Ложь, дезинформация, заблуждение

Антиподом истины является ложь.

Ложь обычно понимается как преднамеренное возведение заведомо не­правильных представлений в истину.

Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди; она есть функция любых человеческих коммуни­каций, при которых осуществляется «встреча» интересов индивидов и соци­альных групп. Дело не в том, имеется она или нет (простой жизненный опыт свидетельствует о наличии лжи), а в том, каков ее удельный вес в каждом конкретном случае.

В небольшой книжке К. Мелитана «Психология лжи» (пер. с франц. М., 1903) довольно убедительно показано, как формируется ложь в процессе ин­дивидуального развития человека. В детстве ее причинами становятся разви­тие воображения в процессе игры, стремление избежать наказания, пример взрослых и т.п. В дальнейшем все большее влияние в этом отношении оказы­вает общество. Значительное место в комплексе факторов, толкающих чело­века в эту сторону, начинают занимать страсти, в том числе любовь. Любовь «порождает неисчислимое количество лжи. Тот, кто любит, лжет, чтобы при­дать себе цену, лжет, чтобы обесценить своего соперника, чтобы возбудить ревность... чтобы подогреть остывающую любовь, лжет, наконец, когда пере­стает любить» (с. 18). Ложь вырастает на тщеславии, малодушии, на страсти к успеху, на страсти к прибыли, к власти и мн. др.

Очевидна охранительная значимость лжи для индивидов (наиболее по­казательны случаи с милосердной ложью у постели умирающего человека). Однако ложь нередко связана с получением каких-либо преимуществ за счет и в ущерб другим. Есть люди, для которых ложь — принцип их бытия.

И все же имеются честные люди. Как их отличить от лжецов? «Истин­ная искренность, — говорит К. Мелитан, — надежно и скоро отличается по двум главным признакам: по мужеству причинять искренностью страдание и по мужеству признавать открыто свои ошибки... Можно считать искренним того человека, который, будучи добрым, обладает мужеством причинить вам неприятность, чтобы не солгать, человека, который, вместо того, чтобы дать вам такой ответ, какой вы желаете и ожидаете, отвечает вам^[215] то, что ду­мает, рискуя вас обидеть, который не скажет вам ни одного слова выпраши­ваемой вами похвалы, если он не считает вас достойным этого, и который сам пострадает от того, что причинил вам неприятность, предпочтет это страдание лжи. Но особенно можно отличить искреннего человека по его мужеству сознаваться, т.е. я хочу сказать, что правдивый человек храбро и без всяких оговорок (но, конечно, и без цинизма) сознается в дурном или, больше того, в неловком и смешном поступке. Предпочесть такое признание лжи — вот безусловный критерий правдивости» (там же. С. 28).

На уровне общества, на уровне социально-групповых отношений зна­чительным фактором, инициирующим отход от истинности и формирование лжи, является партийность. К. Мелитан констатирует: «Сложная и могущест­венная страсть, называемая партийностью, является... неистощимым источ­ником всякого рода лжи; мы, французы, слишком хорошо знаем, в какой ужасной лжи может оказаться виновною та или иная политическая партия, ставящая свои собственные интересы выше справедливости. И мы ежедневно видим такой поразительный, можно сказать, ошеломляющий факт: публици­сты или критики руководятся в оценке людей или их произведений только одним критерием, — принадлежит ли оцениваемый человек к их партии, или нет» (там же. С. 18).

Это написано, заметим, в начале XX столетия. Спустя примерно чет­верть века, в 1928 году русский философ И.А. Ильин опубликует в Берлине, в эмигрантском журнале «Русский колокол», статью под названием «Яд пар­тийности». Размышляя над партийностью, И.А. Ильин отмечает, в частности, следующее. Деление на партии неизбежно, ибо всюду, где люди думают, об­наруживается и разногласие, и единомыслие; а объединение единомышлен­ников дает им умственную уверенность и увеличивает их силы в борьбе. Но дух политической партийности, подчеркивает И.А. Ильин, всегда ядовит и разлагающ. Сущность его состоит в том, что люди из честолюбия посягают на власть; ставят часть выше целого; создают атмосферу разлагающей нетер­пимости; обращаются в борьбе к самым дурным средствам; становятся зло­вредными демагогами; превращают партийную программу в критерий добра и зла. Этим духом заражаются одинаково как левые партии, так и правые. Партийный дух создает своего рода массовый психоз в пределах самой пар­тии. Человек, одержимый этим психозом, начинает верить в то, что только его партия владеет истиной, и притом всею истиною и по всем вопросам. Воззрения делаются плоскими, скудными, трафаретными; люди живут в пар­тийных шорах и видят только то, что предусмотрено в партийных брошюрах. Партийные честолюбцы обращаются ко всем средст^[216]вам и не останавли­ваются даже перед самыми низкими. Они лгут в доказательствах и спорах; заведомо обманывают избирателей; клевещут на конкурентов и противников. Одни продают свои «голоса», другие их покупают — то за деньги, то за по­чести, то раздавая места, то устраивая прибыльные дела. Одни борются сплетней, инсинуацией и интригой; другие, будучи депутатами, берут деньги у правительства; третьи организуют партийные заговоры и перевороты; чет­вертые прибегают к ограблению («экспроприации») и политическим убийст­вам. Люди начинают думать, что «цель оправдывает средства»; воцаряются деморализация и авантюризм; облик политического лидера приобретает черты профессионального лжесвидетеля и взяточника. Итак, дух партийно­сти, по словам И.А. Ильина, расшатывает у людей совесть и честь, и неза­метно ведет их на путь продажности и уголовщины. Дух партийности, счи­тает он, извращает все миросозерцание человека (Ильин И.А. Яд партийности // Русский колокол. Берлин. 1928. № 3. С. 78—81; см. также: Указ. соч. // Хрестоматия по философии / Сост.: П.В. Алексеев, А.В. Панин. 2-е изд. М., 2004).

То, что отмечал И.А. Ильин, касалось как политического опыта России, так и опыта других стран мира. Многое он увидел проницательно (в плане деформирующего воздействия партийности на познание). Да и вывод его оказался отнюдь не чисто негативным в отношении партийности. Он факти­чески оставил возможность для появления и формирования такой социальной позиции субъекта, при которой она будет опираться на истину. «Готовить для будущей России, — заявлял он, — мы должны не партийный дух, а на­циональный, патриотический и государственный» (там же. С. 81). Партий­ность им понималась преимущественно как принадлежность к политической партии, а не как определенность социальной позиции субъекта.

И тем не менее вопрос о взаимоотношениях политики и истины, поли­тики и лжи — традиционный и всегда актуальный вопрос. Один из ответов на данный вопрос дан Н.А. Бердяевым в книге «Дух и реальность» (Париж, 1937). Он пишет: «Зависимость духовности от социальной среды есть всегда ее извращение и искажение»; «Классовые интересы могут породить ложь, но никогда не могут породить истины»; «В действительности мир организуется не столько на Истине, сколько на лжи, признанной социально полезной»; «Есть социально полезная ложь, и она правит миром» (с. 152, 57; цит. по: Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994. С. 450; 393—394).

Вышеприведенные рассуждения К. Мелитана, И.А. Ильина и Н.А. Бер­дяева относительно лжи нуждаются в самостоятельном обдумывании и ана­лизе.

Понятие «ложь» оказывается близким по смыслу к понятию «дезин­формация». Ложь всегда связана с преднамеренностью^[217] субъекта, дезин­формация же может быть осознанной или неосознанной, не переставая от­того быть неправдой.

Понятие дезинформации отличается в данном отношении (в отношении интенции, намерения, направленности сознания) от понятия «ложь»; кроме того, в нем оттеняется процесс передачи информации, т.е. коммуникативный, момент. «Дезинформация — передача (объективно) ложного знания как ис­тинного или (объективно) истинного знания как ложного; оно не зависит однозначно от интенции информатора» (Свинцов В.И. Заблуждение, ложь, дезинформация (соотношение понятий и терминов) // Философские науки. 1982. № 1. С. 83). Дезинформационная интенция при этом есть стремление информатора ввести реципиента в состояние заблуждения; оно проявляется в том, что имеющаяся у информатора оценка знания как истинного или лож­ного противоположна той, которая сообщается реципиенту (см. там же).

Одной из разновидностей дезинформации является «полуправда», «ложь умолчанием». Тоталитарный политический режим порождает стрем­ление нижестоящих инстанций сообщать «наверх» благополучную информа­цию, скрывая и замалчивая неудачи, ошибки, срывы, провалы. «Вышестоя­щие» не пресекают такую практику. «Ложь умолчанием» проникает и в сред­ства массовой информации. Формируется иллюзия «успешного прогресса», тогда как на самом деле — кризис, распад, движение вспять.

Рассмотрим теперь феномен «заблуждение», причем применительно к науке.

Существует взгляд, будто наука имеет дело с объективными истинами, и только с истинами. Выдающийся физик Луи де Бройль писал: «Люди, ко­торые сами не занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки все­гда дают абсолютно достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупреч­ных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед, причем исклю­чена возможность ошибки или возврата назад. Однако состояние современ­ной науки, также как и история наук в прошлом, доказывают, что дело об­стоит совершенно не так» (По тропам науки. М., 1962. С. 292—293). Наряду с фактами и теориями в научном познании встречаются псевдофакты, псев­дотеории; имеется здесь и дезинформация, и ложь (вспомним хотя бы псев­донаучные концепции Т.Д. Лысенко и О.Б. Лепешинской).

В сводном реферате «Мошенничество в науке», помещенном в сбор­нике ИНИОН АН СССР «Науковедение» (1989. № 1), прореферировано 10 работ зарубежных авторов, посвященных этой теме. Названы имена некото­рых ученых, обвиняемых в мошенничестве в науке. Отмечается, в частности, что с 1980 г. (статья опубликована в 1987 г.) в США как минимум 25 случаев научного мо^[218]шенничества попали в печать и еще 7 были рассмотрены конфиденциально. Приводится и ряд других цифровых данных. Среди при­чин подтасовок наблюдений и экспериментов – стремление гарантировать финансирование своих исследований, закрепить за собой приоритет в науке или технике и др.

В реферируемой статье сотрудника Мэрилендского университета А. Шаму отмечается некоторое изменение ситуации в современной науке по сравнению с недалеким прошлым. Чистота науки, по его мнению, всегда по­коилась на двух китах: воспроизводимости научных результатов, а также че­стности и добросовестности людей, занятых научными исследованиями. Эти два принципа неплохо срабатывали в прошлом, частично потому, что ученых было немного, количеству публикаций не придавалось большого значения, а возможность публиковать свои исследования они получали после тщатель­ной проверки своих выводов. Сто лет назад, пишет он, казалось немысли­мым, чтобы исследователь публиковал по 50 статей в год, а сейчас ученые не только по многу лет выдерживают этот темп, но и стремятся превзойти его. Кто в состоянии проверить или воспроизвести результаты, содержащиеся в этом водопаде работ?

Д.Е. Кошланд обращает внимание на усложнение экспериментов, тре­бующих очень тонких и сложных навыков и чрезвычайно больших финансо­вых затрат, что приводит к значительным трудностям при попытках воспро­извести эти эксперименты с целью проверки истинности их результатов. В то же время тот факт, что кому-то не удалось повторить опыт, еще не означает, что результаты оригинального эксперимента фальсифицированы.

Рассматривая вопрос о мошенничестве в науке, следует иметь в виду возможность непреднамеренных ошибок или таких ситуаций, когда ученый, фактически невиновный в ошибке, обвиняется в подлоге. Пример тому — опыты П. Каммерера с пятнистой саламандрой в террариумах с разной окра­ской, имевшие целью подтвердить механоламаркистскую концепцию. Не вы­держав «разоблачений», учёный в 1926 г. покончил жизнь самоубийством.

Заблуждение представляет собой своеобразное теоретико-познаватель­ное явление. Оно есть непреднамеренное несоответствие суждений или по­нятий объекту. Свойство непреднамеренности делает его существенно отли­чающимся от лжи и дезинформации. В основе заблуждений может нахо­диться дезинформация, но они могут порождаться и другими факторами.

Причины появления заблуждений в науке, естествознании многооб­разны. Из гносеологических причин можно указать на характер поиска ис­тины: он всегда сопряжен с выдвижением предположений, догадок, гипотез. Субъект накладывает на область не^[219]известного свои предварительные представления, базирующиеся на уже известном. Истолкование же области неизвестного с позиций известного далеко не всегда истинно. К гносеологи­ческим факторам относятся также многогранность объектов изучения и не­редко фрагментарное, поначалу одностороннее их отображение (вспомним хотя бы историю развития знания о природе света, где сначала познавалась одна сторона внутреннего противоречия, затем другая). Часть выдается за целое, одна сторона, один элемент — за всю систему. В результате получен­ная первоначальная истина трансформируется в не-истину. Ученого посто­янно подстерегают коллизии гносеологического характера. «Все существен­ные идеи в науке, — подчеркивали А. Эйнштейн и Л. Инфельд, — родились в драматическом конфликте между реальностью и нашими попытками ее по­нять» (Эволюция физики. М., 1948. С. 237—238).

Предположения и гипотезы, неизбежные в поиске истины, сами по себе ни истинны, ни ложны: одни более достоверны, другие менее достоверны или совсем не достоверны. Но субъекты, особенно если над ними довлеют узкогрупповые или социальные интересы, способны это гипотетическое зна­ние возводить в разряд истинного.

Истина не лежит на поверхности явлений, но глубоко и «хитро» со­крыта ими. Нужны предположения, их сопоставления, проверка. При этом возможны ошибки, заблуждения. Академик П.Л. Капица подчеркивал, что ученый имеет право на ошибку; ошибки, говорил он, не есть еще лженаука. «Лженаука — это непризнание ошибок. Можно сказать, что ошибки — диа­лектический способ поиска истины. Никогда не надо преувеличивать их вред и уменьшать их пользу».

Все ученые равноправны перед лицом истинного знания; ни один уче­ный, ни одно направление или школа не вправе претендовать на монополизм в науке — ни в процессе движения к истине, ни тем более после ее установ­ления.

Заблуждения неравнозначны по отношению к факторам, их вызвав­шим, по степени достоверности информации, в них содержащейся, по роли в развитии знания и т.п.

Роль заблуждений в развитии науки неоднозначна. В принципе всякое заблуждение как таковое уводит в сторону от истины, мешает познанию. И подлинный ученый никогда сознательно не идет на его конструирование. Он может лишь предполагать, что его конструкция или какая-то ее часть ока­жется неверной. Но чаще всего он убежден в истинности своих построений.

Заблуждения могут способствовать созданию проблемных ситуаций, служащих отправным пунктом для дальнейшего движения науки. Пример — квантовая механика. Для ее создания принци^[220]пиальное значение имела модель электрона как классического объекта, движущегося по классической орбите вокруг атомного ядра. Само по себе такое представление об электроне было заблуждением, но именно оно позволило сформулировать ряд проблем. Возникли следующие вопросы: почему электрон имеет устойчивую орбиту и не падает на атомное ядро? Чем объясняется дискретный характер его излу­чения? – и т.д. Необходимость ответа на эти вопросы привела вначале к фор­мулировке квантовых постулатов Бора, а затем — к созданию квантовой ме­ханики. В результате этого само представление о классических орбитах элек­тронов было устранено из науки, но оно дало жизнь новой научной теории (см.: Чудинов Э.М. Природа научной истины. С. 239).

Известны также результаты, к которым привела алхимия. Хотя в целом она оказалась заблуждением, в ее недрах развивались идеи, впоследствии по­лучившие статус истинных. Алхимия привела к открытию свойств многих элементов и в конце концов заложила предпосылки действительной науки — химии.

Заблуждения, отмечает Э.М. Чудинов, могут вести к созданию про­блемных ситуаций, способствовать нахождению правильного пути решения проблем, построению истинной теории и определению границ ее примени­мости. История науки убеждает, что путь к истине лежал через заблуждения. Они были не иррациональным началом в познании, отвращающим от ис­тины, а, наоборот, необходимой ступенькой, опираясь на которую наука при­ближалась к истине.

Вернемся к примеру из истории науки с разработкой атомистической концепции. Посмотрим на приведенную уже схему. В ней отражено развитие лишь истинного содержания концепции и намеренно не принята в расчет связь истины с заблуждением. Теперь внесем уточнение, смысл которого в том, что концепция (или учение, теория) состоит не только из «утверждений-истин», но и из «утверждений-заблуждений». Схема изменится. OZ—ZY — это часть содержания знания (концепции), ставшая заблуждением послее ее исторической проверки (устанавливается ретроспективно).

Нас не интересует сейчас изменение положения заблуждения 1 при пе­реходе к относительной истине 2, и заблуждения 2 при переходе к истине 3. Достаточно того, что показана область заблуждения (zy — zo) в ее соотне­сенности с областью истины и неразрывность истины с заблуждением в со­ставе единой концепции (теории).

Когда в начале данной главы ставился вопрос о том, чтó представляет собой атомистическая концепция Демокрита — истину или заблуждение, расчет на неверный ответ строился именно на^[221] предположении, что чита­тель отождествит понятие «концепция» с понятием «истинное знание». По­этому корректировка нашего представления о том, что входит в концепции, необходима.

И еще одно уточнение. Для самого Демокрита его атомистическая кон­цепция, надо полагать, не представлялась комплексом «истина + за-блужде­ние». Уже отмечалось, что подлинный ученый непримирим к заблуждению и всегда стремится элиминировать заблуждение из своей концепции. Да, стре­мится, но только при условии, если таковое выявляется. Оценка знания как заблуждения дается всегда ретроспективно, с высоты нового рубежа прак­тики и науки. В пределах же заданной формы (или уровня) практики и знания нет возможностей для квалификации знания, находящегося за пределами подтвержденного на практике, в качестве истины или в качестве заблужде­ния. Такое знание — гипотетическое, а вернее, проблематичное, гносеологи­чески неопределенное (для данного момента времени). Если брать нашу схему, то обозначенное заблуждением 1 будет таковым лишь в ретроспек­тивном плане, а для субъекта — ее носителя — это будет гносеологически не­определенным, гипотетическим знанием.

Вся трудность в том, чтобы на том или ином конкретном рубеже роста (или развития) концепции видеть, где истина, а где будущее возможное за­блужде­ние. Можно полагать следующее. Та часть концепции, которая на­дежно под­тверждается на практике, есть объективная истина. Та же часть, которая еще не подтверждена, не является ни истиной, ни «не-истиной». Как бы ни хоте­лось выдать ее за истину или за заблуждение, этот вопрос не ре­шаем средст­вами данного времени. Критерием для этой сферы вы­члене^[222]ния знания может служить, во-первых, отсутствие его четкой под­тверждаемости на практике, во-вторых, наличие разных точек зрения, борьбы мнений, споров по выдви­нутым соображениям. Конечно, эти два признака могут и не выступать в единстве, один из них может и не быть выражен в яв­ном виде; возможно ис­пользование и других критериев для определения гно­сеологически неопреде­ленных структур. Так или иначе, но конкретно-исто­рическая система знания как выражение научного поиска на более или менее завершенном своем этапе в значительной своей части может быть подверг­нута разграничению на области истинных и гипотетических утверждений по только что отмеченным признакам.

Такое реально функционирующее в науке образование иногда называ­ется правдоподобным или относительно истинным знанием. Второй термин менее удачен, поскольку вызывает ассоциации, связанные с относи­тельной истиной. Первый термин тоже неточен, поскольку, наоборот, может вызвать впечатление о приближенности к истине, но не о ее наличии (в не­полном объеме). Более удачными, на наш взгляд, представляются термины «досто­верный» («достоверное знание») и «вероятный» («вероятное знание»).

Освещая вопрос о достоверном знании, Г.А. Геворкян отмечает, что знание определяется как достоверное, когда (а) у нас имеется полное основа­ние утверждать, что его истинность окончательно установлена, так как оно не нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и потому (б) у нас имеется полная субъективная уверенность, убежденность в нем (см.: Гевор­кян Г.А. Вероятное и достоверное знание. Ереван, 1965. С. 134). Но такое знание, очевидно, будет объективной истиной, безусловно, требующей убеж­денности в ней. Сохраняя этот признак и имея в виду реально функциони­рующее научное знание (т.е. истину плюс гипотетическое знание), мы уточ­няем приведенное положение Г.А. Геворкяна в пункте (а), ограничивая его основой, или главным в научной теории, концепции, учении; вследствие этого первый признак, характеризующий достоверное знание, будет форму­лироваться следующим образом: знание определяется как достоверное, когда (а) у нас есть основание утверждать, что его истинность установлена в глав­ном, в основном. Данное положение одновременно фиксирует момент разви­тия данной концепции, истину как процесс, движение к еще более широкому и более достоверному знанию. Подлинные научные концепции — это в выс­шей степени достоверные системы знания.

В то же время в науке имеют место системы вероятного знания. «Зна­ние вероятно, если (а) у нас имеется не полное, а только некоторое основание считать его истинным, так что оно нуждается в дальнейшем обосновании (доказательстве), и потому (б) оно вызывает в нас определенную уверен­ность, но мы готовы к тому,^[223] что эта уверенность не оправдается» (там же. С. 134). В плане уточненного значения термина «достоверное» (знание) мы можем говорить о вероятном знании как выступающем в главном, основном гипотетическим значении.

Если к истине не применимы слова «более» или «менее», то к досто­верному и вероятному знанию они применимы. Говорят: «менее достовер­ный», «более достоверный», «максимально достоверный» (как и «маловеро­ятный», «более вероятный»).

Английский специалист по философии науки К. Поплер подчеркивает нереалистичность точки зрения на науку как на совокупность одних только истин; он также полагает, что то, с чем имеет дело реальная наука, является сочетанием истины и элементов заблуждения. Эту систему знания он трак­тует как «правдоподобное знание», делая крен в сторону отказа от достовер­ности и объективной истины. Он пишет: «Наука не является системой досто­верных или хорошо обоснованных высказываний; она не представляет собой также и системы, постоянно развивающейся по направлению к некоторому конечному состоянию. Наша наука не есть знание (episteme), она никогда не может претендовать на достижение истины или чего-то заменяющего истину, например вероятности. Вместе с тем наука имеет более чем только биологи­ческую приспособительную ценность. Она не только полезный инструмент. Хотя она не может достигнуть ни истины, ни вероятности, стремление к зна­нию и поиск истины являются наиболее сильными мотивами научного ис­следования. Мы не знаем — мы можем только предполагать» (Поппер К. Ло­гика и рост научного знания. М., 1983. С. 226). По мнению К. Поппера, идея истины является «абсолютистской». Он заявляет, что нельзя требовать абсо­лютной достоверности: мы, подчеркивает К. Поппер, — искатели истины, но не обладатели. Мы не имеем в руках никакой истины, а только вечно к ней стремимся.

Сближая объективную истину с абсолютной (как полным, исчерпы­вающим знанием о предмете) до их полного слияния, К. Поппер оказался пе­ред необходимостью отрицания существования объективной истины; к этому же выводу, как мы помним, приходили и релятивисты, абсолютизировавшие относительную истину, или принцип релятивности, в трактовке историче­ской смены теорий. Свое в принципе верное представление о гносеологиче­ской гетерогенности концепций, теорий (как единства истины и заблужде­ния) К. Поппер безосновательно перенес на все утверждения и системы ут­верждений в науке, сочтя их только «правдоподобными», лишь приближаю­щимися к истине.

Проблема истины — это и проблема ее отграничения от заблуждения; проблема истины упирается в проблему критерия истины.^[224]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: