ПРЕДМЕТНАЯ ОБЛАСТЬ СОЦИАЛЬНОЙ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ 4 глава

Процесс социализации может осуществляться как в специальных социальных институтах, так и в различных неформальных объединениях. К специальным со­циальным институтам, одной из важнейших функций которых является социали­зация личности, относятся школа, профессиональные учебные заведения (проф-

техучилища, техникумы, вузы), детские и молодежные организации и объединения. Важнейшим институтом социализации личности является семья. Социализация может носить как регулируемый, целенаправленный, так и нерегулируемый, сти­хийный характер.

Как в этой связи соотносятся понятия «воспитание» и «социализация»? Вос­питание по существу представляет собой управляемый и целенаправленный процесс социализации. Однако было бы большим упрощением представлять себе дело так, будто в официальных социальных институтах (например, в шко­ле) социализация всегда имеет целенаправленный характер, а в неформальных объединениях — наоборот. Возможность одновременного существования социа­лизации и как целенаправленного, и как нерегулируемого процесса можно пояс­нить с помощью следующего примера. Конечно, на уроке в школе приобретают­ся важные знания, многие из которых (особенно по общественным и гуманитар­ным дисциплинам) имеют непосредственное социальное значение. Однако уче­ник усваивает не только материал урока и не только те социальные правила, которые декларируются учителем в процессе обучения и воспитания. Ученик обогащает свой социальный опыт за счет того, что с точки зрения учителя или воспитателя может показаться сопутствующим, «случайным». Происходит не только закрепление определенных правил и норм, но и присвоение реально ис­пытываемого или наблюдаемого опыта социального взаимодействия учителей и учеников как между собой, так и внутри социальной группы. И этот опыт мо­жет быть как позитивным, то есть совпадать с целями воспитания (в этом слу­чае он лежит в русле целенаправленной социализации личности), так и нега­тивным, то есть противоречащим поставленным целям.

Социализация подразделяется на первичную и вторичную. Принято считать, что первичная социализация представляет собой нечто гораздо большее, чем про­сто когнитивное обучение, и связана с формированием обобщенного образа дей­ствительности. Характер же вторичной социализации определяется разделением труда и соответствующего ему социального распределения знания. Иначе говоря, вторичная социализация (П. Бергер, Т. Лукман) представляет собой приобретение специфическо-ролевого знания, когда роли прямо или косвенно связаны с разде­лением труда. Существует и несколько иное представление (Б. Г. Ананьев), в рамках которого социализация рассматривается как двунаправленный процесс, означающий становление человека как личности и как субъекта деятельности. Конечной целью подобной социализации является формирование индивидуаль­ности.

Социализация не есть антипод индивидуализации, якобы ведущий к нивелиро­ванию личности, индивидуальности человека. Скорее наоборот, в процессе социа­лизации и социальной адаптации человек обретает свою индивидуальность, но чаще всего сложным и противоречивым образом. Мы уже говорили, что усвое­ние социального опыта всегда субъективно. Одни и те же социальные ситуации по-разному воспринимаются и по-разному переживаются различными людьми, имеют далеко не одинаковые последствия". Соответственно и социальный опыт, который выносится из объективно одинаковых ситуаций, может быть существенно

2 Заж 683

различным. Таким образом, социальный опыт, лежащий в основе процесса социа­лизации, не только субъективно усваивается, но и активно перерабатывается, становясь источником индивидуализации личности. Распространенная в психо­логии личности (и в науках о личности в целом) парадигма «от социального к индивидуальному», несомненно, имеет серьезные основания и глубокий смысл. Однако ее прямолинейное понимание и соответствующее развитие лишают чело­века субъектного начала или же рассматривают его как незначимое. Исходя из таких предпосылок, невозможно построить подлинную психологию личности. Нельзя не учитывать того, что человек — это прежде всего субъект социального развития и, что не менее важно, активный субъект саморазвития. Важно не только говорить об усвоении социального опыта индивидом, но и рассматривать личность в качестве активного субъекта социализации. В данном контексте наиболее продуктивна идея, согласно которой индивид социален изначально и потому способен развиваться в самых разнообразных направлениях, а не только от общественного к индивидуальному (А. В. Брушлинский, 1991). Стремясь избе­жать крайностей, мы хотели бы подчеркнуть, что дальнейшее становление этого подхода в психологии не предполагает полного отказа от концепции развития личности в процессе социализации.

Если рассматривать социальность как врожденное свойство индивида, то и процесс социальной адаптации следует определить как активно-развивающий, а не только как активно-приспособительный. Хотя, возможно, именно здесь будет уместно заметить, что всякому процессу развития присуща внутренняя динамика приобретений и потерь (Paul В. Baltes, 1994).

Процесс социализации не прекращается и в зрелом возрасте. По характеру своего протекания социализация личности относится к процессам «с неопреде­ленным концом», хотя и с определенной целью. И процесс этот не прерывается на протяжении всего онтогенеза человека. Отсюда следует, что социализация не толь­ко никогда не завершается, но и «никогда не бывает полной» (П. Бергер, Т. Лукман, 1995). Возможно, кто-то увидит в этом основу для пессимизма, ставящего под сомнение достижение совершенства. Нам же представляется, что здесь больше заложено позитивных тенденций, ибо отмеченную незавершенность и неполноту развития можно проинтерпретировать как свидетельство бесконечности и неогра­ниченности самораскрытия личности.

САМОАКТУАЛИЗАЦИЯ

И САМОТРАНСЦЕНДЕНЦИЯ ЛИЧНОСТИ

Потребность в саморазвитии, самоактуализации есть основополагающее свой­ство зрелой личности. Идея саморазвития и самореализации является централь­ной или, по крайней мере, чрезвычайно значимой для многих современных концеп-

ций о человеке (А. Маслоу, К. Роджерс, Э. Фромм, К. А. Абульханова-Славская, А. Г. Асмолов, А. В. Брушлинский, В. П. Зинченко, Е. Б. Моргунов и др.). Напри­мер, она занимает ведущее место в гуманистической психологии, которая считает­ся одним из наиболее мощных и интенсивно развивающихся направлений совре­менной психологической науки и практики. Центральное место идее «самости» {самореализации, саморазвитию, самосовершенствованию) принадлежит и в акмео-логии.

Стремление к саморазвитию не есть idee fixe о достижении абсолютного идеала. Идеальным быть трудно, да и вряд ли нужно. На уровне обыденного сознания можно согласиться с мыслью, что, пожалуй, труднее только жить с идеальным человеком. Но постоянное стремление к саморазвитию — это нечто иное.

Актуальная потребность в саморазвитии, стремление к самосовершенствова­нию и самореализации представляют огромную ценность сами по себе. Они являются показателем личностной зрелости и одновременно условием ее до­стижения. Кроме всего прочего, саморазвитие есть источник долголетия челове­ка. При этом речь идет об активном долголетии, и не только физическом, но и социальном, личностном. Постоянное стремление к саморазвитию не только приносит и закрепляет успех на профессиональном поприще, но и способствует профессиональному долголетию, что неоднократно подтверждалось эксперимен­тальными данными.

Идея саморазвития и самоактуализации, взятая «в чистом виде», вне связи с феноменом самотрансценденции, является недостаточной для построения психо­логии личностной зрелости. Для этого необходимо представление о самоактуали­зации и самотрансценденции как о едином процессе, основанном на эффекте до­полнительности — так называемой «суперпозиции».

Феномен самотрансценденции человеческого существования занимает важное место как в гуманистической психологии (А. Маслоу, и особенно В. Франкл), так и в экзистенциально-гуманистической философии (Ж.-П. Сартр). При этом са-мотрансценденцию связывают с выходом человека за пределы своего «Я», с его преимущественной ориентацией на окружающих, на свою социальную деятель­ность, иными словами, на все, что так или иначе нельзя отождествить с ним самим.

Существует мнение, что в гуманистической психологии, с ее доминирующей направленностью на раскрытие потенциала человека, на достижение самоиден­тичности и самопринятия, потенциально заложен риск эгоцентризма. При этом идея самотрансценденции как бы забывается. Впрочем, у разных представителей гуманистической психологии она занимает далеко не одинаковое место. Напри­мер, у К. Роджерса ей не отводится столь значимая роль как, скажем, у В. Франкла или А. Маслоу. Пожалуй, первым из крупных представителей гуманистической психологии, обратившим внимание на опасность игнорирования самотрансценден­ции, был В. Франкл. Именно эту диспропорцию в соотношении идей самоактуа­лизации и самотрансценденции он имел в' виду, когда задавался вопросом, «на­сколько гуманистична гуманистическая психология» (В. Франкл, 1990).

г*

Самотрансценденция означает, что человек в первую очередь вступает в не­кое отношение с внеположной реальностью. В более категоричной форме эта мысль сформулирована в утверждении: «Быть человеком — значит быть направ­ленным не на себя, а на что-то иное» (В. Франкл). Так или иначе, но категоричное противопоставление самотрансценденции и самоактуализации как двух альтернатив, по-нашему мнению, нецелесообразно. Сила гуманистического подхода и перспек­тивы его развития состоят в органичном соединении этих начал. К сожалению, данной проблеме уделяется пока недостаточно внимания даже в самой гуманис­тической психологии, несмотря на то что ее важность осознается учеными уже давно. Отмечается, что самоактуализации способствует работа (A. Maslow, 1965); в служении делу или в любви к другому человек осуществляет себя (В. Франкл); утверждение собственной жизни, счастья, свободы человека коренится в его спо­собности любить, причем любовь неделима между «объектами» и собственным «Я» (Э. Фромм).

Целью человеческого существования является как собственное совершен­ство, так и благополучие окружающих, ибо поиск одного лишь «личного счас­тья* приводит к эгоцентризму, тогда как постоянное стремление к «совершен­ствованию других» не приносит ничего, кроме неудовлетворенности (И. Кант).

СОЦИАЛИЗАЦИЯ АГРЕССИИ

Рассмотрение этого вопроса уместно будет начать с определения основного по­нятия. Это тем более необходимо сделать, так как термином «агрессия» даже в научной литературе обозначают подчас существенно различные явления. Что же касается расширительного толкования понятия «агрессия» в обыденном языке, то оно может привести к полному размыванию границ его применения. Под агрессией мы будем понимать любые намеренные действия, которые на­правлены на причинение ущерба другому человеку, группе людей или живот­ному. Если говорить о внутривидовой агрессии, то определение становится еще более кратким и связывается с причинением ущерба другому человеку или группе людей. Несмотря на расхождения в интерпретации агрессии у разных авторов, идея причинения ущерба (вреда) другому субъекту присутствует прак­тически всегда. Отличия в определении агрессии обычно связаны с другими, но также очень важными критериями. Так, Э. Фромм (Е. Fromm, 1973) определяет агрессию более широко — как нанесение ущерба не только человеку или жи­вотному, но и любому неодушевленному предмету. В противоположность этому, концепция Р. Бэрона (R. Baron, 1994), фиксируя внимание на данном критерии, рассматривает в качестве агрессивных только те действия, в результате кото­рых страдают лишь живые существа. Такая точка зрения кажется рациональнее, хотя и требует уточнения: ущерб человеку можно нанести, и причинив вред

любому неживому объекту, от состояния которого зависит физическое или психологическое благополучие человека.

Понятия «агрессия» и «агрессивность» несинонимичны. Под агрессивностью в дальнейшем мы будем понимать свойство личности, выражающееся в го­товности к агрессии. Таким образом, агрессия есть совокупность определен­ных действий, причиняющих ущерб другому объекту, тогда как агрессивность — это личностная особенность, выражающаяся в готовности к агрессивным действиям в отношении другого. Агрессивность включает в себя и социально-перцептивный компонент, заключающийся в данном случае в готовности (склон­ности) воспринимать и интерпретировать поведение другого как враждебное. В этом плане, очевидно, можно говорить о потенциально агрессивном восприя­тии и потенциально агрессивной интерпретации как об устойчивых для некото­рых людей особенностях мировосприятия и миропонимания.

Существующие на сегодняшний день теории агрессии по-разному объясняют причины и механизмы агрессивного поведения человека. Одни из них связывают агрессию с инстинктивными влечениями (3. Фрейд, К. Лоренц), в других аг­рессивное поведение трактуется как непосредственная реакция на фрустрацию {Дж. Доллард, Л. Берковитц), в третьих агрессия рассматривается как результат социального научения (А. Бандура). Имеется также множество модификаций и разновидностей этих подходов. Существующие экспериментальные данные в той или иной мере подтверждают все основные теории агрессии. Мы полагаем, одна­ко, что это не является свидетельством кризиса теорий, а говорит лишь о многоас-пектности и многоплановости агрессии, о полифакторной обусловленности агрес­сии как поведенческого акта и агрессивности как свойства личности. Справедли­вости ради отметим, что в наибольшей степени экспериментально подтверждают­ся фрустрационная теория агрессии и теория социального научения.

По нашему определению, социализация агрессии есть процесс и резуль­тат усвоения навыков агрессивного поведения и развития агрессивной го­товности личности в ходе приобретения индивидом социального опыта. Социоонтогенетическая детерминация агрессивности подтверждается многочис­ленными результатами исследований процесса социализации, социального на­учения и онтогенетического развития личности (P. Mussen, J. Conder et a., A. Bandura, Q. Patterson, С. Беличева, С. Кудрявцев, А. Реан, В. Семенов). Иссле­дования Орегонского центра социального научения, в частности, показали, что для семей, из которых выходят высокоагрессивные дети, характерны особые вза­имоотношения между членами семьи. Эти взаимодействия развиваются по прин­ципу «расширяющейся спирали», поддерживающей и усиливающей агрессивные способы поведения. Достоверно установлено, что жестокое обращение с ребен­ком в семье не только повышает агрессивность его поведения в отношениях со сверстниками (Р. Берджес, Р. Конджер), но и способствует развитию склон­ности к насилию в более зрелом возрасте (С. Widom), превращая физическую агрессию в жизненный стиль личности (R. Hitchock). В пользу концепции соци­ального научения говорит и то, что ребенок, как правило, не выбирает агрессию

осознанно, а отдает ей предпочтение, не имея навыка конструктивных решении своих проблем (L. Koltikandass-Jarvinen, P. Kangas).

Вероятно, в этом же ключе онтогенетической детерминации агрессии следу­ет интерпретировать и относительно недавно полученные данные (А. А. Реан) о высоком уровне агрессии в группе внешне вполне благополучных старше­классников. Как оказалось, высокие показатели по параметру спонтанная аг­рессия имеют 53 % обследованных, а достоверно низкие — только 9 %. У ос­тальных показатели на уровне средней нормы. Что же понимается здесь под «спонтанной агрессией»? Спонтанная агрессия — это подсознательная радость, которую испытывает личность, наблюдая трудности у других. Такому человеку доставляет удовольствие демонстрировать окружающим их ошибки. Это спон­танно возникающее, немотивированное желание испортить кому-то настроение, досадить, разозлить, поставить в тупик своим вопросом или ответом. Высокие показатели по другому параметру — реактивная агрессия — имеют 47 % об­следованных, а низкие — только 4 %. Это — проявление агрессивности при взаимодействии, при общении, возникающее в качестве типичной реакции. Таких людей отличает недоверчивость. Обид они просто так, как правило, не прощают и долго их помнят. Бросаются в глаза конфликтность личности, яркая агрессивность в отстаивании своих интересов. Наконец, на все это накладываются показатели раздражительности — 56 % высоких и только 4 % низких. Как известно, раз­дражительность — это эмоциональная неустойчивость, вспыльчивость, быстрая потеря самообладания. Неадекватно резкую реакцию часто вызывают даже мелочи.

Нельзя назвать эти данные отрадными. Общество, больное агрессией и нетер­пимостью, заражает и свое молодое поколение. Опасность состоит в том, что у нового поколения болезнь может стать врожденной и массовой, превратиться из социальной патологии в социальную норму. Кстати, мы намеренно не заключаем термин заражение в кавычки, так как это не метафора, а обозначение объективно существующего психологического механизма.

Мы полагаем, что было бы целесообразно различать типы ординарной и парадоксальной социализации агрессии. Ординарная социализация агрессии — это непосредственное усвоение навыков агрессивного поведения и развития аг­рессивной готовности личности либо в результате прямого, деятельного опыта, либо как следствие наблюдения агрессии. Заметим попутно: имеется множество экспериментальных данных, из которых следует, что научение посредством на­блюдения оказывает на личность даже большее влияние, чем непосредственный деятельный опыт. При парадоксальной социализации агрессии соответствующие изменения личности происходят вне зависимости от наличия непосредственного опыта агрессивного взаимодействия или наблюдения агрессии. Агрессивность как устойчивая личностная характеристика в данном случае формируется вследствие значительного опыта подавления возможностей самореализации. Причем имеет­ся в виду, что это подавление осуществляется вне агрессивного контекста, без проявления физической или вербальной агрессии или враждебности (в значении этого термина по A. Buss). Напротив, блокирование актуальных личностных по-

требностей чаще всего связано с излишней «заботой» о личности, о «ее инте­ресах», как это имеет место, например, при социализации личности в рамках воспитательной стратегии, описываемой как «гиперопека». Таким образом, па­радоксальную социализацию агрессии можно рассматривать как фобически-агрессивный след социального опыта, лишающего личность самостоятельности. Косвенным подтверждением предлагаемого подхода являются полученные нами (А. А. Реан, 1994) нетривиальные данные о наличии вполне определенной, прямой связи между такими личностными качествами, как «застенчивость» и «спонтанная агрессивность».

АГРЕССИЯ АДАПТИВНАЯ И НЕАДАПТИВНАЯ

Как наука естественная, психология могла бы отказаться от оценки агрессии по принципу «плохо или хорошо». Но, являясь одновременно и гуманитарной отрас­лью, психология не может игнорировать проблему оценки агрессии. В этом вопро­се, как было показано нами ранее (А. А. Реан, 1996), эволюционно-генетический и этико-гуманистический подходы занимают прямо противоположные позиции. В целом отдавая предпочтение этико-гумани^тической концепции, нельзя не при­знать, хотя бы в определенной мере, обоснованности представлений об адаптив­ной функции агрессии.

Преодоление этого противоречия невозможно в рамках рассмотрения аг­рессии вообще, вне выделения ее структуры или видов. Однако здесь возникают новые проблемы, связанные с выбором критериев структурирования. Возмож­ным подходом может быть, например, выделение уровневой структуры агрессии, где основанием различения является количественный критерий силы агрессив­ных действий или степени агрессивности личности. Логика такого подхода не нуждается в особом разъяснении ввиду своей очевидности. По существу это известная психометрическая логика выделения нормы и отклонений от нее влево (заниженные показатели) и вправо (завышенные показатели). Такой теоретиче­ский подход был бы удобен еще и тем, что он легко «переводится» на язык прак­тической психологии. В сущности он и применяется в многочисленных тестах измерения агрессивности. Однако на пути этого подхода имеются серьезные труд­ности, своего рода теоретические «подводные камни», незаметные на первый взгляд. Главная трудность состоит в ответе на вопрос, что считать нормой. Каза­лось бы, ответ может быть найден в рамках распространенной в психологии парадигмы статистической нормы. Однако это не лучший путь применительно к проблеме агрессии, Социоонтогенетическая обусловленность агрессивности на­кладывает серьезные ограничения на использование статистической нормы, ибо в определенных социумах или в определенные периоды их существования («состо­яние социума») «нормальной агрессивностью» может быть признан уровень, явля­ющийся функционально деструктивным, разрушительным и для самой личности-

носителя. А кроме того, как в рамках статистической парадигмы интерпретиро­вать неизбежно возникающее понятие «недостаточный уровень агрессивности личности»? «Ненормальная» агрессивность (гипо- или гипервыраженная), в конце концов, требует разработки психокоррекционных и воспитательных программ, на­правленных на ее доведение до нормального уровня (будь то понижение или повышение). В теоретическом плане при описании уровневой структуры агрес­сии более адекватным может оказаться понятие не статистической, а функцио­нальной нормы. Однако в психологии личности опыт ее практического примене­ния реально отсутствует.

Шагом вперед в решении проблем, связанных с оценкой агрессии, можно считать фроммовскую модель структуры агрессии. В ней предлагается разли­чать два вида агрессии: доброкачественную и злокачественную (Э. Фромм, 1994). Доброкачественная агрессия является биологически адаптивной, способ­ствует поддержанию жизни и представляет собой реакцию на угрозу виталь­ным интересам. Злокачественная агрессия не является биологически адаптив­ной, не связана с сохранением жизни, не сопряжена с защитой витальных инте­ресов.

Классификация Э. Фромма не уровневая, так как иерархия этих видов агрес­сии не задается. В основе такой классификации лежит функциональный подход. В данном случае он связан с дифференцирующим критерием: необходимо (полез­но) — не нужно (вредно). Злокачественная агрессия действительно рассматрива­ется как вредная, а ее синонимом является «деструктивность и жестокость*. Та­ким образом, подход Э. Фромма дает прямые основания для преодоления «нераз­решимого» противоречия в оценке агрессии между этико-гуманистической и эво-люционно-генетической концепциями.

Восхищаясь красотой найденного Э. Фроммом решения и основательностью его построений, хотелось бы верить, что противоречия и неопределенность в про­блеме оценки агрессии разрешены и сняты. Однако, к сожалению, и в этом под­ходе существуют трудности, которые пока не позволяют сделать столь категори­чески оптимистичного вывода.

1. Первый вопрос состоит в определении того, какие именно интересы объек­тивно относятся к витальным, а какие — уже не являются витальными. Воп­рос принципиальный, так как «защита витальных интересов» есть критерий разли­чения доброкачественной и злокачественной агрессии. Однако круг витальных интересов достаточно широк. Сам Э. Фромм констатирует, что сфера витальных интересов у человека значительно шире, чем у животного, и включает в себя не только физические, но и психические условия. К сожалению, современная наука (в том числе и психологическая) не дает бесспорного перечня витальных интере­сов человека. Потребность в свободе и самоактуализации, в психическом ком­форте и социальном успехе, в уважении, признании, любви и в сохранении своей системы ценностей — все это относится к витальным интересам личности. Без объективизации сферы витальных интересов человека практическое применение доброкачественной и злокачественной агрессии невозможно.

2. Второй вопрос состоит в определении того, какой именно уровень агрес­сивных действий достаточен для защиты витальных интересов, а какой — уже избыточен. Этот вопрос, который ставится здесь с точки зрения объективного критерия достаточности, еще более сложен для решения, чем первый.

3. Проблемы свойственны не только сфере объективно-научного знания (а точнее — нашего незнания). Необходимо возникает вопрос о субъективности восприятия витальных интересов, иными словами, о субъективном отнесении тех или иных интересов к витальным. В связи с этой проблемой, так же как и в предыдущих случаях, возникают трудности с практической дифференциацией доб­рокачественной и злокачественной агрессии. Преодоление этих трудностей в рамках «усредненной» типологической психологии личности принципиально не­возможно. Проблема субъективного понимания витальных интересов должна всякий раз решаться индивидуально, то есть путем экспертно-психологического оценивания.

4. К этому же кругу вопросов относится и субъективная интерпретация внешних действий как угрожающих витальным интересам личности. Эта про­блема также привносит свои трудности в различение доброкачественной и злока­чественной агрессии. Разработка данной проблемы связана, конечно, с исследова­нием социально-перцептивных механизмов агрессии. Но, как и в предыдущем случае, конкретные выводы могут быть сдельны лишь на основе экспертно-психо­логического исследования личности. Продолжает оставаться вопрос, является ли достаточным основанием для интерпретации агрессии как доброкачественной то, что субъект воспринимал чьи-то действия как угрожающие его витальным инте­ресам, хотя в действительности они таковыми не являлись.

5. С предыдущим вопросом связана также проблема антиципации угрозы. У человека в отличие от животного механизм оборонительной агрессии срабаты­вает и в случае отсутствия явной угрозы. С одной стороны, она может присут­ствовать неявно, с другой — может оказаться ошибкой антиципации. Как же в этом случае квалифицировать агрессию: как оборонительную или как злокаче­ственную? Ответ на этот вопрос неочевиден. Правда, что в данном случае «чело­век выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз» [Э. Фромм, 1994, с. 171]. Но в то же время он убежден в адекватности своего прогноза и в том, что его витальные интересы находятся в потенциальной опасности. Однако бо­лее принципиально, пожалуй, другое. Ошибка антиципации — это: а) проблема агрессивной готовности личности или б) проблема интеллекта? То есть стоит ли за такой ошибкой готовность личности воспринимать ситуацию как потенциаль­но угрожающую и соответственно готовность к оборонительной агрессии, или же за ней стоит недостаточная способность к «просчитыванию ситуации», анализу ее развития и прогнозу возможных последствий?

6. Следующая проблема состоит в субъективной оценке достаточности или недостаточности действий для защиты своих витальных интересов. Определенный уровень агрессивных действий, направленных на устранение реальной

угрозы, может быть объективно избыточным, тогда как субъективно он восприни­мается личностью как необходимый и адекватный. Является ли в данном случае агрессия доброкачественной, а если является, то может ли она оцениваться так же, как и более адекватные варианты этого вида реагирования?

7. Более частным по сравнению с другими является вопрос об оценке такой формы поведения, как мщение. Эту форму поведения Э. Фромм относит к де­структивной и считает ее проявлением злокачественной агрессии. Мщение, по Фромму, не выполняет функции защиты от угрозы, так как всегда осуществляется уже после того, как нанесен вред. Однако проблема состоит здесь в том, что часто мщение как раз и направлено на нейтрализацию того вреда, который был нанесен. Дело в том, что сфера витальных интересов человека чрезвычайно широка {мы уже говорили об этом достаточно подробно) и вовсе не сводится к одним биоло­гическим интересам. В большинстве культур сфера витальных интересов вклю­чает, в частности, социальное признание, уважение в микросоциуме и любовь близких. Также известно, что в тех культурах, где распространен обычай кровной мести, отказ от ее осуществления представляет прямую угрозу всем вышеназван­ным пунктам. При этом угроза потерять уважение и признание, стать изгоем нависает не только над самим уклоняющимся от мести, но и над его семьей, родом. Отсюда можно ли считать местью антиципацию такой угрозы и агрессию как реакцию на это предвидение или это следует обозначать иным понятием? Может быть, дальнейшие исследования феноменологии мести покажут, что отсроченная агрессия может носить как оборонительный, доброкачественный характер, так иметь и деструктивную, злокачественную природу. По крайней мере, само поня­тие «месть» нуждается в серьезном уточнении.

Более всего, пожалуй, трудно согласиться с тем, что вообще все формы наказа­ния (в том числе и определенные законом) есть выражение деструктивной мес­ти. То, что наказание следует по времени за нанесением вреда, то есть «опаздыва­ет*, вовсе не является доказательством его деструктивной природы. Адекватное наказание есть фактор, ориентирующий, а не дезориентирующий личность. Допол­нительно к этому правовое наказание (без чего невозможно правовое регулирова­ние) является фактором обеспечения стабильности общества и безопасности его граждан. Потенциальная возможность наказания, выполняя ориентирующую фун­кцию, играет роль превентивного механизма относительно контрнормативного, асоциального поведения личности и в том числе предупреждает проявление зло­качественной агрессии. Предвидение правовых последствий не может не воздей­ствовать на индивидуальное сознание и требует от человека более внимательно задумываться о последствиях своих поступков; отсутствие же правовой идеи на­казания ослабляет это внимание. Необходимость отчета, как показывают экспери­ментальные данные, повышая индивидуальную ответственность личности, снижа­ет проявление агрессивности, даже при групповых формах агрессии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: