Структура научного познания

Возникновение и интенсивное развитие электронно-вычислительной техники при постоянно расширяющейся сфере её использования, взаимосвя­зан­ное с изменениями в жизненно важных сферах общества, включая эконо­мику, социальную структуру, политику, науку, культуру и повседневную жизнь людей, является объектом изучения различных гуманитарных дисцип­лин, в том числе и философии.

Первые систематические попытки выявления и изучения философских проблем, связанных с компьютерной техникой и открываемыми ею возмож­ностями, были предприняты в рамках того, что может быть названо киберне­тическим движением в широком смысле.

В русле кибернетического движения осуществлялись философские и логико-методологические исследования управления, информации, мышле­ния, познания, структуры научного знания и перспектив его развития. Харак­терные для кибернетического движения идея общности (одинаковости или сходства) закономерностей, определяющих процессы управления и перера­ботки информации в самых разных сферах реальности, и идея плодотворно­сти использования математических и логико-математических трактовок этих процессов на различных уровнях абстракции получили специфическое пре­ломление в многочисленных сравнениях человеческого мышления и работы ЭВМ.

Появление компьютерных систем, которые стали называть интеллекту­альными системами (ИС), и развитие такого направления, как искусственный интеллект (ИИ), побудило по-новому взглянуть на ряд традиционных теоре­тико-познавательных проблем, наметить новые пути их исследования, обра­тить внимание на многие остававшиеся ранее в тени аспекты познавательной деятельности, механизмов и результатов познания. В ходе бурных дебатов 60 – 70-х гг. на тему «Может ли машина мыслить?» были, по существу, пред­ставлены различные варианты ответа на вопрос о том, кто может быть субъ­ектом познания: только ли человек (и в ограниченном смысле животные) или же и машина может считаться субъектом мыслящим, обладающим интеллек­том и, следовательно, познающим. Сторонники последнего варианта пыта­лись сформулировать такое определение мышления, которое позволяло бы говорить о наличии мышления у машины, – например, мышление определя­лось как решение задач (см.: Ботвинник М.М. Почему возникла идея искус­ственного интеллекта? // Кибернетика: перспективы развития. М., 1981). [Нужно от^[398]метить, однако, что и способность компьютерной системы к принятию каких-либо решений также может быть поставлена (и ставится) под сомнение]. Оппоненты сторонников «компьютерного мышления», на­против, стремились выявить такие характеристики мыслительной деятельно­сти человека, которые никак не могут быть приписаны компьютеру и осутст­вие которых не позволяет говорить о мышлении в полном смысле этого слова. К числу таких характеристик относили, например, способность к творчеству, эмоциональность (см.: Тюхтин В.С. Соотношение возможностей естественного и искусственного интеллектов // Вопросы философии. 1979. №3).

Компьютерное моделирование мышления, использование методов ма­тематических и технических наук в его исследовании породило в период «кибернетического бума» надежды на создание в скором будущем строгих теорий мышления, столь полно описывающих данный предмет, что это сде­лает излишними всякие философские спекуляции по его поводу. Надеждам такого рода, однако же, не суждено было сбыться, и сегодня мышление, бу­дучи предме­том изучения ряда частных наук (психологии, логики, искусст­венного ител­лекта, когнитивной лингвистики), остаётся также притягатель­ным объектом философских рассмотрений.

В последние два десятилетия в копьютерных науках заметное внима­ние стало уделяться такому традиционно входившему в сферу философии предмету, как знание. Слово «знание» стало использоваться в названиях на­правлений и составляющих компьютерных систем, а также самих систем (системы, основанные на знаниях; базы знаний и банки знаний; представле­ние, приобретение и использование знаний, инженерия знаний). Тема «ком­пьютер и знание» стала предметом обсуждения и в значительно более широ­ком контексте, где на первый план вышли её философско-эпистемологиче­ские, социальные и политико-технологические аспекты.

Что касается такой области, как ИИ, то не будет преувеличением ска­зать, что в 80-е гг. понятие знания потеснило понятия мышления и интел­лекта, традиционно занимавшие почётное место в рефлексии профессиона­лов ИИ над своей деятельностью. Теория искусственного интеллекта стала иногда характеризоваться как «наука о знаниях, о том, как их добывать, представлять в искусственных системах, перерабатывать внутри системы и использовать для решения задач» (Поспелов Д.А. Ситуационное управление: теория и практика. М., 1986. С. 7), а история искусственного интеллекта, ис­ключая её ранние этапы, – как история исследований методов представления знаний (см.: Представление^[399] и использование знаний / под ред. Х. Уэно, М. Исидзука. М., 1989. С. 7).

Расширение сферы применения ИС, переход от «мира кубиков» к та­ким более сложным областям, как медицина, геология и химия, потребовал интенсивных усилий по формализации соответствующих знаний. Разработ­чики ИС столкнулись с необходимостью выявить, упорядочить разнообраз­ные данные, сведения эмпирического характера, теоретические положения и эвристические соображения из соответствующей области науки или иной профессиональной деятельности и задать способы их обработки с помощью компьютера таким образом, чтобы система могла успешно использоваться в решении задач, для которых она предназначается (поиск информации, поста­новка диагноза и т.д.). Это привело к изменениям в характере данных, нахо­дящихся в памяти компьютерной системы, – они стали усложняться, появи­лись структурированные данные – списки, документы, семантические сети, фреймы. Для элементарной обработки данных, их поиска, записи в отведён­ное место и ряда других операций стали использоваться специальные вспо­могательные программы. Процедуры, связанные с обработкой данных, ус­ложнялись, становились самодовлеющими. Появился такой компонент ин­теллектуальной системы, как база знаний.

Термин «знания» приобрёл в ИИ специфический смысл, который Д.А. Поспелов характеризует следующим образом. Под знаниями понимается форма представления информации в ЭВМ, которой присущи такие особенно­сти, как: а) внутренняя интерпретируемость (когда каждая информационная единица должна иметь уникальное имя, по которому система находит её, а также отвечает на запросы, в которых это имя затронуто); б) структуриро­ванность (включённость одних информационных единиц в состав других); в) связность (возможность задания временных, каузальных пространственных или иного рода отношений); г) семантическая метрика (возможность задания отношений, характеризующих ситуационную близость); д) активность (вы­полнение программ инициируется текущим состоянием информационной базы). Именно эти характеристики отличают знания в ИС от данных – «опре­деляют ту грань, за которой данные превращаются в знания, а базы данных перерастают в базы знаний» (см.: Искусственный интеллект: справочное из­дание: в 3 кн. Т. 2. М., 1990. С. 8).

Пользуясь терминологией Л. Витгенштейна, можно сказать, что это понимание знаний как формы представления информации «работает» в рам­ках особой, характерной для ИИ языковой игры. В ходе этой языковой игры могут появляться формулировки, способные вызвать недоумение эпистемо­лога, пытающегося оценить^[400] их с точки зрения привычных философских интерпретаций знания. К такого рода формулировкам относятся ставшее «общим местом» утверждение, что данные не являются знаниями, а также предложения использовать в качестве знаний тот или иной язык или выраже­ния типа «Под знаниями будем понимать такого-то вида формулы».

Вместе с тем только что приведенная характеристика знаний в ИС не является совершенно изолированной от того, что мы обычно понимаем под знанием. Такие черты, как внутренняя интерпретируемость, структурирован­ность, связность, семантическая метрика и активность, присущи любым бо­лее или менее крупным блокам человеческих знаний, и в этом смысле знания в компьютерной системе можно рассматривать как модель или образ (в ши­роком понимании данного слова) того или иного фрагмента человеческого знания.

Однако связь знаний в специфическом для ИИ смысле со знанием в бо­лее привычном, «обычном», смысле не ограничивается лишь сходством не­которых структурных характеристик. Ведь значительная часть информации, представляемой в базе знаний ИС, есть не что иное, как знания, накопленные в той области, где должна применяться данная система. Исследование этого знания (зафиксированного в соответствующих текстах или существующего как не зафиксированное в тексте и даже неартикулированное знание инди­вида-эксперта) под углом зрения задач построения ИС и определяет техноло­гический подход ИИ к знанию как таковому.

Технологический подход к знанию предполагает постановку, исследо­вание и решение технологических вопросов о знании. К последним относятся вопросы типа: «Каким образом следует (можно, допустимо) обращаться (иметь дело) со знанием, имея в виду достижение такой-то цели?» «Обра­щаться», или «иметь дело», со знанием предполагает здесь не только приоб­ретение, хранение или обработку знаний, но и любые ментальные и речевые акты, осуществляемые в отношении знания, – например утверждение, что некто («а») знает нечто («р»), может быть истолковано как ментальный акт, совершаемый некоторым «наблюдателем» в отношении знания, которым об­ладает субъект «а» (в качестве «наблюдателя» может выступать субъект «а»).

При самом широком истолковании технологический подход к знанию является неотъемлемым элементом жизни любого человека. В этом смысле и первобытный человек, использующий для передачи информации примитив­ные сигналы, и наш современник, выбирающий между почтой, телеграфом, телефоном и телефаксом, могут считаться решающими технологические во­просы относительно знания.^[401]

Примером технологического подхода к исследованию знания как осо­бой сущности может служить характеристика сократовой майевтики в диа­логах Платона. Искусство Сократа задавать наводящие вопросы таким обра­зом, что собеседник в конце концов приходит к верным выводам относи­тельно обсуждаемых предметов (во всяком случае, к таким выводам, которые считает верными сам Платон), характеризуется здесь как искусство пробуж­дения истинных мнений, живущих в душе человека, в результате чего мнения становятся знаниями. Пожалуй, наиболее выразительная иллюстрация этой процедуры дана в известном примере из диалога «Менон», где мальчик-раб решает геометрическую задачу. Вообще же говоря, все диалоги Платона де­монстрируют сократову технику «пробуждения» знания. Однако собственно технологический подход к исследованию знания мы находим у Платона лишь в тех случаях, когда сама эта техника становится предметом осмысления, ко­гда сама она рассматривается как средство для совершения каких-то дейст­вий над знанием. Фрагментарные характеристики данной техники встреча­ются во многих диалогах – примером может служить тот же «Менон», где говорится о пробуждении знаний вопросами. Более подробного рассмотре­ния она удостоена в диалоге «Теэтет». Здесь Сократ говорил о своём искус­стве как аналогичном ремеслу своей матери – повитухи Фенареты, и то, что в «Меноне» характеризовалось как техника пробуждения знаний, здесь харак­теризуется как своеобразная техника родовспоможения «мужчинам, беремен­ным мыслью» (см.: Платон. Соч.: в 3 т. Т. 2. М., 1970. С. 234).

Технологические вопросы о знании могут быть до известной степени противопоставлены экзистенциальным вопросам, т.е. вопросам о том, как существует знание, каково оно есть. К вопросам последнего типа относятся, например, вопросы о соотношении знания с мнением или верой, о структуре знания и его видах, об онтологии знания, о том, как происходит познание.

До второй половины нынешнего столетия экзистенциальный подход в исследовании знания был преобладающим. Это не означает, конечно, что не развивалась сама технология получения, передачи, хранения и обработки знания, а также оценки результатов познания, претендующих на статус зна­ния. Достаточно вспомнить о развитии книгопечатания и технических уст­ройств для передачи информации, о методах обучения и педагогических ис­следованиях, посвящённых технике передачи знаний и воспитанию способ­ности к самостоятельному приобретению и использованию знаний, развитие методов науки и исследований этих методов. Однако даже когда эти способы работы со знанием становились предметом исследования, их соотносили не столько со знанием как особого рода сущностью, сколько с познаваемой ре­альностью^[402] (которая могла истолковываться как физическая, ментальная или психическая в зависимости от мировоззрения исследователя). Многие из этих рассмотрений могут быть после определённых интерпретаций квалифи­цированы как технологические, но это всё же будет относиться скорее к ре­зультату нашей интерпретации, чем к самому исследованию.

Расцвет технологических (в указанном выше смысле) исследований знания связан с развитием эпистемической логики и искусственного интел­лекта. Довольно типичной чертой исследований по эпистемической логике является разработка определённых средств для решения вопроса о том, будет ли такого-то вида формула (содержащая эпистемические операторы, соответ­ствующие словам «знает», «полагает», «сомневается», «отрицает» и др.) до­казуемой в таком-то исчислении или общезначимой для такого-то типа моде­лей. С точки зрения технологического подхода к знанию этот вопрос может быть понят как вопрос о легитимации (узаконении) с использованием опре­делённого символико-концептуального аппарата результатов мертально-ре­чевой деятельности в отношении знания некоторого субъекта (или группы субъектов), выраженных в форме, пригодной для применения данного аппа­рата. Характер легитимируемых результатов определяется как особенно­стями используемых формализмов, так и позицией исследователя по отно­шению к экзистенциальным вопросам о знании.

Технологические вопросы о знании, исследуемые в рамках ИИ, каса­ются в значительной степени способов представления знаний. Проблемы представления знаний связаны, в свою очередь, с разработкой соответст­вующих языков и моделей. Существуют различные типы моделей: логиче­ские, продукционные, фреймовые, семантические сети и другие. Логические модели предполагают представление знаний в виде формальных систем (тео­рий), и в качестве языка представления знаний в таких моделях обычно ис­пользуется язык логики предикатов. Продукционные представления можно охарактеризовать (упрощённым образом) как системы правил вида «Если А, то В» или «Предпосылка – действие». Сетевые модели предполагают выде­ление некоторых фиксированных множеств объектов и задание отношений на них (это могут быть отношения различного рода: пространственные, вре­менные, отношения именования и др.). Фреймовые представления иногда рассматривают как разновидность семантических сетей, однако для первых характерно наличие фиксированных структур информационных единиц, в которых определены места для имени фрейма, имён слотов и значений сло­тов. [Характеристику основных моделей представления знаний можно найти в упоминавшемся выше справочном издании «Искусственный интеллект» (т. 2), а также, например, в кн.: The Handbook of^[403] Artificial Intelligence. V.I. Massachusetts ets., 1986.] Каждая из упомянутых моделей имеет свои досто­инства и недостатки в отношении того или иного круга задач.

В рамках технологического подхода к знанию, осуществляемого ИИ, рассматриваются вопросы экономичности представлений знаний с помощью тех или иных средств, их дедуктивных возможностей, эффективности в ре­шении задач. Вместе с тем влияние теории ИИ (и, в частности, представления знаний) на исследование знания как такового простирается далеко за пре­делы технологического подхода. Сравнивая влияние тех или иных моделей представления знаний на экзистенциальные исследования знания, мы не мо­жем не заметить различия в той роли, которую играют, с одной стороны, ло­гический подход и, с другой стороны, такие подходы, как продукционный, фреймовый и другие, объединяемые иногда под общим названием эвристи­ческого (см.: Попов Э.В. Экспертные системы. М., 1987) или когнитивного (см.: Представление и использование знаний / под ред. Х. Уэно, М. Исидзука. М., 1989) подхода. Нужно отметить, что оба этих подразделения могут быть приняты лишь условно: подразделение «логический – эвристический» или «логический – когнитивный» вызывает сомнения, поскольку для логических моделей характерно наличие эвристик и, кроме того, модели эти могут со­держать допущения относительно когнитивного поведения. Пример – разра­ботанная группой В.К. Финна ИС, которая рассматривается своими создате­лями как реализация логики здравого смысла, объединяющей естественный рационализм и естественный эмпиризм.

Тем не менее в целом логический подход к представлению знаний в ИС не привёл до сих пор к каким-либо серьёзным изменениям в экзистенциаль­ных рассмотрениях знания, к появлению новых влиятельных концепций в этой области. Прочие же подходы оказывают более заметное влияние на ис­следование экзистенциальных вопросов о знании – в качестве примера можно сослаться на фреймовую концепцию строения знания, получившую известное распространение как в психологии, так и в когнитивной лингвис­тике. Сказанное было бы неверно истолковывать как аргумент в пользу пре­имуществ этих типов моделей представления знаний перед логическими.

Дело в том, что логический подход в представлении знаний, как и сами логические исчисления, возник на основе трактовок знания, складывавшихся в течение многих веков, на сонове того, что может быть названо классиче­ской рационалистической эпистемологией с характерными для неё пропози­циональным истолкованием элементарного знания, рассмотрением теорий математизированных наук в качестве образцовых форм организации знания, строгими стандартами правильности рассуждений. Уровень^[404] классической эпистемологии и разработанности её концептуальных основ столь высок, что за период времени, в течение которого ведутся исследования по представле­нию знаний в компьютерных системах (а этот период ничтожно мал в срав­нении с «возрастом» классической эпистемологии), эти исследования, имеющие в качестве своей концептуальной базы саму классическую эписте­мологию, закономерно должны были скорее демонстрировать её возможно­сти в применении к новому кругу задач, чем стимулировать существенные изменения в ней. Утверждение, что неклассические логики, всё шире приме­няемые в представлении знаний, также развиваются на концептуальной ос­нове классической эпистемологии, может, на первый взгляд, показаться па­радоксальным. Тем не менее оно справедливо в той степени, в какой неклас­сические логики являются модификациями классических исчислений и раз­деляют с ними те глубинные концептуальные предпосылки, которые могут быть в известном смысле противопоставлены концептуальным основам иных подходов. С этой точки зрения работы по логике естественного языка и рассуждений здравого смысла свидетельствуют о высокой гибкости инстру­ментария, развиваемого на базе классической эпистемологии, и о богатстве его возможностей.

Другие подходы в представлении знаний достаточно тесно связаны с развитием когнитивной психологии. Однако само это направление сложилось под влиянием «компьютерной метафоры», когда познавательные процессы стали рассматриваться по аналогии с работой вычислительных машин. Не­удивительно поэтому, что происходящее в ИИ оказывало и оказывает замет­ное воздействие на когнитивную психологию (как и на ещё более молодое направление – когнитивную лингвистику). Это справедливо и в отношении собственно представления знаний. И фреймовые, и сетевые модели основы­ваются на соответствующих концепциях структур человеческого восприятия и памяти. Показательно при этом, что концепция фрейма как когнитивной структуры была мотивирована задачами разработки ИС. Вместе с тем эта концепция имеет сомостоятельное значение как концепция психологическая и эпистемологическая и используется в исследовании проблем, выходящих за рамки собственно разработок компьютерных систем (см., например: Филмор И. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка).

Представление знаний в ЭВМ в виде систем правил (что характерно прежде всего для продукционных моделей) стимулировало новый подход в фило­софско-эпистемологических исследованиях, придающий особое значе­ние правилам и предписаниям, регулирующим человеческую деятельность. Этот подход представлен^[405] в работах А.И. Ракитова (см.: Ракитов А.И. Фи­лосо­фия компьютерной революции. М., 1991).

Взгляд на компьютер как на техническое устройство (артефакт), вы­полняющее скорее функцию посредника в передаче знания от одного чело­века к другому и скорее играющее роль своеобразного текста, чем являю­щейся автономной (т.е. не требующей дополнительного обращения к зна­ниям человека) моделью действительности, побуждает сделать акцент на не­явной, личностной компоненте знания, а также на культурных предпосылках общения людей на ЭВМ. Заполнение базы знаний, осуществляемое инжене­ром в результате работы с экспертом, предполагает, конечно, формулировку правил, которые входят в базу знаний и необходимы для выполнения систе­мой её функций. Тем не менее эти правила обычно не могут претендовать на само­стоятельный эпистемологический статус, т.е. статус правил, в соответст­вии с которыми действительно мыслит эксперт и действительно функциони­рует «некомпьютеризованное» знание. Вполне оправдана в этом отношении ана­логия между системой, основанной на знаниях, и обычным текстом, отме­ченная Ю.А. Шрейдером (см.: ЭВМ как средство представления знаний // Природа. 1986. №10). В обоих случаях «владелец знания не может его адек­ватно выразить в тексте, рискуя получить нечто, отличное от того, что имел в виду автор… Знание не упаковывается в текст, а моделируется в нём в дис­курсивной, а следовательно, упрощённой форме. Надежда на то, что оно бу­дет адекватно воспринято адресатом, зиждется на вере в творческие способ­ности последнего – в то, что он воспримет текст не как буквальную инструк­цию, но как “намёк”, позволяющий воссоздать архитектуру моделируемого знания» (там же. С. 20).

В принципе утверждение о существовании невербализуемого, неэкс­плицируемого личностного знания не противоречит утверждению о возмож­ности вербализации или иного рода экспликации той части неявного знания, которая его допускает. С этой точки зрения развитие возможностей систем ИИ именно как автономных систем, сопоставимых с человеком по ряду вы­полняемых им функций в работе с информацией, совместимо с выполнением системами ИИ посреднической роли в передаче знания от человека к чело­веку, предполагающей наличие у людей того «общего резервуара» неявного знания, которое не может быть эксплицировано для представления в компь­ютерной системе. На практике, однако, тенденция к созданию автономных систем и тенденция к разработке систем-посредников иногда противопостав­ляются одна другой и конкурируют друг с другом. Проекция противопостав­ления этих подходов на уровень эпистемологии – две крайние точки зрения на знание, одна из которых предполагет принципи^[406]альную эксплицируе­мость всей познавательной деятельности человека, а другая – принципиаль­ную неэксплицируемость того, что не эксплицировано на данный момент.

Философские проблемы, порождаемые разработкой и использованием компьютеров и компьютерных систем, изучаются не только с позиций тео­рии познания и эпистемологии, но и в рамках такого формирующегося на­правления, как компьютерная этика.

Начало дискуссиям по этическим вопросам разработки и использова­ния компьютерных систем было положено выступлениями Дж. Вейценбаума – известного исследователя в области искусственного интеллекта. В книге «Computer Power and Human Reason», изданной в 1976 г., Вейценбаум вы­двинул тезис о том, что важнейшие проблемы, возникающие в рамках деба­тов на тему «Вычислительные машины и мозг», не являются ни техниче­скими, ни математическими: это проблемы этические. Их нельзя ставить, на­чиная со слов «Можно ли…?». Пределы применимости вычислительных ма­шин, по существу, поддаются формулировке лишь в терминах долженство­вания. Дж. Вейценбаум полагает, что мы не имеем права заменить вычисли­тельной системой человека в тех сферах, которые связаны с межличност­ными отношениями, пониманием и любовью (аморальна замена компьюте­ром психиаотра или судьи).

Известны различные попытки определить исходя из этических сообра­жений ограничения на характер задач, решаемых компьютером, и на области его применения. Дж. Мур, например, предлагал ограничить круг задач, ре­шаемых компьютером, таким образом, чтобы компьютер не мог решать, ка­ковы должны быть наши базисные цели и ценности (и приоритеты среди них), считая в то же время этически неправомерным запрещение компьюте­ров там, где они могут способствовать сохранению человеческой жизни, на­пример в области медицины (см.: Moor J. Are There Decisions Computer Should Never Make? // Ethical Issues in the Use of Computers. Belmont, 1985).

К настоящему времени проблемы компьютерной этики вышли далеко за рамки вопроса об этически допустимых пределах применимости компью­теров. Компьютерная этика рассматривает проблемы ответственности за не­поладки в работе тех или иных компьютерных программ и за развитие ком­пьютерной техники в целом, проблемы предотвращения доступа к приватной информации, накапливаемой в компьютерных базах данных, процессы цен­трализации и децентрализации власти в условиях компьютеризации, этиче­ские основания авторского права, интеллектуаль^[407]ной собственности и коммерческой тайны. При этом рамки исследования ситуаций, порождаемых развитием современной техники, могут задаваться различными этическими теориями (этический релятивизм, консеквенциализм, деонтологические кон­цепции, концепции права и справедливости и др.). Примером такого подхода может служить книга Д. Джонсон «Компьютерная этика», основную цель ко­торой автор характеризует как «продвижение в понимании того, как должны вести себя люди, когда они используют компьютеры» (см.: Johnson D. Com­puter Ethics. 3^rd ed. N. J., 2001).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: