Роберт Прайс и агадический мидраш

Как мы увидим, гипотеза Прайса имеет много недостатков. Однако опять-таки основная проблема состоит в том, что его доводы бьют мимо цели. Тот факт, что рассказ о человеке составлен по образцу более древних рассказов и традиций, не означает, что в повествовании нет исторического зерна. Это лишь говорит нечто о формировании рассказа.

Возьмем первые главы Евангелия от Матфея. Комментаторы давно заметили, что евангелист изображает Иисуса как «нового Моисея». Поэтому неудивительно, что события, происходящие с Иисусом у Матфея, находят тесные параллели с ветхозаветными сказаниями о Моисее. Египетский фараон пытается погубить Моисея в младенчестве (Исх 1), — Ирод, еврейский царь, хочет разделаться с младенцем Иисусом (Мф 2). Иисус и его семья находят убежище в Египте, земле Моисея. Моисей вывел детей Израилевых из Египта в Землю обетованную (Исх 13–14), — Иисус вернулся из Египта в Израиль. В связи с последним обстоятельством Матфей цитирует слова пророка Осии о спасении Израиля: «Из Египта воззвал Я сына моего» (Мф 2:16/Ос 11:1), только под «сыном» имеет в виду не народ Израиля, а его Мессию, Иисуса. При исходе из Египта израильтяне пересекли Чермное море, — первое событие в жизни взрослого Иисуса состояло в том, что он вошел в воду и вышел из воды при крещении (Мф 3). Израильтяне бродили сорок лет по пустыне, будучи испытываемы Богом, — Иисус провел сорок дней в пустыне, где прошел искушения (Мф 4). Израильтяне отправились к горе Синай, где получили Закон Моисеев, — Иисус взошел на гору и произнес Нагорную проповедь, в которой истолковал заповеди Моисеевы (Мф 5–7).

Снова и снова Матфей подчеркивает тесные параллели между жизнью Иисуса и жизнью Моисея. Его основания понятны: он считает Иисуса новым Моисеем, который дает своим ученикам авторитетное истолкование Закона Божия. Такой подход — специфика Матфея: другие Евангелия не включают все эти параллели (царь не пытается убить ребенка; нет бегства в Египет; нет Нагорной проповеди и т. д.). Исходя из своих причин, Матфей выстроил повествование именно так, а не иначе.

Однако такая подача рассказа не имеет отношения к вопросу о том, существовал Иисус или нет. Она лишь наводит на мысль о возможной недостоверности ряда деталей: не добавил ли их евангелист, чтобы удобнее было проводить богословскую линию с Иисусом как новым Моисеем. Историчность главного героя — совершенно другой вопрос.

Выстраивать рассказ в соответствии с определенной канвой — обычное дело. Так поступали не только библейские авторы: это встречается и в наши дни на каждом шагу. Скажем, у нас есть самые разные сценарии: «из грязи в князи», «война хороших против плохих», «падение великого человека» и т. д. Сплошь и рядом они применяются к реальным историческим лицам.

При желании, например, можно подать историю отставки Ричарда Никсона как «шекспировскую» трагедию. Одни факты легко подойдут к этой канве, а те, что не подойдут, можно не упоминать или подкорректировать. Но будет ли это означать, что уотергейтский скандал не имел места, или что Ричард Никсон не существовал? Отнюдь. Можно будет лишь констатировать определенный подход рассказчика.

Так и с Иисусом. Одни ученики Иисуса считали, что через Иисуса говорил Бог, как некогда через Моисея. Они старались рассказать об Иисусе так, чтобы эта аналогия была очевидной. Многие другие ученики считали его пророком Божиим и Сыном Божиим. Поэтому они говорили о нем так, как говорили бы о еврейских пророках (например, Илии, Елисее и Иеремии).

Яркий пример мы находим в рассказе об Иисусе и наинской вдове (Лк 7:11–17), который во многом напоминает рассказ о пророке Илии и сарептской вдове (3 Цар 17:17–24). (Сарепта также находилась в северной части Земли Израилевой.) Илия узнает о смерти единственного сына вдовы и просит несчастную мать дать ему труп. Затем он воскрешает ребенка и возвращает матери, которая восклицает: «Теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно». А что у Луки? Иисус приходит в Наин и узнает, что у одной вдовы умер единственный сын. Он велит ей не плакать, подходит к трупу и воскрешает юношу. Евангелист описывает реакцию толпы: «Великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой». Таким образом, толпа понимает, что деяние Иисуса подобно тому, какое некогда совершил Илия, а значит, Иисус — великий пророк Божий.

Когда мы видим столь тесные параллели с Ветхим Заветом, напрашивается мысль, что рассказчик (в данном случае Лука или его источник) выстроил рассказ по образцу ветхозаветного отрывка. Но справедливо ли утверждать, как делает Прайс, что все евангельские повествования — лишь мидраши на Священное Писание? Это слишком смелый вывод, как легко заметить из того факта, что многие приведенные Прайсом примеры весьма спорны. Например, Прайс полагает, что сцена с исцелением тещи Петра заимствована из 3 Цар 17:8-16, где Илия чудесным образом дает пищу все той же вдове и ее сыну в голодное время. Если в случае с наинской вдовой параллель была очевидна, то здесь различий значительно больше, чем сходств. Непонятно, как Прайсу вообще пришла в голову такая аналогия: в 3 Цар речь идет о вдове, а у Марка — нет; в 3 Цар пророк насыщает голодную семью, а у Марка Иисус исцеляет больную женщину, которая затем кормит его (а не наоборот); в 3 Цар пророк помогает неевреям, а Иисус помогает еврейке. Евангельская сцена явно не выстроена по образцу ветхозаветной.

Еще пример — исцеление паралитика в Мк 2. По мнению Прайса, сцена основана на эпизоде в 4 Цар 1:2-17 (Илия и царь Охозия). Да неужели? Прочтите сами и сравните. Различия столь существенны, что непонятно, как Прайс вообще высказывает такую версию.

В целом, у выкладок Прайса есть следующий минус: как мы уже сказали, он правильно подметил, что историки имеют дело с вероятностями, а не с гарантированными результатами. Однако его собственные исторические суждения идут вразрез с этим принципом. У него получается, что наличие в евангельском отрывке даже самого отдаленного сходства с чем-либо в Ветхом Завете дает основание считать отрывок мидрашом. Но разве это вероятностное суждение? Приведем два примера.

В одном случае параллель с ветхозаветным отрывком выглядит правдоподобной, а в другом нет.

Ученые давно подметили исторические проблемы, связанные с рассказом о торжественном входе Иисуса в Иерусалим. Особенно заметны они у Матфея (Мф 21:1-11). Под конец жизни Иисус решает предпринять роковое путешествие в Иерусалим. Он просит учеников найти осла, чтобы въехать на нем в город. Точнее говоря, у Матфея ученики должны привести даже не одно животное, а двух: ослицу и осленка. Иисус садится на двух животных сразу и въезжает в Иерусалим под восторженные приветствия народа. Люди расстилают перед ним одежды и ветви, восклицая: «Осанна сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне!» Евангелист сообщает, что все это происходит во исполнение пророчества из Книги Захарии: «Се, царь твой грядет к тебе, кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной» (Зах 9:9).

В других Евангелиях Иисус въезжает в город лишь на одном осле. Матфей прочел пророчество Захарии слишком уж буквально, не учтя поэтических особенностей отрывка. Дело в том, что в библейской поэзии часто встречается параллелизм: вторая строка усиливает смысл первой или пересказывает ее другими словами. Захария говорит об одном и том же, но по-разному: царь придет на осле; царь придет на осленке. Это типичный случай поэтического параллелизма. Однако Матфей решил, что Захария имел в виду двух разных животных: ослицу и осленка. Поэтому, желая добиться полного соответствия пророчеству, он заставил Иисуса оседлать сразу двух ослов (хотя ехать подобным образом было бы неудобно и отнюдь не величественно).

Вся сцена выстроена вокруг исполнения пророчества, что заставляет усомниться в ее исторической достоверности. Сомнение вызывают и некоторые другие аспекты матфеевского описания. Если толпа кричала, что Иисус — Мессия, пришедший в святой город, почему власти не отреагировали немедленно? Почему Иисус не был тут же арестован как смутьян, да еще называющий себя еврейским царем? Ведь только Рим считал себя вправе назначать царей. Между тем, если верить Матфею и другим евангелистам, Иисус без помех провел неделю в Иерусалиме и лишь тогда был схвачен и осужден. Маловероятно, что римские власти, которые присутствовали в городе специально ради предотвращения волнений и акций толпы, не вмешались бы, если бы народ кричал приветствия новому правителю, прибывшему в город.

Иисус почти наверняка пришел в Иерусалим (см. ниже), но не так, как описывает Матфей. Матфей выдумал или адаптировал описание, чтобы добиться соответствия пророчеству Захарии.

Возьмем другой пример, где в рассказе есть историческое зерно, несмотря на художественные добавления (см. подробнее в следующей главе). Согласно Евангелиям, публичная деятельность Иисуса началась с омовения у Иоанна Крестителя. Евангельские рассказы об этом событии содержат исторически неправдоподобные детали. Согласно самой ранней версии (Марк), когда Иисус выходил из воды, на него сошел, подобно голубю, Святой Дух, а глас с небес молвил: «Ты сын Мой возлюбленный, в котором мое благоволение» (Мк 1:9-11). Евангелист хочет показать, что уже в начале своего служения Бог назвал его своим сыном, и что Дух Святой помазал его с неба, придав силы для проповеди и чудес.

Однако эти добавления не означают, что Иисус не крестился у Иоанна. Как Прайс объясняет возникновение евангельских рассказов о крещении Иисуса? А вот как:

Общая канва данной сцены может восходить к зороастрийским сказаниям о начале служения Зороастра. Зороастр, сын ведийского жреца, погружается в воды для очищения, а когда выходит из воды, ему является архангел Boxy Мана, предлагает чашу и поручает нести весть о едином Боге Ахура Мазде. Нечестивый же Ахриман искушает Зороастра, чтобы тот отказался от своего призвания (67).

Насколько правдоподобно это объяснение? Зороастризм? Boxy Мана? Ахура Мазда? Неужели именно эти влияния сформировали рассказ о крещении Иисуса? Прежде всего, как Прайс может называть Евангелие агадическим мидрашом на Ветхий Завет, если речь идет о парафразе зороастрийского Писания? И даже если сцена крещения Иисуса неисторична, рассказ о ней восходит к первохристианским общинам в арамеоязычной Палестине. Сколь многие арамеоязычные евреи Палестины находились под влиянием сказаний об инициации Зороастра в присутствии архангела Boxy Мана?

Попытки Прайса объяснить генезис евангельских рассказов зачастую неправдоподобны. Но хуже того, они регулярно бьют мимо цели. Даже если поздним рассказчикам пришло в голову поведать о крещении Иисуса, взяв за образец случай с Зороастром (что само по себе маловероятно), это не имеет отношения к вопросу об историчности Иисуса или его крещения у Иоанна. Тот факт, что рассказчик выстроил рассказ в соответствии со своими интересами, не означает, что в основе рассказа не лежат реальные события, или что герой рассказа не существовал. Об историчности Иисуса свидетельствуют многие другие факты. И, как мы увидим, есть веские основания полагать, что он принял омовение у Иоанна Крестителя. Возможное сходство с Зороастром здесь ничего не меняет.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: