Классово-антагонистические отношения и нравственность

Следующая за первобытностью и возникающая как ее отрицание эпоха характеризуется тем, что здесь производство человека (семейная сфера, образование, воспитание, эстетическая и другие культурно формирующие виды деятельности) и производство средств к жизни (экономика, обслуживающая ее государственно-политическая надстройка) разделяются. При этом в силу низкого уровня производительных сил производство человека оказывается по сравнению с производством средств к жизни очень малой величиной.

Исторически сложилось так, что высвободившийся с ростом производства некоторый досуг — пространство собственно человеческого развития—узурпируется небольшой частью общества, занимающей господствующее положение. Подавляющее же большинство населения подвергается в человеческом плане ограблению: лишается возможности свободно-личностного развития, его уделом становится тяжкий, изнурительный, подневольный труд. Раб или крепостной, пишет К. Маркс, ставится «в один ряд с прочими существами природы, рядом со скотом, или является придатком к земле» '. Положение рабочего лучше, ибо он лично свободен и формально сам распоряжается своим досугом. По существу же содержание досуга ему навязывается почти столь же неотвратимо, как и необходимость наемного труда.

Узурпировав досуг, господствующий класс подчиняет его своим собственным интересам — увеличению богатства и власти. Он прежде всего озабочен тем, чтобы охранять свое господство. Именно его деятельность главным образом реализует те формы общественных связей между индивидами, мотивы поведения, которые диктуются частнособственническими производственными отношениями. Интерес господствующего класса и является тем механизмом, который обеспечивает подчинение относительно обособившейся сферы производства человека производству средств к жизни.

Чтобы понять своеобразие складывающегося в условиях классово-антагонистических отношений второго крупного исторического типа нравственности, надо прежде всего выяснить, какие личностные свойства и попе-

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 478.

депческче шаблоны, какие формы общественных связей между индивидами вытекают из этих отношений. Для классовой цивилизации характерны, как известно, три фундаментальные особенности производства и воспроизводства общественной жизни: разделение труда, частная собственность и основанная на ней эксплуатация человека человеком, социальное отчуждение.

Разделение труда складывается как общественное разделение труда. Оно, проникая вглубь (отделение умственного труда от физического) и вширь (отделение ремесла от земледелия, города от деревни), создает основы новых этногеографических и социально-политических объединений. Становясь общественным, разделение труда оборачивается пожизненным закреплением определенных групп индивидов за определенными видами деятельности. Классово-антагонистическое общество, особенно на рабовладельческой и феодальной стадиях развития, вырабатывает развитую систему отношений, институтов и представлений, почти однозначно предопределяющих такое закрепление.

Приняв общественную форму «собственности на профессию», разделение труда с неизбежностью обусловливает одностороннее развитие индивида. Индивид конституирует себя в качестве конкретной исторической личности лишь по мере того, как многообразие его биопсихических возможностей закостеневает в форме той или иной однобокой уродливости. Прежде всего голова «отделяется» от тела, индивиды оказываются разведенными по разные стороны общественного производства. Одни заняты исключительно физическим трудом, не имея ни времени, ни материальных возможностей правильно понять окружающий их природный и социальный мир. Лишенные опыта самостоятельной умственной деятельности, они оказываются жертвами предрассудков и суеверий, сознательно навязываемых идеологических стереотипов и иных духовных подделок. Но именно ввиду духовной нищеты реального бытия индивидов, низведенных до положения рабочего скота, производительно-физический труд является для них мукой, лишается своего качества служить основой здорового существования и личностного развития. Другие, напротив, призваны ограничить свою деятельность различными областями духовного производства, результатом чего является не только то, что они как индивиды не ведут естественного физически полноценного образа жизни, но и то, что они как специалисты преимуществен-

но продуцируют ложные идеи. Таким образом, в результате отделения духовного производства от материального в классово-антагонистическом обществе цельный человек раскололся на две части: духовного индивида и физического индивида. Приобретая статус самостоятельной сущности, каждая из этих частей подвергалась глубокому деформированию.

Историческое развитие классово-антагонистических формаций протекало таким образом, что духовные и физические индивиды, существующие в качестве односторонне-самостоятельных, взаимно враждующих сущностей, в свою очередь подвергались дальнейшему дроблению. Общественно разделенное производство породило частичных, односторонне ориентированных индивидов, профессиональная специализация которых была очерчена настолько узко, насколько это, с одной стороны, требовалось для роста производительности труда, а с другой стороны, допускалось психофизическими особенностями индивида. И эти закостеневшие в своей односторонней уродливости человеческие «сколки» оказываются неспособными соединиться в гармоническом синтезе.

Разделение труда предписывает различным группам индивидов различный, каждый раз исключительный круг деятельности. Оно тем самым стягивает их, устанавливает всестороннюю зависимость между ними, но через обособление. У индивидов, замкнутых особым кругом деятельности, появляется и особый круг интересов, отличный от интересов других индивидов. Эта продуцирующая частные интересы и противопоставляющая индивидов друг другу функция общественного разделения труда получает свое закрепление и конкретизацию в частной собственности. «Впрочем,— как пишут К. Маркс и Ф. Энгельс,— разделение труда и частная собственность, это — тождественные выражения...» ' В одном случае речь идет о собственности на деятельность, в другом — на продукты этой деятельности. Частная собственность и утвердившиеся на ее основе классовые антагонизмы есть не что иное, как конкретная социальная форма общественного разделения труда, в рамках которой противоречие между частным интересом и интересом других распространяется на сферы социальной жизнедеятельности. Индивид теперь выступает частноориентированным, эгоистическим существом не

' Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистичаского и идеалистического воззрений, с. 42.

только как производственная единица, а целиком, во Bcei"i конкретности своего существования. Частнособственнические отношения, которые, с одной стороны, являются результатом определенного качественного уровня производительных сил, а с другой стороны, образуют основу всех других общественных отношений, перестраивают на свой лад всего человека, задают соответствующее направление его мыслям и чувствам.

Классово-антагонистическое общество утверждает такие формы жизнедеятельности, практическое овладение которыми предполагает эгоистическую жизненную установку, поклонение частной собственности как высшей «ценности». В исторических условиях, когда собственность в различных ее формах является средоточием общественной силы и реальных возможностей самоутверждения, успех и привилегированное положение индивидов прямо связаны с силой собственнического инстинкта. Словом, индивид приобретает социально-историческую конкретность как эгоистическая личность.

Поскольку понятие эгоизма многозначно и исторически в него вкладывался различный смысл, уместно сделать по крайней мере четыре уточняющих замечания.

Во-первых, эгоизм нельзя отождествлять с преимущественным стремлением индивида к выгоде, к реализации своих интересов. Так понимаемый эгоизм следует вслед за многими просветителями прошлого признать естественным и законным состоянием индивида. Он тем более не сводится к идее суверенности индивида, к его желанию утвердить свою самость, наложить на окружающий мир печать своей неповторимости. По своей сути эгоизм — это стремление утвердить себя за счет другого, добиться удовлетворения своих интересов за счет ограничения, ограбления интересов других. Его правильнее было бы определить как форму присвоения одними индивидами способностей, сил, труда и т. д. других индивидов. Иными словами, это такое отношение между индивидами, при котором один паразитирует на другом.

Во-вторых, эгоизм — не локальное, предметно-ограниченное свойство, а некое социально-нравственное состояние человека, выражающее сам качественный тип, конкретный способ его общения с другими людьми, его поведение вообще. В этом смысле эгоизм имеет родовое значение по отношению к таким мотивам, как жадность, властолюбие, жестокость, коварство и т. д.

В-третьих, эгоизм является не природным, а общест-

пенным свойством индивида, пли, говоря точнее, свойством общества основанного на частной собственности. (Мы здесь не затрагиваем вопрос о поведенческой определенности природных склонностей человека. Реализуется ли эгоизм личности в классово-антагонистическом обществе вопреки природным заданностям индивида, или является их продолжением, или же, что всего вероятней, вообще не имеет отношения к биологической определенности человека — это уже другая проблема.) Вопрос об эгоизме приобретает содержательно точный и строго верифицируемый смьюл только тогда, когда его рассматривают как исторический факт. Суть дела заключается как раз в том, говорит К. Маркс, «что частный интерес уже сам есть общественно определенный интерес и может быть достигнут лишь при условиях, создаваемых обществом, и при помощи предоставляемых обществом средств; т. е. что он связан с воспроизводством этих условий и средств. Это — интерес частных лиц; но его содержание, как и форма и средства осуществления даны общественными условиями, независимыми от индивидов» '. Если говорить более конкретно, то эгоизм является формой поведения, направленной на воспроизводство частнособственнических общественных отношений, и его содержательная суть состоит в стремлении к богатству. Предметная основа эгоизма — богатство, и в своем частом виде он выступает как страсть к деньгам. Хорошо знавший людей и историю Ф. Энгельс писал: «Низкая алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью» 2.

В-четвертых, исторически эгоизм принимал различные формы, выступая не только как одиночный, но и как корпоративно-групповой (семейный, классовый, национальный и т. д.) эгоизм.

Очевидно, что эгоизм — неизбежная форма самоутверждения индивидов в частнособственнических обществах. Поэтому нет смысла морализировать по поводу эгоизма, а важно изучение причин, его порождающих, и путей преодоления, то есть речь должна идти о революционизировании общества. Суть дела, таким образом, сводится к такому преобразованию общественных отношений, когда

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 99.

2 Там же, т. 21, с. 176.

индивидам для того, чтобы утвердить себя, не нужно предварительно становиться эгоистами. Предпосылки этого создаются тогда, когда сам эгоизм достигает своей экстремальной формы, а именно при капитализме.

Подобно тому как частичный индивид неизбежно развертывается в эгоистического индивида, эгоистический индивид исторически реализует себя в качестве несчастного индивида. Понятие «несчастный» в данном случае выражает не субъективное самоощущение и моральное состояние индивида, а его объективное положение отчужденности от собственной сущности, когда сущность человека — система общественных отношений — оказывается чуждой, враждебной ему силой.

Эгоистические мотивы поведения выступили первоначально на историческую арену в эвдемонистическом облачении. Возникающая классовая цивилизация самообольщалась тем, что она якобы реализует стремление индивидов к счастью (напомним, что вся античная культура признавала личное счастье в качестве само собой разумеющейся, аксиоматической целевой установки человеческой деятельности, это убеждение оставалось одним из ведущих мотивов европейской философии и культуры также в эпоху средневековья и в новое время). Однако вся ее действительная история была историей разрушения этой благодушной иллюзии. Именно частнособственническая нацеленность поведения, когда, казалось бы, все делается для своего блага, своей пользы и выгоды, приводит к противоположным результатам: положение человека становится менее прочным и достойным, чем тогда, когда он фактически был растворен в общности (племени, роде, патриархальной семье и т. д.). Это происходит в силу того «магического процесса», именуемого отчуждением, при котором индивиды теряют контроль над экономическими и социально-политическими условиями жизни, становятся рабами продуктов своей же собственной деятельности.

Поскольку субъектами хозяйственной жизни являются частные собственники, каждый из которых всеми силами тянет в свою сторону, общий ее ход и исход складываются стихийно, их крайне трудно, если вообще возможно, предвидеть, рассчитать. Как правило, в своих отдаленных результатах хозяйственно-экономический процесс полностью опрокидывает первоначальные замыслы тех, из действий которых он складывается. В сведении индивидуально-частных стремлений к общесоциальному результату во всех антагонистических формациях большую роль иг-

рала стихия рынка, однако нигде она не была столь довлеющей, как при капитализме, где одним из неотъемлемых хозяйственных механизмов становятся всеобщие катастрофы — экономические кризисы. Всегда огромное значение в регулировании общественных связей имело также насилие, но никогда его размеры и интенсивность не достигали столь чудовищной силы, как при капитализме, принесшем людям ужас мировых войн. Бытие индивида, попадающего во власть этих безжалостных внешних, не поддающихся его контролю сил, становится трагическим.

Однако не только стихия социально-экономического развития является преградой на пути свободного развития частных индивидов. Имущественные, брачные, моральные и иные их отношения также приобретают отчужденную, навязанную сверху форму существования, предписанную государством, традицией, церковью и другими социальными институтами. Вся многообразная совокупность общественных отношений индивидов результируется в виде самостоятельных сил, задающих цели и нормы их жизни. Люди предстают в этих отношениях как усредненные величины, что неизбежно сопутствует эгоцентрической сущности индивидов, их равнодушию и враждебности друг другу. Тогда, когда каждый думает о себе, должен появиться «бог», который думает обо всех. И он появляется, и не только как анонимный правитель Вселенной, но и в форме многочисленных, весьма осязаемых земных божков — императоров, мудрецов, вождей, адвокатов, полицейских и т. д. Словом, эгоистические индивиды классового общества теряют свою самостоятельность, их деятельность в силу некой социальной «мистики» оборачивается против них самих: «...над индивидами теперь господствуют абстракции, тогда как раньше они зависели друг от друга» '.

Таким образом, нравы, общественные формы связей между индивидами, которые закодированы в социально-экономической структуре классово-антагонистического общества, характеризуются глубоким аморализмом, античеловечностью. В самом фундаменте классово-антагонистического строя заложено зло — эксплуатация человека человеком. Это, однако, не означает, что эпоха классовой цивилизации является своего рода грехопадением человечества, нравственным провалом. Все намного сложней.

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 108. 176

4. Мораль как относительно самостоятельная форма общественного сознания: исторические причины и особенности

Частнособственническая нацеленность составляет превалирующую тенденцию нравов, поведения реальных индивидов в антагонистическом обществе, но не исчерпывает полностью их содержания. Существует и бескорыстно-нравственное начало, которое неотъемлемо от процесса производства человека, хотя и смещается на периферию общественных отношений, в обособившуюся и довольно узкую область личного бытия индивидов. Критикуя Л. Фейербаха, который собственно человеческую нравственную связь между людьми отождествлял с религией, Ф. Энгельс писал: «В обществе, в котором мы вынуждены жить теперь и которое основано на противоположности классов и на классовом господстве, возможность проявления чисто человеческих чувств в отношениях к другим людям и без того достаточно жалка; у нас нет ни малейшего основания делать ее еще более жалкой, возводя эти чувства в сан религии» '. Об ограниченности проявления чисто человеческих чувств в классово-антагонистическом обществе речь шла выше. Здесь же хочется оттенить ту мысль, что возможность такого проявления все-таки имеется.

Кроме того, те превалирующие формы индивидуальной деятельности, которые задаются классово-антагонистическим обществом и действуют на личность деградирующе, вместе с тем содержат в себе и нравственно-прогрессивный заряд.

Во-первых, они разрывают кровнородственную ограниченность человеческого кругозора и открывают простор для собственно исторического развития, когда естественная связь заменяется общественной связью, а сама масса индивидов, в рамках которой происходит обособление человека как личности, оказывается практически бесконечной и в тенденции совпадает со всем человечеством.

Во-вторых, они представляют собой необходимое звено на пути к свободной индивидуальности коммунистического общества: связанная с разделением труда односторонность развития была формой индивидуализации личности, вносила в человеческую массу то совершенно необходимое разнообразие, из которого только и может

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 294.

складываться богатство общественных отношений; частнособственническая ориентация явилась конкретно-исторической формой процесса возвышения личности до уровня самостоятельного и самоценного субъекта общественной жизни, обусловленная социально-экономическим отчуждением трагичность бытия индивидов была проявлением хотя и вещной, но тем не менее универсальной связи между ними.

Отношение к частнособственнической эпохе и порождаемым ею нравам как преходящим выражалось прежде всего в критическом отношении к ним. Угнетенные слои всегда сохраняли ту или иную долю социально-политической и нравственной оппозиционности, часто поднимались до радикального отрицания классового строя вообще. Революционно-критическое неприятие эксплуатации, ее конкретных проявлений было в то же время формой творчества иных, солидарно-бескорыстных мотивов поведения, противостояло разделяющей функции частнособственнических нравов.

Результатом принципиально изменившейся нравственной ситуации в классовом обществе, выражением возникших в связи с этим новых моральных перспектив явилось обособление морали от действительности в качестве самостоятельной формы общественного сознания '. Мораль переместилась в идеальную (желаемую, мыслимую, требуемую) форму существования, обособившись от фактических нравов, она стала «выражением общественных отношений, контроль над которыми люди потеряли» 2.

Наиболее плодотворно в нашей литературе особенности морали как формы общественного сознания исследованы О. Г. Дробницким3. Он раскрыл общую структуру морального сознания как системы форм, нарастающих ло степени своей обобщенности и независимости от конкретных ситуаций поведения: норма —> система норм —> моральные качества —> моральный идеал —> моральные принципы — понятия, задающие нормативный смысл со-

' Методологической основой осмысления процесса обособления морали как самостоятельной, имеющей свои исторические границы формы общественного сознания является, на наш взгляд, концепция духовного производства, развитая в книге «Духовное производство. Социально-философский аспект проблемы духовной деятельности» (М., 1981).

2 Лозурайтис А. Место морали в историческом процессе.— В кн.: Нравственный процесс и личность. Вильнюс, 1976, с. 11.

3 С.ч.: Дробницкий О. Г. Понятие морали. М., 1974; Он же. Проблемы нравственности. М., 1977.

циальпой действительности (справедливость, общественный идеал, отчасти смысл жизни) —> понятия, задающие особый уровень развития личности (долг, ответственность, честь, достоинство). Все эти формы морального сознания являются разновидностями требований к поведению. Специфика морального требования состоит в том, что оно носит всеобщий, всечеловеческий характер, не содержит в себе различия между субъектом и объектом, представляет собой высший уровень общественной обусловленности, поднимающейся не только над аффективными склонностями, но и над «второй природой» человека, сопряжено с духовными санкциями, несет как бы свои санкции в себе, имеет безусловно долженствовательный характер. Моральное сознание — особый способ социальной регуляции, который отличен от права, административных установлений, организационно-технических правил, а также от обычаев, нравов и порождает специфически человеческий феномен свободы воли. Оно представляет собой «противоречиво-напряженное соотношение понятий сущего и должного...» 1.

Предлагаемое О. Г. Дробницким понимание структуры морального сознания не является в нашей литературе единственным. Представляет, например, интерес историческая версия проблемы, развиваемая А. И. Титаренко на основе сравнительного анализа феодального и буржуазного нравственных сознаний в их существенном различии. Они осмысливаются как качественно своеобразные, хотя и расположенные в одном историческом ряду, структуры. А. И. Титаренко рассматривает мораль в контексте нравов и анализирует реальное (а не идеологизированное) нравственное сознание эпохи 2.

По Дробницкому же, мораль совпадает с моральным сознанием и выражает глубинные, согласующиеся с общесоциальными законами детерминанты поведения, которые не обнаруживаются па поверхности межчеловеческих отношений. Она, далее, явилась «одним из первоначальных способов осмысления историчности — и беспредельности

' Дробницкий О. Г. Понятие морали, с. 269.

2 См.: Титаренко А. II. Структуры нравственного сознания. М., 1974. Не останавливаясь подробно на данном толковании проблемы, ибо это вывело бы нас за рамки темы книги, заметим лишь следующее: две разные, но равно интересные интерпретации моральных структур, предлагаемые О. Г. Дробницким и А. И. Титаренко, выросли из действительных различий между моралью и нравственностью и являются дополнительным аргументом в пользу разведения этих терминов.

движения—человеческого и общественного бытия»'. Наконец, ее долженствовательная логика выражает способность человека самому созидать свою жизнедеятельность, переступать свои собственные пределы. Словом, своеобразие морали (абсолютный, всеобщий, непререкаемый характер ее ценностей, противостоящих реальным нравам) О. Г. Дробницкий осмысливает как выражение ее общечеловеческой и всеисторической проницаемости, как важную ступень в процессе гуманизации общественного развития. Он пишет: «Возникновение «вселенского» видения условий человеческой жизни с точки зрения принципиального единства нравственных законов человечества можно оценить как всемирно-исторический поворот в общественном сознании» 2.

Этическая концепция Дробницкого характеризуется цельностью и детальной разработанностью. Но по крайней мере в одном пункте она нуждается в дополнении. В ней нет ответа на вопрос, почему обособившееся моральное сознание не только отрывается от мира человеческих поступков, но и противостоит ему в качестве высшей и неизменной инстанции. Расширение пространственного и временного горизонта человеческих отношений, их дифференциация, усложнение общественной жизни, отрицательная реакция на нравы классового общества (именно таковы, по мнению О. Г. Дробницкого, исторические причины возникновения морали) может обосновать появление общих моральных требований, известный отлет морали от действительности, но не объясняет, почему переворачивается логика социально-нравственного мышления (от должного к сущему) и почему моральные абстракции закостеневают в форме, которая вообще исключает возможность их практического осуществления. Нам кажется, что ряд выявленных О. Г. Дробницким признаков (обособление от действительности в виде идеальных требований, принципиальная враждебность нравам и др.) специфичны не для морали вообще, а для морали в той ее исторической форме, которую она приобрела в классовом обществе. Поэтому, чтобы глубже, исторически точнее осмыслить обособление морали как самостоятельной формы общественного сознания, необходимо более жестко вписать этот процесс в контекст классово разделенного общества.

' Дробницкий О. Г. Понятно морали, с. 322.

2 Там же, с. 303.

Общество не может существовать без общепринятого морального языка, без осознания своего человеческого единства. В условиях классовой вражды и эгоистического разрушения нравов на такую связующую роль претендует мораль господствующего класса, которая становится господствующей моралью. Мораль господствующего класса в процессе того, как она становится господствующей моралью, претерпевает ряд «чудодейственных» превращений, в ходе которых тщательно камуфлируется ее классовая идейная сущность и мистифицируется роль морали в жизни человека и общества.

Во-первых, нормам, выражающим условия классового господства, придается всеобщая, абсолютная форма, как если бы они выражали, интересы всего общества. Типичный случай такой трансформации — нормы «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй», которые объявляются вечными, общечеловеческими, а на самом деле имеют сугубо историческую классовую природу. Норма «не убий» в своем историческом содержании была направлена против талиона, обычая кровной мести, и освящала передачу прав и обязанностей по охране жизни из рук общины индивидов в руки государства. Проповедники этой нормы (прежде всего церковники) редко распространяли ее действие на государственно организованные убийства (войны, подавление угнетенных и т. д.). «Не укради» выражает потребность охранения частной собственности на движимое имущество и, следовательно, имеет разумный смысл только при условии наличия такой собственности. «Не прелюбодействуй» вырастает на основе частнособственнической моногамии как ее этическая санкция. Во-вторых, моральные ценности изображаются как некое царство самостоятельных сущностей. К примеру, нормы «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» были объявлены заповедями бога, якобы переданными им через Моисея. В-третьих, принявшие всеобщий вид и оторванные от действительности нормы провозглашаются единственно истинной программой деятельности, которая может придать поведению моральный смысл.

Идеологически инспирированная совокупность моральных норм и оценочных представлений образует особый — «идеальный», «изначально-истинный», «программный» — слой, возвышающийся над фактическими нравами. Моральное сознание не просто приобретает самостоятельность, оно начинает воображать, будто «может действительно представлять что-нибудь, не представляя чего-нибудь

действительного» ', оно, говоря словами Маркса и Энгельса, эмансипируется от мира. Нравственная жизнь общества оказывается рассеченной на два уровня, которым придается полярный ценностный смысл: внизу располагается реальное бытие межчеловеческих отношений — средоточие порока, над ним возвышается царство света — абстрактные нормы добра и человечности. Удвоение нравственной жизни принимает форму антитезы должного и сущего, отчужденное от живых индивидов моральное сознание претендует наих «исправление», на то, чтобы придать достойный смысл их жизни.

Подчинение эмпирической жизни абстрактному долженствованию является специфической формой, в которой мораль выражает и санкционирует господство одного класса над другим. Именно через «хитрость» всеобщих определений морали господствующий класс пытается придать всеобщую значимость своей воле, навязать ее всему обществу. За основной установкой отчужденного морального сознания — стремлением подвести жизнь под принципы, конкретного человека принести в жертву абстрактному человеку — скрыты взаимное отчуждение реальных индивидов, отношения господства и подчинения. Существование морального сознания, оторванного от практических нравственных отношений, есть, конечно, бессмыслица, но это такая бессмыслица, которая выражает весьма зловещий, реакционный смысл.

В этой связи уместно заметить, что в истории этики оппозиционность, социально-критическая настроенность по преимуществу выражалась в субъективировании морали, отрицании ее надличностных форм. К примеру, арианская и пелагианская ереси были неприемлемы для официальной церковной идеологии средневековья как раз в той мере, в какой они утверждали нравственную суверенность личности, полноту ее возможностей к самосовершенствованию. Можно также сослаться на этику разумного эгоизма, которая была столь характерна для нового времени и выражала революционность нарождающейся буржуазии.

Раскрыть конкретный механизм отрыва морального сознания от реальных нравов и превращения его в особое царство абстрактного долженствования представляется весьма затруднительным из-за отсутствия специальных исследований. Однако есть основание допустить, что ре-

' Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений, с. 40—41.

шающую роль в этом процессе сыграла профессиональная деятельность идеологов, взявших на себя роль учителей жизни. Так, понятие морали сформировалось в рамках этической традиции. (Термин «мораль» является латинской калькой с греческого слова «этика», которое было придумано Аристотелем для обозначения науки, изучающей совершенство человеческого характера, добродетельность личности.) То же самое предположительно относится ко многим важным понятиям морального сознания. таким, скажем, как долг, добродетель, добро, справедливость, стыд, которые приобретают специфику в этических теориях, в то время как в живом разговорном языке они употребляются или в весьма неопределенном содержании (например, совесть) или же в слитности с иными значениями (например, добро).

Не только предельные абстракции, составляющие форму морального сознания, но и его содержательные требования связаны с систематизирующей деятельностью философов, мыслителей-моралистов. К примеру, вычленение среди личностных добродетелей мудрости, мужества, умеренности и справедливости в качестве основных, кардинальных было окончательно произведено в античной этике (в частности, у Платона). Затем это представление вошло в моральное сознание рабовладельческого общества, а в значительной степени и последующих эпох. Точно так же содержащиеся в зарождающейся буржуазной морали представления о равенстве и достоинстве людей, самоценности человеческого индивида прежде чем и для того, чтобы стать господствующими в обществе, были интерпретированы и переформулированы этикой в качестве абсолютных законов, вечных принципов, естественных основ морали и т. п. Многие требования классовой морали получили окончательную формулировку и санкцию в письменных памятниках религиозной идеологии (десять заповедей Моисея, нагорная проповедь Христа и т. д.). Ряд наиболее общих и типичных нравственных требований традиция связывает с именами выдающихся мудрецов, в частности «золотое правило» нравственности ' возводится к Хилелу, Фалесу, Конфуцию. Словом, есть достаточно исторических фактов, которые позволяют сформулировать гипотезу, что

' Золотое правило— одно из древних нормативных требований, выражающее общечеловеческое содержание нравственности, Его наиболее распространенная формулировка: «(не) поступай но отпошетшю к другим так, как ты (не) хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе».

мораль как совокупность требований сложилась и развивалась в качестве этической теории или, по крайней мере, в теснейшем переплетении с ней, то есть как продукт профессиональной деятельности идеологов.

К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» называют мораль видом идеологии, рассматривают ее в одном ряду с теорией, теологией, философией'. Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге», анализируя мораль как реальное явление классового общества, употребляет термин «теория морали», характеризует ее как одну из «отраслей человеческого познания» 2. И такие характеристики не случайны. Обособление морали от мира в форме совокупности абсолютных, всеобщих требований, общая структура, где должное находится в непримиримой конфронтации с сущим, а также переворачивание нравственных процессов с ног на голову (подчинение конкретного человека абстрактным принципам) — все это осуществляется в ходе специализированной, целезаданной деятельности духовных представителей господствующего эксплуататорского класса. То, что по объективному смыслу является искажением реальных нравственных процессов в интересах эксплуататорского класса, непосредственно выступает как естественный результат специфических условий деятельности определенной группы лиц —профессиональных идеологов. Благодаря этому процесс камуфлирования идейной сущности морали эксплуататорского класса и ее трансформации во всеобщую мораль осуществляется не как сознательная ложь, а как самообман, заблуждение. Как для купца высшей реальностью являются деньги, так для идеологов первичное значение приобретают понятия.

Какова же действительная функция той формы и структуры, которые приобрела мораль в процессе ее подчинения интересам эксплуататорских классов? Или, говоря иначе, что выигрывают эксплуататорские классы от мистификации моральных норм и противопоставления их нравственной реальности? Краткий ответ можно сформулировать так: создается особый механизм социального морализирования, благодаря которому общественные противоречия сводятся к их абстрактной моральной основе, классовый протест подменяется нравственным возмущением, а само моральное развитие рассматривается как психологическая проблема, отождествляется с индивиду-

1 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений, с. 41.

2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 95, 96.

альным самосовершенствованием. Не претендуя на всестороннее раскрытие этого механизма, отметим некоторые его несомненные признаки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: