ЕДИНСТВО ЕСТЕСТВЕННОГО И ПОЗИТИВНОГО ПРАВА

Разрывы между позитивным и естественным правом способ ны приводить к трагическим недоразумениям, которые поро^ предстают в одеяниях изящных парадоксов. Одним из них гор-цится юриспруденция, выдвигая его как девиз. Речь идет об изве­стной формуле римского права: «Пусть погибнет мир, но торже­ствует право». Если отвлечься от содержащегося в ней налета эмоциональной демонстративности и попытаться проникнуть в суть, то обнаружится трагический разлом в самой сердцевине юридического мироотношения.

У человеческой жизнедеятельности в условиях цивилизации имеются свои цели — мир, любовь, продолжение жизни, истина, добро, красота. Кроме этого, существуют средства, позволяющие достигать этих целей. Если мир целей — это область религии, нрав­ственности, искусства, то есть культура, то мир средств — это эко­номика, техника, политика, право, то есть цивилизация.

Право — это только средство, инструмент, позволяющий лю­дям решать множество социокультурных проблем, связанных с достижением важнейших целей и смыслов бытия. Но цели не в са­мом праве, а за его пределами. Заслуга естественного права в том, что оно, будучи тесно связано с религиозными и этическими сфе­рами, всегда помнит о возвышенных целях человеческого суще­ствования Позитивное же право преимущественно инструмен­тально и потому склонно зачастую забывать об этих целях. Более того, ему даже свойственно превращать средства в цели и тем са­мым отрезать себя от мира культуры. Когда юристы провозгла­шают: «Пусть погибнет мир, но торжествует право», это свиде­тельствует о полном, абсолютном забвении того, во имя чего право существует. Если намеренно заострить ситуацию с этим афориз­мом-парадоксом, то спрашивается, чему же будет служить право, если не будет мира с его ценностями жизни и культуры. Будет на­добность в самом праве среди развалин и пепла?

Красноречивая формула римских юристов является своеобраз­ным доказательством недопустимости отрыва позитивного права от права естественного. Она доводит до абсурда логику позитив­но-правового мышления и начинает напоминать своей парадок­сальной семантикой язык Альбера Камю.

Только в одном отношении эта богатая смыслами формула оказалась реалистичной и даже пророческой: античный мир действительно погиб, а римское право осталось и может торжество­вать в новых условиях романо-германской правовой цивилизации(128)

Особенностью естественно-правовых учений является универ­сализация их предмета, который расширяется до такой степени, что вбирает в себя все мироздание и всю метафизическую реаль­ность. Это обстоятельство апологеты юридического позитивизма вменяют в вину защитникам естественно-правовых учений. А меж­ду тем, именно оно составляет силу естественно-правовой пара­дигмы. Ведь если учитывать, что мир един и целостен, что в нем каждый атом связан мириадами невидимых нитей со всем миро­зданием, то рассматривать право обособленно от того, что, не яв­ляясь правом, непосредственно соприкасается с ним, воздейству­ет на него, детерминирует ход совершающихся в нем процессов, можно лишь на предварительных ступенях анализа. Такой пред­варительной процедурой являются рассудочные усилия юридиче­ского позитивизма, осуществляемые при помощи его собственных познавательных технологий. Это напоминает положение хирур­га в операционной над больным. В момент операции, находясь прямо над предметом хирургического вмешательства, врач как бы забывает обо всем остальном. Для него существует только то, что он видит в проеме выреза белой простыни. Но это лишь до определенной степени. Будучи не только практиком, но и анали­тиком, хирург обязан учитывать связи локализованного предме­та его внимания со всеми сферами того малого космоса, или мик­рокосма, каким является человек.

Вслед за позитивистским ограничением предмета необходим этап включения локализованной правовой реальности в обшир­нейший контекст онтологических и метафизических универсалий. А это открывает путь к простой и вечной истине: право не являет­ся сугубо социальным явлением. Его нельзя считать исключительно лишь производной от социальных детерминант. Оно, как и все сущее, — порождение мироздания. Его формы в своих наиболее существенных признаках несут на себе печать космологических и метафизических детерминанций.

Метафизическая дедукция права из универсальных принципов миропорядка позволяет рассматривать деятельность правосозна­ния как логику приобщения к высшим смыслам бытия. Включен­ность же права в контекст всеобщих определений не мешает ему иметь свою специфику. Выводимое из предельно широкой субстан­циальной реальности и генетически связанное с ней, право огра­ничено функционально.В своем прикладном значении оно ire выходит за пределы социальной реальности.

Если в естественно-правовых учениях преобладает внимание к генетически-детерминационным связям права с порождающи­ми его началами, то в рамках юридического позитивизма доми- (129) нируст функционально-прикладная проблематика, связанная с теми практическими задачами, которые право призвано решать в повседневной социальной жизни. Имея разные предметы иссле­дования, естественно-правовой и позитивистский подход имеют один общий объект — живое право как таковое. Подобно тому, как мир един и представляет собой субстанциально единую ре­альность, выступающую в многообразии различных ипостасей, так и право, как самостоятельный микромир, едино, что не меша­ет ему поворачиваться перед испытующими взорами исследова­телей своими разными гранями.

В свете позитивно-правового подхода считается достаточным внешнее соблюдение человеком предписаний закона. Он не на­стаивает на необходимости глубинной интериоризации норм пра­ва в индивидуальную психику, на их смыкании и сращивании с нравственными, религиозными или философскими воззрениями. Но для естественно-правовых концепций характерно стремление к такому воссоединению.

Расхождение подходов здесь не случайно. За ним стоят суще­ственные различия между сверхсистемами цивилизации и культу­ры, которые способны проявляться в самых разных областях че­ловеческого бытия. Вот всего лишь один пример. Он касается различий между театральной школой К. С. Станиславского и те­атром Б. Брехта. В театре Станиславского главная задача актера состояла в том, чтобы психологически слиться с ролью в единое целое. В театре же Брехта подобного слияния актера с ролью не предусматривалось. Напротив, предполагалось, что всегда долж­но существовать самостоятельное индивидуальное актерское «Я» и столь же автономная, надеваемая лишь на время, маска-роль.

Если вернуться к проблеме различий между цивилизацией и культурой, то можно утверждать, что цивилизация, подобно те­атру Брехта, требует от людей прежде всего формально-ролевого поведения. Ей и ее институтам, в том числе и праву, достаточно того, чтобы люди послушно следовали внешним нормативным требованиям, носили социальные маски законопослушания и тем самым позволяли бы идти своей чередой грандиозному истори­ческому сверхспектаклю, который Бальзак назвал «человеческой комедией».

Иные требования предъявляет к человеку культура, чьи мето­ды в значительной степени напоминают методы театра Стани­славского. Ее не устраивает рациональное раздвоение личности на рассудочное «Я» и сугубо внешнюю социальную маску цивилизо­ванности. Она — за глубинную интериоризацию нормативности, (130) l то, чтобы законопослушность стала для человека его «второй натурой», чтобы она естественно произрастала из основ его нрав­ственного сознания, из глубин его духовного, метафизического «Я» И в этом ее требования полностью совпадают с позицией естественно-правовой философии.

АДАПТИВНАЯ ПРИРОДА ПРАВА

Цивилизация как самоорганизующаяся система имеет в своем распоряжении целый ряд механизмов, позволяющих ей поддер­живать себя в состоянии динамического равновесия. Имея свои собственные нужды, цивилизационная система должна доводить их до индивидов и заставлять их адаптироваться к этим внешним для них потребностям гигантской сверхсистемы. Для этого и су­ществуют различные социальные нормы, в том числе и нормы пра­ва, выполняющие роль своеобразного посредника между цивили­зацией и индивидом.

Существующая со времен античности классическая концепция мудрости изображала философа как мудреца, способного непо­средственно улавливать нужды цивилизационного макрокосма. Они представали перед его умственным взором как некие высшие, сверхличные требования Логоса, Номоса, Бога и т.д. Между ними и личностью мудреца не стоят правовые нормы. Мудрец готов свободно, исходя из одной своей способности к пониманию сути вещей, подчиняться Логосу или Богу. Для всех же остальных, не способных к непосредственному умозрительному восприятию, цивилизация вырабатывает систему нормативных опосредующих звеньев, которые предназначены к тому, чтобы адаптировать по­ведение обычных людей к ее сверхличным нуждам.

Адаптирующее воздействие норм состоит в том, что они за­ставляют индивидов корректировать или трансформировать свое социальное поведение, выбирать из всего многообразия возмож­ных вариантов действий прежде всего должные, одобряемые с позиции морали и права. Цивилизации необходимы не все виды возможной социальной активности индивидов, а лишь те, что позволяют ей пребывать в динамично-равновесном состоянии, сохраняться и развиваться. Возникает следующее распределение ролей: а) цивилизация выступает как система, требующая от своих подсистем и элементов, чтобы они адаптировались к условиям, необходимым для ее самосохранения и развития; б) социальные субъекты (индивиды и разномасштабные груп­пы) выступают как адаптанты, от которых требуется, чтобы они приспосабливали свое поведение к нуждам цивилизационной си­стемы;

в) право как нормативный механизм, осуществляющий вза­имную адаптацию цивилизации и индивидов друг к другу.

Чем сложнее и содержательнее цивилизационная система и чем развитее ее элементы, тем острее необходимость в эффективных средствах сглаживания тех противоречий, что неизбежно возни­кают при столкновении интересов целого и его частей. Эти про­тиворечия способны обретать характер драматических столкно­вений в тех случаях, когда государство присваивает себе права полномочного представителя всей цивилизационной системы и пытается диктовать свои требования противоположной стороне, не считаясь с ее встречными нуждами. Вот основные варианты возможных противоречий: 1) антагонистическое взаимодействие, предполагающее жест­кое противостояние, перманентный конфликт сторон, ведущий к двум возможностям. В первом случае это авторитарное подавле­ние государством индивидуальных свобод. Во втором — анархи­ческий бунт или революционное организованное восстание про­тив диктата государственной власти. В обоих случаях события развиваются в деструктивном направлении, губительном для ци­вилизации и культуры. Парадокс здесь заключается в том, что государство, призванное, казалось бы, служить цивилизационной сверхсистеме, частью которой само является, на деле становится источником дисфункциональных помех и препятствий для циви­лизованного развития; 2) антагональное взаимодействие заключается в уравновешен­ности властных функций государства и либертарных интенций личности. Практическим воплощением этого варианта становят­ся сбалансированные, взаимно адаптированные отношения пра­вового государства и гражданского общества, защищающего пра­ва и свободы частных лиц.

Формы правового механизма в этих условиях достаточно гиб­ки и подвижны. Они своими регулятивными воздействиями по­могают взаимной адаптации и системе, и ее элементам.

Одна из задач права состоит в том, чтобы уравновешивать и приводить в функциональное соответствие противоположные силовые векторы внутри цивилизациоиной системы. Оно обеспе­чивает поиск взаимоприемлемых решений, оберегающих состоя­ние динамического равновесия и позволяющих системе выступать как единое кооперированное целое, решающее общие социальные задачи.

Право требует от социальных субъектов нормативного, зако­нопослушного, адаптивного поведения, приспособленного к содержанию общего цивилизационного контекста. То обстоятель ство, что в его распоряжении находятся нормы и законы как наи более эффективные средства по адаптированию индивидуально го поведения к внешним обстоятельствам, позволяет отнести прав( к разновидности адаптивных механизмов.

Кроме правовых норм как объективных идеальных форм, по зволяющих цивилизационной системе и социальным субъектах взаимно адаптироваться друг к другу, существует и субъектив­ный механизм — правосознание как совокупность индивидуаль­ных способностей, позволяющих личности постоянно держать под контролем этот процесс взаимоадаптации. Правосознание пред­ставляет собой своеобразный «пульт управления», куда поступа­ет информация с двух сторон — от цивилизационной системы со всеми ее звеньями и от самого субъекта с его интересами, ориен­тациями, потребностями. Задача правосознания — изыскивать способы согласования устремлений, исходящих от обеих систем, сглаживать противоречия, предупреждать конфликты, предлагать варианты возможных компромиссов, а затем уже посылать ко­манды на определенные социальные действия. Мотивационное пространство индивидуального правосознания выступает полем «мыслительных экспериментов», в ходе которых вырабатывают­ся и выбираются наиболее приемлемые поведенческие модели.

Чем более зрелым является правосознание, тем обширнее име­ющийся перед ним веер возможностей цивилизованного существо­вания, тем больше он вмещает различных форм цивилизованного поведения, способных удовлетворить и трансгрессивные притя­зания личности, и внешние требования цивилизационной систе­мы. Общее свойство этих форм состоит в том, что они включают лишь те средства взаимоадаптации, которые отвечают критери­ям антагонального, договорного, взаимовыгодного сосущество­вания.

В состоянии правосознания можно выделить две ступени — гетерономную и автономную. Гетерономия (от греч. heteros — Другой, чужой, внешний; nomos — закон) предполагает, что нор­мы права выступают для личности как нечто сугубо внешнее и достаточно чуждое ее изначальным устремлениям. Человек обя­зан в своем поведении руководствоваться этими извне задавае­мыми образцами, не являющимися для него его «второй натурой». Сам индивид может быть при этом имморален, но под давлением содержащихся в правовых нормах регулятивно-императивных потенциалов он вынужден приспосабливать свои действия к их требованиям. (133) Автономное правосознание тоже руководствуется требова ниями цивилизационной системы. Но эти нормативы настолько глубоко интегрированы в индивидуальное «Я» субъекта, что oi зачастую склонен считать их своим внутренним достоянием. Под чинение им выступает для личности в качестве акта свободного внутреннего предпочтения. Автономия состоит здесь в том, что правосознание оказывается, по сути, свободным от внешнего при­нуждения. Законопослушание опирается в данном случае не w внешние, а на внутренние, и притом довольно глубокие, «пред правовые» уровни нормативной саморегуляции морального, нрав ственного, а порой и религиозного характера. В итоге возникая впечатление, будто бы правосознание «самозаконодательствует» само определяя для себя содержание должного и потому не нуж-цаясь во внешнем принуждении. Обходясь без помощи внешней нормативно-правовой регуляции, автономное правосознание об­наруживает способность самостоятельно противостоять как нега­тивным импульсам, идущим из его собственных «доправовых» и «доморальных» глубин, так и деструктивным, анормативным воздействиям внешнего характера.

НОМОС ПРАВА

Ценности, которыми располагает общество, нуждаются в том, чтобы их оберегали от посягательств, грозящих насильственным перераспределением или разрушением. Инструментальным сред­ством, с помощью которого это делается, являются нормы и зако­ны права. Способность права обеспечивать безопасное пребыва­ние ценностей жизни, цивилизации и культуры в социальном пространстве есть его н омос (греч. nomos — закон). «Всякий закон, в какую бы грамматическую форму ни был он облечен, все­гда представляет собою норму или правило поведения». Что ка­сается номоса права, то он нормативен от начала до конца. В нем концентрируются дисциплинарные, ауторегулятивные факторы цивилизации. Они сжимаются в лаконичные, наполненные пове­левающей силой и энергией императивы, заставляющие индиви­дов внимать и повиноваться. Их императивная форма исключает сомнения в их целесообразности, предполагая однозначное под­чинение.

Античная традиция представляла номос в качестве универсаль­ной, безличной силы, подчиняющей своей власти отношения лю­дей и оберегающей все лучшее, наиболее ценное, что имеется в человеческой жизни. Гераклит, различавший номос Божественный и номосы человеческие, утверждал, что последние питаются от первого, который над всем властвует и все превозмогает. Челове­ческие же номосы — это то, без чего нет и не может быть цивили­зованной жизни, поэтому людям, говорил Гераклит, следует сра­жаться за номос как за свои стены.

Одной из задач философии права является выяснение того, каким образом универсальные законы бытия (номос Божествен­ный, в терминологии Гераклита) связаны с человеческими номо-сами, в том числе и с номосом права, и как они оказывают регуля­тивное воздействие на социальное бытие людей.

Совершенно очевидно, что это воздействие осуществляется через ряд опосредующих звеньев, в ряду которых мы видим рели­гию, нравственность, мораль и право.

В праве присутствуют особые формообразования, задача ко­торых заключается в том, чтобы переадресовывать требования универсальных законов миропорядка отдельным индивидуумам и заставлять их корректировать свое поведение относительно об­щей системы социальных взаимодействий.

Было бы неверным считать, будто номос права тотален и ре­прессивен и его предназначение состоит лишь в том, чтобы обуз­дывать стихию человеческих эмоций и страстей. Директивы пра­вового номоса не тотальны, а избирательны. Они не препятствуют гем стихийным проявлениям человеческой природы, в которых отсутствует деструктивная направленность. Лишь сугубо разру­шительные, опасные для общества стихийные и сознательные ак­ции встречают со стороны правового номоса жесткое противо­действие запретительного характера. Он выступает как крайнее и наиболее радикальное средство контроля за социальным поведе­нием тех индивидов, для которых оказалось недостаточно таких средств регуляции, как обычаи, религия и нравственность.

Номос права двойственен по способам отношения к своим адресатам. Для тех, кто склонен добровольно, с внутренней го­товностью следовать его требованиям, он ограничивается тем, что предлагает эталонные образцы должного социального поведения при помощи различных культурных форм. Для тех же, кто наде­лен иными склонностями и не желает прислушиваться к его повеле­ниям, он находит средства и способы их принуждения к должному поведению. Этим номос напоминает образ судьбы у философов-стоиков, которая ведет покорных и тащит сопротивляющихся. В обоих случаях он преследует одну и ту же цель — упорядочение социальных отношений, придание им необходимой оформлен-

(135) ности, требующейся для успешного развития человеческой цивилизации.

В условиях текучести сущего, постоянных перемен в бытии людей номос позволяет сохранять историческую преемственность в происходящих преобразованиях. Без надежного нормативного «костяка» не смогла бы сложиться ни одна локальная правовая цивилизация, для живой плоти которой необходима надежная опора. Из всех возможных форм структурирования обществен­ной жизни номос ориентирует на должные формы социально­го порядка, то есть на те, которые отвечают одновременно и уни­версальным принципам мироздания, и сущностным свойствам человеческой природы, и нуждам развивающейся цивилизации и культуры. В русле следования этим ориентирам стихия взаимо­действия множества человеческих воль, характеров, интеллектов, интересов, страстей приобретает дисциплинарно-нормативную конфигурацию и становится правовой реальностью.

Правовая реальность предстает как сфера жизнедеятельности людей, взятая в том объеме, в котором она подлежит норматив­но-правовому регулированию. Структурированная и упорядочен­ная под непосредственным воздействием номоса, она предстает как одна из ипостасей нормативно-ценностного континуума «ци­вилизация-культура» .

Правовое долженствование далеко не всегда выступает толь­ко лишь как внешнее принуждение, вторгающееся в «интерьер» индивидуального правосознания лишь в особых, критических случаях. Практически у каждого человека имеются внутренние представления о требованиях не убивать, не красть, не лжесвиде­тельствовать и т. д. Они могут быть замешаны на вере, стыде, стра­хе, представлениях о чести, потребности иметь чистую совесть и многом другом. Сохраняя неизменной свою суть, правовая нор­ма, подобно мифическому Протею, способна обретать самые раз­ные облики в индивидуальном правосознании. В этом состоит одна из'причин ее действенности, поскольку бесконечное разно­образие ее внутренних форм выступает как средство адаптации универсальных императивных формул к индивидуальным особен­ностям каждой личности и судьбы. Душа, не способная, допус­тим, вобрать в себя смысл того или иного запрета через назида­тельное морализирование старших, способна распахнуть свои створы и встать на путь истины после того, как она стала свидете­лем чьего-то подвига или преступления, связанных с верностью закону или отступничеством от него. Тот, кто глух к религиоз­ным заветам, может отозваться на затронутые струны чувств стыда или чести. А кто-то способен удерживаться от опасных шагов под воздействием какого-то запавшего в душу яркого и сильного впе­чатления-воспоминания или урока, который уже успела препод­нести жизнь. То есть сколько людей, столько и путей, которыми номос входит в правосознание личности и заставляет ее сформу­лировать для себя собственные принципы своего социально-пра­вового поведения. Таким образом он прочно обосновывается в «интерьере» субъективного мира личности, способствуя существо­ванию нескольких разновидностей правового поведения. Во-пер­вых, это самая нижняя ступень законопослушного поведения, в котором присутствует допустимый нормативно-правовой мини­мум, ниже которого уже начинается делинквентная область пра­вонарушений. Во-вторых, это типовые, среднеуровневые модели правового поведения, позволяющие субъектам взаимодействовать в таком режиме социального сотрудничества, когда ни один из участников заключенных соглашений не пытается нарушать юри­дически закрепленных договоренностей. И в-третьих, это высшая ступень идеального, безупречного социально-правового поведе­ния, детерминированного не только внешними механизмами пра­вового регулирования, но и внутренними, нравственно-этически­ми мотивами: например, должник или его наследники возвращают крупный долг в ситуации, когда, в силу сложившихся обстоя­тельств, у кредитора нет никаких подтверждающих документов, к которым он мог бы апеллировать в судебном порядке.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: