Сделай Сам Свою Работу на 5

Битва с духами холода Каром и Карафом





Предисловие

Нарты? Что это за слово? На просторах государства Российского оно не слишком распространено. Одним известно и «слово и его значение, другие, может, и слышали его, но над значением не задумывались, а для третьих оно, пожалуй, звучит как нечто загадочное и экзотическое. Обращаясь ко второй и третьей группам соотечественников, поясним: Нарты — легендарное племя былых времен, сотворенное фантазией народа по образу и подобию этого народа. Предлагаемая читателям книга — литературный пересказ, а местами — вольный перевод осетинских сказаний о Нартах.

Народный эпос осетин о богатырях Нартах достаточно давно известен русскому читателю: существует немало переводов сказаний (самый известный принадлежит Ю. Либединскому). Казалось бы, излишне заново представлять персонажей эпоса и рассказывать об их приключениях. Однако некоторые плоды художественной фантазии человечества обладают особой дразнящей, притягательной силой, к ним хочется возвращаться вновь и вновь, чтобы попытаться до конца понять и раскрыть по-своему. Так у разных писателей появляются свои Дон Жуаны, у режиссеров кино — свои Анны Каренины и Григории Мелеховы; известные художники слова не считают излишним рассказывать об Иванушке-дурачке, о Финисте — Ясном соколе, увлеченно расцвечивать в своем изложении древнегреческие мифы и тому подобное.



Этим странным магнетизмом обладают и повествования о Нартах. При кажущейся их простоте, порой примитивности, после чтения всегда остается ощущение чего-то недопонятого, тайны, которая ускользает от осмысления. Веяние глубокой древности, — а ведь речь идет об очень давних временах! — донесенное до наших дней народной традицией, не может не будоражить воображение. И хотя нам не всегда понятны побуждения и поступки действующих лиц, нередко претит их жестокость и отвращает обыденность всевозможного насилия (явления, впрочем, вполне заурядного в те варварские — но не лицемерные, в отличие от наших, цивилизованных, — времена), приключения героев увлекают, а весь патриархально-родовой уклад их жизни поистине впечатляет. И бесполезно искать в героях признаки христианских добродетелей: в мире Нартов, где людям часто приходится голодать, холодать, воевать с кровожадными великанами и прочими супостатами рода человеческого, где выживает лишь очень отважный и сильный, почти нет места милосердию. Здесь своя мораль, свой кодекс чести.



У Нартов — скотоводов, охотников, земледельцев и воинов — в почете сила и бесстрашие, но только в сочетании с острым, изобретательным умом. Тупая сила как таковая вызывает презрение и заведомо обречена на поражение. А если Нарты отправляются в поход на войну или в набег на чужие края для угона скота, они честно извещают о том противников, чтобы не выглядеть разбойниками, вступают в открытый бой и, победив»законно» овладевают добычей как военным трофеем.

В их кодекс чести входит и безграничное гостеприимство. Гость — понятие святое. Когда человек боится, что его просьба не будет исполнена, он заклинает того, к кому обращается с просьбой, высоким именем гостя и уверен, что в этом случае не встретит отказа: стоит только произнести вместо «пожалуйста» или «умоляю тебя» сакраментальную формулу: «Я — гость твой!»

Нарты доходят до крайностей в проявлениях и дружбы и вражды. Ради своих друзей, особенно тех, с которыми их связывает обряд побратимства, они готовы на любые подвиги и жертвы, зато кровную месть вершат, не останавливаясь ни перед чем. Нарты склонны к обильным и долгим трапезам. Они неделями сидят на пирах, вознося молитвы божественным силам, Богу и йогам. И они считают несмываемым позором хоронить человека без соблюдения всех обычаев, не проводить его в Страну мертвых достойно — без сооружения ему склепа, без жертвоприношений, без поминок.



Во что верят Нарты? Они обожествляют в природе все и считают, что в каждой области жизни людей есть свой «ответственный» за нее дух. Окружающий мир кишит сверхъестественными существами — часто невидимыми. Эти духи действуют либо независимо, либо подчиняясь главным богам на правах их родичей и домочадцев. Главные же боги обычно ведут себя почти так же, как и сами Нарты. И обожествленные небесные светила — Солнце, Месяц, и дух тучи со своим сыном, и Повелитель вод, и другие олицетворенные божества живут каждое своим домом по обычаям Нартов — тот на небе, тот под водой, тот на земле, тот под землей. А над Панорамой событий возвышается зыбкий силуэт верховного Бога, знаменуя собой конечную победу монотеизма над древними авторитетами язычества. Образ Хуцау, верховного Бога, — то ли мусульманского, то ли христианского, — неопределенен, почти абстрактен, в отличие от персонажей традиционной мифологии осетин. Особым почетом пользуется второе по значимости после Хуцау божество — Покровитель мужчин и путников Уастырджи, и вслед за ним — Повелитель грозы Уацилла. Оба они носят имена христианских святых — Святого Георгия и Святого Ильи. Но вот что любопытно во взаимоотношениях Нартов с представителями сверхъестественной власти: почитая богов, молясь им, прося о покровительстве, люди при этом никогда не заискивают перед божествами, общаются с ними на равных. А при случае могут и характер показать. И божества с ними считаются — до поры до времени. Неприглядные действия богов не оправдываются. И с такой же суровой объективностью оценивает народ — носитель эпоса — своих излюбленных героев: если они ведут себя недостойно, нарушают кодекс чести, их поступки подлежат безоговорочному осуждению. Так сказать, невзирая на лица. Эта непомерная независимость и непомерная гордыня предопределяют в конечном счете гибель героического племени.

Осетинский эпос о Нартах представляет не только художественный интерес как памятник словесного народного творчества — уже около двух столетий он дает уникальный материал для истории, этнографии, языкознания. Выдающийся лингвист и мыслитель Василий Иванович Абаев, более 80 лет своей вековой жизни посвятивший изучению осетинского языка и фольклора, писал: «Каждое слово-понятие, если удается раскрыть его историческое содержание, представляет ценнейший документ, по древности своей конкурирующий с древнейшими памятниками материальной культуры»[1].

Но если язык — столь важный источник познания истории, то как характеризовать эпос? Он ведь не просто состоит из слов-понятий, но и дает более конкретные исторические показания! Существовал ли такой народ (или племя) — Нарты? О нем нет упоминаний в древних хрониках и сочинениях. Между тем и это название и связанная с ним традиция веками сохранялись в разной языковой среде и в разных вариантах у многих народов Кавказа. Все эти народы рассказывали собственные былины о собственных богатырях-Нартах. «Но, — пишет крупнейший французский исследователь нартовского эпоса, специалист по мифологии, лингвист, кавказовед Жорж Дюмезиль, — есть много оснований полагать, что, как и само название «Нарты», которое так или иначе происходит от индо-иранского названия героического мужа nar, представление о Нартах и главнейшие персонажи, воплощающие это представление, родились в Осетии, а потом уже были восприняты соседними народами, зачастую переосмыслены или даже получили новую жизнь и обогатились новыми чертами»[2].

Прошло около двух веков с тех пор, как в поле зрения образованной Европы попал осетинский «нартовский» эпос: о том, что таковой есть, впервые упомянул известный немецкий востоковед Юлиус Клапрот в своей книге «Путешествие на Кавказ и в Грузию», вышедшей в свет в 1812 году в Берлине. Сообщение Клапрота, видимо, не пробудило тогда любознательности ученых, и примерно еще полстолетия Нартами вне Кавказа почти никто не интересовался.

Грустный парадокс: Пушкин, которого столь волновали далекие «Песни Оссиана», так и не узнал во время своих странствий по Кавказу, что где-то рядом на неведомом ему языке звучали саги не меньшей поэтической мощи.

Однако с тех пор Нартам и их богам пришлось не так уж долго прозябать в безвестности: с конца 60-х годов XIX столетия интерес к языку, обычаям, эпосу и мифологии осетин нарастал в России и Европе, как снежный ком, который катится с горы (тут надо бы сказать — с гор!), обретая по пути все новые пласты. На Кавказ потянулись экспедиции этнографов, появились первые публикации нартовских сказаний на русском языке — несколько текстов, записанных образованными осетинами-энтузиастами В. Цораевым, братьями Дз. и Г. Шанаевыми. Выяснилось, что живущий в сердце гор небольшой народ относится, в отличие от всех своих соседей, к индоевропейцам, к их индо-иранской ветви, и по языку может считаться полноправным наследником сгинувших во тьме веков легендарных скифов, сарматов и алан. То, что кавказцы осетины — далекие потомки этих народов, о которых остались некоторые сведения лишь благодаря историкам древности Геродоту, Страбону, Квинту Курцию, Аммиану Марцеллину и другим, было доказано блистательным русским ученым Всеволодом Федоровичем Миллером.

Он ездил на Кавказ для изучения языка и фольклора осетин, проводил тщательные полевые исследования быта и традиций этого народа и, сопоставив их со свидетельствами античных авторов о скифах, сарматах (савроматах) и аланах (роксоланах), выявил поразительно точные соответствия этих данных. Неоценимый материал для сравнения дали сказания о Нартах: в текстах, записанных Вс. Миллером, зафиксированы, в частности, такие черты жизненного уклада и верований, которые давно уже исчезли из реальной жизни народа, но хранились в его памяти.

Какие же черты глубокой древности, отмеченные античными авторами, проглядывают в осетинском народном эпосе сквозь тысячелетия? Миллер указал на несколько особенно явных. Приведем две наиболее существенные из них.

В первую очередь, это географические рамки сказаний. Они широки: события разных сюжетов разворачиваются от Черного моря до Каспия, в низовьях Волги и Дона. Столь же впечатляющие масштабы набегов отмечал у предков осетин — алан Аммиан Марцеллин.

Миллера поразило и сходство погребальных обрядов у осетин с соответствующими ритуалами скифов, которые описал Геродот. Осетинские похоронные обычаи ярко отражены в сказаниях о Нартах. Ж. Дюмезиль, со своей стороны, дополняя перечень черт, указанных Миллером, обращает внимание на то, что скифы у могилы своего царя расставляли набитые мякиной шкуры коней, которые якобы станут служить умершему на том свете. Следы этого обычая просматриваются в сказании о возвращении Нарта Сослана из Страны мертвых на чучеле коня, набитом соломой.

Еще одна характерная деталь в жизни Нартов — волшебная чаша Уацамонга (или Нартамонга), играющая роль непогрешимого арбитра при выявлении достойнейшего героя: когда перед ней воин говорит правду о своих подвигах, напиток, наполняющий чашу, вскипает[3]. Между тем, по Геродоту, чаша была одним из четырех золотых священных предметов, якобы упавших с неба в дар скифам; далее Отец истории пишет: «Раз в год каждый правитель в своем округе приготовляет сосуд для смешения вина. Из этого сосуда пьют только те, кто убил врага» (IV, 66)[4].

Наконец, знаменитые скифские обряды братания удивительно похожи на те, что еще в XIX веке наблюдались у осетин. Тема взаимной преданности побратимов, разумеется, не могла не отразиться и в эпосе.

Начиная с 40-х годов XX века в изучении осетинских Нартов наметился новый и неожиданный ракурс. Западные ученые обнаружили несомненные параллели в мотивах, образах, деталях сюжетов между нартиадой и эпическим наследием народов Северной Европы. На сходство, в частности, осетинского персонажа Нарта Сырдона со скандинавским богом Локи, богом-озорником из Эдды — свода исландских саг, и Брикреном из ирландского цикла об уладах первым указал Ж. Дюмезиль в своей книге «Локи».

Тему подхватил в 60-е годы французский исследователь Ж. Грисвар, интерес которого к тому же подогревался данными археологов, открывавших на территории Европы одно аланское захоронение за другим. После того как этот ученый выявил поразительные совпадения между осетинскими сказаниями о Нартах и кельтским эпосом об уладах, он обратился к еще одному кельтскому эпическому памятнику, а именно — к циклу легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Здесь Грисвар также обнаружил сходство с эпосом о Нартах, особенно в сюжете о смерти Артура и, соответственно, смерти Батрадза, обратив внимание в том и другом случае на неразрывную связь судьбы героя с его мечом. Определить исторические причины такого рода совпадений — дело будущего науки о фольклоре.

В своих исследованиях нартовской традиции В. И. Абаев напоминал, что формирование героического эпоса проходит обычно несколько этапов: сначала появляются отдельные сказания, позже они постепенно образуют эпические циклы, в центре которых находятся излюбленные герои, и, наконец, эти циклы составляют единое повествование — рождается эпопея. Нарты, писал он, это эпос, достигший второго этапа развития, но не успевший вступить в третий.

Составитель данной книги принял решение не соблюдать деление нартовских сказаний на циклы. Свободный авторский пересказ, наряду с прямым переводом, позволяет в известной степени восполнить недостающие звенья одних вариантов за счет других.

Рассказ начинается, как говорят, «от печки» — от «начала Нартов». Естественно было в первую очередь обратиться к сказаниям, несущим на себе печать наибольшей древности, и вслед за «началом Нартов» закономерно должно было следовать «продолжение». Однако это «продолжение» академическая наука обычно опасливо обходит стороной: дело в том, что самый архаический пласт Нартиады, а именно тексты, некогда записанные от сказителя Андиева, в своем исконном виде, к сожалению, не сохранились, осталось лишь их стихотворное переложение, сделанное группой талантливых осетинских поэтов и опубликованное в 1942 году (а в 1957 году вышедшее на русском языке в переводе поэта Рюрика Ивнева).

Оперируя этим поэтическим изложением, которое, по осетинской поговорке, можно назвать лишь «супом из воды от той воды, в которой варился заяц», мы оправдываем свой выбор ощущением его безусловной органичности. Поэты, взявшие на себя труд стихотворной обработки изначально прозаических вариантов сказаний, настолько сами еще были «плотью от плоти» традиций своего народа, что не могли не чувствовать себя законными преемниками сказителей. Ощущение подлинности создается и тем, что в поэтическом тексте сохранены архаические детали, слова и выражения, исконная, но уже забытая топонимика, — все, что могло быть воспринято только от непосредственного носителя эпической традиции.

Несколько текстов из тех, что вошли в настоящую книгу, были частично или полностью переведены из сборника сказаний о Нартах, составленного К. Ц. Гутиевым (Т. I, Орджоникидзе, 1989).

Что касается ставших каноническими вариантов, то источниками в основном послужили тексты, опубликованные в издании, которое было подготовлено Академией наук одновременно на осетинском и русском языках: Нарты. Осетинский героический эпос. Т. 1–2. М., 1989–1990.

Большая часть самых старых и ценных записей досталась нам в наследство от XIX века. Они, как правило, публиковались на русском языке с расчетом на возможно более точную передачу особенностей синтаксиса и лексики осетинского оригинала. Точное их воспроизведение в популярном изложении эпоса далеко не всегда представлялось уместным. Такой материал приходилось использовать произвольно, но это не значит, что составитель полностью отказался от попыток по возможности донести до читателя интонацию и своеобразие осетинских речевых оборотов. Во всех случаях сомнений в правильности понимания и перевода старинных осетинских саг молчаливым советчиком и наставником автора пересказа был пятитомный «Историко-этимологический словарь осетинского языка» В. И. Абаева (М.-Л., 1958–1989).

Одно из косвенных впечатлений от сказаний о Нартах — и внимательный читатель с нами согласится — это мысль о вековечной неизменности человеческого рода. Ему и в наш век присущи все те же генетические свойства: как и встарь, тоскуют в своей неприкаянности одинокие бездетные старики, ждут родительской ласки и защиты от жестокого мира сироты, люди все еще готовы на многое ради любви и они все так же стремятся постичь главную загадку бытия — смерть. Приходят новые эпохи, на смену сохе является трактор, любимых коней заменяют любимые автомобили, важные сообщения доверяются не ласточкам, а электронной почте, но разделение людей на типы и в наши дни остается таким же, как во времена Нартов.

В эпосе мы встречаем разных героев. Это братья-близнецы — рассудительный Урызмаг и легкомысленный Хамыц, это азартный, вспыльчивый, но отходчивый Сослан и бескомпромиссный, не желающий мириться с коварством людей и богов Батрадз, наконец, враг и друг Нартов хитроумный Сырдон, да и многие другие. Поражает разнообразие женских образов. И снова — целая вереница наших личных знакомых. Тут и нежная, преданная великанша, готовая идти за любимым хоть на край света, но волей-неволей предающая родных братьев, тут и одержимая мыслью о справедливой мести отважная амазонка, дочь Даргавсара, тут и дерзкая в своем авантюризме Дзерасса, и простодушная Эльда, и умница Бедуха, тут, наконец, несравненная Сатана — душа и украшение, «мозговой центр» всего нартовского общества.

В главных своих свойствах белый свет остается таким же, как тысячелетия назад:

И всюду страсти роковые

И от судеб защиты нет...

Составитель и автор пересказа выражает искреннюю признательность за помощь и содействие в подготовке издания Н.И. Пригариной, В.С. Наниеву, Ф.М. Гаглоевой и О.Ф. Казакову, а также замечательному ученому и знатоку Нартов Б.А. Калоеву, с прямого благословения которого был предпринят этот труд.

А. Алмазова

Славные предки

Вместо зачина

«Давным-давно, очень давно жило-было могучее и славное племя — Нарты...» Так, должно быть, начинал свое повествование о героях осетинского народного эпоса сказитель еще лет сто назад. Нет, скорее, иначе — если он пел под фандыр*, двенадцатиструнную арфу. Примерно так:

 

Ой, почтенные вы наши старшие!

Ой, хорошие вы наши младшие!

Да осенит вас фарн!*

Всех благ вам и всяких радостей!

Подпевайте-ка мне, старику.

Давным-давно, на веку пращуров наших,

Когда небо и земля были едины,

На землю слетали духи небесные — зэды,

А люди земные хаживали на небо,

Поживали тогда на земле

В ущельях гор — великаны-уаиги,

В низинах зеленых — великаны-гумиры,

В море глубоком — водяные-донбеттры,

Под землей, на седьмой глубине — бесы-далимоны.

Но была пора, когда между небом и землей

Бушевало черное пламя,

Оно обернулось потом пылающим жаром.

Из жара того возникла в мире великая сила,

От нее пошло потомство — и какие потомки!

К ним не смел подступить самый смелый,

Их не мог осилить самый сильный...

 

Впрочем, сто лет назад уже мало кто умел играть на фандыре. Эпические истории стали излагать проще, будничнее. О Нартах говорили как о соседях, друзьях, знакомых из ближнего ущелья. Представим же себе сказителя сравнительно недавнего времени. Вот сидит он в деревенском доме тихим зимним вечером. Дом, принявший его как гостя, одним боком прилепился к скале рядом со старинной родовой башней, а другим — обращен вовне и торчит на заснеженном склоне, будто странный темный выступ. Серый дым поднимается вверх над крышей, из окон льется свет. В окружении горных громад, вдали от остального мира, дом, как и его близко стоящие собратья, напоминает маленькое безрассудно отважное существо, попавшее в лапы к беспощадному великану.

Посередине помещения — очаг. Огонь освещает лица людей, сидящих вокруг, — а их десятка два: кто примостился на лавке, кто на стуле, а кто, из детей, и на корточках. Над очагом свисает с потолка массивная цепь для котла. И очаг, и цепь — неотъемлемая принадлежность и символ дома. Ими клянутся, за них стоят насмерть, оскорбить их — святотатство. Это известно каждому осетину еще со времен Нартов, с которыми водил дружбу сам божественный покровитель цепи домашнего очага Сафа*, равно как и другие небожители.

Сказитель — пожилой горец в старой, выцветшей черкеске, с белозубой улыбкой и глубоко посаженными голубыми, не по возрасту ясными, глазами. У него нет фандыра, но это никого не смущает, его готовы слушать и так. В деревне он желанный гость, и местные жители будут наперебой приглашать его к себе домой, пока он пожелает оставаться в селении. Сказитель обводит взглядом собравшихся. Ему понятно всеобщее нетерпение: легко ли в самом деле дождаться, пока приезжего кончат угощать за легким столиком на трех ножках — фынгом*, пока он перестанет степенно отщипывать по кусочку от сырного пирога, лежащего перед ним на тарелке, и поднимать рог с аракой за фарн — благоденствие дома! Сказитель ловит взгляд двух горящих лихорадочным нетерпением глаз. Кто это так смотрит? Нет, решает он, пора и честь знать!

— Поди сюда, сынок, — говорит он, потянув к себе мальчика. — Ты о чем-то хотел спросить?

Подросток, с трудом отведя глаза от спасительного угла, заставляет себя повернуться к гостю лицом:

— А до Нартов на свете кто-нибудь жил?

***

— До Нартов, как говорят, Бог-Хуцау — создал гумиров. Они были огромного роста, очень сильные, но глупые. Они не знали топоров и деревья вырывали с корнем. Они не понимали, что от огня можно отодвинуться, и загораживались от него. Однажды они увидели, как собака лежала у огня, потом встала и перешла на другое место, подальше, потому что ей стало жарко. Так гумиры научились защищать себя от огня. Хуцау посмотрел на них — и они ему не понравились. Тогда он сотворил уаигов — других великанов. Они тоже были сильные, выносливые, и у многих было по нескольку голов. Но и уаиги не пришлись Богу по душе. И тогда он сотворил Нартов. Они получились удачными и по росту, и по силе и стали достойными жителями земли.

— Скажи-ка нам еще, Гарсо, откуда у Нартов взялась та чудо-яблоня? — поинтересовался кто-то из взрослых слушателей.

— Ну, об этом, мои солнышки, люди толкуют разное. Слышал я, будто Нарты попали как-то к далимонам — бесам подземного мира — и отобрали у них ту диковину. Но прежде много всякого случилось.

Откуда пошли Нарты

Предком Нартов, сказывают, был Суасса. Когда Бог создал его, то сразу послал к Владыке огня:

— Что-то, — говорит, — он у меня вышел рыхлым, закали-ка его на угольках.

Владыка огня закалил Суассу, сделал стальным, а потом дал ему белые кремни и наказал:

— Когда меня не будет рядом, — ударь их один о другой да приложи сухую щепку — она загорится, а от нее займутся и дрова. С утра мой сын Жар-Зола будет превращать их в уголь, а вечером другой мой сын Пепел — прикрывать, тогда огонь не потухнет.

Так Суасса и стал жить. У него было три сына. Старший — Бора, средний — Дзылау, младший — Болатбарзай — Стальная Шея. Много славных подвигов совершили эти три Нарта, и много всяких чудес с ними произошло.

Как-то раз, когда Бора охотился, он разгорячился, вспотел и нагнулся над ручьем — умыться. Тут его подстерегли далимоны, схватили, связали и утащили к себе в глубь горы. Они привязали его к каменному столбу, хотели было убить, но решили сначала потешиться. Кто мусор в него кинет, кто водой плеснет, а кто и камень запустит. А сами спрашивают:

— Ну, как тебе наша жизнь?

— Да чтоб вам так же хорошо жилось в вашем доме, как мне сейчас! Чего вы меня держите связанным? Я не баран, откормленный для пира, не сбегу!

Далимоны развязали его. Бора выхватил кинжал и перебил их. А старейшина бесов лежал себе на лавке и грелся на солнышке. Бора подбежал к нему и схватил за волосы:

— Сейчас же укажи мне дорогу в край Нартов!

— Отпусти меня, я тебя хоть на край света доставлю! — захныкал далимон.

— Отпустить? Ну, нет, вам доверять нельзя.

— Тогда садись на меня верхом, я тебя понесу.

Нарт сел верхом на далимона, и тот вынес его на берег ручья. А когда Бора схватил старейшину бесов за волосы, в руках у Нарта осталось три бесовских волоска.

— Отдай мне эти три волоска, без них меня домой не пустят, — умолял далимон.

— Пустят. А нет, так пойдешь к отцу моему Суассе в услужение — воду таскать.

Старейшина далимонов ничего на это не ответил и отправился восвояси.

А Бора пришел домой. Вошел и видит: отец его Суасса сидит и плачет.

— Что ты плачешь, отец? — спрашивает его Бора.

— Как же мне не плакать, — говорит он, — после твоего ухода нагрянул к нам Буртаг и похитил двух твоих маленьких братьев.

— Ах он пес, песье отродье! Пошел бы я к нему, да ведь далеко, когда прибудешь пешим в страну Буртага! А коня, чтоб домчал меня туда, взять негде.

— Конь-то есть, был бы наездник! — сказал отец. — Там, в подвале мой конь давно по уши в навозе своем стоит — выведи его, и все тут.

Бора вышиб дверь подвала — конь повернул к нему голову и говорит:

— Долгой тебе жизни за то, что дал мне увидеть хоть капельку света!

Вывел его Бора, повел к реке, искупал, оседлал и снова спросил Суассу:

— А из оружия, доспехов у тебя ничего не осталось?

— Осталось. Возьми там, в углу, есть и меч, есть лук и стрелы.

Бора взял их, сел на коня и вмиг очутился посреди войска Буртага. Стал он воинов бить и крушить, но их было больше, чем листьев в лесу. Бились они с утра до вечера, потом сражение прервалось, и конь Бора вознес его на горный ледник — остынуть после боя.

— Слушай, Бора, — говорит конь, — намотай-ка ты на свой меч один из трех волосков далимона, — тебе станет легче сражаться.

Когда Бора намотал бесовский волосок на меч, вражеское войско от его руки быстро пошло на убыль, а Буртаг встревожился. Воины его укрылись в крепости, а стены ее Бора не мог пробить. Тогда он намотал на меч второй волосок — и крепость пала, войско было перебито. Буртаг вконец испугался и засел в своей железной башне. Бора намотал на меч третий волосок старейшины далимонов — и рассек стену железной башни, словно тоненький прутик. Буртаг запросил пощады:

— Давай мириться — клянусь, ноги моей больше не будет на земле Нартов!

— Ну-ка быстро отвечай, где мальчики, мои младшие братья? — говорит ему Бора.

— Я их надежно спрятал, чтобы уберечь.

Привели Дзылау и Болатбарзая — Стальную Шею.

А Бора погнал перед собой стада и табуны Буртага и вместе со своими братьями вернулся в край Нартов.

В другой раз Бора заблудился в заповедном лесу, прилег на поляне отдохнуть и заснул. Он проспал чудесным сном неведомо сколько. А когда проснулся — увидел дивную птичку. Он погнался за ней, а она обернулась красавицей-девицей. То была племянница Бога по имени Краса Неба — Арвырасухд. Бора послал к ней сватов, они поднялись до небес по незримой шелковой лестнице, их там с почетом приняли, накрыли столы с диковинными яствами и напитками. Сосватали они племянницу Бога, и Хуцау отправил ее с богатым приданым в страну Нартов по незримой лестнице, что вилась от неба до земли. Свадьбу сыграли на славу, пригласили и духов небесных — зэдов* и дауагов*; они чинно восседали за столом, но есть не ели, пить не пили, лишь запахом снеди и ронга* насыщались.

Теперь расскажу о Дзылау, втором сыне Суассы. Люди помнят и о его славных делах. Как-то раз во время охоты поднялся Дзылау на высокую гору. Смотрит вокруг — никакой дичи нет и в помине, только далеко на опушке леса бодаются друг с другом два оленя. Бились они так яростно, что не видели ничего вокруг, то падали, то снова поднимались, наконец накрепко сцепились рогами и так, вместе, сбежали по склону и застряли в развилке ветвей дерева на краю леса. Дзылау бросился с горы и вскочил сверху на оленей, как коршун. Олени с испуга рванулись, вырвали дерево с корнем, понеслись вместе с Дзылау, а он, чтоб не упасть, прижался к ним как можно теснее. Так очутился он у дома семиголовых великанов — уаигов Афсаронов. Перемахнули олени через одну ограду, но вторую одолеть не смогли и остановились с разбега. Дзылау перелетел через их головы и упал. Он ушибся, потерял на миг память и не мог понять, где он и что случилось. А из башни за ним сестра великанов следила; спустилась она, омыла раны Дзылау и приложила к ним целебные травы. Нарт пришел в себя и засмотрелся на девицу. Хотел он с ней заговорить, да она тут же повернулась и побежала в башню, быстро забралась наверх и оттуда крикнула Нарту:

— Если братья мои тебя застанут, живым тебе отсюда не выбраться. Взял бы ты крепкую веревку, перебросил бы своих оленей за ограду.

И кинула она ему толстую веревку из козьего волоса и еще ловчую сеть для оленей спустила. Поднял их Дзылау, сетью опутал оленей, ловко перетащил их через высокую стену, что окружала башню, сплел из веревки лестницу, взобрался на ограду, поблагодарил он девицу и протянул ей сеть для ловли оленей. Толстой же веревкой связал оленей за рога и повел их в край Нартов.

В ту пору близ дороги сидел на камне и играл маленький мальчик. И стал этот мальчик просить Дзылау:

— Смастерил бы ты борону из дубового сука, вспахал бы мне отцовское поле, сделал бы доброе дело, — отец-то мой стар, ходить уже не может.

Тогда Дзылау выломал дубовый сук, сделал большую борону, запряг в нее рогатых оленей.

— Покажи мне отцовское поле, — говорит он мальчику. А мальчик отвечает:

— Сделал ты мне добро, так уж заодно поставь меня на борону, я погоню твоих оленей и покажу тебе наше длинное поле.

Посадил его Дзылау на борону и протянул хворостину — упряжку погонять.

А мальчик тот ему и говорит:

— Пока прощай! И о поступке своем добром не жалей. Когда-нибудь случится и у тебя во мне нужда, —

приду и я к тебе на подмогу. А золотое поле наше я и сам вспашу на твоей бороне!

Тут он хлестнул оленей и понесся в глубь небес со звонкой песней. Дзылау же глядел ему вслед и только диву давался. Он побрел домой и, позабыв об ужине, улегся спать.

 

— Как видно, то был сын небесного духа — барду ага*, — заметил кто-то из взрослых слушателей, когда сказитель замолчал. — А что, он сдержал свое обещание, помог чем-нибудь Дзылау ?

— Помочь-то помог, но не Дзылау, а гораздо позже его родным Нартам... Только речь об этом пойдет в свое время, мои солнышки.

 

Отправился Дзылау со своим младшим братом Болатбарзаем похищать сестру семиголовых великанов — Афсаронов, ту, что так приглянулась Дзылау. На крепостную башню уаигов им было не влезть, особое место, где сиживают хозяйки, слишком высоко, а кладка стен такая прочная, что силой тут ничего не сделаешь.

— Приду-ка я к ним под видом гостя да ночевать останусь, — сказал Дзылау брату. — Когда уаиги уснут, я сестру их обвяжу волосяной веревкой и передам тебе через ограду, ты же, пока я там буду, отвлеки собак — брось им бычий костяк, чтобы грызли.

Пришел Дзылау к дому уаигов темным вечером, окинул двор их зорким глазом и крикнул во весь голос:

— Эй, хозяева, гостя не примете? Да уймите же своих псов с их железными глотками!

Сестра великанов его узнала и говорит братьям с укором:

— Что вы расселись у огня, с места не сдвинетесь? Почему к гостю не выходите? Живете здесь в лесу, слов но звери, с молодежью за столом не встречаетесь, нет у вас ни друзей, ни побратимов, с людьми жить не умеете!

Как сказала это девица — словно грязью их окатила. Повскакали Афсароны с мест, встали в ряд перед Дзылау, а псов своих с их железными пастями привязали. Завели они гостя скорехонько в дом, усадили его в кресло, очаг разожгли — целые деревья со всеми ветвями туда положили, подвесили над огнем котел с оленьей тушей, когда же она хорошенько сварилась, сняли котел, вынули мясо, поставили на стол. И говорят они тогда Дзылау:

— Возьми, отведай! Ты, Нарт, — наш гость.

А Дзылау хорошо знал повадки великанов: они силу гостя по еде проверяли. Оторвал тут Нарт от туши переднюю ногу с лопаткой и боком, придвинул к себе, быстро съел мясо, разгрыз кости. Тогда и уаиги взялись за еду, но не жевали, а так, кусками целыми глотали, и быстро слопали всю тушу. Потом налили супу в огромную чашу и поставили ее перед гостем.

— Маловато! — сказал им Нарт. — Давайте-ка сюда котел.

Принесли они Дзылау котел с супом, и он выпил все залпом. А любимая сестра великанов смотрела на Дзылау и радовалась, что он одолел их в еде. После ужина улеглись спать уставшие уаиги. И все вокруг стихло. Встал среди ночи Дзылау, отодвинул каменный ставень от окна, смазал дверные петли жиром. Пошел он к сестре уаигов, обмотал девицу крепкой волосяной веревкой, вылез из окна и передал красавицу своему брату Болатбарзаю через ограду. Тот и умчал сестру Афсаронов на быстром коне. Только вот когда Дзылау вылезал из окна, случайно задел он ставень, и тот свалился на голову одному из уаигов. Бедняга вскочил и с перепугу заорал:

— Кто это? Кто меня поразил? Кто мою бедную голову разбил?

На его крик сбежались другие. Высекли искру из кремня, зажгли трут и увидели, что дверь открыта, ставень с окна снят. Тут-то и поняли семиголовые уаиги, какая с ними стряслась беда. Они зажгли факелы и пустились в погоню — кто вдоль реки прокрался, кто по горным тропам — приблизились к Дзылау. Один из великанов схватил камень, огромный, как всадник вместе с конем, и запустил его в Дзылау, раздробил ему плечо и ключицу. А Дзылау разозлился, вырвал с корнем здоровенный дуб и по склону сбежал вниз. Он снес великану разом три головы и швырнул их, словно камушки, в ущелье, но и сам свалился с обрыва, лежал на мягкой траве и мучился болью. Тем временем Болатбарзай вскинул на плечо сестру уаигов и окольным путем по краю утеса перенес ее в ущелье к Дзылау. При виде его зарыдала девица. Говорит она Дзылау:

— Что стряслось с тобою? Я ведь с юных лет о тебе мечтала и теперь никуда от тебя не уйду.

Болатбарзай нарвал им высокой травы, а сам ушел подальше — сторожить. Сестра уаигов постелила травку, прилегла на ней и Нарта приласкала.

На рассвете Дзылау испустил дух. И тогда в горе расплела сестра великанов свои золотые волосы, вырвала прядь, положила за пазуху Дзылау и заплакала в голос. Услышал это Болатбарзай, спрыгнул к невестке.

— Я к братьям не вернусь, — сказала она. — Пойду туда же, куда и ты.

Болатбарзай положил Дзылау на носилки, привез его к Нартам и вдовую свою невестку забрал с собой. Схоронили погибшего, справили тризну, над могилой коня его закололи — мертвому посвятили. Овдовевшей невестке — выстроили отдельную башню и поселили там, чтобы жила по своему разумению.

И вот однажды Болатбарзай вспомнил, что меч его брата остался в доме Афсаронов. Он пошел поговорить об этом с невесткой:

— Прости меня, что беспокою, но в ту ночь, когда мы тебя похищали, повесил брат свой меч вместе с другими и в спешке не забрал с собой. Когда бы ты дорогу указала, я ночью бы зашел за ним. Мы на братьев твоих зла не держим, но меч там оставлять не след.

Растрогалась невестка и рассказала ему, по какой охотничьей тропе и как пройти к их дому. Болатбарзай снарядился в путь и прихватил с собою лом. Едва ступил он во двор великанов, как на него со всех сторон набросились псы, только он поубивал их ломом. Зашел Нарт в дом — там пусто: великаны еще с охоты не вернулись. Тут он увидел, что меч Дзылау висит рядом с очагом, снял его. Болатбарзай натаскал сена из риги уаигов и поджег крепость. Взял он лом и порушил стену, а потом сел в узком месте ущелья и стал поджидать уаигов. Когда великаны увидели, что их башня в огне, они бросили охотиться и побежали к своему дому. Вот добежали они до Болатбарзая, а тот обрушил на них камни, каждый со скалу, а тех камней, что бросали в него уаиги, даже не замечал. Грохот стоял там, словно гром небесный. Настала ночь, все улеглись на голых камнях и раны чем попало залепили. А наутро бой возобновился, и к брату своему по тревоге поспешил Бора. Тогда поменяли они оружие, и вместо камней пошли в ход мечи. Брызнула кровь, головы великанов так и летели в ущелье.

Войско дочери Даргавсара

От края Нартов до земли Баргуна, сына Ноза, был лишь день пути. И прибыл к Баргуну гонец — вестник войны с такими словами:

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.