Глава 13. Рациональность и иррациональное

В широком смысле слова «рациональность» есть вера (уверенность) в силу разума, в разумные принципы. Этот термин применяется и в несколько иных значениях – как «научная рациональность», «рациональность управ­ленческая» и т.п. Научная рациональность чаще всего определяется как по­стоянная апелляция к доводам разума и рассудка и максимальное исключе­ние эмоций, страстей, субъектных мнений при принятии решений, касаю­щихся судьбы познавательных утверждений. Так понятая рациональность, оставляющая порой за своими рамками конкретно-чувственную способность человека, но опирающаяся на полученную ею информацию, всецело полага­ется на мышление и обработку им этой информации, выделяя в ней общее и существенное.

Поскольку имеется два уровня мыслительной деятельности – рассудок и разум, постольку имеется основание для разделения (разумеется, относи­тельного разделения) рациональности на рассудочную и разумную. Но в связи с тем что в реальной практике познания они нередко оказываются в тесном единстве, во взаимном переплетении, можно говорить об общей у че­ловека рассудочно-разумной рациональности.

И всё же эти два типа, или вида, мыслительной деятельности и соответ­ственно два типа рациональности в философии нередко разграничиваются.

«Рациональность» как таковая может иметь разный смысл. Как про­блема рациональность встречается уже в античной философии. Античная ра­циональность сама по себе знаменательна, и не только потому, что в ней за­ключено начало так называемого дедуктиво-математического типа (или под­типа) научной рациональности (Пифагор, Эвклид), дополнившегося впослед­ствии, в Новое время, опытно-индуктивным подтипом рациональности.

В античную эпоху в рациональности были слитыми воедино истина, её достижение и нравственная идея блага. Главным в человеке и человечестве Сократ считал духовно-творческое начало, «добротворчество». Знание не есть знание ради самого себя, но ради добра. Ценно знание, которое несёт людям не просто сведения, но прежде всего благость. Знание должно идти вместе с благом. Благо есть понимание и разумение высших ценностей.

Платон более всех других идей почитал идею блага и ставил её на вер­шину всей пирамиды идей; вся познавательная деятельность человека должна определяться, по Платону, ориентацией на эту идею; отход от такой установки чреват также отходом от истины.^[316] Благо выше истины. И Со­крат, и Платон, и Аристотель не противопоставляли истину благу, как может показаться с первого взгляда. Они не мыслили одно без другого, провозгла­шая гармонию истины и блага. Их рациональность характеризовалась син­кретизмом, нераздельным единством добра, справедливости и истины. В этом и состоит существо античной, классической рациональности.

Этот тип рациональности, временами теряя позиции в постижении природного бытия естественнонаучными средствами (особенно в ранее Средневековье), заметно укрепился в последующем, особенно в эпоху Про­свещения. Как отмечает Е.Л. Черткова (Рациональность – критика – свобода // Исторические типы рациональности. Т. I. М., 1995. С. 303, 304), в идеоло­гии Просвещения разум, свобода и гуманизм не противопостояли друг другу, но составляли устойчивое единство, ведущая роль в котором принадлежала разуму. Это был «классический рационализм». Термин «классический» можно применять как по отношению к философии, так и по отношению к культуре в целом; подобно истине, название «классическая истина» имеет своё начало в античные времена, и оно сохранилось поныне. Здесь в классиче­ском рационализме соединились вера в способность разума к по­стижению мира и убеждение в возможности преобразования жизни в соот­ветствии с принципами разума. Важным был критицизм как реализация сво­боды в по­знании. Разум в своей критической функции выступал как свобод­ная мысль, мысль, освобождающая сама себя от всего представляющегося её необосно­ванным, внешним, навязанным извне. В идеологии Просвещения свобода и разум сосуществуют и взаимодействуют как высшие человеческие ценности. С просвещённым разумом связывались надежды на формирование более ра­зумного и свободного общества. Сокрушительный удар по союзу свободы и разума был нанесён опытом Французской революции, показавшей уже не в теории, а на практике иллюзорность такой надежды. И дело не только в ужасе от кровавых событий революции, заглушивших голос разума и проде­монстрировавших принципиальную несводимость поведения людей к всеоб­щим принципам разума. Эта революция стала решающей вехой на том пути, по которому пошла европейская цивилизация. Индустриальный путь разви­тия изначально сделал ставку на науку, как будто возвышая тем самым науч­ный разум над всеми другими формами культуры.

На смену «классическому» типу рациональности пришла рациональ­ность Нового времени (начало Moderna), а точнее – сциентистский рациона­лизм. Можно утверждать, что с конца XVIII столетия начался этап сциенти­зированной (онаученной) рациональности.^[317]

В её основе лежала научная рациональность, связанная с опытно-ин­дуктивным методом Ф. Бэкона, дальнейшей матеатизацией наук о природе, ньютоново-галилеевой механикой и лапласовским детерминизмом. С сере­дины XIX в. заявил о себе позитивистский сциентизм, сводивший всё фило­софское мировоззрение к сумме выводов из существовавших тогда наук о природе. Философское мировоззрение оказалось под пятой естественных наук, теряя свою специцифичность, в том числе и в этическо-гуманистиче­ском отношении.

Рациональность оказалась оголённой: в ней стала цениться (не на сло­вах, а на деле) только научная рациональность. Наступил период псевдора­циональности, которую не случайно стали называть бездуховной. Это, так сказать, рациональность индустриализма. В общественном сознании утвер­ждалась вера в то, что естественные науки и техника способны решить не только проблемы познания природы, но и остальные жизненно важные про­блемы: смысла жизни, счастья, бесконечности индивидуального человече­ского существования, справедливого общественного строя, материального благополучия граждан и т.д. Резко поотстала в своём развитии та состав­ляющая классической рациональности, которая олицетворяла собой добро и гуманизм.

Особенно резкий контраст веры в Разум и гуманизм предстал перед людьми в XX столетии: революция 1917 г. в России, Первая и Вторая миро­вые войны. Вторая половина XX в. лишь потвердила опасность «чистой» ра­циональности: многочисленные атомные испытания в атмосфере и под зем­лёй в 50–60-гг., авария на Чернобыльской АЭС, уже унёсшая десятки тысяч жизней, продолжающееся в огромных масштабах уничтожение природной среды, грозящее экологической гибелью человечества, – эти и многие другие явления современной жизни свидетельствуют о слабости Разума, отделён­ного от высших целей человеческого существования. То или иное общест­венное устройство, основывается ли оно на идеях командно-административ­ной системы или на благих «реформаторских» идеях, как показал уже опыт России, есть плод разума, есть тоже «рациональность», но эти идеи оказались не такими, которые обеспечили бы счастье народа; за вроде бы разумными установками проглядывают порой очевидным образом узкокорпоративные интересы отдельных групп людей.

Разум оказывается податливым, немужественным. Вненаучные, а по­рой и внутринаучные силы демонстрируют своё превосходство над ними.

История показала также, что истина не синоним разумности, что разум способен заблуждаться.

Разум, втиснутый в прокрустово тоже сциентистской рассудочности, не только ущербен, но и опасен (см.: Новиков Н.А. Ра^[318]циональность в её ис­токах и утратах // Исторические типы рациональности. Т. I. М., 1995. С. 32.).

Не случайно последние десятилетия прошли под знаком критики науч­ной рациональности. Трудно даже определить, дал ли Разум в XX столетии больше счастья людям или меньше, чем в XIX в. Многие склонны считать, что роль Разума стала совсем ничтожной.

Негативизм по отношению к науке и научной рацинальности растёт, имея на то основания. Идёт поиск средств освобождения от лжерационально­сти. «Отделение государства от Церкви, – считает П. Фейерабенд, – должно быть дополнено отделением государства от науки – этого наиболее совре­менного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение – наш единственный шанс достичь того гума­низма, на который мы способны, но которую никогда не достигали» (Из­бранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 450).

Всё большее число философов пытаются найти противовес лжерацио­нальности в гуманистическом мировоззрении, в экзистенциализме, филосо­фии жизни.

Поскольку причинами деформированной рациональности часто высту­пают социальные силы, стремящиеся к власти или ею владеющие, то возни­кает проблема ограждения подлинной рациональности от таких сил и гума­низирования самих властных структур, механизмов властных отношений.

Осмысливая сложившуюся в XX столетии ситуацию, Н.Н. Трубников справедливо отмечает следующее. Новая историческая эпоха показала, а но­вейшая ещё раз самым недвусмысленным образом подтвердила, что ни сам по себе научный разум, ни само по себе положительное знание не являются самодостаточными, что положительное знание, в том числе и самое строгое положительное знание, в ряде случаев способно, пускай до известных преде­лов, уживаться не только с самыми отсталыми нравственными формами, но и с прямыми формами безнравственности и агуманизма вплоть до фашизма с различного рода варварством, иногда откровенным, чаще византийски изо­щрённым, маскирующимся теми или иными, в том числе и положительно-научными, лозунгами. И не только уживаться, но и до поры успешно сотруд­ничать с ним, пользоваться его широкой поддержкой, в свою очередь, под­держивать его, освещая его авторитетом научного разума, науки, непрере­каемым авторитетом знания. И для нас существо дела заключается не в том, что это сотрудничество рано или поздно оказывается гибельным и для науч­ного разума, и для тех социальных структур, где знание оказывается способ­ным приобретать это уродливое развитие. Оно заключается в том, что поло­жительно-научный разум сам по себе оказывается недостаточным, чтобы^[319] одним своим присутствием преобразовать мир на разумных гуманистических началах, обеспечив в том числе и самому себе более или менее здоровое раз­витие и общественное функционирование. Новая эпоха как раз и показала, что ориентированный на физические критерии силы и лишённый метафизи­ческих критериев блага научный разум в специфических общественно-исто­рических условиях способен заметным образом деформироваться. Наделён­ный силой знания, научный разум – одна из величайших надежд человече­ства со времён Возрождения – вполне оправдав себя технически, технологи­чески, экономически и т.д., не оправдав себя гуманистически. Гуманистиче­ская и нравственная беспомощность разума вскрыла настоятельную нужду в каких-то иных, более высоких, чем научные и научность вообще, основаниях и критериях разумного. Это и определило потребность в поиске таких начал, таких принципов и критериев человеческого познания и человеческого бытия вообще, какие при всей их объективности и строгости не страдали бы той гуманистической неполнотой, какую со всей очевидностью продемонстриро­вала в начале XX в. в самый трудный и отвественный для неё момент вся ев­ропейская культура (см.: Кризис европейского научного разума. Философия науки и философия жизни // Рациональность как предмет философского ис­следования. М., 1995. С. 153–154).

Вторая половина XX столетия и особенно последние десятилетия ха­рактеризуются «кризисом» рациональности (или «модерна»). Она стала под­вергаться всё более серьёзной критике.

Параллельно этому стало набирать силу альтернативное движение – «новая» рациональность (или неоклассическая рациональность), стремящееся на более высоком уровне, чем прежде, обосновать необходимость и важность единства Разума и Блага. «Новая» рациональность – это новая актуальная философско-мировоззренческая проблема, и за её разработкой требуется не только внимательно следить, но и вносить каждому в её осмысление свой по­сильный вклад. Как жива «классическая» («античная») трактовка истины, так должна возродиться и занять своё ведущее место в культуре «классическая» (или неоклассическая) рациональность, объединяющая в себе и познаватель­ный, и ценностный подходы к миру.

Итак, в развитии понятия «рациональность» имеется три этапа: класси­ческий рационализм, модернистский (сциенистский) [лже]рационализм и [нео]классический, аксиологически ориентированный рационализм, вызре­вающий с XX в. как противоположность лжерационализму.^[320]

Вопрос об иррациональном в познавательной деятельности связан с проблемой рациональности как в общем плане, так и в плане научной рацио­нальности. Предыдущий материал свидетельствует о том, что решения (или идеи, концепции), будучи в одном отношении разумными, «рационалистич­ными», становятся или могут становиться неразумными и иррациональными в другом отношении. Иррациональное имеется во всех сферах культуры, в любой деятельности человека. Важно, чтобы верховенство в науке и соци­альном устройстве всё-таки всегда сохранялось за Разумом. Такого ведущего начала, к сожалению, во многих случаях в течение ряда столетий не было. Дело не в иррациональном самом по себе (оно даже неизбежно), а в том месте, которое оно занимает по отношению к Разуму и к духовным ценно­стям человека.

О той важной роли, которую играет иррациональное в познавательной деятельно-научной деятельности человека, достаточно подробно говорилось в данном учебном пособии: в разделах о бессознательном, о чувственно-сен­ситивной способности человека, об интуиции, её место в творчестве и т.п. Без этого иррационального не было бы и соответствующей с ней связанной рациональности. Но, с другой стороны, иррациональное в науке не должно иметь самодовлеющей ценности. Оно в общем и целом должно быть подчи­нено полноправной рациональности, полноправному Разуму. Во всех слу­чаях, как мы убеждаемся, знакомясь с этим материалом, рациональность, чтобы стать плодотворной, должна неизменно и в главном всегда ориентиро­ваться на Разум, т.е. на достижение Истины, Блага и Справедливости. Име­ется надежда, что последующие столетия будут временем «новой» рацио­нальности, достойной Человека.^[321]

Глава 14. Вера

Рассмотрим теперь понятие «вера»; прежде всего, каков его смысл? Совместимы ли вера в религии и вера в науке (если она там имеет место)?

Согласимся, что вера является феноменом человеческого (индивиду­ального и общественного) сознания. Без веры невозможна жизнь, невоз­можна никакая (в том числе и политическая, и художественная) деятельность человека. Она сопровождает общественное развитие и жизнь индивидуума.

Нередко можно слышать: «Я верю в этого человека», «Я верю в её лю­бовь», «Я верю в себя». Много объектов веры в научной сфере: теория отно­сительности А. Энштейна, концепция занесения жизни на Землю из других звёздных миров, гипотеза движения материков на Земле, факты телепатии и т.п. Говорят о вере в те или иные предметы, о вере в астрологию, в карточные гадания, о вере в существование ведьм, «злых духов». Существует вера в ин­дивидуальное бессмертие человека, вера в Бога и т.п. «Вера», как видим, многообразна, разнолика.

Выделяются следующие виды веры: 1) вера как достоверность; 2) вера как преклонение перед авторитетом («вера-доверие»); 3) моральная, или нрав­ственная, вера; 4) религиозная вера.

Вера-достоверность, как на то указывает само её название, связана с достоверным, чаще всего научным, знанием, основное содержание которого признаётся таковым (пример тому – теория относительности, хотя некоторые учёные сомневаются в её экспериментальной обоснованности и даже отвер­гают её научное значение, т.е. у них нет веры в эту теорию). Многие убеж­дены в её обоснованности, полагая, что требование какой-либо дополнитель­ной её подтверждаемости излишне. Вера-достоверность, как видим, связана с убеждённостью, уверенностью, твёрдостью; здесь нет сомнения; сомнение разрушает веру.

Вера-достоверность включает в свой круг и проблематичное, вероятно­стное знание. В своё время предположение о существовании в биологических организмах наследственных структур (генов) было гипотетическим знанием, и только спустя десятилетия оно стало истинностным. Вера в существование генов придавала творческую силу исследователям, несмотря на порой резкое противодействие другой части биологов, эта вера способствовала развитию генетики.

Имея в виду веру как уверенность, как рациональную веру, Э. Фромм отмечал: «Корни рациональной веры лежат в созидательной умственной и эмоциональной активности. Рациональная^[322] вера – важная составляющая рационального мышления, где, как принято считать, вере нет места… Вера необходима на каждом этапе, начиная с зарождения рационального замысла и кончая формулировкой теории: вера в замысел как разумную цель, достой­ную разработки; вера в гипотезу как вероятное и правдоподобное утвержде­ние; вера в окончательную теорию, по крайней мере до тех пор, пока не дос­тигнуто общее согласие относительно её достоверности. Эта вера берёт на­чало в личном опыте, в уверенности в собственном умении мыслить, наблю­дать и выносить суждения. В то время как иррациональная вера есть приня­тие чего-то как истинного только потому, что так утверждает авторитет или большинство, рациональная вера коренится в независимом убеждении, осно­ванном на личном творческом наблюдении и мышлении, невзирая на мне­ние болшинства» (Человеческая ситуация. М., 1995. С. 213–215).

Вера-доверие основана на признании и подчинении авторитету, будь то научный авторитет типа Н. Макиавелли или Ч. Дарвина либо авторитет руко­водителя той или иной политической партии, авторитет знакомого лица или родственника. Это вера-послушание. Частным случаем, причём ныне до­вольно распространённым, является определённая – конформная – направ­ленность характера, мышления и действий человека. (Конформность, как она определяется в психологической литературе, – это податливость человека ре­альному или воображаемому давлению группы, проявляющаяся в изменении его поведения и установок в соответствии с первоначально не разделявшейся им позицией большинства.)

Вера в авторитет основана на знании (истинностном или ошибочном) о самом лице или социальном институте, либо предпринимавших успешные действия, либо приходивших к справедливым, истинностным заключениям (с точки зрения того, кто уже поверил в их успешность или истинность). Но та­кая вера, исключающая сомнение как методический подход, способна с са­мого начала не замечать ошибки и не-истины противоположного свойства у так называемого авторитета и оставляет мало шансов на успех такой позиции в будущем.

Разновидностью веры-доверия является доктринальная вера, т.е. вера в общие положения, выдвигаемые авторитетом. (Кстати, доктринальная вера есть также разновидность веры-достоверности, когда объектом веры стано­вится доктрина, учение.)

Названные только что виды веры могут обусловливать фанатизм – от­вергающую альтернативы приверженность индивида определённым убежде­ниям. Фанатизм сочетается с нетерпимостью к инакомыслящим, с отсутст­вием самокритичности, с догматизмом.^[323]

Моральная вера есть вера в нравственные принципы (в их осуществи­мость), следование нравственному закону. Основным законом этики является требование: «Поступай так, чтобы человечество и в твоём лице, и в лице вся­кого другого всегда рассматривалось тобой как цель, но никогда только лишь как средство». И. Кант подчёркивал, что человеческая личность самоценна и ни в коем случае не должна рассматриваться как средство для осуществления каких-либо задач, хотя бы и для всеобщего блага. По И. Канту, моральная вера неразрывно связана с религиозной верой в бытие Бога. «Эту веру ничто не может поколебать, так как этим были бы ниспровергнуты сами мои нрав­ственные принципы, от которых я не могу отказаться, не став в своих собст­венных глазах достойным презрения» (Соч.: в 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 677–678).

Для многих людей вера в нравственные установления христианства яв­ляется основой жизни современного общества. «Не сотвори себе кумира и всякого подобия как на земле, так и на небе, и в водах подземных; не покло­няйся им и не служи им»; «Не убий»; «Не укради» и др.

Моральная вера, как и другие виды веры, своей предпосылкой имеет (явное или неявное) знание.

В религии, если брать не какие-то её аспекты или элементы, а как цело­стное духовное образование, тоже имеются рассмотренные выше виды веры: и вера-достоверность, и вера-доверие, и моральная вера; вместе с ними в её содержание входит и большой объём информации из научного, нравствен­ного, обыденного и иного знания. Нельзя утверждать, что центральное пред­ставление религии – о Боге – абсолютно противостоит знанию. Это представ­ление рационалистично в религиозном «богопознании». Но на первом плане в представлении о Боге – не разум, а чувства-переживания, чувства-эмоции. Ядром религиозного знания выступает религиозная вера. Что это за вера?

Это психологическая установка, принимающая существование Бога на основе общения с ним души человека (иначе говоря, на основе религиозного опыта). Один из глубоких исследователей религиозного опыта Уильям Джемс писал: «Единственное, что непоколебимо устанавливает религиозный опыт, – это возможность переживать единение с чем-то более широким, чем наша личность, и находить в этом единении глубокий душевный покой… Для религиозного опыта и для практических потребностей религии совер­шенно достаточно веры в то, что позади личности каждого человека, как её непосредственное продолжение, существует некая высшая сила, благоволя­щая к нему и его идеалам» (Многообразие религиозного опыта. СПб., 1993. С. 417).

Специфика религиозной веры заключается в восприятии особой реаль­ности (реальности Бога) на основе непосредственного с ним^[324] контакта. Ре­лигиозная вера есть сердечная встреча человеческой души с Богом, явление Бога человеку. Это есть духовное отношение между человеком и Богом (от­сюда это вероотношение). Существо этой веры заключается в религиозном опыте (важное место в нём, кстати, занимают молитва и покаяние). Вера пре­ображает человека и ведёт его к духовному совершенству.

Вера в реальность Бога оказывается основополагающей установкой христианской религии, органично связанной с другими её установками (осо­бое значение здесь имеет догмат о бессмертии человеческой души).

Таковы основные виды веры: вера-достоверность, вера-доверие, мо­ральная вера и религиозная вера. Их взаимопереплетение, частично отмечен­ное выше, не исключает того, что они способны выступать и нередко высту­пают автономно.

Любой вид веры имеет модальности: «глубокая» (вера), «слабая» (вера), «неустойчивая» (вера) и т.п.

Во всех случаях, имеем ли мы дело с видом веры или её с модально­стью, вера неразрывно связана со знанием, не исключает его.

Представление о взаимоисключаемости веры и знания возникает в ре­зультате исключения из религии всех видов веры, кроме собственно религи­озной, и из-за излишне упрощённого толкования существа религиозной веры: эмоциональный её компонент абсолютизируется. Такое понимание веры в религии было присуще французским философам XIX в., вульгарному мате­риализму и атеизму XIX–XX столетий. В немалой степени в формировании этого мнения повинны сами представители церкви, о чём уже говорилось. Вера-достоверность в естествознании всячески подавлялась церковью в те­чение столетий (вплоть до начала XIX в.). Одним из следствий такого поло­жения и явилось укоренение в сознании учёных, да и не только их, представ­ления о несовместимости веры и знания.

В заключение определим понятие веры, которое могло бы охватить со­бой преимущественно все виды веры и стать в связи с этим основным или главным определением этого понятия.

«Вера – состояние предельной заинтересованности, психологическая установка, мировоззренческая позиция и целостный личностный акт, со­стоящие в признании безусловного существования и истинности чего-либо с такой решительностью и твёрдостью, которые превышают убедительность фактических и логических доказательств и не зависят от них вопреки всем сомнениям» (см.: Культурология. XX век: энциклопедия. Т. I. СПб., 1988. С. 107).^[325]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: