О том, кто парит невидимкой

Сейчас я сижу в шатре «Цирка Варьете» в Эскильстуне. Рядом со мной должна была сидеть Глория, но вместо нее — рыжий мальчик. Он посасывает сахарную вату с противным причмокиванием.

Похороны Глории послезавтра. Днем позднее Зак поедет к папе. Мама сказала, чтобы я внимательно смотрела номер Альфреда.

— Глория хотела бы, чтобы ты смотрела его как следует.

Я не стала спрашивать маму, откуда она знает, чего хотела бы Глория, а просто положила в сумку зубную щетку и пижаму.

Сегодня ночью я буду спать в цирковом вагончике.

Альфред встретил меня на вокзале. Когда он услышал, что произошло, лицо у него стало очень серьезное.

— Старые артисты часто умирают одни, — сказал он.

— Глория слишком долго была одна. Хотя под конец у нее появилась ты. Ей повезло.

Странно сидеть здесь. Трудно сосредоточиться на номере. Акробаты уже выступили, а я почти не видела. Взгляд все время скользит вверх, под голубой купол. Как будто ищет кого-то. Как будто я верю, что кто-то парит невидимкой между канатами и штагами. Та, кому больше не нужно тело. Та, что наслаждается невесомостью и проворством ласточки. Может быть, на небесах есть и лимонные карамельки.

Альфред хлопает своими башмаками и ударяет опору, так что часть шатра повисает над нами, как сдувшийся шар. Я не кричу, как другие. Я же знаю, что купол — двойной, и весь шатер упасть не может. Я жду, кого Альфред выберет из публики. Он указывает, и я замираю — неужели меня? Но рыжий мальчишка, сидящий рядом со мной, издает радостный вопль и пробирается к арене.

Это было смешно. Мальчишка полностью поверил, что именно он снова поднял купол.

Альфред снял его с плеч, мальчик поклонился и покраснел, когда публика зааплодировала. Он с геройским видом уселся на свое прежнее место рядом со мной.

— Видела? — сказал он.

— Хорошо сработано, — отозвалась я.

— Так страшно было стоять у него на плечах! Кто не умеет держать равновесие, точно упадет…

— Ладно, — сказала я. — Только помолчи!

Он умолк до антракта.

— Тебе обидно стало, да? — ухмыльнулся он. — Ты думала, он тебя выбрал, да?

Сначала я подумала, что мое внимание привлекла птица под куполом. А потом я увидела, что это Глория. Счастливая. Я несколько раз смогла разглядеть ее улыбающееся лицо. Кажется, она хотела, чтобы я ее простила.

— За что, Глория?

— За то, что под конец я была такой мой.

— Мама говорит, что от шока человек может измениться.

— Ну а теперь шок прошел.

— Хорошо.

— Ты же придешь на мои похороны? Не побоишься?

— Конечно. Не буду же я бояться тебя только потому, что ты умерла!

— Я хотела бы, чтобы на похоронах играла цирковая музыка — если можно.

— Попробую устроить.

— Спасибо.

После антракта Альфред выехал на моем старом красном «Крещенде». Глория под куполом светилась, как прожектор.

— Ну, ну, — сказал Альфред и погладил велосипед по седлу. И оно покрутилось из стороны в сторону — упрямо и самоуверенно. Тогда Альфред протянул кусочек сахара, который велосипед каким-то образом проглотил. Даже отрыжку было слышно.

— Фу! Рыгать некрасиво! — Альфред погрозил пальцем. Тогда велосипед рыгнул еще раз.

А потом велик вдруг сам поехал вверх по доске. Альфред побежал вдоль доски и поймал велосипед в объятья, когда тот добрался до конца и упал. Альфред стал укачивать его, как плачущего ребенка, напевал и приговаривал. Но велосипед все шалил, и тогда Альфред шлепнул его по заднему колесу. Тогда велосипед подскочил, так что Альфреду пришлось нестись через всю арену и ловить его на другом конце. Послышался смех: может быть, смеялся велосипед, а может, кто-то под куполом.

В антракте мой рыжий сосед раздобыл еще сахарной ваты. Она свисала с подбородка липкой бородой.

— Это тот же дяденька! Я стоял у него на плечах!

— Заткнись! — прошипела я, и мальчишка с перепугу проглотил половину своей ваты.

Номер закончился тем, что велосипед стал хвалиться и притворяться, что все делал сам — ведь Альфред просто разъезжал верхом на нем. В ответ Альфред подмигнул публике и погладил велосипед по седлу. Тогда звонок на руле стал вызванивать целую мелодию, и оба протанцевали к выходу.

Я сидела на табурете в вагончике Альфреда и смотрела, как он смывает грим. Красная, черная и белая краска оставалась на бумажных салфетках, и через некоторое время из зеркала смотрело его обычное лицо.

— Какой хороший номер, — сказала я.

Он засмеялся.

— Это велосипед хороший. А я делаю, что могу.

Я посмотрела на его отражение в зеркале — непонятно, что он имеет в виду.

— Что ты будешь делать все лето? — спросил Альфред.

Я пожала плечами.

— Послезавтра пойду на похороны Глории.

— Может, потом поработаешь у нас в цирке? Нам нужен еще один человек для ухода за животными.

— Но… — запнулась я. — Я никогда не ухаживала за животными. Кроме кота Глории, конечно.

— Мари и Софи тебя научат. Это, кстати, мои дочки.

— Но… — снова запнулась я, не зная, о чем спросить в первую очередь.

— Я говорил с директором, — сказал Альфред. — Первая неделя будет испытательным сроком. Если тебе понравится и ты поладишь с верблюдом, можешь ездить с нами до конца гастролей. Платить тебе много не будут, тебе ведь мало лет. Но на карманные расходы хватит. И, конечно, жить ты можешь с Софи и Мари.

Ничего лучше себе и представить было нельзя, и все же это было невозможно.

— Я украла у тебя деньги, — сказала я.

Альфред посмотрел на меня.

— Не сейчас. Раньше.

Альфред медленно закрутил крышку банки с кремом для снятия грима. Потом кивнул.

— Я заметил в тот же день. Что в бумажнике не хватает пятисотки.

— У моего брата неприятности.

Я пыталась говорить твердым голосом, но получалось не очень.

— Ты украла ради брата?

Взгляд Альфреда жег меня.

— Может быть, я отработаю летом?

— А ты помнишь, как я хотел купить твой велосипед?

Я кивнула.

— Ты так испугалась при виде моего бумажника. И не хотела брать денег за велосипед. Тогда я понял, что это ты. Но велосипед твой стоит многого! Так что мы в расчете.

Он протянул мне пятерню.

— Тебе не придется копаться в верблюжьем навозе только из-за этого, — продолжил он. — Стряхни с себя эту вину, Янис. Надо уметь прощаться с тем, что прошло.

Про похороны

Женщина в черном костюме сказала, что выбор музыки очень необычный и предложила подумать еще раз. Но этого не требовалось. Альфред дал мне название пластинки с цирковой музыкой, и я ее уже купила.

Женщина в костюме вертела в руках пластинку, как будто та была обжигающе горячей.

— А потом, в конце, нужно включить старый магнитофон.

— Что включить?

— То, что нравилось Глории. В этой часовне хорошая стереосистема?

Женщина вздохнула и сказала, что магнитофон надо будет принести заранее.

— Ну что ж, — заключила она. — Ну что ж, сделаем так.

Когда я выходила, мне показалось, что где-то в воздухе раздался смех. А может, это были ласточки.

Мы с мамой и Заком поднимались по ступеням часовни, шел дождь. Я удивилась, что Зак пошел с нами — он же совсем не знал Глорию.

— Я хочу, — заявил он.

Когда мы вошли, то увидели зажженные свечи у алтаря. И вокруг гроба. Он был белый, а на крышке лежали красные, белые и голубые цветы.

В одном углу я увидела спину Линуса. Стоя на коленях, он возился с проводами стереосистемы.

Мы сидели в первом ряду: там можно было не думать о пустых скамейках позади нас. Часовня должна была наполниться печальными звуками трубы, но пока было тихо. Линус посмотрел на меня и покачал головой. Я улыбнулась ему. Он не виноват, что с этой старой стереосистемой не случилось чуда.

— Все равно красиво, — прошептала мама. — Не расстраивайся, Янис. Сейчас Глория слышит ту музыку, которую хочет слушать.

Огонь свечей трепетал в тишине, цветы источали аромат, который наполнял всю часовню.

В эту минуту на гравиевой площадке перед часовней затормозил автомобиль. Потом послышался звук трубы — именно та мелодия, которую предложил Альфред и которой, как он думал, обрадовалась бы Глория.

Двери часовни открылись. На белом лице Альфреда чернели глаза.

Он шел по проходу в костюме клоуна, ботинки разевали пасть при каждом шаге. Альфред остановился у гроба Глории. И все это время играл на трубе так, что казалось, купол вот-вот раскроется и впустит небо.

Лишь когда Альфред доиграл и опустил трубу, я снова смогла дышать.

Когда священник попрощался с Глорией и каждый из нас обошел гроб, Линусу удалось запустить стереосистему. А когда гроб опустился под пол, послышался топот диких лошадей в степи.

Женщина в черном костюме распахнула двери, ведущие в сад, на луга. Наверное, чтобы лошади вырвались на свободу, а не метались, перепуганные, в часовне.

Мы все стояли на гравиевой площадке перед часовней. Пели птицы. Пока мы были внутри, закончился дождь, и на деревьях засверкала листва.

— Смотри, — сказала мама.

Над кладбищем, лесом и домами — а может быть, надо всем миром — светилась огромная радуга.

Мы пожали друг другу руки, и Альфред стал собираться, чтобы успеть к вечернему представлению. Но сначала он подвез нас всех домой. Мы теснились на сиденье.

— А ваши дочери не будут возражать, что Янис поселится в их вагончике? — спросила мама.

Он засмеялся.

— Они ждут этого! Они всегда хотели младшую сестренку.

Мама улыбнулась. Я видела, что она доверяет Альфреду.

Когда все вылезли из машины, я ненадолго задержалась в кабине грузовика.

До этого я не плакала ни о Глории, ни о Заке, ни о себе самой. Но вот нахлынуло. Все вместе.

— Почему Глория умерла? — всхлипывала я.

— Потому что все люди умирают.

— Но почему именно сейчас?

— Не знаю, может ли какой-то момент быть более подходящим для смерти, чем другие, — сказал Альфред и включил радио, игравшее спокойную музыку.

— Зачем нужны такие, как Адидас? — продолжала я, как будто Альфред мог ответить на все вопросы.

Он осторожно погладил меня по щеке.

— Такие, как Адидас, не всегда были такими.

Я немного подумала и, наконец, примерно поняла, что он имеет в виду.

На Альфреде была коричневая куртка — и хорошо, потому что кожаные куртки хорошо переносят влагу.

— Мой папа как будто и не папа мне теперь, — хныкала я, уткнувшись в потертую кожу.

Альфред ничего не сказал. Только погладил меня по щеке.

Может быть, он смутился и поэтому завел мотор. Тот взвыл, и я поняла, что пора вылезать из кабины, иначе Альфред опоздает на представление.

— Под конец она стала странно себя вести, — сказала я.

— Глория?

— Как будто боялась, что я обманула ее… как будто я не та, за кого себя выдаю…

— Она просто человек, которого не раз предавали. Такие люди иногда странно себя ведут. До завтра, Янис! Мне пора!

Я выпрыгнула из кабины и посмотрела вслед грузовику. Перед тем как зайти в дом, я бросила взгляд на подъезд Глории. Потом подумала, что Линус живет в том же доме, и это была приятная мысль. Хотя теперь все будет совсем не так, как раньше, когда я приходила и звонила в дверь Глории.

Эпилог

Я смотрю на Зака. Его раскрытый чемодан лежит на кровати. Пока он положил туда только стопку трусов и несколько пар носков.

— Ты что, летом в одних трусах будешь ходить? — спрашиваю я.

— А ты? — он кивает на мою сумку, которая совсем еще пустая. — Ничего с собой не возьмешь?

И только тогда я понимаю: мы с Заком долго не увидимся. Несколько недель. А может, два месяца. Я никогда не расставалась с ним на такое долгое время.

— Но ты же приедешь потом к папе — в июле?

Он беспокойно смотрит на меня.

— Обещаешь, Янис? Что приедешь?

Я бросаюсь на шею брату.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — шепчу я. — Я буду по тебе так сильно скучать!

— Ерунда! — смеется он. — Что ты сочиняешь! — он толкает меня, и я шлепаюсь рядом с ним на кровать.

Мама входит со стопкой выглаженной одежды в руках и видит нас.

— Что же это такое! Давайте-ка собирайтесь скорее!

Она смотрит на нас, потом опускает стопку одежды на пол и садится на кровать рядом со мной и Заком. Господин Аль беззвучно прокрадывается в комнату. Он ложится прямо на выглаженную одежду и лижет лапы.

Я смотрю на маму, у нее немного усталый вид.

— Красивые были похороны, — говорит она.

Некоторое время мы сидим молча, мама гладит нас обоих по щекам. Это так торжественно, как прощание.

— А что с Никласом? — спрашиваю я.

— Каким Никласом? — спрашивает Зак.

— Мы приятно провели время, — отвечает мама. — Но дальше, наверное, будем видеться только в семь одиннадцать. Может быть, еще сходим в кино.

— Ладно, — говорю я. Кажется, примерно ясно.

Когда сумки, наконец, были собраны, и настала пора спать, я, конечно, не могла заснуть. И Зак тоже. Он ворочался и вертелся так, что кровать скрипела.

— Что с ним сделают? — прошептала я.

— С кем?

— С Адидасом.

— Наверное, отдадут в другую семью. Не знаю. Здесь точно не оставят. Спи!

— Ладно.

Но заснуть было не так-то просто. Сначала я думала об Адидасе. Сможет ли он измениться, если переедет в другое место. Я надеялась, что да. Потом я стала думать о Глории, а потом о господине Але. А вдруг мама не будет отпускать его на охоту за мышами? А вдруг он впадет в депрессию? Сначала не стало Глории, теперь еще и я исчезну.

Я встала и набрала номер мобильного, который оставил Альфред. Он сказал, что господина Аля можно взять с собой.

— Он может жить с тобой, со мной или с верблюдом, — зевнул Альфред. — Все образуется. А если у него есть талант, он сможет выступать с номером! Спокойной ночи!

Я отправилась на кухню и достала несколько банок кошачьих консервов. Мама сидела за столом. Перед ней стояла чашка и зажженная свеча. На стуле напротив с мрачным видом сидел господин Аль. Я рассказала ему о том, что его жизнь скоро переменится. Он зевнул.

Я забралась к маме на колени, как в детстве, и сделала глоток чая из ее чашки. Она подула на мои волосы, было приятно и щекотно. Совсем так, как в моих воспоминаниях.

— Хороший этот твой Альфред, — сказала мама. — Сегодня увидела его и поняла, что правильно делаю, отпуская тебя.

И тогда мне впервые за долгое время стало по-настоящему хорошо.

А господин Аль растянулся на столе и замурлыкал.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: