Сделай Сам Свою Работу на 5

ОНИ УПОВАЮТ НА ПОМОЩЬ ВЕТРА





 

 

Охваченный все возраставшей тревогой, доктор постарался выяснить

положение дел. Тот, кто в эту минуту оказался бы рядом с ним, мог бы

расслышать сорвавшуюся с его уст фразу:

- Слишком сильна боковая качка и слишком слаба килевая.

И, поглощенный мрачным течением своих мыслей, он снова погрузился в

раздумье, подобно тому как рудокоп спускается в шахту.

Размышления нисколько не мешали ему наблюдать за тем, что происходило

на море. Наблюдать море - значит размышлять.

Начиналась жестокая пытка водной стихии, от века терзаемой бурями. Из

морской пучины вырывался жалобный стон. На всем безмерном пространстве ее

совершались зловещие приготовления. Доктор смотрел на все творившееся у

него перед глазами, не упуская ни малейшей подробности. Но его взгляд не

был взглядом созерцателя. Нельзя спокойно созерцать ад.

Начинался пока еще мало приметный сдвиг воздушных слоев, однако уже

проявивший себя в смятении океана, усиливший ветер и волны, сгустивший

тучи. Нет ничего более последовательного и вместе с тем более вздорного,

чем океан. Неожиданные прихоти его соприродны его могуществу и составляют



один из элементов величия океана. Его волна не ведает ни покоя, ни

бесстрастия. Она сливается с другой волной, чтобы тотчас же отхлынуть

назад. Она то нападает, то отступает. Ничто не сравнится с зрелищем

бушующего моря. Как живописать эти почти невероятные в своей непрерывной

смене провалы и взлеты, эти исполинские зыблющиеся холмы и ущелья, эти

едва воздвигнутые и уже рушащиеся подпоры? Как изобразить эти кущи пены на

гребнях сказочных гор? Здесь все неописуемо - и эта разверстая бездна, и

ее угрюмо-тревожный вид, и ее совершенная безликость, и эта светотень, и

низко нависшие тучи, и внезапные разрывы облаков над головой, и их

беспрестанное, неуловимое глазом таяние, и зловещий грохот, сопровождающий

этот дикий хаос.

Ветер стал дуть прямо с севера. Ярость, с которой он налетал на судно,

была как нельзя более кстати, ибо порывы его гнали урку от берегов Англии;

владелец "Матутины" решил поднять все паруса. Вся в хлопьях пены,

подгоняемая ветром, дувшим прямо в корму, урка неслась как будто вскачь, с



бешеным весельем перепрыгивая с волны на волну. Беглецы заливались смехом.

Они хлопали в ладоши, приветствуя волны, ветер, паруса, быстроту хода,

свое бегство и неведомое будущее. Доктор, казалось, не замечал их; он был

погружен в задумчивость.

Померкли последние лучи заката.

Они угасли как раз в ту минуту, когда ребенок, стоя на отдаленном утесе

и пристально глядя на урку, потерял ее из виду. До этого мгновения его

взор был прикован к судну. Какую роль в судьбе беглецов сыграл этот

детский взор? Когда ребенок не мог уже ничего различить на горизонте, он

повернулся и пошел на север, между тем как судно уносилось на юг.

Все потонуло во мраке ночи.

 

СВЯЩЕННЫЙ УЖАС

 

 

А те, кого уносила на своем борту урка, с чувством радостного

облегчения смотрели, как отступает все дальше и уменьшается в размерах

враждебная земля. Мало-помалу перед ними, округляясь, все выше вздувалась

мрачная поверхность океана, и в сумерках скрывались один за другим

Портленд, Пербек, Тайнем, Киммридж и оба Матравера, длинный ряд мглистых

утесов и усеянный маяками берег.

Англия скрылась из виду. Только море окружало теперь беглецов.

И вдруг наступила страшная темнота.

Ни расстояния, ни пространства уже не существовало; небо стало

совершенно черным и непроницаемой завесой протянулось над судном. Медленно

начал падать снег. Закружились первые хлопья. Казалось, это кружатся живые

существа. В непроглядном мраке бушевал на просторе ветер. Люди

почувствовали себя во власти стихии. На каждом шагу их подстерегала



ловушка.

Именно такой глубокой тьмой обычно начинается в наших широтах полярный

смерч.

Огромная бесформенная туча, похожая на брюхо гидры, тяжко нависла над

океаном, в иных местах своей серо-свинцовой утробой вплотную соприкасаясь

с волнами. Иногда она приникала к нему чудовищными присосками, похожими на

лопнувшие мешки, которые втягивали в себя воду и выпускали клубы пара. Они

поднимали то там, то здесь на поверхности волн конусообразные холмы пены.

Полярная буря обрушилась на урку, и урка ринулась в самую гущу ее.

Шквал и судно устремились друг другу навстречу, словно бросились в

рукопашную.

Во время этой первой неистовой схватки ни один парус не был убран, ни

один кливер не спущен, не взят ни один риф - до такой степени бегство

граничило с безумием. Мачта трещала и перегибалась назад, точно отпрянув в

испуге.

Циклоны в нашем северном полушарии вращаются слева направо, в

направлении часовой стрелки, и в своем поступательном движении проходят

иногда до шестидесяти миль в час. Хотя урка оказалась всецело во власти

яростного вихря, она держалась так, как держится судно при умеренном

ветре, стараясь только идти наперерез волне, подставляя нос первому порыву

ветра, правый борт - последующим, благодаря чему ей удавалось избегать

ударов в корму и в борта. Такая полумера не принесла бы ни малейшей

пользы, если бы ветер стал менять направление.

Откуда-то сверху, с недосягаемой высоты, доносился протяжный мощный

гул.

Что можно сравнить с ревущей бездной? Это оглушительный звериный вой

целого мира. То, что мы называем материей, это непознаваемое вещество,

этот сплав неизмеримых сил, в действии которых обнаруживается едва

ощутимая, повергающая нас в трепет воля, этот слепой хаос ночи, этот

непостижимый Пан иногда издает крик - странный, долгий, упорный, протяжный

крик, еще не ставший словом, но силою своей превосходящий гром. Этот крик

и есть голос урагана. Другие голоса - песни, мелодии, возгласы, речь -

исходят из гнезд, из нор, из жилищ, они принадлежат наседкам, воркующим

влюбленным, брачующимся парам; голос же урагана - это голос из великого

Ничто, которое есть Все. Живые голоса выражают душу вселенной, тогда как

голосом урагана вопит чудовище, ревет бесформенное. От его косноязычных

вещаний захватывает дух, объемлет ужас. Гулы несутся к человеку со всех

сторон. Они перекликаются над его головой. Они то повышаются, то

понижаются, плывут в воздухе волнами звуков, поражают разум тысячью диких

неожиданностей, то разражаясь над самым ухом пронзительной фанфарой, то

исходя хрипами где-то вдалеке; головокружительный гам, похожий на чей-то

говор, - да это и в самом деле говор; это тщится говорить сама природа,

это ее чудовищный лепет. В этом крике новорожденного глухо прорывается

трепетный голос необъятного мрака, обреченного на длительное, неизбывное

страдание, то приемлющего, то отвергающего свое иго. Чаще всего это

напоминает бред безумца, приступ душевного недуга; это скорее

эпилептические судороги, чем сила, направленная к определенной цели;

кажется, будто видишь воочию бесконечность, бьющуюся в припадке падучей.

Временами начинает казаться, что стихии предъявляют своя встречные права и

хаос покушается снова завладеть вселенной. Временами это жалобный стон

причитающего и в чем-то оправдывающегося пространства, нечто вроде

защитительной речи, произносимой целым миром; в такие минуты приходит в

голову, что вся вселенная ведет спор; прислушиваешься, стараясь уловить

страшные доводы за и против; иногда стон, вырывающийся из тьмы,

неопровержим, как логический силлогизм. В неизъяснимом смущении

останавливается перед этим человеческая мысль. Вот где источник

возникновения всех родов мифологии и политеизма. Ужас, вызываемый этим

оглушительным и невнятным рокотом, усугубляется мгновенно возникающими и

столь же быстро исчезающими фантастическими образами сверхчеловеческих

существ: еле различимые лихи эвменид, облакоподобная грудь фурий, адские

химеры, в реальности которых почти невозможно усомниться. Нет ничего

страшнее этих рыданий, взрывов хохота, многообразных возгласов, этих

непостижимых вопросов и ответов, этих призывов о помощи, обращенных к

неведомым союзникам. Человек теряется, слыша эти жуткие заклинания. Он

отступает перед загадкой свирепых и жалобных воплей. Каков их скрытый

смысл? Что означают они? Кому угрожают, кого умоляют они? В них чудится

бешеная злоба. Яростно перекликается бездна с бездной, воздух с водою,

ветер с волной, дождь с утесом, зенит с надиром, звезды с морскою пеной,

несется вой пучины, сбросившей с себя намордник, - таков этот бунт, в

который замешалась еще и таинственная распря каких-то злобных духов.

Многоречивость ночи столь же зловеща, как и ее безмолвие. В ней

чувствуется гнев неведомого.

Ночь скрывает чье-то присутствие. Но чье?

Впрочем, следует различать ночь и потемки. Ночь заключает в себе нечто

единое; в потемках есть известная множественность. Недаром грамматика, со

свойственной ей последовательностью, не допускает единственного числа для

слова "потемки". Ночь - одна, потемок много.

Разрозненное, беглое, зыбкое, пагубное - вот что представляет собою

покров ночной тайны. Земля пропадает у нас под ногами, вместо нее

возникает иная реальность.

В беспредельном и смутном мраке чувствуется присутствие чего-то или

кого-то живого, но от этого живого веет на нас холодом смерти. Когда

закончится наш земной путь, когда этот мрак станет нам светом, тогда и мы

станем частью этого неведомого мира. А пока - он протягивает к нам руку.

Темнота - его рукопожатие. Ночь налагает свою руку на нашу душу. Бывают

ужасные и торжественные мгновения, когда мы чувствуем, как овладевает нами

этот посмертный мир.

Нигде эта близость неведомого не ощущается более явственно, чем на

море, во время бури. Здесь ужас возрастает от фантастической обстановки.

Древний тучегонитель, по своему произволу меняющий течение людских жизней,

располагает здесь всем, что ему требуется для осуществления любой своей

причуды: непостоянной, буйной стихией и рассеянными повсюду равнодушными

силами. Буря, природа которой остается для нас тайной, только исполняет

приказания, ежеминутно повинуясь внушениям чьей-то мнимой или

действительной воли.

Поэты всех времен называли это прихотью волн.

Но прихоти не существует.

Явления, повергающие нас в недоумение и именуемые нами случайностью в

природе и случаем в человеческой жизни - следствия законов, сущность

которых мы только начинаем постигать.

 

NIX ET NOX - СНЕГ И НОЧЬ

 

 

Характерным признаком снежной бури является ее чернота. Обычная картина

во время грозы - помрачневшее море или земля и свинцовое небо - резко

изменяется: небо становится черным, океан - белым. Внизу - пена, вверху -

мрак. Горизонт заслонен стеною мглы, зенит занавешен крепом. Буря

напоминает внутренность собора, задрапированную траурной материей. Но

никакого освещения в этом соборе нет. Нет ни огней святого Эльма на

гребнях волн, нет ни одной искорки, ни намека на фосфоресценцию - куда ни

глянь, сплошной мрак. Полярный циклон тем и отличается, между прочим, от

циклона тропического, что один из них зажигает все огни, другой гасит их

все до последнего. Над миром внезапно вырастает давящий каменный свод. В

непроглядной тьме падают с неба, крутясь в воздухе, белые пушинки и

постепенно опускаются в море. Пушинки эти не что иное, как снежные хлопья,

- они порхают и кружатся в воздухе. Как будто с погребального покрова,

раскинутого в небе срываются серебряные блестки и ожившими слезами падают

одна за другой. Сеется снег, дует яростный северный ветер. Чернота,

испещренная белыми точками, беснование во мраке, смятение перед

разверзшейся могилой, ураган под катафалком - вот что представляет собою

снежная буря.

Внизу волнуется океан, скрывающий страшные, неизведанные глубины.

При полярном ветре, насыщенном электричеством, хлопья снега мгновенно

превращаются в градины, и воздух пронизывают маленькие ядра.

Обстреливаемая этой картечью, поверхность моря кипит.

Ни одного удара грома. Во время полярной бури молния безмолвствует, и

про нее можно сказать то же, что говорят иногда про кошку: "Она способна

испепелить взглядом". Это - грозно разверстая пасть, не знающая пощады.

Снежная буря - буря слепая и немая. Сплошь и рядом после того, как она

пронеслась, корабли тоже становятся слепыми, а матросы немыми.

Выбраться из этой бездны нелегко.

Было бы, однако, ошибкой думать, что в снежную бурю кораблекрушение

неизбежно. Датские рыболовы из Диско и Балезена, охотники за черными

китами, Хирн, отправившийся к Берингову проливу отыскивать устье реки

Медных Залежей, Гудсон, Мекензи, Ванкувер, Росс, Дюмон-Дюрвиль - все они

за полярным кругом попадали в полосу страшных снежных бурь и все же

остались невредимы.

Навстречу такой буре и устремилась дерзко урка, распустив все паруса.

Безумие против безумия. Когда Монтгомери, спасаясь бегством из Руана,

приказал гребцам своей галеры налечь на весла, чтобы с размаху прорвать

цепь, загораживающую Сену у Буйля, он действовал с той же отвагой.

"Матутина" летела стрелой. По временам, несясь под парусами, она давала

такой ужасный крен, что угол, образуемый ее бортом и поверхностью моря, не

превосходил пятнадцати градусов, но ее отличный закругленный киль прилегал

к волне, словно приклеенный. Киль противостоял напору урагана. Носовая

часть судна освещалась фонарем. Туча, с приближением которой усилился

ветер, все ниже нависала над океаном, суживая и поглощая пространство

вокруг урки. Ни одной чайки. Ни одной ласточки, гнездящейся на скалах.

Ничего, кроме снега. Клочок водной поверхности, освещенный фонарем впереди

корабля, внушал ужас. На нем вздымались три-четыре вала исполинских

размеров.

Время от времени огромная молния цвета красной меди вспыхивала,

рассекая черные напластования тьмы от зенита до горизонта. Прорезанная ее

алым сверканием, толща туч казалась еще более грозной. Пламя пожара,

внезапно охватывавшего ее глубины, озаряя на миг передние облака и

хаотическое их нагромождение вдалеке, открывало взорам всю бездну. На этом

огненном фоне хлопья казались черными бабочками, залетевшими в пылающую

печь. Потом все гасло.

После первого натиска ураган, продолжая подгонять урку, принялся реветь

глухим басом. Это - вторая фаза, фаза зловещего замирания грохота. Нет

ничего тревожнее такого монолога бури. Этот угрюмый речитатив как будто

прерывает на время борьбу таинственных противников и свидетельствует о

том, что в мире неведомого кто-то стоит на страже.

Урка по-прежнему с безумной скоростью мчалась вперед. Оба ее главных

паруса были напряжены до предела. Небо и море стали чернильного цвета,

брызги пены взлетали выше мачты. Потоки воды то и дело захлестывали

палубу, и всякий раз, когда в боковой качке судно накренялось то правым,

то левым бортом, клюзы, подобно раскрытым ртам, изрыгали пену обратно в

море. Женщины укрылись в каюте, но мужчины оставались на палубе. Снежный

вихрь слепил им глаза. Волны плевали им прямо в лицо. Все вокруг было

охвачено неистовством.

В эту минуту главарь шайки, стоявший на корме, на транце, уцепившись

одной рукой за ванты, другой сорвал с головы платок и, размахивая им при

свете фонаря, с развевающимися по ветру волосами, с лицом, просиявшим от

горделивой радости, опьяненный дыханием бури, крикнул:

- Мы свободны!

- Свободны! Свободны! Свободны! - вторили ему беглецы.

И вся шайка, держась за снасти, выстроилась на палубе.

- Ура! - крикнул вожак.

И шайка проревела в бурю:

- Ура!

Не успел еще замереть этот крик, заглушенный воем ветра, как на

противоположном конце судна раздался громкий суровый голос:

- Молчать!

Все повернули головы в ту сторону.

Они узнали голос доктора. Вокруг царила непроглядная тьма; доктор

прислонился к мачте, его высокая худая фигура сливалась с нею, его совсем

не было видно.

Голос продолжал:

- Слушайте!

Все замолкли.

И тогда во мраке явственно прозвучал звон колокола.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.