальным бытием ищет высшую нормативность, в которой бытие и должное совпадают в своей основе. Взаимосвязь между правом и общественными отношениями становится с ног на голову: не право определяется общественными отношениями, но сами эти отношения возникают лишь потому, что в них воплощено высшее должное, право бытия, яв­ляющееся препозитивным по отношению к закону.

На такой основе Марчич пытается решить вопрос о сущности права, в котором он видит исключительно онтологическую проблему, или проблему объективной сущности, якобы независимой от ценностного подхода к праву. Право (вообще) определяется как “устойчивый порядок норм и актов их реализации, которые делают возможной и поддерживают совместную жизнь людей и, предотвращая коллизии действий сотовари­щей по порядку, разрешают и устраняют возникающие конфликты”. В определении сущности позитпвного права добавляется, что нормы устанавливаются властью, “которая в общем и целом действеннее, чем вся­кая иная власть” (мысль, принадлежащая Г. Кельзену), упорядочивает отношения, а также вводится минимальный аксиологический элемент — требование соответствия “человеческому достоинству”. Подчерк­нем, что Марчич выдает свои определения за результат познания сущности права, которое базируется не на идеологических установках или оценочных суждениях, а на объективном знании.

Однако, даже опуская аксиологический принцип соответствия позитивного права человеческому досто­инству, обратим внимание на очевидный идеологичес­кий аспект рассуждений о сущности права. Онтология права Марчича прямо и косвенно направлена против марксистской онтологии права, против историко-материалистического понимания сущности права. Марчич сам подчеркивает, что он противопоставляет свою кон­цепцию “экономическому детерминизму марксизма”: “...я нормативно объясняю фактическое, в то время как они фактически понимают нормативное”. Праву как классовому явлению противопоставляется понятие “со­товарищей по порядку”, государству как выразителю воли и интересов господствующего класса — власть, которая действеннее, чем любая другая власть, уп­равляет жизненными отношениями, и т. д. В этих формулировках прослеживается стремление выйти на сверхвысокий уровень абстракции, позволяющий игнорировать классово-политическую сущность правовых явлений, но отнюдь не приближающий исследователя к ее научному познанию. Прослеживается охранитель­ная и антимарксистская идеологическая функция онтологической концепции Марчича как представителя буржуазной правовой мысли. Наконец, онтология пра­ва Марчича выражает правовую идеологию тех кру­гов буржуазного общества, которые хотели бы видеть в правосознании бюрократии и представителей судей­ского корпуса непосредственное руководство для судебно-административной практики. То, что право — это нормы и “акты их осуществления”, не означает, что эти акты подзаконные. Напротив. Марчич подчерки­вает, что не существует правовых установлений, кото­рые прежде не обнаруживаются в качестве осущест­вления права. В этой связи укажем, что Марчич активно поддерживал доктрину “судейского права”.

Теперь отметим некоторые выводы. Во-первых, иде­алистическая онтология права, провозглашая “объективный” подход к праву в противовес ценностно-эти­ческой идеологии, тем не менее включает в себя функциональный идеологический аспект; в этом аспек­те она выступает как теоретические представления о сущности правовых явлений, соответствующие клас­совым интересам монополистической буржуазии. В со­ответствии с этими интересами в условиях кризиса буржуазной законности обосновывается решение прак­тических проблем правового регулирования, связан­ных с возрастанием притязаний судебно-административных органов на осуществление функции правотворчества.

Во-вторых, онтологические концепции естественно­го права не способны приблизить современную естественноправовую теорию к научному познанию объек­тивных основ права. Несостоятельность претензий на познание сущности правовых явлений, их социально-исторической обусловленности объясняется принципи­альной неспособностью идеалистической онтологии пра­ва решить проблему зависимости должного от сущего. Для нее неприемлемо историко-материалистическое объяснение этой зависимости. Напротив, буржуазные авторы пытаются установить наличие оптических факторов права вне объективного социально-историческо­го бытия. Зависимость должного от социального, ма­териального, а не от идеального бытия оказывается для них “непостижимой”. В связь социального бытия и юридического должного непременно вклинивается еще одно должное: либо “свсрху” — высшее должное, формирующее и внеюридическую социальную реальность и закон, либо “сбоку” — аксиологическое трансцендентальное, идеальное и т.п. должное, с позиций ко­торого феномены материальной жизни общества изо­бражаются в качестве предмета факультативного ус- . мотрения законодателя.

Нерсесянц В.С.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: