Граф Жорж-Генри Младший при дворе Генриха II, герцога, брата короля, получил ранение головы при столкновении во время усмирения бунтующего народа. Германия, Гамбург, 1674 г. (1 сессия).

- Вы очень упрямы, Жорж. Почему Вы не хотите поехать в Париж?

Беру Луизу под руку.

Она невысокого роста, вся подтянута, собрана, маленькие плечики, большой бюст не портит ее. Лицо без косметики, румянец небольшой, глазки небольшие, брови симпатичные, в разлетик. Прическа невысокая, это не парик, свои светлые волосы, финтифлюшки висят. У нее губки тонковатые. Сказать, что лицо неприятное, нельзя, но что-то отталкивающее есть, как и во мне, - гордыня и упрямство. Просто хорошо прибранная, чистенькая дамочка. Шляпа синяя, с белыми перьями.

- В такое смутное время как Вы не понимаете, что нужно быть подальше от этого места. Мой отец и я еще раз приглашаем Вас совершить это путешествие, но имейте в виду: если Вы и на этот раз откажетесь, то откажетесь не от путешествия, а от меня.

- В такой момент я не могу оставить своего короля, провинция бунтует, король одинок, поэтому я и мой брат должны быть рядом с ним. К тому же мой брат зависит от его величества. И если я уеду, то не смогу получить согласия на наш брак.

- Я поговорю с отцом, может быть, он сумеет уговорить его величество позволить нам обвенчаться.

- Вы моя королева, как бы я был рад, если это было возможно. Мне самому надоело здесь находиться. Король позволил этому идиоту поднять налог на землю. Его величеству докладывали, что это может привести к бунту, а то и к революции, но жажда денег не образумила его.

- Я поэтому и предлагаю Вам ехать с нами.

- Увы, мадемуазель. Надеюсь, Вы поймете меня правильно. Мои чувства к Вам самые нежные и возвышенные, я готов пожертвовать собой ради Вас и Вашего благополучия, но мой король и моя честь заставляют меня отказаться от Вашего предложения. Я приеду в Париж, как только управлюсь здесь. Я виноват перед моим королем и должен оправдать доверие, которое он мне оказывает.

Ощущение, что это обязательный ритуал, наш будущий брак. Мне приятно находиться в ее обществе, не отталкивает ее внешность. Умная женщина. Скорее всего мне это мероприятие выгодно. Мой настойчивый отказ и желание остаться ей, кажется, нравится. Ее ко мне притягивает. Она ведет себя свободнее, чем я, я чем-то не добираю. Наслаждаюсь: птички летают, приятно очень... блеск платья из какой-то кисеи.

- Когда Вы едете?

- Шестнадцатого.

- Так это завтра.

- Да, это наша с Вами прощальная прогулка.

- Надеюсь, Вы не забудете своего маленького Жоржа.

Выходим из оранжереи. Здесь стоит карета, очень красивая, красного бархата, по ребрам золотая обмотка, спускаются черные ступени, на окнах шторки и бубенчики. На дверце герб - щит с изображением льва. Четверка лошадей парами, впереди две серые в яблоках, сзади две рыжие. Подаю руку, подсаживаю ее, поправляю маленький шлейф у платья. Ступеньки закручивают, дверца закрывается.

...

- Что, бунт? Гнать, гнать их всех, - говорит мужчина с усами, в черно-красной одежде, в большой шляпе с перьями, баш­маки с широкими большими пряжками. Это герцог Генрих II носится по комнате раздраженный.

Вижу зал с узкими длинными окнами, полукругом наверху. Много придворных: ряд женщин в красивых платьях с одной стороны, мужчины в другой стороне. Все молчат.

Герцог подлетает к окну, оттуда слышны выкрики. Я чув­ствую себя провинившимся, со склоненной набок головой следую за ним. За окном вижу людей, у них руки воздеты вверх.

У меня черные длинные прямые красивые волосы, тонкие черты лица, немного заостренный нос, маленькие усики. Губы сжаты в упрямстве. Лицо симпатичное, но не очень внушаю­щее доверие. Худой, высокий, пальцы тонкие. В дворянской одежде, рукава пышные, на широком поясе шпага, в руках шляпа. На ногах чулки и башмаки с удлиненными носами, похожие на его, только с меньшими пряжками.

- Что они хотят на сей раз?

- Ваше величество, это ненасытное быдло, их не устраивает налог, который был введен 13 сентября на зерно, он для них слишком высок. К нам поступали сведения о начале бунта в деревнях, но кто мог ожидать, что эти скоты за ночь проделают такой путь, который не под силу даже хорошему наезднику. В том, что свиньи прошли в замок, не моя вина. Позвольте мне разобраться, - оправдывается полный мужчина.

Герцог визгливо:

- А чья?

Мужчина отступает. Я вступаю в разговор:

- Если позволите, монсеньор, я хотел бы объясниться.

- Опять Вы, Жорж-Генри Младший. Уже однажды я имел неосторожность доверить Вам свою судьбу и столицу, и тогда Вы не оправдали этого доверия, а сейчас Вы осмеливаетесь просить объяснений! Вы говорили, что остановите их, а они - вот они, под моими окнами. Как Вы смели утверждать, что я могу быть спокоен. Вы нарушили данную клятву. Почему мои придворные должны страдать от каких-то бандитов и Вашей нерасторопности. Если в течение десяти минут эта толпа не будет выброшена за ворота, я лишу Вас возможности быть во дворце. Вы будете сидеть в своей провинции, и руки маленькой принцессы Вам уже точно не видеть.

- Монсеньор, я отдаю Вам свою честь и голову. Я разгоню это быдло, чего бы мне это не стоило. Будьте уверены, они будут помнить этот день очень долго, - я с визгом в голосе.

- Так почему они еще здесь, и почему Вы еще здесь?

- Монсеньор...

Перебивает резко:

- А где Ваш брат?

- Он собирает солдат для...

- Примените к ним боевые действия, идите, Жорж, я даю Вам последний шанс.

Кланяюсь, машу шляпой у ног, выхожу.

Вслед слышу женский насмешливый голос:

- Милый Жорж, наш красавчик сегодня в опале, ха-ха-ха!

Мрачный длинный коридор. Солдат стоит, в шлемике, с копьем в руках. Бросаюсь к нему:

- Где?

Он, видимо, не понимает, о чем я, недоуменный вид.

- Дерьмо, кто допустил их сюда? Где Альфред, где этот оболтус?

- Да вот он.

Он показывает рукой на выход. Мчусь по коридору, по ступенькам во двор за замком.

- Все ко мне! Альфред, мы должны доказать, что на что-то способны. Это быдло перешло все границы, надо их усмирить.

Альфред - это мой младший брат, мы похожи, но у него волосы светлые, и ростом он пониже, и в светлой одежде. У обоих на груди слева вышит герб красно-бело-черный: поле разделено на четыре части - две белые, две черные клетки, как шахматная доска, и в центре красная огнедышащая голова дракона на фоне щита. Края эмблемы обшиты красной каймой.

- Ты бери роту кирасиров, иди через западные ворота вокруг, а я со своими пойду правой стороной, таким образом мы возьмем их в кольцо, затопчем, они окажутся у нас в кулаке.

Он бежит, зовет кого-то. Я машу своим, собираются пешие.

- За мной! Открывайте ворота, давай!

Двор очень большой, огорожен достаточно широкой стеной, по которой ходят солдаты, они стреляют в толпу и перезаряжают ружья, слышится щелканье. С трех сторон ворота, а с четвертой - здание с заостренными, как шпили, башнями. Альфред бежит, за ним много солдат, у них короткие клинки. Открывают ворота, я бегу вправо, машу рукой:

- Вперед, за мной, устроим мыльню этим свиньям!

Народ пытается прорваться в открытые ворота. В нас летят грязь и камни. У людей деревянные вилы, большие ножи с толстыми лезвиями. У солдат и у меня длинные толстые стволы ружей-пистолетов с широкими курками и деревянными прикладами.

- Разойдись!

А толпа надвигается. Слева выскочил Альфред со своими на лошадях. Большая, покрытая булыжником площадь. Масса, не обращая внимания, продолжает проталкиваться в ворота. Сдвигаю эту толпу. Стреляю, перезаряжаю, опять стреляю. Гул стоит. Стреляют и со стены.

Вперед выбегают солдаты, у них мечи и копья не длинные. Берут в кольцо часть толпы. Люди пробиваются. Я в них стреляю, то на колено припадаю, то стоя.

- Эй ты, поди-ка сюда, - подзываю солдата. - Этих надо взять живыми, перекрыть выход в город, когда их останется меньшая часть. Беги на конюшню, скажи Генри, пусть ротой кирасиров отрежет им путь, когда я выйду за ворота, налетит на них через северные ворота и всех бьет, чтоб другим неповадно было.

Гул, крики, слышится набат. От городских ворот бежит много народа. Бегу из ворот замка им навстречу, ноги длинные, шпага вынута. За мной бегут солдаты в железных шлемах, что под ушами расходятся в стороны, бьют народ, разгоняют толпу. С другой стороны площади в похожей на мою одежде, на лошадях, в шлемах с перьями летит рота Альфреда. Мы на улице, мощенной булыжником. Здания кирпичные, двухэтажные, одно к одному, со ставнями и небольшими ступенями. Темно, улицу освещают только факелы с большими ручками в руках бегущих. А сзади меня ворота низкие замка, башенка над ними, мост. Вижу бегущих женщин в темных юбках, в белых кофтах с пышными рукавами, на головах чепчики с ушками, в фартучках. Мужчины, видимо ремесленники, рабочие в кожаных штанах, кричат, ругань. Орут не понятно что.

Бегу в гущу этой толпы. Бью там шпагой некорректно, просто колю, не так, как на поединке. Кто-то выбил шпагу, она вырывается из рук, на нее наступили. Меня отбрасывает назад. Ужасно ругаюсь: "Ах ты, свинья!", выхватываю пистолет, стреляю в того, который выбил шпагу, перезаряжать некогда, и патронов нет, отбиваюсь рукояткой пистолета - и на кулаках. Куча-мала.

Солдаты выдергивают женщин из толпы и вталкивают за ворота. Улица от ворот, маленькие домики. Меня толпа прижимает к дому.

- Ах ты, скотина безмозглая! - он мне.

Сзади удар... руки... взмах назад-вперед, падаю. Ощущение, что меня с размаху ударяют сзади молотком на длинной ручке. Чувствую, как мошки в голове копошатся. Падаю вперед на булыжную мостовую. Рабочий в штанах, он меня и ударил, здо­ровый, фартук на нем кожаный. А толпа бежит, толкают, кто-то наступил мне на спину. Справа появляются всадники, стену обогнули, сдвигают народ. Я остаюсь лежать, но не только я, много людей лежит, какие-то женщины. Слышу топот копыт, мелькают ноги, мужики кричат, машут руками, конница сминает, гонит их. Очень быстро двигаются. Из ворот бегут двое солдат, подбегают ко мне, переворачивают, смотрят.

- Допрыгался, Жорж, - голос.

- Давай его сюда скорее, смотри, как по башке двинули. Наверное, пробили череп.

- Надо же, как ему размозжили, а нечего лезть.

- Да, доскакался, в другой раз умнее будет.

- Давай скорей, а то не ровен час помрет, нам же с тобой и влетит.

- Может, оставим здесь и позовем лекаря?

- Нельзя, ведь может все обернуться не так, как сейчас. Я слышал, что идет подкрепление.

Берут меня за ноги и под мышки, несут как мешок, вносят за ворота во двор замка. На воротах цифры 1671. А там толпа ремесленников, окруженных солдатами, которых нахватали для наказания. Меня кладут. Ступени каменные, на них что-то подстилают.

Подбегает Альфред.

- Что с ним?

- Раскроили череп.

- Ах, свиньи! Нужен лекарь. Лекаря быстро.

- Уже зовут.

Он двумя пальцами трогает пульс на шее.

- Жорж, очнись.

Появляется лекарь, бежит. Он в черной одежде, с маленьким саквояжем. Колени острые, на одно колено опускается и осматривает рану.

- Он не выживет.

Появляются с носилками в виде крытой кареты. Альфред и солдат поднимают меня, усаживают, я полусидя. Четыре человека бегом несут. Тащат не во дворец, а налево, к другому входу. Дверь открывают, сразу помещение круглое, с маленьким аппендиксом входа. Узкое длинное окно, полуколонны, посредине кровать широкая, с высоким резным изголовьем, полуторная, под балдахином, банкетки с кривыми ножками, шкаф, буфет с цветными стеклышками. Бюро, поверхность вся стертая, рядом стула нет, писали стоя. Мебель светлого дерева, рез­ная, красивая, массивная, а обивка, шторы и балдахин малинового бархата, с висюльками. Еще столик с инструментами странными, он на колесиках.

Ставят носилки, перекладывают на кровать, на правый бок. Вижу свои острые коленки, так как кровать явно мала мне. Врач склоняется, выстригает волосы. Запах лекарств. Сумерки, пасмурно, дамочка держит фонарь, это изящная лампа из железных прутиков и стекла. Факел горит сильно, но света не хватает.

- Быстрей, попробуем наложить бинт.

Вижу: у меня сзади в голове дыра, оттуда серо-розовое. Крови немного, сплетено все с космами. Врач что-то делает, берет тряпочки, как бинты, закладывает. Дырка хорошая. Вперед перекатываюсь, поддерживают.

- Послушайте, он должен жить, от этого многое зависит. Что скажете, доктор?

- Помочь ему вряд ли можно. Вы же видите, вываливается мозг.

Он его за грудки.

- Ты будешь висеть на столбе, если он умрет. Слышишь ты, он должен жить. Я дам тебе все, что захочешь, но он должен жить.

- Я делаю все возможное, а жизнь или смерть в руках Господа. Если он чудом выживет, то ума у него не прибавится, он будет недвижим. Вас устраивает это положение? Не лучше ли, как в старые времена, облегчить его участь и позволить ему умереть. Послушайтесь моего совета, если хотите ему помочь, сделайте, как делали наши рыцари в старину: удар мечом в сердце облегчит его страдания.

Альфред ходит взад-вперед.

- Вы мешаете мне работать. Я бы советовал Вам подождать в коридоре.

- Делайте ваше дело, доктор.

- Фрау Линда, налейте графу успокаивающего снадобья и приготовьте чистые повязки, мой рабочий столик, слейте мне.

Из кувшина моет руки.

Края соединяет, шьет. Тряпочку подкладывает, смоченную в каком-то растворе, завязывает, надевает сетку на голову. На спину переворачивает, а под шею валик кладет.

- Я сделал все, что мог.

- Не отходите от него и помните: Вы отвечаете за его жизнь.

Это уже указания брата Альфреда находящейся здесь женщине.

- Мадемуазель, о каждой перемене пульса срочно сообщайте мне, - ей же врач.

Доктор уходит в другую дверь. Она присаживается справа на кровать. У нее красного цвета платье с очень пышной юбкой, сверху передник белый с широкими крыльями. Черная брошь в вороте. Рукав - сверху пышный фонарь, а к запястью очень узкий. Волосы у девушки под беленьким чепчиком с отогнутыми ушками.

- Миленький, какой же ты...

Расстегивает пуговицы до половины камзола, снимает баш­маки, расстегивает пояс. Я пытаюсь шевелить головой, бормочу, брежу.

- Пить, битте, фрау.

А глаза у меня открыты. Она берет графинчик, наливает в хрустальный бокал, приподнимает мою голову с подушки. Глоток, второй...

- Больше нельзя, все.

Прикрывает очень тонкой простыней. У меня выскакивают пышные манжеты из-под рукава. Веки дрожат, состояние ненормальности, перекошены рот и лицо. Ощущение дебильства, это написано на лице. Тело неподвижное, никакое.

Какой-то кровавый день.

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

Чувствую свою вину, чувствую себя виноватой и в этой жизни перед людьми. И, как бы искупая свою вину, способна совершать необдуманные поступки: вопреки возможностям, бросая семью, свои интересы, бегу на помощь исполнять просьбы других людей. Всегда боялась любых драк. Если драка где-то рядом, старалась обойти подальше, боясь нечаянного удара. После сессии это чувство ослабло, страха такого не испытываю, могу даже предпринять действия по предотвращению конфликта. Прошли состояния головокружения и ощущение низкого кровяного давления. В настоящей жизни людей оскорбить не могла, боялась обидеть их словом. В сессии оскорбило то, что я так могла неблаговидно отозваться о людях. У меня бывало состояние тика век, чувствовала себя неудобно в ситуации, когда люди думали, что я им подмаргиваю, подмигиваю. Это окончательно прошло, я даже забыла, что это у меня было. Признаю, что получила поделом.

Заметки одитора:

К данному тексту для примера даю образец первого прохода, когда преклир попадает в прошлое и сначала не может разобраться, где он и что с ним происходит:

Удар, удар по голове. Ощущение, что меня с размаху ударяют сзади... на длинной ручке молоток. Мошки в голове. Взмах, ничего пока... Здание кирпичное, улица булыжником. Четко не вижу, ощущение, как падаю вперед на булыжную мостовую. Здание, кирпич. Темно, какие-то факелы, здание двухэтажное одно к одному. Ставни. Ступенечки. Не русское. Ворота низкие, как в Кремле, башенки над ними, мост. Не разберу... булыжник крупный. Лежу на этой мостовой. Много народа вокруг. Факелы - большие ручки. Что-то повернуто, горит, лежу. Я не женщина, но волосы длинные, темные. Руки вперед - утонченные, не очень-то рабочие. Народ кричит, все движутся - из ворот. Я лежу ногами к воротам. Удар в левую часть груди. Глаза дергаются.

Заметки историка:

Типичная история из жизни Германии периода позднего средневековья, раздробленной на множество мелких государ­ств. Народные восстания, особенно в городах, где пассионарность*1 масс была в то время весьма высока, не являлись редкостью, вспыхивали, как правило, стихийно, под влиянием введения какого-то нового налога, и протекали так, как описано. Сам молодой герцог - типичный аристократ своего времени, гордый, высокомерный, самолюбивый и жестокий. Характерно презрение с оттенком безразличия к "черни": она существует как бы вне его жизни. Описаны типичные для Западной Европы конца XVII в. войска: тяжелая конница носит название "кирасир", подразделение - рота, солдаты вооружены палашами и огнестрельным оружием, короткими копьями - протазанами, имеют защитное вооружение (упомянуты пернатые шлемы кавалеристов).

20. Роллану фон... 32 лет, плеснул кислотой в лицо разгневанный обманутый муж. Фландрия*1, 1670 г. (1 сессия).

Я аристократ, высокий, статный, физически сильный мужчина, 32 лет. Красивое, аккуратное лицо, светлые кудри чуть выше плеч. Правильные черты лица: прямой нос, пухлые губы, голубые глаза, чисто выбрит. На мне бархатный малиновый камзол с очень широкими сверху рукавами, типа буф, с прорезями, внизу зауженные, кожаные штаны. Шпага на боку с резной рукояткой. Высокие кожаные сапоги. Люблю хорошо одеваться.

Вспомнилась шляпа с перьями.

Есть друзья, бываю в обществе, хожу по кабакам, иногда выезжаю на охоту. Держу хороших лошадей. Испытываю усталость от женщин, слишком их много было, уже стадия мудрости.

Довольно большой город (не у моря). Квартал людей среднего достатка. Сплошная застройка. У меня двухэтажный богатый дом в ряду себе подобных. Дома на улице все двух-трех­этажные светлых оттенков - голубого, розового, с высокими решетчатыми окнами. На первом этаже дома лавка (то ли моя, то ли нет). Чистенько.

Очень большой зал разделен на два поменьше небольшими полустенами. В глубине дома несколько небольших комнат. Полумрак. В принципе беспорядок в комнате, быт холостяцкий. Обстановка - на полукруглых окнах с решетками бархатные шторы, тяжелая мебель, много столов и стульев. Посередине комнаты дубовый стол, на нем скатерть с кистями, много чего навалено: книги, бокалы высокие, кружки, большие квадратные бутыли, остатки еды: кусок мяса, ребра чьи-то, фрукты. Тяжелые стулья с высокими квадратными резными спинками. У окна стоит деревянный узкий клавесин с клавишами в один ряд. Камин с металлической вытяжкой не зажжен. На стене висят в ряд три-четыре картины. На одной из них натюрморт голландских мастеров. Красный бархат брошен. Висит большой светильник - металлическое колесо, в нем свечи по кругу.

Есть собака типа борзой с вытянутыми пропорциями.

За окном на улице экипажи, верховые. Лампы масляные горят. Женщины в длинных платьях, шляпках.

Я в дальнем зале, пишу письмо с обращением "виконт". Письма пишу часто родственникам, различным высокопоставленным особам. На письменном столе много бумаг, чернильница с металлической крышкой, гусиное перо, карманное издание Библии в кожаном переплете с золотым крестом на обложке, четки, книга доходов-расходов, просматриваю ее. Занимаюсь хозяйственными делами, но без особого рвения. Сложившаяся за долгие годы рутинная привычка пролистывать хозяйственные книги.

Слышу стук в дверь. Прислуга есть, но где-то в нижнем этаже, приходит строго по часам для выполнения необходимо­го. Без доклада гостям не принято входить. Вышел в ближний к двери зал.

- Входите.

В комнату входит пожилой мужчина не очень примечатель­ной внешности: почти лысый, чуть венчик волос пушится, маленькие темные глазки, нос мясистый, губы тонкие растянуты в гримасе напряжения. Серьезный, взгляд затаенный, настороженный. Он ниже меня ростом, худощавый, лицо круглое. На нем застегнутый на все пуговицы темно-зеленый камзол, весь расшит золотым позументом. Треугольный воротничок обшит по краю. Отвороты рукавов широкие, тоже расшиты: такие же, как на камзоле, золотистые полосы с петлей на пуговицы. Коричневые панталоны по колено, белые чулки. Носы у башмаков квадратные, с квадратными же пряжками.

Когда он вошел, я узнал его. Видел его раньше, знал, кто он, но никогда не общались.

- Что Вам угодно?

Мужчина приближается, я делаю шаг навстречу.

- Ты знаешь, на, получи!

Он держал, прикрывая в руках, небольшой круглый пузырек. Подойдя совсем близко, ловко выплескивает мне в лицо содержимое флакона. Я успеваю зажмуриться.

Я имел отношения с его женой Терезой. Он пришел отомстить. Его молодая жена, естественно, его не любит, любит меня. У нас с ней отношения больше дружеские, я к ней испытываю теплые чувства с оттенком покровительственности. Встречаемся не часто, она бывает у меня. В обществе не встречались ни с ней, ни с мужем.

Все лицо горит, сильный ожог. Хватаюсь за лицо, кричу: "За что, сволочь?!" Чувствую сильнейшую злобу, негодование. Выкрикнул больше инстинктивно для себя, как констатацию факта. Обидно, что люди уроды и способны на такую подлость. Получил совершенно незаслуженно, я не прикладывал к этому никаких усилий, не моя инициатива. Взбалмошный, в принципе трусливый старик. Думал, что будет выяснение отношений, но не до такой же степени...

В доме один, хорошая изоляция, и нет смысла кричать, ко­го-то звать на помощь. Стою с закрытым руками лицом, глаза боюсь открывать, чувствую опасность, что он может напасть. Прислушиваюсь, уйдет ли, или придется отражать удар. Страха не испытываю, почти безразлично, что будет с лицом. Ушел. Хлопает дверь.

Падаю на пол, продолжая держаться за лицо, весь сжался, сознание потерял, все эмоции вырубились. Долго состояние оцепенения. Встал, на ощупь умылся в этой же комнате из медного, не очень высокого таза с широким краем. Обессиленно доползаю до кровати, прямо в одежде зарываюсь в ней и за­сыпаю. Кровать под пологом, бордо с кистями, не очень широкая, одноместная.

Вечером пришла служанка, полненькая добрая женщина в возрасте.

- Что случилось?

- Да вот... (рассказываю). Все жжет, лицо горит.

- Что делать, я сбегаю за мазью?

- Ну иди.

Лежу в постели, лицо горит. Снова засыпаю. Позже возвращается служанка, смазывает лицо.

- Вот сейчас помажем, все пройдет.

- Вот лысый черт...

- А завтра...

Мазь немного стягивает кожу, боль уходит. Утром просыпаюсь, лицо болит, не придаю этому значения. Лежачий режим, все размеренно. Два дня промучился. Еда, постельный режим, мазь. Заходили двое приятелей, разговор "фенька".

Зрение не пострадало, только кожу затронуло. После этого кожа просто была розового оттенка и очень чувствительной, поверхность ровная, рубцов не было. Видимо, концентрация кислоты была слабой.

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

Преклир отмечает, что у нее очень чувствительная кожа, часто краснеет от всего буквально, реагирует на изменение температуры в любую сторону. После того, как отработали этот материал, при работе в офортной мастерской с кислотой не возникает никаких затруднений, не чувствует дискомфорта, ко­жа спокойна. Раньше могла сильно покраснеть при смущении, сейчас этого не отмечает. При неблагоприятных погодных ус­ловиях нет сильной реакции.

Если испытывает боль или затруднения, никогда никого не зовет на помощь, не нуждается в сочувствии. В этом чувствует в характере его черты.

При путешествии по Европе из всех европейских городов больше всех понравился Брюссель. "Здесь я могла бы жить. Теплое и приятное чувство. Когда зашли в один из католических соборов, возникло ощущение, что я здесь уже была. В детстве рисовала фламандские дома, не видя никогда их изображения, они поражали воображение. Я знала, как они устроены".

21. Фрейлина принцессы Антуанетты, француженка 19 лет, брошена в темницу замка Тауэр*1, где подвергается пыткам, насилию со стороны охранников, а затем повешена. Названа в каземате Маргаритой. Англия, XVII в. (7 сессий).

Юная девушка с пышной копной черных вьющихся волос, которые создают контраст с очень белой кожей.

- Не пускайте ее, держите, перекройте ей дорогу, держите-держите. Ловите, держите крепче, не упускайте. Тащите ее сюда.

- Она сопротивляется.

- Ну что, мужики, не можете справиться?

- Да в ней сам дьявол сидит.

- Тащите скорей, набрасывайте на нее веревку, завязывайте крепче, связывайте ее. Держите крепче, олухи. Руки свяжите, выворачивайте. Держите ноги, связывайте ноги крепче. Завязывайте крепче, чтобы не упорхнула. Что вы остановились? О, черт побери, с девкой не можете справиться.

- Она же кусается.

- Выбейте ей все зубы, чтобы не кусалась.

- Мы ее привели, вот она.

- Попалась пташка к нам в сети, теперь от нас не уйдешь. Полетала, порезвилась, теперь посидишь в клетке, красавица.

- Как вы смеете меня задерживать!? Не трогайте меня, не прикасайтесь ко мне. Вы не смеете меня трогать. Отпустите меня, я ничего плохого не делала.

- Ничего, пташка, у нас с тебя спесь быстро слетит. У нас умеют разговаривать и с более гордыми, ты у нас заговоришь.

- Не трогайте меня, как вы смеете со мной так обращаться, мерзкие скоты.

- Она еще и ругается.

- Не дотрагивайтесь до меня, я фрейлина принцессы Антуанетты.

- Забудь о Франции, теперь навряд ли ты туда попадешь. Теперь можешь забыть об этом, забудь свое имя, ты теперь будешь Маргаритой. Это, конечно, звучит не так благозвучно, как твое, но по тебе теперь никто не скажет, что... Ты обычная девка, вас раздеть, вы все одинаковые.

- Вы не смеете со мной так разговаривать, меня будут искать.

- Навряд ли найдут, поищут-поищут да бросят. Да и кому Вы нужны? У них сейчас дела поважнее, чем судьба какой-то фрейлины, бросьте Вы.

...

Достаточно темное помещение, кирпичные стены. Это угловая комната, из которой в разные стороны расходятся два коридора. Здесь тюремщики отдыхают, удобно просматривать. Их много. Стол и лавки.

- Отдайте ее солдатам.

- Нет, нет, только не это. Я не войду туда.

- А хороша птичка, ничего не скажешь. И кровь горячая. Хороша, наверное, была в постели, не зря ж граф аж из-за пролива тащил. Видать, наши ему не по вкусу. И нам с графс­кого досталось.

- Ненавижу, оставьте меня, не подходите ко мне.

- Валите, валите ее, да на стол. Она у нас сегодня будет вместо обеда. Держите крепче, держите голову. Вот это глазищи, она глазами убить может. Закрой глазищи-то. Завяжите ей глаза, а то страшно в ее глаза смотреть.

- Не могу, оставьте меня. Неужели у вас нет никакого сострадания?

- Не сопротивляйся, тебе это все равно не поможет. Лежи смирно и не дергайся.

- За что? Нет, не трогайте меня.

Лежит на столе. Они стоят над ней, одинаково одетые, в одинаковых головных уборах. Ощущает, как пальцы сильно сдавливают колени. Ноги разведены, держат за руки и за волосы, чтобы голова не моталась.

- Не трогайте меня, не дотрагивайтесь до меня, вы мне противны. Ну и вонь от вас.

- Ничего, чуть-чуть посидишь у нас, посмотрим, чем от тебя будет пахнуть.

- Какая маленькая грудь.

- Меня тошнит от ваших прикосновений, мне противны ваши прикосновения. Отпустите, не трогайте меня.

Их руки грубые. Трогают, боль причиняют, неприятно из их уст это слышать.

- Сейчас мы тебе покажем (имеется в виду их "боевое оружие").

- Посмотри, чем не хорош? Ты столько, наверное, не видала никогда.

- Как же мне стыдно (плачет). Как противно. Не хочу видеть, какая гадость.

- Выше ноги.

- Нет, нет, не хочу. Оставьте меня, не трогайте. Я вас ненавижу, я вас проклинаю.

- Брыкается, как необъезженная лошадь, удила закусила.

Гогочущий грубый-грубый смех.

- Дрянь.

- Ничего, сейчас мы постараемся, и из тебя пена пойдет. Сидеть не сможешь, куда твоя горделивая осанка денется. Ее теперь не узнать.

Сильно зажмуривается, мотает головой, зажимает рот, так как подносят к лицу и запах отвратительный. Старается крепче сжать рот, глаза, дыхание задерживает. Отвращение, невозможно на все это смотреть.

Пытается свести ноги, усилия предпринимает. В паху боль появилась. Пытается обороняться. Они в грубой одежде, внутренняя часть бедер как стертая. Боль ужасная. Не столько боль, сколько унижение.

- Потом родишь нам мальчика. Интересно, кого он будет папой называть.

- Видеть вас не могу. Как я вас ненавижу, как все это мерзко.

Под общее ржание кто-то из солдат:

- Кровь пошла.

- Заканчивай быстрее.

Платье разорвано, из-под него выглядывает тонкая белая рубашка. Платье темного бархата, лиф облегающий, шнуровка, юбка пышная. Белые нижние юбки задраны (белоснежные-бе­лоснежные). Ноги задраны, в коленях согнуты. Вся мокрая. Сил нет под конец. Закусывает губу.

- Не могу, оставьте меня. Уроды, когда вы меня мучить перестанете? Неужели у вас нет никакого сострадания, одно скотское желание?

...

- На вид леди, а ругается как простолюдинка, в выражениях себя не сдерживает, шлюха подзаборная.

Перекличка, как в очереди.

- Заканчивай скорей.

- Скорей, нам не достанется. Всем хочется, ты не один.

- Ну кто на мое место?

Капрал в стороне, он не принимает участия, немного сочувствует. Единственное лицо с состраданием, понятием, повыше, чем эта толпа.

- Как вы можете смотреть на это? Заканчивай скорей, хватит, она уже без сознания. Оставьте ее, посмотрите на нее, она уже сознание потеряла. Ну хватит, порезвились - и хватит, а то еще помрет. Она нам еще нужна.

- Ты успел полакомиться, поэтому так и говоришь.

- Она уже ни на что больше не пригодна, оттащите вниз, в темницу. Во что же мы ее превратили.

Видит себя со стороны. Двое с факелами тащат волоком за руки вверх лицом. Болят вытянутые руки. Пятки бьются о ступеньки. Платье на груди разорвано, волосы растрепаны. Зло­сть, протест, колоссальное эмоциональное напряжение.

...

Я буду молчать, я не скажу ни слова. Слезы душат.

- Она молчит, ничего не говорит.

- Откройте ей рот.

- Она рот зажала.

Рот зажат, аж зубы сводит, шея напряжена, челюсти не разомкнуть.

- Молчишь? Разожмите ей рот. Не можете, выбейте зубы. Она должна сказать.

- Молчит.

- Примерьте ей испанский сапожок, может быть, впору придется. Ну давай сюда свои прелестные ножки, примерим на них новые сапожки. Сейчас Ваша маленькая ножка станет чуть-чуть пошире.

- Нет, я не хочу.

- Тебе не жмет, красавица? (с сарказмом). Ну как, Вам пришлась по вкусу новая обувь? И еще раз повторить?

- Хватит, у нее уже кровь пошла. Она без памяти. Эта дрянь молчит, из нее слова не выжать. Никогда бы не подумал, что в таком хилом теле такая сила. Она скорей умрет под пытками, чем скажет. Я боюсь для нее более суровое... придумать, она нам нужна живая. Брось ее в темницу, там, может быть, придет в себя, будет посговорчивее.

...

Вечерний сумрак. Видит стену замка, горят факелы, которые вставлены в крепления на стене, идут вдоль этой стены. Потом коридор, стены с нишами и арками.

...

Почему я здесь? Ничего не понимаю. Губы опухли, пересохли, тяжело говорить. Разбили весь рот, ни одного целого зуба не осталось. Я не могу ничего вспомнить. Все болит, не могу придти в себя, где я, куда меня притащили. Я ничего не понимаю, что происходит. Я не могу в это поверить, я не верю (плачет). Мне 19 лет. Я не верю в предательство людей, я не хочу в это верить. Не может такого быть. Как он мог предать, ведь он пригласил меня к себе в гости. Предатель. Зачем он это сделал? Почему они не хотят понять? Это несправедливо. Они хотят меня убить. Не хочу умирать. Я ведь не ведьма, чтобы меня сжигать, я ничего плохого не сделала. Что со мной собираются делать? Я ни в чем не виновата. В чем меня хотят обвинить? Это очень жестоко так со мной обращаться. Почему? Как будто не со мной.

Как здесь ужасно пахнет, какой здесь тяжелый воздух. Сыро, скользко, холодно. Мне очень холодно. Как же здесь темно, я ничего не вижу. Никого рядом нет, одна. Мне очень страшно, я так боюсь темноты!

- Я уже разговариваю сама с собой. Я схожу с ума. Я не могу больше здесь находиться.

Тауэр - какое это страшное слово. Отсюда живым никто не выходит. Неужели я в крепости? Тауэр - это зловещее слово. Этот ненавистный английский язык, я не хочу его слышать. Как я хочу забыть этот язык, эти слова, на котором говорили мне столько гадостей. Как отсюда убежать? Они меня здесь решили замуровать. Вокруг меня стены, какие они скользкие и неприятные. Нет, отсюда не вырваться, стены крепости крепко держат. Какое меня будущее ждет?

Я не должна плакать, но не могу себя сдержать. Не улыбайся, не смейся, не плачь, никаких эмоций, все держи в себе.

...

- Когда ж ты заговоришь, из тебя слова не выдавить.

- Я не буду говорить, хватит меня мучить. Делайте со мной, что хотите, вам меня не сломать. Мой Бог, он мне поможет.

- Я придумал для нее пытку: надо поставить перед ней зеркало, пусть посмотрит.

- Нет, это не я. Не может быть, это не я, от меня моего ничего не осталось. Нет, я не могу на это смотреть (сильно зажмуривает глаза), это не я. Я не хочу это видеть, мне больно на это смотреть, страшно смотреть, лучше выколите мне глаза. Уберите, я не могу это видеть. Что вы сделали со мной, я никогда не смогу стать прежней. Уродство, на меня невозможно будет смотреть без боли и отвращения.

- Наконец-то заговорила, хоть голос твой услышим.

Сильный эмоциональный всплеск - и отключилась, в бессознательном состоянии, голова болтается.

- Мы с ней, наверное, перемудрили, во что же мы ее превратили.

- Совсем заврался.

...

- Приведите ее в себя. Она уже от одного вида этой прелестной комнаты теряет сознание.

- Сдавливайте ей голову.

...

На полу полусгнившая солома. Какое-то кожное заболевание от грязи, по шее и на лице фурункулы, в голове насекомые. Болячки корками за ушами, на лбу. Лицо чешется, зудит, здесь и кровь запекшаяся. Раздираются глаза.

Тело зудит. Как мучительны и унизительны эти воспоминания. Это есть невозможно, я не могу это есть, лучше вообще не есть. Мой живот эту еду не принимает.

Как мне отсюда уйти? Как я хочу вырваться отсюда! Я больше не могу здесь находиться, стены давят, я хочу все забыть, чтобы все прошло, как страшный сон, чтобы я проснулась утром, и ничего не помнила, и была далеко-далеко отсюда. И чтобы я проснулась счастливой, и беззаботной, и вольной, как птица, без этих оков, что меня сковывают, на солнце, а не в этой черной зловонной яме. Как хочется на волю, на свежий вольный воздух. Как хочется вновь увидеть теплое, лас­ковое солнце Франции, а не эти мрачные серые тучи. Как я хочу оказаться в другой стране, в другом веке, подальше от моих мучителей. Как я хочу, чтобы в следующей жизни мне попалось больше хороших людей (инквизиция, видимо, из-за моих воззрений). Эти мысли как будто из другой жизни, это происходит не со мной. Хочется стать птицей и улететь, вырваться из своего тела. Почему я не птица? Как мне хочется отсюда улететь! Я птица в клетке. Я мыслями далеко отсюда.

Видит окно вверху, душа стремится вырваться из оков.

Боже, ты же все знал, почему ты не уберег меня от этих мук, до тебя было не достучаться.

Я была увлечена интригами при дворе. Предупреждения были, к чему все это приведет. Я же знала, чем это все может для меня обернуться. Я не послушалась своего внутреннего голоса и попала в беду. Кто меня отсюда выручит, кто поможет?

Душно мне, тяжелый воздух, задыхаюсь, от этой духоты болит голова, больно глотать, мысли путаются, уши заложило. Опять слезы застилают мне глаза, мои глаза уже перестают видеть от слез. Голова болит от слез, все тело ноет, грудь болит.

- Хотя бы они что-нибудь острое дали, мучения бы мои закончились. Когда кончатся мои мучения, скорей бы смерть меня забрала. Я жить не хочу, устала сопротивляться.

Проплачется, что-то скажет, снова в полузабытьи, приходит в себя и вслух высказывается:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: