Сделай Сам Свою Работу на 5

Воспоминания о моем детстве





Введение

Первая глава «Воспоминаний Человека-Волка» предстаатяет для психоаналитика особый интерес, поскольку она охватывает именно тот период жизни героя, которому Фрейд уделяет внимание в своей работе «Из истории одного детского невроза» Самые ранние воспоминания мальчика, по-видимому, связаны с приступом малярии и с летним садом, в котором он в тот момент находился. Скорее всего, речь идет о том же самом лете, на фоне которого развиваются все события, воссозданные в первой части К ним относится рассказ о гувернантке-англичанке, включающий и те выборочные воспоминания, о которых упоминал Фрейд, а также повествование о другой гувернантке, пришедшей на смену первой. Мисс Элизабет, сменившая гувернантку-англичанку и, вероятнее всего, появившаяся за несколько месяцев до того, как мальчику исполнилось четыре года, по вечерам обычно читала вслух «Волшебные сказки» братьев Гримм — истории, которые мальчик и его няня слушали как завороженные и которые сыграли затем такую значительную роль в том, что фобия Человека-Волка была связана с животными. Несколько позднее мадемуазель познакомила ребенка с историей Шарлеманя, после чего он начал сравнивать себя с героем, в чью колыбель добрый дух опустил всевозможные дары. Аналогия становится понятной, когда мы вспоминаем высказывание Фрейда о том, что, родившись в пленочке, «в сорочке», Человек-Волк все свое детство «считал себя избранным ребенком, с которым не могло приключиться ничего дурного», и что его подростковый невроз начался именно тогда, когда он был «вынужден расстаться с надеждой на то, что ему покровительствует сама судьба»



Значительную роль в раннем периоде жизни Человека-Волка сыграли, безусловно, его родители, сестра и любимая няня (он рассказывал мне, что любил ее больше, чем своих родителей), а также гувернантки, учителя, слуги и некоторые родственники. Рассказ о его бабушке и дедушке со стороны отца, а также их сыновьях указывает на упоминавшуюся Фрейдом семейную патологию - скрытую наследственную болезнь, присутствие которой ощущал в себе Человек-Волк. Насколько нам известно, у отца Человека-Волка случались периоды тяжелейшей депрессии, когда ему требовалась госпитализация; помимо этих периодов, его «нормальная личность» была гипоманиакальной, и ему ставили диагноз маниакальной депрессии. Обстоятельства его внезапной смерти в возрасте сорока девяти лег так никогда и не прояснились; причиной могла стать передозировка веронала.



Самый младший брат описывается Фрейдом как человек «эксцентричный, с признаками тяжелого навязчивого невроза». Рассказ Человека-Волка подтверждает эту эксцентричность и содержит описание параноидальных симптомов. Корсаков поставил диагноз «паранойя». Картину зловещей наследственности Человека-Волка дополняет и возможное самоубийство его бабушки со стороны отца, а также последовавшее за этим «невероятное» поведение ее мужа, напоминавшее действия отца из «Братьев Карамазовых».

К случаю Человека-Волка, описанному Фрейдом, имеют отношение самые различные подробности «Воспоминаний»: охватившая поместье эпидемия, от которой погибли двести тысяч овец; редкость контактов детей с родителями, за исключением случаев болезни, когда мать окружала их вниманием и заботой; религиозное рвение мальчика и его мучительные сомнения. Человек-Волк почти не пытается здесь объяснить всего того, что он описывает, поэтому в некоторых деталях его воспоминания отличаются от способа интерпретации событий Фрейдом. По существу, эти «Воспоминания» являются спокойным, добросовестно выписанным фоном к динамическим психическим процессам, которые описал Фрейд в работе «Из истории одного детского невроза».

М.Г.

Я - в настоящее время русский эмигрант восьмидесяти трек лет, а в прошлом — один из ранних психоаналитических пациентов Фрейда, известный как «Человек-Волк»,- решил написать воспоминания о своем детстве.



Я родился в 1886 году, в канун Рождества согласно юлианскому календарю, который использовался в России в то время1, в имении отца, находившегося на берегах Днепра к северу от провинциального городка Херсона. Имение было хорошо известно в округе, так как часть нашей земли использовалась под базар, где время от времени проходили ярмарки. Однажды, когда я был еще ребенком, мне удалось увидеть одну из таких сельских русских ярмарок. Гуляя по нашему саду, я услышал шум и оживленные крики, доносившиеся из-за садовой изгороди. Через щель в изгороди я увидел пылающие костры,- дело происходило как раз зимой,— вокруг которых сгрудились цыгане и другие странные люди. Под оживленную жестикуляцию цыган шел по-видимому:* крикливый торг из-за присутствовавших здесь же лошадей. Творилась невообразимая кутерьма, и мне вдруг пришла в голову мысль, что все это, наверное, очень похоже на происходящее в аду.

Отец продал имение, когда мне было около пяти лет, и поэтому все мои воспоминания об этом месте относятся к раннему возрасту. Как рассказывала моя няня, всего несколько месяцев от роду я заболел тяжелой формой пневмонии, так что даже доктора отказались меня лечить. В самом раннем детстве я также болел малярией: в моей памяти смутно сохранился один из ее приступов. Кажется, это было летом. Я лежал в саду и ощущал себя очень несчастным, хотя и не чувствовал никакой боли,— наверное, из-за высокой температуры.

Мне говорили, что в детстве мои волосы были золотисто-каштановыми, даже рыжеватыми. Однако уже после первой стрижки они потемнели, что очень расстраивало мою мать. Маленький золотисто-каштановый локон она как реликвию хранила всю свою жизнь.

Еще мне говорили, что в раннем детстве я был спокойным, почти флегматичным ребенком, но что мой характер совершенно изменился после появления гувернантки-англичанки мисс Оуэн. Хотя она была с нами всего несколько месяцев, у меня развились нервозность, раздражительность и даже склонность к тяжелым срывам.

Вскоре после приезда мисс Оуэн мои родители отправились путешествовать за границу, оставив мою сестру Анну и меня на попечении ее и моей няни. Анна была на два с половиной года старше меня, и мисс Оуэн оказывала ей явное предпочтение. По просьбе родителей, мисс Оуэн и няню должна была контролировать наша бабушка со стороны отца, но она, к сожалению, не нашла в себе должной воли и ответственности. Зная о пагубном влиянии на меня" мисс Оуэн, она так и не осмелилась ее уволить, ожидая возвращения моих родителей. Однако их приезд все задерживался, и это на несколько месяцев продлило издевательства мисс Оуэн, поведение которой объяснялось, по-видимому, то ли тяжелой психической болезнью, то ли слишком частым употреблением алкоголя.

Сейчас мне уже трудно припомнить, как все тогда происходило. Моя бабушка упоминала о многочисленных ссорах между няней, всегда поддерживавшей мою сторону, и мисс Оуэн. По-видимому, мисс Оуэн, нащупав болезненные стороны моей души, постоянно меня поддразнивала, что доставляло ей своеобразное садистское удовлетворение.

В поместье, где я родился, мы жили только зимой. Летний же наш дом находился в нескольких милях, в Тернях. Каждую весну, когда мы туда переезжали, приходилось брать с собой много вещей. В Тернях у нас был большой сельский дом, скрывавшийся в глубине старого красивого парка. Помнится, специально для меня сюда приводили оседланного пони, на которого меня сажали и возили по кругу. Однако езда на пони была ничто по сравнению с тем, когда отец сажал меня в седло перед собой, и мы ехали вместе рысцой. На мгновение мне казалось, что я уже взрослый и скачу верхом на большой «настоящей» лошади.

Иногда путешествия в Терни из нашей усадьбы на Днепре совершались и летом. Одно из моих первых, совершенно невинных воспоминаний о мисс Оуэн было связано именно с одним из таких путешествий. Я сидел рядом с мисс Оуэн в закрытом экипаже. Она вела себя со мной довольно дружелюбно и пыталась научить меня нескольким английским словам, неоднократно повторяя слово «boy» («мальчик»).

Это не единственный сохранившийся в моей памяти эпизод о человеке, доставившем мне столько огорчений. Мы очень любили длинные леденцы, напоминавшие прутики. Мисс Оуэн сказала нам, что на самом деле это маленькие кусочки разрезанной змеи. В другом же эпизоде пострадавшей стороной уже была сама мисс Оуэн. Мы катались в маленькой лодке по Днепру2. Порыв ветра сорвал с мисс Оуэн шляпку, которая поплыла по воде, возвышаясь подобно птичьему гнезду, что чрезвычайно позабавило меня и мою няню. Помню также нашу прогулку с мисс Оуэн по саду Она бежала впереди нас, присобрав сзади юбку и переваливаясь с боку на бок, и все время кричала нам: «Посмотрите на мой маленький хвост, посмотрите на мой маленький хвост!»

В отличие от меня, Анна, как мне казалось, прекрасно ладила с мисс Оуэн и ей даже доставляло удовольствие то, что мисс Оуэн меня поддразнивала. Более того, вскоре Анна стала ей в этом подражать. Как-то она предложила мне показать фотографию маленькой хорошенькой девочки. Мне очень хотелось взглянуть на эту фотографию, но Анна прикрыла ее листком бумаги. Когда же она, наконец, убрала бумагу, то вместо симпатичной маленькой девочки я увидел волка, который стоял на задних лапах и готовился проглотить маленькую Красную Шапочку. Это вызвало у меня плач, который перешел в настоящую истерику. Думаю, что подлинной причиной этого был не столько страх перед волком, сколько обида на Анну, так жестоко меня разыгравшую.

В раннем детстве Анна вела себя скорее как мальчишка, чем как девочка. Больше всего меня удивляло то, что она никогда не играла в куклы. Мне даже приходила в голову мысль о том, что, будь я девочкой, я бы не расставался с куклами. Но, будучи мальчиком, я этого стыдился. Позднее моей любимой игрой стали оловянные солдатики; возможно, они заменяли мне кукол.

Период, так сказать, «Бури и натиска» у Анны длился не очень долго. Постепенно она становилась все спокойнее и серьезнее. Основным ее занятием стало чтение. Также и по отношению ко мне она все больше играла роль старшей сестры, наставляющей своего младшего брата. Например, она научила меня определять время и рассказала, что Земля на самом деле имеет форму шара. В то время отец часто брал меня с собой в поездки в экипаже, и когда мы проезжали через поля, мне действительно казалось, что линия горизонта как бы закругляется. Но - шар? Такое трудно было себе представить. Скорее Земля виделась мне в форме диска. После увольнения мисс Оуэн у нас появилась новая гувернантка, мисс Элизабет. Ей было около сорока лет, и она отличалась смуглой кожей. По происхождению она была болгаркой, но родилась в России. Человеком была простым, и мы с моей няней очень хорошо с ней ладили. Поскольку еще живы были воспоминания о русско-турецкой войне, в результате которой болгары, наконец, освободились от турецкого ярма, она часто рассказывала нам о зверствах турков. От мисс Элизабет в моей памяти осталось только то, что она практически целый день курила сигареты.

Моя няня была крестьянкой, которая помнила еще времена крепостного права. Она была совершенно честным человеком, с золотым сердцем, и предана нам всей душой. В молодости она вышла замуж, но ее сын умер еще ребенком. Похоже, что всю свою материнскую любовь к умершему сыну она перенесла на меня.

Почти все, что мы в то время читали, состояло из русских переводов немецких сказок. По вечерам мисс Элизабет читала нам волшебные сказки братьев Гримм, которые мы вместе с няней находили очень интересными и захватывающими. Мы знали уже русские переводы Белоснежки, Золушки и других сказок. Мне совершенно непонятно, откуда у мисс Элизабет появилась идея прочитать нам «Хижину дяди Тома» - ведь эта книга с ее ужасными подробностями обращения с нефами явно была не самым удачным предметом для детского чтения. Некоторые из описаний пыток, применявшихся к нефам, снились мне даже по ночам.

Поскольку наши родители часто находились в отъезде, большую часть времени мы с сестрой находились на попечении совершенно чужих людей, и даже когда родители были дома, наши контакты с ними оставались очень ограниченными. Я помню, что отец выучил со мной русский алфавит и научил меня читать по-русски. Какое-то время он навещал нас с сестрой каждый вечер и играл с нами в игру, называвшуюся «Не сердись, человек».

Раскладывалась игральная доска, которой служила карта европейской части России, и каждому давалась деревянная фигурка, напоминавшая шахматную фигуру. Бросая кости, каждый игрок старался продвинуться как можно дальше, и именно по тому пути, который он выбрал на карте. Тот, кому первому удавалось достичь конца путешествия, выходил победителем. От этой игры я получал невероятное удовольствие — наверное, отчасти потому, что мы играли в нее с моим отцом, которого я в то время нежно любил и которым восхищался. К сожалению, эти вечерние посещения вскоре прекратились, так как у него больше не было для этого времени. Когда мы играли в эту игру, отец часто многое нам рассказывал о городах и областях, обозначенных на карте, и поэтому без него игра стала менее интересной и менее забавной и в конце концов мы вообще прекратили в нее играть.

Моя мать обладала спокойным, уравновешенным характером, к тому же, у нее было то, что называют «материнским инстинктом». Дар замечать смешные стороны даже неприятных ситуаций и не воспринимать их слишком трагически, помогал ей в преодолении множества трудностей и проблем в течение всей ее жизни.

Несмотря на это качество, поскольку она происходила из патриархальной семьи и не была склонна к эмоциональным взрывам, ей было сложно примириться с бурным характером моего отца и эксцентричностью его братьев, которых она в шутку называла «братья Карамазовы». Хотя мать и не страдала депрессиями, в юности она была скорее ипохондриком и придумывала себе различные болезни, которыми на самом деле не страдала. Так она жила до двадцати семи лет. После этого ее ипохондрия исчезла, и хотя она потеряла все свое состояние, в зрелом возрасте она чувствовала себя гораздо лучше, чем в молодости. Ее ипохондрия появилась вновь, хотя и в значительно более слабой форме, лишь за несколько лет до смерти, когда она целыми днями вынуждена была переносить заточение в своей комнате.

Поскольку в молодости мать была больше поглощена своим здоровьем, у нее оставалось для нас не слишком много времени. Однако если я или моя сестра заболевали, она становилась образцовой сиделкой. Она находилась возле нас, почти не отлучаясь, и следила за тем, чтобы вовремя измерялась температура и принимались лекарства. Я вспоминаю, что ребенком я иногда мечтал заболеть лишь потому, чтобы насладиться присутствием матери и ее заботой обо мне.

Помимо этого, именно благодаря матери я получил первые знания о религии. Я случайно наткнулся на книжку, где на обложке был изображен чешский реформатор Гус, сжигаемый на костре, и попросил маму объяснить, что означает этот рисунок. Мама использовала мой вопрос как повод для того, чтобы сделать для меня краткий обзор основных догматов христианской религии. Все, что я узнал о страдании и распятии Христа, произвело на меня неизгладимое впечатление. А поскольку моя няня была человеком очень набожным и иногда рассказывала мне истории из жизни святых и мучеников, постепенно я и сам стал очень религиозным мальчиком и начал серьезно интересоваться христианской доктриной. Однако вскоре меня посетили сомнения: я задался вопросом о том, почему же Бог, если он действительно так всемогущ, позволил распять своего собственного сына, и почему, несмотря на всемогущество Бога, в мире существует так много зла. Я пытался подавить в себе эти сомнения, но они появлялись снова и снова. Все это было очень мучительным, потому что я чувствовал, что мои сомнения - страшный грех.

Мы с сестрой очень любили рисовать. Вначале мы рисовали деревья, и манера Анны рисовать маленькие круглые листья казалась мне особенно привлекательной и интересной. Однако не желая ей подражать, вскоре я перестал рисовать деревья. Я попытался рисовать лошадей с натуры, но каждая нарисованная мною лошадь получалась, к сожалению, похожей скорее не на настоящую лошадь, а на собаку или волка; несколько лучше мне удавались человеческие существа, и я рисовал, например, «пьяницу», «скрягу» и подобные им типажи. Когда у нас были гости и кто-то из них представлялся мне в чем-то непохожим на всех остальных, я пытался подражать его жестам и повторять те слова или предложения, которые казались мне особенно странными или смешными. Это забавляло моих родителей и наводило их на мысль о том, что у меня есть определенные актерские способности. Однако наибольший интерес и внимание вызывало у меня нечто иное, не имеющее отношения к тому, что было уже описано. Это был маленький аккордеон, который появился у меня, когда мне было около четырех лет, скорее всего, в качестве рождественского подарка. Я любил его как живое существо и не мог понять, почему же людям необходимы другие музыкальные инструменты, такие, как пианино или скрипка, если аккордеон намного прекраснее их всех.

Зимой, с наступлением темноты, я иногда уходил в комнату, где никто не смог бы меня побеспокоить и где, как мне казалось, никто не может меня услышать, и начинал импровизировать. Я представлял себе при этом одинокий зимний пейзаж, лошадей, с трудом тянущих по снегу сани. При помощи своего аккордеона я пытался воспроизвести такие звуки, которые бы соответствовали настроению этого воображаемого образа.

К сожалению, мои попытки музицировать вскоре закончились. Однажды мой отец случайно оказался в соседней комнате и услышал, как я импровизировал. На следующий день он пригласил меня в свою комнату, попросив взять с собой аккордеон. Входя, я услышал, как он говорит о моих попытках сочинять музыку, которые он назвал интересными, с каким-то незнакомым джентльменом. Затем попросил меня сыграть то, что я играл предыдущим вечером. Эта просьба привела меня в сильное замешательство, поскольку я не мог повторять свои импровизации «по команде». Моя жалкая попытка не увенчалась успехом, и отец зло приказал мне уйти. После этой болезненной неудачи я потерял всякий интерес к своему когда-то столь любимому инструменту, забросил его где-то в комнате и больше никогда к нему не прикасался. Этим событием были разорваны все мои связи с музыкой. Позже отца посетила мысль о том, что я должен учиться играть на скрипке. Это было не совсем удачным решением, так как на самом деле именно к этому инструменту я испытывал особую неприязнь. Вскоре она переросла в ненависть к производимым мною пронзительно визжащим звукам, которые действовали мне на нервы; кроме этого, для меня было утомительно все время держать вытянутой левую руку. Поскольку в отсутствие моего учителя я самостоятельно не занимался, то прогресс мой оказался, как того и следовало ожидать, минимальным. Однако всякий раз, когда отец спрашивал учителя, стоит ли продолжать наши уроки, учитель — не желая потерять заработок — отвечал, что «сейчас было бы действительно жаль» прерывать занятия. Меня освободили от этого испытания лишь через шесть лет, когда отец наконец понял, что продолжать, музыкальные уроки не имеет никакого смысла.

В нашем имении мы выращивали не только зерно, но и разводили овец. Однажды случилось нечто такое, что стало сенсацией для специалистов всей России.

Среди овец неожиданно началась опасная эпидемия. Было решено сделать прививки животным, которые все еще оставались здоровыми,— всего около 200 000 овец. Результат оказался катастрофическим. Все привитые овцы погибли, так как по ошибке доставили не ту сыворотку. Люди говорили, что это была месть - не против моего отца, а против врача, который отвечал за вакцинацию. Было предпринято расследование, но оно не смогло раскрыть истину, и все дело гак и осталось тайной.

Когда мне было пять лет, мы переехали а Одессу. В то время между нашим имением и Одессой еще не существовало железнодорожного сообщения. Вначале на небольшой лодке необходимо было отправиться вниз по Днепру в направлении Херсона, что занимало целую ночь. Затем нужно было весь день и всю ночь провести в Херсоне и лишь на следующее утро продолжать путешествие в Одессу — в этот раз уже на более крупном судне, способном противостоять штормам, иногда случающимся на Черном море.

Путешествие в Одессу мы предприняли летом, живя в Тернях. Мы выехали из Терней вечером, когда уже стемнело. Во время нашего отъезда разразился страшный ураган. Мы с сестрой сидели в закрытом экипаже и слышали, как бушует ураган и по крыше экипажа барабанит дождь. Порывы ветра были настолько сильны, что лошади едва могли двигаться вперед. Однако нам все же удалось вовремя приехать в гавань, где мы собирались взять лодку. Это путешествие из Терней в гавань было моим последним испытанием в то время.

Уже когда мы жили в Одессе, я узнал, что отец продал наше имение. Я плакал и чувствовал себя очень несчастным из-за того, что наша жизнь в имении, где мы были так близки к природе, навсегда закончилась и теперь мне придется привыкать к жизни в большом и странном городе. Позже я узнал от моей матери, "что и отец вскоре пожалел об этой сделке, так как через несколько лет наше бывшее имение стало городом. Осознание того, что он совершил ошибку, приблизило, как утверждают, случившийся с отцом первый приступ меланхолии.

В Одессе отец купил небольшой особняк, который находился как раз напротив городского парка, доходившего до самого берега Черного моря. Этот особняк был построен итальянским архитектором в стиле итальянского Ренессанса. Почти в то же самое время отец приобрел большое поместье на юге России. И особняк, и поместье он передал моей матери.

Несколько лет спустя отец купил второе поместье площадью около 130 000 акров в Белоруссии. Оно находилось на берегу реки Припять, притока Днепра. Хотя Белоруссия расположена в западной части России и граничит с Польшей и Литвой, в то время, особенно в сравнении с южной Россией, она была очень отсталым регионом. Первобытные леса, пруды, большие и малые озера, а также многочисленные болота поражали воображение своей девственностью. В лесах жили волки. Несколько раз за лето крестьянами соседних деревень организовывалась охота на волков. Охота всегда заканчивалась праздничным вечером, расходы по которому оплачивал мой отец. Появлялись сельские музыканты, парни и девушки танцевали народные танцы. Здесь в годы учебы в школе я проводил часть моих летних каникул, чувствуя себя при этом так, как если бы меня перенесли на много веков в прошлое. Это было превосходное место для того, чтобы отдохнуть, по словам Фрейда, от «цивилизации и ее неудовлетворенностей». Отец продал это имение в 1905 году.

И у матери, и у отца было много братьев и сестер, однако большинство из них умерло в детстве или в юности - остались лишь две сестры и два брата моей матери, а также три брата моего отца.

Старший брат матери Алексей был человеком болезненным. Первый брак его был неудачным и закончился разводом. Затем он женился на польке и имел от нее двух сыновей. Вторая женитьба была очень удачной. Дядя Алексей запомнился мне спокойным и скромным человеком, занятия которого сводились к управлению своим имением и игре в шахматы - основным его хобби. Можно сказать, что он играл в них исключительно по науке. Позже я более подробно расскажу и о младшем, более энергичном брате моей матери — Василии.

Старшего из трех братьев моего отца звали Епифаном. Сестра и я прозвали его дядей Пиней. Мы познакомились с дядей Пиней и его детьми уже после приезда в Одессу. Два других брата моего отца, Николай и Петр, иногда навещали нас в нашем имении.

Все три брата моего отца имели характеры совершенно разные. Старшего, Епифана, считали умным и хорошо образованным? но он был несколько флегматичен. Он получил математическую степень в Одесском университете, но с тех пор все свое время посвящал присмотру за своими землями, не обнаруживая никакого стремления к тому, чтобы чего-то достигнуть в общественной жизни. Отец говорил мне, что дядя Пиня был ему ближе всех остальных, однако когда позднее дядя переехал из Одессы в Москву, мы потеряли с ним контакты.

Моим любимым дядей всегда был дядя Петр - самый молодой из четырех братьев. Я бывал ужасно счастлив, когда слышал о том, что он собирается нас навестить. Он всегда заходил ко мне или звал меня в свою комнату, играя со мной, как будто бы мы были ровесниками. Он придумывал всевозможные трюки и шутки, которые просто приводили меня в восторг и казались мне очень смешными.

По словам моей матери, дядя Петр всегда был «жизнерадостным мальчиком», постоянно веселым, с прекрасным характером, и являлся поэтому самым желанным гостем на всевозможных вечерах и мероприятиях. После окончания школы он учился при Петровской Академии в Москве - в очень известном в те времена Сельскохозяйственном колледже. Будучи чрезвычайно общительным, дядя Петр завел в колледже много друзей, которых приглашал летом к нам в имение. Мать рассказывала мне, что однажды он даже привез с собой молодого князя Трубецкого (а возможно, это был и князь Оболенский). Точно не могу припомнить, но того самого, кто хотел жениться на Евгении, младшей и самой хорошенькой из трех сестер моей матери. Однако девушка отвергла это предложение и вышла замуж за другого коллегу дяди Петра — из древней знатной литовской фамилии.

Вскоре, как ни печально, дядя Петр, этот славный малый, начал очень странно себя вести и не менее странно изъясняться. Поначалу это казалось его братьям просто забавным, так как они не могли воспринимать это изменившееся поведение всерьез, считая его просто безобидным чудачеством. Однако очень скоро они поняли, что все значительно более серьезно. Проконсультировались у известного русского психиатра Корсакова, диагноз которою оказался неутешителен - начало истинной паранойи. В результате дядю Петра поместили в учреждение закрытого типа. Но поскольку в Крыму у него осталось крупное имение, братья в конечном счете организовали его переезд туда, и в течение многих лет дядя прожил как отшельник. Хотя дядя Петр изучал сельское хозяйство, позднее он решил посвятить себя исключительно историческим исследованиям. Однако все его планы," конечно же, обратились в ничто с того момента, как у него началась мания преследования.

Поскольку мой отец был чрезвычайно образованным и интеллектуально развитым человеком и, кроме того, обладал необыкновенным организаторским талантом, было бы справедливым отметить, что и он, и оба его брата, о которых шла речь выше, отличались очень высоким интеллектом. С другой стороны, дядя Николай не отличался никакими особыми талантами и обладал довольно средними интеллектуальными способностями. Однако он в высшей степени обладат тем, что можно было бы назвать «добродетелями среднего класса», такими, как надежность, чувство долга и скромность. Вначале он выбрал карьеру военного и стал офицером, затем оставил военную службу и поселился со всей своей большой семьей в маленьком городишке Херсоне, став одним из наиболее уважаемых людей города. Он был избран членом Думы (Русского парламента, существовавшего до революции 1917 года) и выполнял в ней самые различные обязанности, хотя и не играл никакой особой политической роли.

Мой дедушка со стороны отца умер приблизительно за год до моего рождения; его жена, Ирина Петровна, ушла из жизни намного раньше. Мне рассказывали, что она отличалась высоким ростом и крепким телосложением, однако, если судить по се фотографиям и портретам, отнюдь не была красавицей. Мой дедушка, напротив, был красивым человеком с правильными чертами лица. Я слышал о том, что Ирина Петровна была очень умной женщиной и имела огромное влияние на своего мужа. Говорили, что после ее смерти дедушка совершенно потерял голову и начал пить. О том, что он действительно потерял голову, можно судить по следующим эпизодам.

Когда дядя Николай решил жениться, моему дедушке пришла в голову совершенно невообразимая идея бросить ему вызов и увести его невесту. Она уже должна была выйти замуж не за дядю Николая, а за его отца - то есть реально возникла ситуация, аналогичная описанной Достоевским в «Братьях Карамазовых». Однако невеста, точно так же, как и в романе Достоевского, предпочла отцу сына и вышла замуж за дядю Николая. В результате отец очень разозлился и лишил его наследства. После смерти дедушки каждый из трех братьев выделил ему долю из своего наследства, и, таким образом, дядя Николай, хотя и был лишен наследства, оставался все же обеспеченным человеком — однако не таким богатым, как его братья. Несмотря на постигшую его неудачу, дядя Николай прожил, на мой взгляд, очень гармоничную жизнь, поскольку был самым уравновешенным и нормальным человеком из всех четырех братьев.

В то время мой дедушка был одним из самых богатых землевладельцев юга России. Он скупил огромное количество земель, которые не использовались и, соответственно, стоили очень дешево. Однако позднее, когда земля начала родить, цены быстро выросли. Это была именно та территория, которая из-за необычайного плодородия земель стала известна как хлебная житница России. По словам моей матери, инициатива покупки всех этих земель и их управления принадлежала не дедушке, а его жене, Ирине Петровне, которая обладала превосходными деловыми качествами. Ее сыновья, отличавшиеся высокими интеллектуальными данными, скорее всего, унаследовали их не от отца, а именно от нее. Однако эта одаренность имела и оборотную сторону. Я имею в виду эмоциональную аномальность и болезненность последующих поколений.

У Ирины Петровны было много детей, но длительное время рождались только мальчики. Ее самой заветной мечтой было иметь дочь. И наконец родилась девочка, которую она назвала Любой, очень милый и симпатичный ребенок. И вот, в возрасте восьми или девяти лет, этот ребенок умирает от скарлатины. Поскольку Ирина Петровна обожала Любу совершенно безгранично, после смерти ребенка она впала в депрессию и потеряла всяческий интерес к жизни. Я думаю, моя бабушка так и не смогла смириться с тем, что судьба вначале отнеслась к ней так благосклонно, полностью выполнив ее желание, а после смерти дочери продолжала дарить ей только сыновей, не давая другой дочери. Смерть Ирины Петровны окутана тайной. Говорят, что она приняла слишком большую дозу каких-то опасных лекарств, однако никто так и не узнал, было ли это случайно или преднамеренно. Во всяком случае моя мать считала, что это всего лишь несчастный случай.

Вскоре после переезда в Одессу у нас появилась новая гувернантка - на этот раз француженка. На самом деле она была швейцаркой из Женевы, но ощущала себя не столько швейцаркой, сколько настоящей француженкой, причем с явно патриотическими взглядами. Она была строгой католичкой и, в общем, очень консервативной. Подобно многим старым девам, она стремилась властвовать. Поскольку она жила у нас, я и Анна практически весь день находились под ее влиянием. По вечерам «Мадемуазель» — так обращались к ней мы все - читала нам детские книги на французском языке.

В молодости Мадемуазель приехала в русскую Польшу и работала там гувернанткой в некоторых наиболее известных семьях. Она жила у графов Потоцких, Самойских, Мнишков и др. (Граф Мнишек был потомком семьи «Лжедимитрия», сменившего в 1605 году Бориса Годунова3.) Основной частью образования Мадемуазель считала обучение своих подопечных хорошим манерам и этикету. Проведя не один десяток лет в польских семьях, она изъяснялась на смеси исковерканных русских и польских слов, однако этого было достаточно для того, чтобы все вокруг ее понимали. Конечно же, Мадемуазель учила нас и французскому. Она начинала что-то объяснять, перескакивала с одной темы на другую и затем углублялась в бесконечные воспоминания о днях своей молодости.

Одной из первых книг, вслух прочитанной нам Мадемуазель, был «Дон Кихот» Сервантеса — конечно, в специальном издании для детей. Эта книга произвела на меня неизгладимое впечатление, но доставила мне больше боли, чем радости, так как я не мог примириться с мыслью, что Дон Кихот, столь дорогой моему сердцу, на самом деле был глупцом. Я чувствовал, что смог бы примириться с этим, если бы Дон Кихот, хотя бы перед своей смертью, сам признал свою глупость. Я успокоился лишь тогда, когда на последней странице книги увидел рисунок, где Дон Кихота исповедовал католический священник,— я сказал самому себе, что священник не может исповедовать дурака.

Затем пришла очередь составленных для детей биографий выдающихся людей Франции. Один автор осмелился даже написать о детстве Великою Шарля, почитаемого французами как Шарле-мань. Эта книга мне также очень понравилась. Наибольшее впечатление произвели таинственное рождение Шарлеманя и три добрых духа, одаривших его еще в колыбели всевозможными способностями и талантами. Возможно, я думал в то время о самом себе и о том, что я был рожден в такой знаменательный день - в канун Рождества. Мадемуазель подписалась также на французский журнал «Journal de la jeunesse»*, из которого читала нам очень романтические рассказы. Они очень возбуждали мое воображение — наверное, даже слишком сильно.

Моя сестра Анна очень быстро распознала потребность Мадемуазель кем-то командовать и очень искусно научилась избегать ее чрезмерного влияния. Мадемуазель не сердилась за это на Анну, но в качестве компенсации начала уделять больше внимания мне, чем моей сестре. Об этом убедительно говорили некоторые ее высказывания, такие, например, как «Serge a le jugement juste»**. Я убежден, что прочитанные Мадемуазель вслух романтические истории заложили основу «романтического» склада моего ума - или по крайней мере усилили это качество. Позже этот «романтизм» нашел свое выражение также в моей пейзажной живописи. В любом случае, влияние, которое оказала на меня Мадемуазель, невозможно отрицать. Я припоминаю, например, что именно в этот период мне в голову приходили мысли о том, что ближе к истине была все же католическая, а не православная вера: Христос сказал Петру обозначить скалу, на которой ему предстояло построить христианскую религию.

Сейчас же я хочу немного забежать вперед и поговорить об эпизоде, случившемся через несколько лет и очень характерном для того периода моей жизни. Во время карнавала мы с Анной были приглашены на костюмированный вечер, где Анна решила появиться в костюме мальчика. Я не могу припомнить, сколько же ей было в то время лет; во всяком случае, она уже была достаточно взрослой для того, чтобы Мадемуазель почувствовала необходимость позаботиться о ее хорошей репутации как порядочной молодой девушки. Возможно, что она надеялась использовать представившуюся возможность и вновь утвердить над Анной свое утраченное влияние. Однажды во время обеда начался спор о костюме, который должна была надеть Анна. Отец считал, что нет никакой причины для того, чтобы Анна не могла надеть на вечер костюм мальчика. Мадемуазель, со своей стороны, доказывала, что появиться в обществе в брюках не может быть для «ипеjeune fille contme ilfaut»*. Мой отец и Мадемуазель горячо поспорили, и Мадемуазель зашла настолько далеко, что решительным голосом заявила: несмотря на то, что отец дает свое разрешение, она, гувернантка Анны, тем не менее запрещает ей идти на вечер в костюме мальчика. Поскольку Мадемуазель преступила определенные границы, она получила от моего отца самый жесткий otriop. Встав из-за стола со слезами, она удалилась в свою комнату. Мы с Анной побежали за ней и попытались ее успокоить, но Мадемуазель торжественно провозгласила, что после оскорбления, которое ей нанес наш отец, она более ни минуты не задержится в этом доме. Однако в конечном счете дело обернулось всего лишь бурей в стакане воды. Мадемуазель успокоилась и вскоре снова начала использовать для характеристики моего отца такие выражения, как «Monsieur est si delicat»** — что совершенно не удивляло мою мать.

*Молодежный журнал (фр) — Здесь и далее под звездочками — примечания редактора русского издания.

**Сержу свойственна рассудительность (фр.)

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.