О снах, которых лучше бы и не было

Мама открыла кухонное окно. Из цирка доносилась музыка. Кажется, ей тоже нравилось. Она слегка подпевала. И вдруг умолкла.

Зак хлебал гороховый суп, не говоря ни слова. Когда у него такое настроение, всем не по себе.

Мама даже не сказала ему, чтобы не хлюпал. Если бы я так ела, она прикрикнула бы: «Янис! Ешь потише!»

Но она только вытянула шею над цветочными горшками. Я так мало знаю о маме. Например, почему в ту минуту у нее был такой вид, словно она только и хотела исчезнуть. Правда, мамы не исчезают, как папы.

— Как хорошо, что к нам приехал цирк! У них, наверное, и лошади есть?

— Вонючий цирк! — фыркнул Зак над желтовато-коричневым бульоном.

— Откуда тебе знать! — крикнула я ему.

— Настоящий цирк идиотов! — дразнил он.

— Ну-ка замолчите, — сказала мама. Вид у нее был грустный. — Я думала, что мы туда пойдем. Втроем.

— Never, — сказал Зак. — Тухлятина чертова.

— Мы не ругаемся дома, Зак, и ты это знаешь.

Зак вздохнул. Мама решила закончить воспитание. Момент был не самый подходящий.

— А ты, Янис? — Казалось, она и вправду очень хочет в этот голубой шатер.

— Не знаю, — сказала я, помешивая суп в тарелке.

— Понятно, — сказала мама.

Я чувствовала себя предателем. Стоило мне пошевелиться, как в кармане шуршало. И уже начинало жечь.

Я закрылась в туалете и почувствовала себя ужасно несчастной. Ради Зака я украла пятьсот крон. А он этого не заслуживал.

— Что с тобой? — спросила мама через дверь.

— Все хорошо, — ответила я и спустила воду.

Зак лежал на кровати. Руки он спрятал под одеялом.

Я опустила пятисотенную купюру на его живот.

— Что? — Зак поднялся и сел. Он стал вертеть купюру в руках и проверять ее на свет, как будто думал, что я сама ее нарисовала.

Потом улыбнулся.

— Где ты ее достала?

Но я не ответила.

Зак вскочил с кровати. Он схватил меня — то ли обнял, то ли танцевать собрался — и закричал:

— Ты лучшая в мире сестра, знаешь?

Я, конечно, не знала, но слышать это было приятно.

— Черт, Янис, какая ты классная!

Пришлось шикнуть на него — не очень-то хотелось, чтобы мама пришла в эту самую минуту. Ни один из нас не смог бы объяснить, откуда взялись деньги.

— Это от старухи? — спросил Зак, когда мы оба уселись на его кровать.

— Ни за что не взяла бы ничего у нее.

— Но не у мамы же ты их украла?

Он произнес эти слова, но это была такая глупость, что я даже отвечать не стала.

А Заку больше нечего было сказать.

Приятно лишить кого-нибудь дара речи.

Жалко только, что это бывает так редко.

Я убрала со стола и налила полную раковину пенной воды.

Мама словно и не видела, что я делаю. Сначала она смотрела в окно, как будто замечталась.

— Пойдем в цирк? — спросила я, вымыв уже половину посуды. Мама по-прежнему не говорила ни слова. Если бы на моем месте был Зак, она захвалила бы его еще до того, как он включил воду.

— Ты моешь посуду? — она неуверенно улыбнулась, как будто не могла поверить своим глазам.

Я ничего не ответила, только терла из всех сил. Тогда она засмеялась. Жаль, что она смеется так редко.

— Ты хочешь? — спросила она.

— Мыть посуду?

— Пойти со мной в цирк.

— Конечно.

Обману ли я Глорию? — подумала я. Если сначала пойду с мамой? Наверное, нет.

Вечером, когда Зак забрался в окно, я еще не спала. Он ставил горшки с цветами на место, тихонько насвистывая. Скоро его голова оказалась рядом с моей.

— Ты меня спасла, понимаешь?

— Больше не буду.

— И не надо. Можешь носить перчатки сколько хочешь.

Он совсем сбил меня с толку. Как-то неправильно было сравнивать перчатки, которые он дал мне на время, и украденные деньги.

— Ты спишь? — прошептал он.

— Кажется, да, — ответила я. — Пошли Адидаса куда подальше.

— Обещаю.

— Даже если он будет дарить тебе вещи?

— Не нужно мне его барахло. Все краденое. Нет у его отца никакого магазина. Да и отца тоже нет, наверное.

— И у нас нет.

— Есть!

— Не замечала.

— Скоро мы с ним встретимся. На летних каникулах.

— На неделю, ага.

— Ну и?

— Я не собираюсь ехать. Плевать мне на него.

— Не плевать, я знаю.

— Ему же плевать на нас!

— Он подарит нам кучу всего…

— Вот именно. Наверное, думает, что нас можно купить.

— Он наш отец.

— Тихо! Спи! — кажется, я разозлилась.

— Что такое?

— Больше не хочу о нем слышать, понятно?

— Ладно, больше трепаться не будем. Спи!

Я знала, что теперь будет: как только я усну, начнутся сны. Такие сны, которых мне совсем не хочется.

Если у меня будут дети, я их никогда не брошу. Даже если у меня появится новая любовь, детей я не забуду. Ни за что! Хотя у меня не будет детей. И вообще, становиться взрослым — такая засада. Если б только можно было гонять и гонять на велике. Или завести «ХД» и гонять на нем. И ни о чем не думать. Вот бы отказаться расти.

А потом мне приснился тот сон, который снится каждый раз, стоит подумать о папе: мы вместе идем по улице, у него хорошее настроение, у меня тоже. Но он прибавляет шагу и идет все быстрее и быстрее. Наконец, мне приходится бежать, но я все равно не успеваю. Я кричу и прошу подождать, но он только смеется и отвечает, чтобы я поспешила. И я спешу, и, наконец, бегу со всех ног, но папа все равно далеко впереди. Потом он скрывается за углом, и, когда я поворачиваю, его нет, и я не знаю, куда мне идти. Я стою одна, мимо проходят люди и смотрят на меня. И тогда я замечаю, что я в чужом городе, не узнаю дома и людей. Они что-то говорят, может быть, спрашивают, почему я стою там. Я не понимаю их язык и не могу ответить, поэтому снова бегу. Мне не хватает дыхания, хочется упасть на землю и заплакать.

Когда я просыпаюсь, подушка мокрая. Иногда и в постели мокро. Ужасно стыдно. Мама ничего не говорит, но матрас обернула целлофаном. И это тоже позор. Когда поворачиваюсь, он шуршит, и я обо всем вспоминаю.

Этой ночью я проснулась и успела в туалет.

И увидела, что там лежит мама — то есть, в ванне. Она зажгла стеариновые свечи и слушала плеер на большой громкости. Рэгги, любимая мамина музыка.

— Привет, — сказала я. — Купаешься?

Кажется, она кивнула мне — а может, просто в такт музыке.

— Можно, я пописаю?

Она открыла глаза и сняла наушники.

— Как хорошо, что ты успела.

Справившись, я не стала сразу уходить. Наша ванная выглядела необычно. Как зал вечеринки, с музыкой и светом. Правда, я боялась, что она уснет и — вдруг утонет. Такое же случается во сне? Ведь можно и не проснуться. Даже если нос и рот окажутся под водой. Если ты очень устал. Как мама, например.

— Наверное, и мне пора в постель, — сказала она и встала.

Я немного застеснялась, она ведь была совсем голая. Странно было бы, конечно, если бы она купалась в одежде, но все равно, не очень-то хочется смотреть на мамину грудь и то, что там, пониже. В детстве, конечно, казалось, что кустик под животом — это смешно, но потом, когда чувствуешь, что становишься такой же, с кустиком и прочим, не очень-то приятно смотреть на голую маму. Сразу вспоминаешь, что происходит с тобой. Хотя тебя и не спрашивают, хочешь ли ты себе две булки и кустик посередине. А если булок нет, то тебя за это дразнят. Все самое важное всегда решают за тебя и не спрашивают. Так что я отвернулась, пока мама оборачивалась полотенцем. Я ужасно боялась, что она снова начнет эти занудные разговоры про месячные. Что в какой-то момент это случится и не надо бояться. Это совершенно естественно! И гораздо хуже, когда этого нет! Просто надо попросить маму купить прокладок. Так говорила тетка из психологической службы для подростков, когда пришла в наш класс. Или можно попросить тампоны, если больше нравится. «Свобода в коробочке», как они называются. Я и слышать не хочу про это безобразие — истекать кровью, пока тебе не стукнет пятьдесят! Не понимаю, как это можно пережить.

— Ты скучаешь по папе? — спросила я.

Она вздохнула.

— Хотела бы ответить «нет». Но ответ — да. Да, скучаю.

— Может, ему надоест та, другая? — попробовала я утешить ее.

— Лучше бы он ей надоел. Чтобы узнал, каково это, когда тебя бросают.

— И чтобы он пришел и плакал, и просился обратно?

— И тогда бы я ответила… НЕТ!

— Почему? Ты же по нему скучаешь?

— Если человек тебя предал, то нельзя просто…

— И я бы сказала «нет». Нет. Нет! НЕТ!

Она засмеялась, выключила плеер, вытащила пробку в ванне, задула свечи.

Потом мы легли спать. В разные кровати. В разных комнатах. Хотя в тот вечер мне хотелось забраться к ней. Но просить об этом — слишком по-детски.

Я долго лежала и слушала, как вода вытекает из ванны. Звук свободы. Если бы можно было стать пенной водой в ванне! Хлынуть по трубе в… Ну, в очистные сооружения, конечно, не хочется. Лучше прямо в море. А в море в эту минуту пусть купается папа. Потому что он любит плавать. Если я правильно помню. В нашем фотоальбоме есть снимок. Папа купается вместе с двумя детьми. Мальчик умеет плавать, а у девочки розовый плавательный круг. «Янис, 5 лет, Зак, 7 лет», — написано под фотографией. И папа улыбается и смеется, и можно подумать, что он ни за что в жизни не уедет и не оставит этих детей, потому что это его дети.

Снимков, на которых он собирает вещи и уезжает, у нас нет. Как и снимков того, как он ссорится с мамой, закрыв дверь в комнату, где спят его дети, о которых он скоро забудет.

Кроме одной недели летом, когда он вдруг о нас вспоминает.

Про пап и верблюдов

Странно, но на следующий день пришло письмо от папы. Когда я обнаружила его на коврике у двери, дома никого не было. Я узнала папин почерк и могла бы сразу выбросить в мусоропровод. Или сжечь на балконе. Проклятый папа!

Но вместо этого я распечатала конверт. Оттуда выпали фотографии. Он смотрел прямо на меня. Стоял и улыбался на крыльце дома — кажется, нового. Рядом с ним — Мари, его новая жена. У нее на руках ребенок. У папы на плечах мальчик, смеется прямо в камеру. Смеется прямо мне в лицо. Ладно, бить младших нехорошо. Хотя в ту минуту мне очень захотелось. Врезать по этой физиономии, чтобы не лыбился! В письме были еще фотографии. Папа играет с мальчишкой в саду. Жена играет с малышом на одеяле, расстеленном на лужайке.

Я так устала. Просто ужасно устала вдруг. Жутко, кошмарно, адски устала. У меня не было сил читать, что написал папа. У меня не было сил оставаться дома.

Я позвонила в дверь Глории, но она не открыла. Вечно так. Я уже знала, что нет смысла звонить второй раз. Иногда она просто хочет, чтобы ее оставили в покое.

Я села на велик и поехала к футбольному полю. Но когда приехала, почувствовала, что играть совсем не хочется Хотя Мират и крикнул, что если я не хочу, то могу и не стоять на воротах. Но у меня просто не было сил. Мират подошел и спросил, что со мной и почему я сержусь.

— Я не сержусь, — ответила я.

— Сердишься, — сказал он. — Ты теперь все время сердитая.

Потом он побежал обратно на поле, а я поехала дальше на велике. За школой была площадка для скейтеров. Там всегда кто-нибудь катается. Все время одни и те же парни. В уродских шапках и штанах, которые висят на заднице.

Иногда мне дают покататься на скейте. Это здорово. Если бы я много тренировалась, то у меня получалось бы неплохо. Но в тот день они только кричали, чтобы я отъехала и не занимала место со своим уродским велосипедом. И тогда я по-настоящему рассердилась и проехалась по рампе, так что парень, который был там в ту минуту, потерял равновесие и упал.

Я уехала, а они кричали мне вслед.

Я поехала к цирку. Погода была хорошая, почти как летом. На лугу за шатром паслись лошади. Две коричневых, одна белая. Каждая из них ходила на длинной привязи у колышка. Если бы лошади были беспокойные, они бы запутались, но эти, похоже, сами понимали, как надо двигаться. Пять грузовиков стояли недалеко от входа. Я узнала тот, в котором недавно побывала. На зеркале заднего обзора висел розовый медвежонок. И вдруг я заметила, что между передних колес торчат две ноги. Выглядело это довольно жутко. Как будто грузовик кого-то задавил. Ноги зашевелились и из-под машины вылез человек. Лицо и руки у него были в машинном масле. Он с трудом встал и, бранясь себе под нос, достал из кармана тряпку и стал утираться.

Когда он повернулся ко мне, я увидела, что это тот, кто просил меня принести ящик с инструментами. Мне захотелось вскочить на велосипед и удрать. Обернувшись, я увидела, что он вытирает руки тряпкой и смотрит на меня.

Из шатра доносилась музыка. Парни в тренировочных костюмах вышли оттуда и зашли в вагончик. На вид они были потные и усталые.

Я увидела ее издалека, на сухой траве по другую сторону шатра. Глория сидела вместе с господином Алем.

Он был на поводке, который Глория привязала к колышку в земле.

— Как лошади, — сказала я.

— Так делают, когда приходится ездить, и нет загонов.

Я опустила велосипед на землю и села рядом с ней. Дул ветер, я мерзла, но рядом с Глорией можно было спрятаться от ветра. Мы молчали. Она ела шоколадную вафлю. Потом отломила кусок и протянула мне.

— Спасибо, — сказала я, хоть в горле и стоял ком. И я не собиралась рассказывать Глории почему. Я решила спрятать фотографии и забыть, что у меня есть почти родной брат, которому можно сидеть на плечах у папы. Избалованный сопляк, у которого велосипед, конечно, лучше моего, хоть он сам и младше. Которому покупают все, что он захочет. Все, что взбредет в голову.

— Как твой брат? — вдруг спросила Глория.

— Ненавижу его, — выпалила я, не успев подумать.

Она удивленно взглянула на меня.

— Я думала, ты помогаешь ему забираться в окно по вечерам.

— А, ты про Зака, — я откусила кусок вафли.

— А у тебя есть еще братья? — спросила она.

Мне не пришлось отвечать, потому что в ту самую минуту кое-что произошло. Из одного вагона для животных вышел мужчина в зеленом комбинезоне. Он пятился по трапу и держал в руке веревку. Повторяя ласковые слова, он тянул за нее изо всех сил. Вскоре показалась светло-коричневая морда, пара больших ушей и большие, большие глаза, которые оглядывались по сторонам.

Глория вдохнула и выдохнула:

— Гоби!

Верблюд важно спускался по трапу. Кажется, раньше я видела верблюдов только по телевизору. Он был гораздо выше, чем я думала, и шаг у него был шире. Большие ноги, как будто в каких-то тапках с двумя пальцами.

— Верблюды такие красивые, — прошептала Глория. — Такие умные. И никогда не забывают друзей. — Гоби? — позвала она, когда верблюд проходил мимо нас. Потом повторила еще, и еще, но верблюд и ухом не повел.

Мужчина в комбинезоне отвел верблюда на луг. Там он вбил в землю железную трубу и привязал к ней веревку. Верблюд замер и огляделся по сторонам, словно не спеша с выводами о том, где находится. Такое существо не спешит. Не несется по жизни, задрав хвост.

— Это, конечно, не Гоби, — пробормотала Глория себе под нос. — Когда он жил у нас, ему уже было двадцать лет. А с тех пор прошло еще шестьдесят… Верблюды, конечно, живут долго, — сказала она, обращаясь ко мне, — ноне так долго. Ты почему плачешь?

— Не знаю, — я утерла слезы рукой. — Может, потому что он сидит на привязи.

— Вид у него одинокий, — согласилась Глория. — Наверное, у них нет денег на второго верблюда.

— Его надо отпустить на свободу. Где-нибудь, где есть другие верблюды.

— Сейчас плохое время для верблюдов, — вздохнула Глория.

Я не очень поняла, что она имеет в виду, но не стала ничего говорить. Наверное, верблюды — это для нее больная тема. Как папы — для меня. Особенно такие, которые сначала сбегают, а потом вдруг зовут к себе. На неделю, побыть дочкой. Если хорошо себя вести и не надоедать, тебя, может, позовут и на следующее лето. И тогда он вообразит, что он хороший папа и вовсе никого не забывал.

Мы сидели и думали. Сейчас плохое время для животных и уж точно плохое для пап. Может быть, для страха сейчас хорошее время. Вспомнить хотя бы Зака, который так боится, что соглашается на все, что предлагает Адидас.

Верблюд жевал и как будто не очень интересовался тем, что происходит вокруг. Не то чтобы я ждала, что он спросит, где находится лучшая пиццерия, но мог бы просто повернуть голову и немного посмотреть на меня. Наверное, было бы приятно. Если бы верблюд стал меня разглядывать.

Я закрыла дверь как можно тише и разулась. Мама и Зак сидели за кухонным столом. Перед ними лежали фотографии и письмо. Мама изо всех сил постаралась улыбнуться мне.

— Папа ждет вас на первой неделе каникул.

— Я не поеду, — ответила я и налила стакан воды.

— Смотри, он прислал фотографии, — сказал Зак. — Это дом, который он построил. И наши брат и сестра.

Мама встала из-за стола и подошла к раковине. Она стала мыть овощи. Потом достала большой нож и разделочную доску и принялась резать и рубить с громким, ритмичным стуком. А Зак сидел и пялился на фотографии.

— Я не поеду, — сказала я. — Ненавижу их!

Мама положила нож в раковину, я видела ее спину. Она медленно обернулась и горько посмотрела на меня.

— Я не хочу, чтобы ты так говорила, Янис. Это твои брат и сестра. Они ничего плохого тебе не сделали, правда?

— Ну…

— Дети не выбирают себе родителей, так? — продолжала мама.

— Нет. И очень жаль, — ответила я.

— Иначе бы люди вымерли, — пробормотал Зак. — Нормальных-то мало.

Мама снова повернулась к раковине и стала резать. На этот раз намного спокойнее.

— Я хочу, чтобы неделю вы провели с папой и его новой семьей. Если не знаешь обоих родителей, то ты не целый человек, а половина.

— Но я хотел бы только с папой, — пробормотал Зак.

— Без тех, остальных.

— Он же написал, что придумал что-то для вас троих, только троих. Например, поехать в Копенгаген. Сходить в парк Тиволи… или что-нибудь еще, если захотите. Дайте ему шанс. Он же ваш папа. Не забывайте.

— А ты? — спросила я.

— Я не поеду, это ни к чему.

— Но что ты будешь делать всю эту неделю?

— Может быть, поработаю побольше, заработаю денег, и мы сможем поехать куда-нибудь вместе.

— А по вечерам? — беспокойно спросил Зак.

— Что я буду делать, по вечерам, вместо того, чтобы ругаться с вами? Посмотрим, остались ли у меня друзья… С которыми можно сходить в кино. Или что-нибудь еще… Побыть одной тоже интересно.

Мне захотелось рассказать маме о Глории. Но я удержалась. Там же был Зак. Он бы ни за что не понял.

Про сейчас и раньше

На следующий день Глория открыла дверь очень бледная. Не спалось ночью, как она объяснила.

— Во сне ко мне приходил папа, — прошептала она, проходя в гостиную. Там она тяжко опустилась на диван.

— Иногда это приятные сны… Я просыпаюсь и чувствую себя маленькой девочкой, снова в нашем доме-повозке. Но сегодня ночью…

Она посмотрела на меня и надолго умолкла. И я поняла почему: иногда надо подумать, прежде чем рассказать сон — вдруг потом пожалеешь.

— Мы свернули шатер, разобрали карусель, завели Гоби в его повозку. Собаки и кошки ездили с людьми. Кроме одной собаки, большого сенбернара, который всегда оставался вместе с Гоби. А мы спешили, я не знала почему, но папа нас подгонял. Он кричал и сердился на нас. Так мне приснилось. А потом… когда мы запрягли лошадей, и заработали моторы грузовиков, вдруг пошел дождь и засверкали молнии. Мы с мамой решили подождать, пока погода разгуляется, но папа кричал, что нет времени, что надо спешить.

Мы сидели на бархатном красном диване Глории. У нее были и красные шелковые подушки. Господин Аль запрыгнул ко мне на колени, я погладила его по голове и почесала за ушами, как ему нравится, но он вдруг зашипел и спрыгнул на пол. Глория не заметила — она смотрела в окно, как будто все, что случилось в ее сне, происходило там.

— И когда мы уже выехали — а дождь все лил, ничего не было видно — прямо перед нами на дороге возникли люди. Они остановили повозки и всех выгнали. Даже Гоби. Папа разозлился и что-то им сказал. Тогда раздался такой сильный хлопок, что у меня уши заложило, и папа оказался на земле. Из головы текла кровь. Гоби стоял рядом и смотрел, а потом лег рядом с папой. Мама втолкнула меня в один из грузовиков и увезла нас прочь. Они стреляли нам вслед.

Глория посмотрела на меня.

— Почему мне это приснилось? На самом деле все было не так.

— Сны — странная штука, — сказала я. — Они просто снятся, и все.

— Но все казалось таким настоящим… словно все было как в этом сне, а вовсе не так, как я помнила.

— Но это было так давно, — больше мне ничего не пришло в голову. Глупые слова. Как будто неважно, как все произошло, потому что это было так давно.

— Как ты попала в Швецию? — спросила я после молчания.

— Сначала я была в каком-то детском доме. Они звали меня сопливой цыганкой, и я сбежала. И как-то попала сюда.

— Сюда?

— Да… в Швецию. А может, и детский дом был в Швеции. Я не знаю. Вокруг были леса. Поэтому я и сумела сбежать. Сначала бродила на свободе, было лето, черника и малина. Я даже силки пыталась делать, чтобы раздобыть мяса. Но у меня, конечно, ничего не получалось.

Представить это было нетрудно. Как Глория бегает среди деревьев и ищет что-нибудь съедобное. Надеется, что кто-нибудь попадется в силки.

— Ты когда-нибудь была по-настоящему голодной? — спросила она.

— Да, — сказала я. — Почти каждый день.

Она засмеялась.

— Когда я попала в ту семью в Сконе, я была кожа да кости. Они меня удочерили.

— Они были добрые?

— Как с настоящей дочерью.

— А где они теперь?

— Умерли, конечно. И дома их больше нет. Теперь там большие многоквартирные дома. Я была там и видела, я знаю.

— Почему ты не завела себе мужа и детей?

— Завела? Как можно завести…

— А ты хотела бы детей, если бы… если бы ты встретила… подходящего человека?

— Нет, не думаю, — сказала она и достала вышитый платок. Высморкалась. Потом положила в рот лимонную карамельку. Долго перекатывала ее во рту, а потом сказала:

— К тому же, я так никого и не встретила.

Она засмеялась и посмотрела на меня.

— Наверное, я слишком трусливая для любви.

Мне хотелось, чтобы она объяснила, почему трусила и сколько для этого нужно храбрости. Для любви, то есть.

Наконец, я рассказала про папино письмо. И про фотографии. И про первую неделю каникул, которую мы с Заком должны провести у него.

— Поезжай! — решительно сказала она.

— Ни за что! Он на нас наплевал…

— Сколько у тебя пап?

— Один. Да и тот…

— И у меня был один. Только один. И я по нему скучаю. Хотя иногда и сердилась на него.

— Он тебя бил?

— Случалось. А твой папа тебя не бил?

— Не думаю. Когда он сбежал, мне было шесть лет.

— Это, конечно, ему простить нельзя. Что он сбежал. Это хуже, чем пощечина.

— Теперь у него двое новых детей вместо меня и Зака.

— И ты их никогда не видела?

Я потрясла головой. Глаза у нее заблестели, и она спросила:

— Ты иногда думаешь о папе?

— Я не хочу о нем думать!

— Но ведь думаешь иногда? И сны видишь?

Я кивнула и уставилась в пол.

— …я не хочу видеть его мерзких детей!

— Никто не может тебя заставить. Ты большая и сильная, у тебя свои ноги — тебе и решать, куда идти.

Я подняла на нее глаза. На ее усталое лицо падал свет из окна. Я знаю, так бывает. Один кошмарный сон может испортить целый день.

— Слышишь? — сказала она, когда я собралась уходить. Она приставила ладонь к уху и прислушалась к звукам с улицы.

Наверное, музыка доносилась с пустыря. А может быть, из какого-нибудь телевизора.

Но я промолчала.

— Ты же не забыла? В воскресенье? Ты и я.

Я, конечно, ничего не забыла. И не стала говорить, что сначала иду в цирк с мамой. Наверное, Глория расстроилась бы, если бы узнала.

Про ботинки-крокодилки

Мама спросила у Зака, не передумал ли он и не хочет ли с нами, но Зак только фыркнул:

— В этот вонючий цирк!

И мы пошли вдвоем. Мама нарядилась. По-моему, она была очень красивая. Она завила волосы и шла широким, веселым шагом.

Я косилась в сторону дома Глории — не очень-то хотелось, чтобы она меня заметила.

— Как там Мират? — спросила мама. — Давно к нам не заходили твои друзья.

— Они скучные, — ответила я. — Я с ними больше не дружу.

— Да? А с кем ты теперь дружишь?

— Да почти ни с кем.

— Может, с кем-то, кто живет в том доме? — она с таинственным видом махнула в сторону подъезда Глории.

Я не ответила, и мама продолжила:

— Ты часто выходишь из того подъезда.

— У нас в классе новая девочка, — пробормотала я и сама не поняла, почему я не говорю все как есть. Но рассказать про Глорию было бы так сложно.

— Новая девочка? Здорово. Как ее зовут?

— Глория, — сказала я.

— Глория? Как красиво. Откуда она?

— Из Румынии или вроде того.

— Приводи ее в гости!

Я пообещала, хоть и знала, что никогда этого не сделаю.

— А лучше, — мама просияла, — забеги к ней и спроси, может, она пойдет с нами в цирк? Ее я тоже приглашаю.

— Нет, — быстро сообразила я. — Сегодня вечером она собиралась к своим родственникам в… Сёдертэлье!

Мама немного удивилась. Наверное, я слишком быстро ответила. Но вот мы прошли дом и вошли в тоннель под шоссе, и она уже забыла про новую девочку. Я пожалела, что использовала имя Глории. Как будто я почти предала ее. Но придумывать что-то другое было поздно. Я надеялась, что мама скоро все забудет. Иначе мне придется сказать, что мы поссорились, что я ненавижу эту девочку и больше не хочу с ней разговаривать. Тогда мама спросила бы, почему мы поссорились…

Похолодало, и небо было бирюзовым, как порой на картинках. На цирковых флагах на вершине шатра блестело несколько звезд.

Карусель уже работала, и автодром тоже. Вокруг ходили люди с облачками сахарной ваты. У входа в шатер выстроилась очередь.

— Я не была в цирке с самого детства, — сказала мама с блеском в глазах. Иногда к нам приезжал цирк-шапито, как этот, но нечасто, ведь мы жили высоко в горах, а дорога туда была крутой и извилистой. Когда мы слышали, что приближается цирк, все дети высыпали на дорогу, чтобы помочь толкать повозки. Иногда нам разрешали помогать ставить шатер и все остальное.

Я попыталась представить, как мама выглядела в те времена, когда жила среди высоких гор.

— Ты была примерно как я? — спросила я.

Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, и тут подошла ее очередь покупать билеты. Пока мы шли ко входу, она снова посмотрела на меня и засмеялась.

— Мой папа звал меня Адрианом, а не Адрианой. Он, наверное, думал, что я больше похожа на мальчика, чем на девочку. У меня были такие же длинные ноги, как у тебя, и каштановые волосы. А может, и глаза те же, и рот.

Она обняла меня и провела рукой по моим непослушным волосам.

Когда мы нашли свое место в шатре, до начала представления еще оставалось немного времени, но прожекторы над манежем уже зажгли, и еще играл небольшой цирковой оркестр.

— Я вспомнила, — сказала мама. — Ее звали Сильва! Что с ней сейчас, интересно…

— Какая Сильва?

— Мы были одногодки. Она приехала летом с цирком, а на зиму осталась жить у нас. Мы стали лучшими друзьями, но весной ее родители приехали и забрали обратно в цирк. Я только и ждала, что наступит осень, и цирк закроется на зиму. Моя мама тоже думала, что Сильва приедет и снова будет жить с нами. Но она не приехала. Выпал снег, и через неделю я поняла, что она не приедет совсем. Что же с ней стало…

На мгновение мне показалось, что мама говорит о Глории. Глория и цирк-шапито! Потом я посмотрела на маму и поняла, что по сравнению с Глорией она очень молодая. Так что Сильва была другим человеком, и все-таки — как похоже! И потом я подумала, что в мире, наверное, полным-полно Сильв и Глорий — и, наверное, всегда было полно.

И вот началось представление. Я узнала акробатов, я видела, как однажды вечером они возвращались с тренировки. Но тогда они были потные и усталые, а теперь сияли, такие красивые в сверкающих трико и с сияющими улыбками.

Потом на манеж выскочил спотыкающийся клоун. Ботинки у него были, как длинные крокодильи морды. Голые пальцы торчали наружу. Он шел, раскачиваясь, с ящиком для инструментов в руках. Потом стал возиться с опорой шатра, и в какой-то момент показалось, что сейчас все упадет. Публика вскрикнула. Кое-кто встал и принялся протискиваться к проходу. Но тогда пришел директор цирка и стал кричать на клоуна, который только кланялся и пятился, и показывал пальцем. Директор приказал ему немедленно починить палатку.

— Augenblicket — ja! — крикнул клоун и снова поклонился.

Я узнала его, и меня как обожгло. Если он меня узнает — это конец. Вдруг он понял, кто взял его деньги?

Когда он посмотрел на меня, прятаться за маму было поздно. Она засмеялась и подтолкнула меня.

— Он тебя имеет в виду! Он хочет, чтобы ты ему помогла!

Я встала, как лунатик, и вдруг навстречу мне протянулся лес рук, готовых помочь выбраться на манеж.

Луч прожектора чуть не ослепил меня, но клоун взял за руку и подвел к опоре.

— Ты починяйт, да?

Он указал под самый купол, и народ взвыл от хохота. Может быть, они смеялись надо мной, потому что вид у меня был растерянный и глупый.

Клоун вытянулся, показывая, что он слишком короткий и не дотягивается. Потом указал на свои плечи, как будто я могла вот так запросто взять и забраться. Странное дело — у меня получилось. Он схватил меня, и я вмиг очутилась у него на плечах. Он держал меня за ноги, и мне казалось, что это нормальное дело — стоять вот так.

Потом он подошел к опоре, я вытянулась и толкнула ее. Раздался щелчок, и шатер снова стал ровным и красивым. Публика аплодировала и смеялась.

Спрыгивая с плеч клоуна, я успела почувствовать запах грима на его лице. Оно было красное, с черными кругами вокруг глаз и большим красным ртом. Один глаз подмигнул мне.

До самого конца представления я думала о том, почему клоун выбрал именно меня. И почему он так подмигнул. Он что, знал?

Когда появился верблюд, меня затошнило. При виде двух покачивающихся горбов — как лодки в шторм — легче мне не стало.

Девушка в розовом трико приказывала верблюду ходить разными кругами — то шире, то уже. Множество маленьких пуделей описывали вокруг верблюжьих ног восьмерки. От всего этого у меня разыгралась морская болезнь. Я чувствовала, что надо срочно встать и выйти.

— Я сейчас, — сказала я маме.

— Пойти с тобой? — прошептала она.

— Нет, — ответила я. Соседи зашикали.

Я только и успела забежать за вагончик. Там меня долго и чудесно рвало. Чудесно было то, что больше не надо сдерживаться. Очень приятно. Казалось, что если от всего избавиться, то можно будет жить дальше. Пока я не огляделась по сторонам. Неподалеку стоял клоун и смотрел прямо на меня. И я не могла сдвинуться с места. Приросла к земле. Он затушил сигарету и подошел ко мне. Крокодильи морды хлопали на ходу, он не улыбался. Угольно-черные глаза смотрели на меня.

— Как ты? — спросил он, уже без своего циркового акцента.

— Простите, — сказала я, потому что не могла думать ни о чем, кроме пятисотенной купюры, украденной из бумажника. — Я не нарочно, — добавила я.

— Жаль, что тебя тошнит, — сказал клоун. — Хочешь воды?

— Спасибо, — согласилась я, чтобы избавиться от него. Секунды мне хватило бы, чтобы сбежать оттуда. Кажется, он понял, о чем я думаю, и сказал:

— Стой здесь и не уходи!

Я кивнула и не посмела ослушаться. Скоро он вернулся из вагончика со стаканом воды.

— У тебя хорошо получилось, — похвалил он, и я чуть не подавилась.

— Некоторые дети неуклюжие и глупые — а ты нет!

— Спасибо, — ответила я. — За воду.

— Теперь все в порядке?

— Да, — сказала я. — Кажется, все нормально.

— Тогда возвращайся быстрее, пока все не пропустила! — сказал он, подмигнув, и я исчезла за десятую долю секунды, не больше.

Мама встретила меня с облегчением.

— Как ты? — прошептала она.

— Хорошо, — сказала я.

После скучного номера с двумя лошадьми, которые только и делали, что оставляли кучки навоза на манеже, снова появился клоун. У него были совок и мешок, и он стал убирать навоз, но каждый раз, когда он собирался бросить навоз в мешок, тот сворачивался, и все падало мимо. Он прикрикивал на мешок, но ничего не помогало, тот сворачивался, стоило клоуну повернуться к нему. Директор цирка вошел и закричал на клоуна:

— Jezt! Augenblicklich! Idiote! Verstehstdu?

— Verstehe, — крикнул клоун в ответ и случайно махнул совком так, что навоз полетел прямо в лицо директору. Публика завизжала от радости, словно каждый только и мечтал забросать директора навозом. Тот кричал и бранился, пытаясь избавиться от комков. Красный занавес приоткрылся, и на манеж вышли еще три клоуна. Их я тоже узнала. Это были акробаты, которые натянули красные парики и огромные штаны на подтяжках. В руках у них были ведра с водой.

— Duschen! — крикнул один из них и вытянул перед собой шланг с чем-то вроде лейки на конце. Тогда первый, в крокодильих ботинках, улыбнулся и радостно повторил:

— Duschen ja! Sch nja! Duschen ja!

Он закрыл глаза, как будто ему уже было жутко приятно, а другие стали взбираться друг на друга. Из шланга на клоуна полилась вода: прямо в широкие штанины, выливаясь наружу внизу. Публика кричала и визжала. Клоун стал мокрый и липкий, остальные бродили вокруг, черпали воду и поливали друг друга.

— Помогите! Не умею плавать! — орал тот, что дал мне стакан воды и у которого я стащила пятьсот крон. Три других клоуна исчезли, а он все лежал на животе и загребал руками грязь. Потом директор снова стал кричать и браниться, и клоуна в крокодильих ботинках закатали в ковер и унесли.

Все еще тошнит

Всю ночь мне снились гадкие сны, а утром я проснулась совсем больная. Вряд ли кто-нибудь захочет слушать, как меня рвало, так что я не буду рассказывать. Но рвало меня примерно как слона, которому очень, очень плохо. Мама не пошла на работу, хотя, наверное, было бы легче, если бы она ушла. От ее вопросов легче не становилось. Она спрашивала, не произошло ли за последнее время чего-нибудь необычного. Не боюсь ли я кого-нибудь.

— Лучше рассказать мне, чем лежать в одиночку и мучиться, — сказала она.

Она сидела на краешке моей кровати, добрая и мягкая, как бархат, и хотелось, чтобы мне снова было три года, чтобы я заплакала и рассказала, почему съела все печенье.

Но мне было не три года. И печенья я не ела.

Я бросилась в туалет, где меня еще раз основательно прополоскало.

Вечером следующего дня я села на велосипед и медленно поехала к цирковому шатру. Не то чтобы мне очень гуда хотелось. Я мечтала, чтобы там никого не оказалось. Чтобы они собрались и уехали на два дня раньше. Конечно, Глория расстроилась бы, если бы не смогла посмотреть представление, но дело было серьезное.

И все-таки я туда поехала. Почему? Как-то тянуло. Я не могла остановиться.

Лошади и верблюд паслись, привязанные к колышкам. Среди вагончиков играли дети, а взрослые отдыхали, развалившись в пластиковых креслах. Был такой теплый вечер, когда кажется, что уже наступило лето, хотя на самом деле даже весна еще толком не началась.

С другой стороны шатра кто-то что-то заколачивал. Ритмичный металлический звук. Я поехала туда, как будто невидимая рука потянула велосипед за руль.

Клоун склонился над железной опорой и вбивал ее в землю большой кувалдой. Это уже были не трюки. На нем был рабочий комбинезон, и когда он встряхивал головой, капли пота летели в разные стороны. Рядом стояли двое других — их я тоже узнала, они были акробатами и клоунами, которые носили воду. Все трое улыбались мне.

— Тебе уже лучше? — спросил тот, у которого раньше были ботинки с крокодильими мордами, а теперь, конечно же, нет.

— Да, — сказала я. Хотя в ту минуту мне было не очень-то хорошо.

— Можешь принести ящик с инструментами из зеленого грузовика?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: