ХРОНИКА УБИЙСТВА (продолжение)

Дворец великого князя Михаила Николаевича. 12.30.

Но мольбы в то утро звучали не только в Царском дворце. Подобное происходило и во дворце великого князя Михаила Николаевича. Его теперь провожали в Михайловский манеж как на войну.

«То, что мой отец должен был неизменно сопровождать государя во время этих воскресных парадов, приводило мою матушку в невероят­ный ужас.

– Я не боюсь ни офицеров, ни солдат, – говорила мать, – но я не верю полиции... Путь к Марсову полю достаточно длинен, и все мест­ные нигилисты могут видеть ваш проезд по улицам». (Из воспомина­ний Александра Михайловича).

Но великий князь отправился в Манеж.

Зимний дворец. 12.45.

В это время полицмейстер Дворжицкий на санях подъехал к Зимнему дворцу – сопровождать государя в Манеж. Из показаний полицмейстера Дворжицкого:

«Без четверти час я был уже у Зимнего дворца, когда граф Лорис-Меликов уезжал из дворца. Войдя вовнутрь подъезда, я встретил министра графа Адлерберга, который в разговоре со мною с грустью ото­звался о тяжелом времени вследствие деятельности анархистов. Во время этого разговора мы услышали радостное «Здравие желаем!» караула в ответ на приветствие Его Величества; вслед за сим государь вышел в закрытый подъезд, поздоровался, по обыкновению, со всеми тут нахо­дившимися лицами, сел в экипаж и сказал лейб-кучеру Фролу Сергее­ву: «В манеж – через Певческий мост».

Это означало: государь отправился в Манеж через Екатерининский канал.

Александр II ехал в закрытой карете. Его сопровождали шестеро терс­ких казаков, седьмой поместился на козлах слева от кучера За царс­кой каретой в двух санях ехали полицмейстер полковник Адриан Ива­нович Дворжицкий, а за ним сани начальника охранной стражи царя капитана Коха с полицейскими.

Подъехали к Манежу. И здесь царя приветствовало «Ура!» охраны.

Государь вошел в Манеж. Для развода были построены батальон лейб-гвардии резервного пехотного полка и лейб-гвардии саперный баталь­он. На разводе присутствовали наследник и брат государя, великий князь Михаил Николаевич.

13.00. Сырная лавка на Малой Садовой.

Согласно плану, разработанному Исполнительным Комитетом, Богда­нович и его «жена» народоволка Якимова должны покинуть лавку. В лавке их должен сменить опытный динамитчик, уже знакомый нам – народоволец Фроленко. Он вызвался соединить провода. Фро­ленко скорее всего придется погибнуть под развалинами дома от взры­ва, произведенного его рукою. «Когда он пришел в лавку, – вспомина­ла Якимова, – я с удивлением увидела, как из принесенного свертка он вынимает колбасу и бутылку красного вина, ставит на стол, приго­товляясь закусывать... «Что это?» – почти с ужасом спросила я, видя материалистические намерения человека, обреченного на верную смерть под развалинами от взрыва.

– Я должен быть сильным, – и Фроленко невозмутимо принялся за еду».

И он, и метальщики уже попрощались с жизнью.

В окно Фроленко уже видит, как на обоих концах Малой Садовой по­являлись конные жандармы – готовятся к возвращению царя. И на обоих концах улицы, смешавшись с прохожими, стоят четыре ме­тальщика «Народной воли».

Наступило время отъезда царя из Манежа.

Якимова покидает сырную лавку, в ней остается один Фроленко. После­днее, что она видит: Фроленко сидит у окна за столом. Перед ним на столе стоит сосуд с раствором, дающим ток. Теперь достаточно опустить в ра­створ другой полюс, и...

В это время в Михайловском манеже заканчивался развод. «Развод прошел очень удачно. Государь император был доволен всем происходящим и находился, по-видимому, в хорошем расположении духа, шутил... Окончился развод, и, поговорив немного с окружающи­ми приближенными лицами, государь вышел из манежа» (Д. Милю­тин).

Александр сел в карету, окруженную конвоем, и скомандовал:

– В Зимний, той же дорогой!

То есть – через Екатерининский канал.

В сырной лавке Фроленко видит в окно, как уезжают жандармы. Фро­ленко понимает: царь поехал другой дорогой – через Екатерининс­кий канал. Напряжение спадает – он остался жить. И Фроленко быс­тро уходит из лавки.

В это время метальщики покидают свои посты у Малой Садовой. И вслед за царской каретой идут по Михайловской улице в сторону Екатерининского канала.

Софья Перовская уже ждала их на Михайловской улице. И подала знак, означавший, что «метальщики должны направиться на Екатери­нинский канал, как было заранее условлено».

По дороге во дворец император, как обычно в последнее время, оста­новился в Михайловском дворце. Здесь живет его кузина великая княгиня Екатерина Михайловна (тезка его жены). Дочь великой княгини Елены Павловны, сподвижницы царя в реформах, и солдафона вели­кого князя Михаила Павловича пошла в отца – не одобряет реформы и особенно – брак государя.

Вслед за каретой государя к Михайловскому дворцу подъезжает ка­рета брата царя – великого князя Михаила Николаевича. Государь и его брат в который раз пытаются (безуспешно) прими­рить великую княгиню с тезкой Екатериной Михайловной.

В парадной гостиной сервирован чай. Последний чай в жизни госу­даря.

14.00. Екатерининский канал.

Метальщики заняли свои места на Екатерининском канале.

И Перовская рассказывала потом, как метальщик, студент Гриневицкий, «проходя мимо нее, уже направляясь к роковому месту, ти­хонько улыбнулся ей чуть заметной улыбкой... Он не проявил ни тени страха или волнения и шел на смерть с совершенно спокойной ду­шой».

Как и Фроленко. Радостная смерть, завораживающие объятия тер­рора.

«И жертву жертвой не считать, и лишь для жертвы жить», – пи­сал декабрист Александр Якубович, собиравшийся убить отца Алек­сандра II.

Но свои места на канале заняли только три метальщика. Исчез тот, кто должен был встретить карету первым – рабочий Тимофей Михайлов. Он «почувствовал, что не сможет бросить бом­бу и вернулся домой, даже не дойдя до места». Теперь первым но­мером оказался Рысаков.

Н. Рысаков: «Около двух часов я был на углу Невского и канала».

Пока метальщики занимали свои места, Перовская через Казанский мост перешла на противоположную сторону Екатерининского кана­ла, «где и была во время обоих взрывов».

С той стороны узкого канала она ждала развязки. Зритель грядущей крови.

14.10. Михайловский дворец.

Государь прощается с великой княгиней Екатериной Михайловной. Видимо, разговор опять не получился. Великий князь Михаил Никола­евич остается.

14.15. Александр II вышел на пандус к карете. Садясь в карету, при­казал кучеру: «Той же дорогою – домой».

Карета повернула на Екатерининский канал. За ней повернула пара саней с Дворжицким, капитаном Кохом и полицейскими. Кучер хлестнул лошадей, и вновь понеслась карета по мостовой – слева канал, решетка вдоль канала и узкий тротуар, прилегающий к каналу. Справа – стена сада Михайловского дворца и тротуар вдоль стены сада.

Людей мало... Мальчик несет большую корзину с мясом, два моло­деньких подмастерья тащат диванчик; за ними идет какая-то молодая женщина...

В это время от Конюшенного моста навстречу карете по тротуару быстро шел совсем молоденький, белобрысый, маленький в черном пальто человек. В руке у него – белый узелок с коробку конфет ланд­рина. Это – бомба, завернутая в белый носовой платок. Он размах­нулся...

Н. Рысаков: «Я, после минутного колебания, бросил снаряд. Направ­лял его под копыта лошадей в том предположении, что его разорвет под самой каретой... и взрывом меня отбросило к решетке».

Оглушительный взрыв... карету закрыло облако белого дыма... Дым рассеялся. Царская карета успела проскочить. Бомба разорвалась сза­ди. Взрыв разбил только заднюю стенку экипажа. Императорский по­езд – карета и сани – остановились... Один из терских казаков лежал мертвый позади кареты. Другой казак, сидевший на козлах возле куче­ра, контуженный, склонился, судорожно хватаясь за воздух. На троту­аре бился на земле и стонал умирающий мальчик, рядом валялась его большая корзина с мясом. В нескольких шагах от него стоял, прива­лившись к решетке, изнемогая от боли, раненный прохожий, и на земле корчился и пытался встать раненый городовой.

Уличная картина, доселе неизвестная в Петербурге.

И в следующее мгновение Рысаков бросился бежать прочь, громко крича:

– Держи! Держи! – будто ловил преступника. Так Рысаков приду­мал скрыться. Но за ним уже гнались. Какой-то рабочий на его пути ловко бросил свой лом ему под ноги. Рысаков споткнулся, упал, на него набросились. Его держали крепко, пригнули голову – он сидел на карточках, при­жатый к земле.

Но Рысаков, видно, увидев в собравшейся толпе сообщника, крикнул громко: «Скажи отцу, что меня схватили!»

У него вынули из-под пальто пистолет и кинжал.

Как только карета остановилась, император отворил дверцу и с помо­щью казака вышел из кареты. Полковник Дворжицкий уже выскочил из саней, бросился к царю.

«Государь перекрестился; он немного шатался – в понятном вол­нении. На мой вопрос государю о состоянии его здоровья, он ответил: «Слава Богу, я не ранен». Видя, что карета государя повреждена, я ре­шился предложить Его Величеству поехать в моих санях во дворец» (Дворжицкий).

Дворжицкий слышит крик Рысакова, обращенный к толпе, и по­нимает, что здесь рядом есть еще кто-то и, конечно же, с бомбой.

Он просит царя немедля уехать с канала. Понимает это и кучер – просит о том же.

Дворжицкий: «Кучер Фрол тоже просил государя снова сесть в ка­рету и ехать дальше». (Поврежден лишь задок кареты, и оказалось, карета может ехать! – Э.Р.)

Понимает, конечно, все это и государь, но...

Дворжицкий: «Но Его Величество, не сказав ничего на просьбу куче­ра, повернулся и направился к тротуару, прилегавшему к Екатеринин­скому каналу... Государь следовал по тротуару; влево от него – я, поза­ди – казак, бывший на козлах экипажа, и четыре спешившихся кон­войных казака с лошадьми в поводу. Они окружали государя. Пройдя несколько шагов, царь поскользнулся на булыжнике, но я успел его поддержать».

Царь направлялся к Рысакову.

Рысаков находился метрах в десяти от места взрыва; его держали четыре солдата и начальник царской охраны капитан Кох.

Стоявший на тротуаре жандармский подпоручик, не сразу узнав царя, спросил; «Что с государем?», на что император, подходя к Рысакову, сказал: «Слава Богу, я уцелел, но вот...» И показал на убитого каза­ка и умиравшего мальчика.

И Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?

Царь подошел к Рысакову.

Узнав от него, что тот мещанин (наконец-то не дворянин!), государь сказал с облегчением: – Хогош! (Он грассировал.) И, погрозив Рысакову пальцем, пошел к своей карете по панели.

Полковник Дворжицкий снова стал просить царя:

«Тут я вторично позволил себе обратиться к государю с просьбою сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задумался и затем ответил: «Хорошо, только прежде покажи мне место взрыва».

В это время подошел возвращавшийся с развода взвод 8-го флотско­го экипажа.

И царь, плотно окруженный – этим взводом и конвойными каза­ками, направился наискосок – к образовавшейся на мостовой яме.

Дворжицкий: «Исполняя волю государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать и трех шагов...»

Молодой человек, стоявший боком у решетки канала, выждал при­ближение царя. И вдруг повернулся, поднял руки вверх и бросил что-то к ногам государя...

Это и был Игнатий Гриневицкий.

Раздался оглушительный взрыв... И государь, и окружавшие его офи­церы, казаки, и сам молодой человек, бросивший бомбу, и народ по­близости – все сразу упали, точно всех подкосило. На высоте выше человеческого роста образовался большой шар беловатого дыма, кото­рый, кружась, стал расходиться, опустился книзу...

«И я видел, как государь упал наперед, склонясь на правый бок, а за ним и правее его... упал офицер с белыми погонами. Этот офицер спе­шил встать, но, еще чуть приподнявшись, потянулся через спину госу­даря и стал засматривать ему в лицо» (из показаний очевидца).

Офицер с белыми погонами и был Дворжицкий. Дворжицкий: «Я был оглушен новым взрывом, обожжен, ранен и свален на землю. Вдруг, среди дыма и снежного тумана, я услышал сла­бый голос Его Величества – «Помоги!». Собрав оставшиеся у меня силы, я вскочил на ноги и бросился к государю. Его Величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его, но у государя были сильно раз­дроблены ноги, и кровь из них сильно струилась».

Два десятка убитых и раненных лежали на тротуаре и на мостовой. Некоторым раненым удалось подняться, другие ползли, третьи пыта­лись освободиться из-под упавших на них. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванных мундиров, эполет, сабель и куски челове­ческого мяса. С головы царя упала фуражка; разорванная в клочья ши­нель свалилась с плеч; из размозженных голых ног лилась струями кровь. Царь слабым голосом повторял и повторял «Холодно... холодно... холод­но...» Бесчисленные раны покрывали его лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.

Взрыв был так силен, что на газовом фонаре все стекла были выби­ты, и самый остов фонаря искривило.

Вокруг Самодержца Всероссийского, умиравшего на окровавленной мостовой среди грязного снега, обрывков одежды, выросла толпа: только что подошедшие юнкера Павловского училища, прохожие, полицейские, уцелевшие казаки. Шатаясь, стоял над ним полковник Дворжицкий...

Недалеко от царя в луже крови умирал бросивший бомбу Гриневицкий.

В это время примчался в карете великий князь Михаил Николаевич. В Михайловском дворце он услышал взрыв и тотчас погнал карету к месту происшествия. Великий князь встал на колени на мостовой. Услышал голос брата: «Скорее... домой!»

И сознание покинуло царя вместе с хлеставшей из ног кровью.

Если бы государя повезли в Военный госпиталь, находившийся рядом, то успели бы остановить кровотечение, и он, возможно, остался бы жив. Но его повезли во дворец.

Внести кровоточащее тело в карету было невозможно. И десятки рук понесли окровавленного императора к открытым саням Дворжицкого.

Среди тех, кто помогал нести истекавшего кровью царя, был тре­тий метальщик Иван Емельянов. В портфеле у Емельянова лежала бом­ба, которой он должен был убить царя в случае неудачи первых метальщиков...

МИСТИЧЕСКИЙ КОНЬ

И сани двинулись во дворец. В эти сани был запряжен знаменитый конь Варвар. Тот самый, который долго служил народовольцам... Те­перь его захватила полиция, и он служил ей. Когда-то Варвар умчал от полиции Степняка-Кравчинского и Баранникова после убийства шефа жандармов Мезенцова. Теперь он вез во дворец умиравшего царя.

Казаки, стоя в санях, придерживали бесчувственное тело Александ­ра – их шинели намокли от царской крови.

Его привезли в Зимний дворец к Салтыковскому подъезду. Но двери оказались слишком узкие, чтобы толпой внести его на руках. Носилок в Зимнем дворце... не оказалось! И они выломали двери, и все вместе на руках несли Александра II по ступеням мраморной лестницы в его кабинет, где 25 лет назад он подписал Манифест об освобождении крестьян и где сегодня утром проложил путь к русской Конституции.

Мраморные ступени и путь по коридору до царского кабинета были покрыты его кровью.

Вот так окончилось седьмое покушение на царя.

Лейб-медик Ф.Ф. Маркус: «Вбежав в кабинет, я нашел царя в полулежачем положении на крова­ти, которая была выдвинута из алькова и помещена почти рядом с пись­менным столом, так что лицо императора было обращено к окну. Го­сударь был в рубашке без галстука, на шее у него был прусский орден... на правой руке была надета белая замшевая перчатка, местами пере­пачканная кровью. У изголовья стоял в полном парадном мундире великий князь Михаил Николаевич со слезами... Когда я подбежал к кро­вати, первое, что мне бросилось в глаза, это страшно обезображенные нижние конечности, в особенности левая, которая, начиная от колена представляла раздробленную кровяную массу; правая конечность была тоже повреждена, но менее левой. Обе раздробленные конечности были на ощупь холодные... Я стал придавливать как можно сильнее обе бед­ренные артерии, биение которых уже было едва ощутимо, думая этим самым сберечь хотя остаток крови... Государь находился в полном бес­сознательном состоянии... Все старания врачей, прибывших после меня, оставались тщетными – жизнь государя угасала...»

ТАЙНА

И царь умрет, оставив нам эту тайну – почему же он, отлично осозна­вавший всю опасность, немедля не уехал с канала после взрыва первой бомбы? Почему так долго и странно разгуливал вдоль смертельно опасного канала – будто чего-то ждал. Что было за этим ожиданием? Уста­лость от борьбы с камарильей, сыном, с этими молодыми безумцами, охотившимся на него, как на дикого зверя – и оттого нежелание жить? «Давно усталый раб замыслил я побег...» Или абсолютная вера, что Бог охранит его и он неуязвим? И он решил еще раз доказать это себе и окружающим? Он не хотел позволить им запугать себя?

АЛЕКСАНДР III

Звук первого взрыва на канале разлетелся далеко вокруг и был очень похож на полдневный выстрел пушки Петропавловской крепости. Но на часах был третий час. И после второго взрыва «необычайное возбуждение охватило город». И уже вскоре на Дворцовой площади, на Екатерининском канале собрались толпы взволнованных людей. На Екатерининском канале, теснимая гвардейцами с ружьями, громад­ная толпа, совершенно запрудила узкое пространство набережной ка­нала, образовав пробку. Мостовая набережной представляла из себя кучки грязного снега, смешанного с мусором и кровью.

В это время по Невскому к Аничкову дворцу, где жил наследник, мчался в открытых санях офицер, посланный великим князем Михаилом Ни­колаевичем.

Наследник, присутствовавший в Михайловском манеже, после разво­да отправился к себе в Аничков дворец. Наследник и цесаревна толь­ко что кончили завтрак: он сидел в своем кабинете за письменным столом, она стояла у окна и глядела на Невский, когда до Аничкова двор­ца докатились отдаленные удары...

Они испуганно гадали, что это может быть, когда она в окно увидела несшиеся по Невскому сани и стоящего в них офицера. И наследник тот­час бросился вниз по лестнице. За ним поспешила и Мария Федоровна. Посланный мог вымолвить только: «Государь страшно ранен!»

Огромный наследник в генеральской шинели и рядом маленькая це­саревна помчались в двуместных санях в Зимний дворец.

Но мчаться им удалось недолго. Весь Невский у Дворцовой площа­ди и Дворцовая площадь оказались запруженными толпами народа. И уже вскоре их сани с трудом продвигались в толпе.

В это время во дворце великого князя Михаила Николаевича его млад­шие сыновья решили отправиться кататься на коньках вместе с 13-летним внуком Александра II Ники. (Так звали будущего царя Нико­лая II в романовской семье.)

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Мы должны были зайти за ним в Зимний Дворец... когда раздался звук сильнейшего взрыва... затем и второй. И вскоре в комнату вбежал запыхавшийся лакей.

– Государь убит! – крикнул он. – И великий князь Михаил Нико­лаевич тоже! Их тела доставлены в Зимний дворец.

На его крик мать выбежала из своей комнаты... Мы все бросились к выходу, сели в карету, стоявшую у подъезда, и помчались в Зимний дво­рец. По дороге нас обогнал батальон лейб-гвардии Преображенского полка, который, с ружьями на перевес, бежал в том же направлении.

...Большие пятна черной крови – по мраморным ступеням и по­том вдоль по коридору – указывали нам путь... в кабинет государя.

Отец стоял в дверях кабинета, отдавая приказания служащим,...ма­тушка, потрясенная тем, что он был невредим, упала в обморок...

Император Александр II лежал на диване у стола. Он был в бессоз­нательном состоянии... Вид его был ужасен. Один глаз был закрыт, дру­гой смотрел перед собой без всякого выражения...

Каждую минуту входили один за другим члены императорской фамилии. Комната была переполнена..

Вошедший наследник заплакал и сказал: "Вот до чего мы дожили", и обнял великих князей брата Владимира Александровича и дядю Михаила Николаевича.

Вбежала полуодетая княгиня Юрьевская... Говорили, что какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать ее при входе... Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: "Саша! Саша!" Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыдания­ми. Лейб-медик С.П. Боткин осматривал умиравшего... На вопрос це­саревича "Долго ли проживет государь?" – ответил: "До 15 минут"».

В это время по окровавленным мраморным ступеням вели мальчика в матросском костюмчике. Это был новый наследник – 13-летний Ники. Он шел, стараясь не наступать на кровь деда. Но это было трудно... Вся лестница и весь коридор были закапаны кровью.

В крови мальчик Ники становился наследником. В крови перестанет быть царем..

Духовник Их Величеств протопресвитер Бажанов причастил госу­даря и читал отходную. Началась агония. И вскоре лейб-медик Боткин, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку:

– Государь император скончался!

«Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала, как подкошенная на пол. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью» (Ве­ликий князь Александр Михайлович).

В половине четвертого штандарт Александра II на Зимнем дворце был опущен.

Вся романовская семья опустилась на колени вокруг умершего им­ператора.

«Слева от меня, – вспоминал великий князь Александр Михайло­вич, – встал новый император. Странная перемена произошла в нем в этот миг. Это не был тот самый цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Ники, разры­вая руками колоду карт или же завязывая узлом железный прут. В пять минут он совершенно преобразился. Что-то несоизмеримо большее, чем простое сознание обязанностей монарха, осветило его тяжелую фигуру. Какой-то огонь... загорелся в его спокойных глазах».

Да, это был тот самый царственный взгляд – тяжелый беспощад­ный взгляд Николая I. Как они все ждали этого беспощадного взгляда. Как верили, что он вернет стране покой и прежнее – великое, силь­ное – самодержавие.

«Он дал рукой знак Марии Федоровне, и они вышли вместе. Ее ми­ниатюрная фигура подчеркивала могучее телосложение нового импе­ратора».

С какой надеждой смотрела тогда в окно кабинета Александра II вся романовская семья...

Как шел, разрезая толпу, к своим саням гигант – царь Александр III! Шел большими шагами, и его маленькая жена еле поспевала за ним. Ни один из Романовых не подходил так близко к народным представлениям о царе, как этот богатырь с русой бородой.

Толпа кричала: «Ура!». Но новый царь хмуро отвечал на приветствия толпы, он был. грозен...

Окруженные уже сотнею донских казаков, двинулись его сани. И красный отблеск заходящего солнца грозно горел на казачьих пи­ках.

Из комнаты умершего императора унесли бесчувственную княги­ню Юрьевскую в ее покои. И доктора занялись телом покойного им­ператора.

Когда, наконец, все разошлись, во дворец привезли живописца Кон­стантина Маковского. Это был любимый художник Александра II.

В догорающем мартовском дне он начал работать. Он вглядывался в лицо императора – все в мелких ранках. Писать ему было трудно.

«Сквозь слезы рисовал я его последний портрет» (К. Маковский).

«БОЖЬЯ РУКА»

Двор громко печалился... и тихо вспоминал. Вспоминали множество дур­ных предзнаменований, сопровождавших царствование. И выпавшую из рук Горчакова державу во время коронации, и корону, тогда же упав­шую с головы императрицы. Вспомнили, как за недели за две до своей гибели Александр каждое утро находил на подоконнике спальни рас­терзанных голубей. Хищником оказался коршун, поселившийся на кры­ше дворца. Подстреленный, он оказался таких исполинских размеров, что его чучело поместили в Кунсткамеру.

Вспомнили мистические совпадения последнего дня. После развода в Михайловском манеже, государь пил чай у великой княгини Екате­рины Михайловны, и погиб на Екатерининском канале, женившись на Екатерине Михайловне. Начало связи с ней случилось в 1866 году и стало началом эры покушений.

«Преступная связь императора, казалось, открыла эпоху поку­шений на его жизнь. Здесь широкое поле для размышлений не­сколько мистического толка, но они невольно закрадываются в душу» (фрейлина А. Толстая).

Венчание государя с княжой Долгорукой происходило в З ч 30 мин пополудни; последний вздох погибшего государя произошел в 3 ч 33 мин.

Так что двору стало ясно: его смерть – это возмездие за грех и за безумные реформы. «И все спасла "Божья рука, вовремя разрубившая гордиев узел"» (фрейлина А. Толстая).

Но, может быть, это была совсем другая рука, которую так странно и так точно предсказала сестра подруги Победоносцева фрейлина Да­рья Тютчева.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Народ проявил полное равнодушие к факту цареубийства. Ничего не слу­чилось: ни баррикад, ни революции. И глухая тоска о несбывшемся черной тучей вползала в сердце», – писала в отчаянии народоволка Дмитриева.

После гибели Александра II тайная полиция вмиг стала вновь и умной, и могущественной. История Великого И.К. была стремительно закончена.

Софья Перовская и почти все члены Исполнительного Комитета один за другим были арестованы. Пятеро народовольцев были приговорены к виселице. Пока шло след­ствие, один из приговоренных, Николай Кибальчич, наконец-то закон­чил свою любимую работу (к которой не мог по-настоящему присту­пить на воле – был весьма занят взрывами и охотой за царем).

«Когда я явился к Кибальчичу, – писал его адвокат, – меня, прежде всего, поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, ко­торое он делал о каком-то воздухоплавательном снаряде; он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он их написал и представил по начальству».

«Какой-то воздухоплавательный аппарат» был великим изобре­тением. Николай Кибальчич перед смертью разработал проект реактивно­го летательного аппарата.

Но начальник Департамента полиции написал резолюцию: «Давать это на рассмотрение ученых теперь едва ли будет своевременно и мо­жет вызвать только неуместные толки».

И проект Кибальчича, одна из самых смелых технических идей века, долго лежал безвестный для мира в архивной пыли. Знаменитый уче­ный Константин Циолковский, разработавший ту же идею, но после Кибальчича, был потрясен, когда ему показали найденный в архиве проект террориста...

Накануне петли Кибальчич открыл путь в космическую эру.

Перед казнью, как вспоминал его адвокат, Кибальчич сказал ему: «Я все время ломаю голову, как бы мне найти философскую формулу, которая убедила бы меня, что жить не стоит. И как ни ломаю голову, никак не могу убедить себя! Жить так хочется! Жизнь так хороша! И все-таки надо умирать! А что мой воздушный корабль?! В сохранности?»

Такие силы погубил террор.

3 апреля 1881 года на Семеновском плацу повесили Андрея Желябо­ва, Николая Кибальчича, Софью Перовскую, Тимофея Михайлова и Ни­колая Рысакова.

Когда их вешали, повторилась история с повешенными декабристами. Огромный, грузный Тимофей Михайлов сорвался из петли... И во весь рост распластался на помосте. Его подняли. «Михайлов оказался еще живым и даже в сознании, так как сам начал переставлять ноги и пошел по помосту», – вспоминал очевидец. Его вновь повесили и еще раз не выдержала отечественная петля, и он рухнул на землю... Три раза вешали несчастного! И, когда вешали в третий раз, веревка опять начала перетираться и уже знакомый нам палач Фролов набросил на него вторую петлю. И потом для верности повис на ногах несчастного.

После казни целых 20 минут они висели на переполненной войска­ми и народом площади – в белых саванах, в башлыках, закрывавших лица, страшными бесформенными мешками...

Александр Михайлов, Александр Баранников, Николай Клеточников, приговоренные к бессрочному одиночному заключению, недолго про­жили в камерах Петропавловской крепости. Содержание заключен­ных в крепости при Александре Третьем сильно изменилось...

Умрет в 1882 году в крепости опухший от водянки Нечаев, совсем не­много переживший ненавистного императора. Недолго гулял на свободе и Степан Халтурин. В том же 1882 году его повесили – за участие в убийстве одесского военного прокурора. Повесили под чужим именем, так и не узнав, что на виселице качался автор взрыва в Зимнем дворце.

Писатель-террорист Степняк-Кравчинский даже в благополуч­ной Англии не сумел избежать насильственной смерти. Нашел ужас­ную гибель – под колесами поезда.

Из знаменитостей выживут в одиночке только приговоренные к веч­ной каторге: Вера Фигнер (просидела в Петропавловской крепости 20 лет) и Николай Морозов – просидел 23 года. У них будет другое нака­зание. Они доживут до сороковых годов XX века. Так что увидят и «рос­кошное дерево свободы», и «светлое время» победы революции в Рос­сии, о котором писал, идя на смерть убийца царя Гриневицкий. Увидят, как под «роскошным деревом» погибнет в сталинских лагерях вся партия социалистов-революционеров – любимых наследников «Народной воли». И как в «светлом времени» пойдут к расстрельной стенке знаме­нитые революционеры. И как будет погибать в сталинской коллективи­зации русское крестьянство.

Но «сладкую парочку» Сталин не тронет. Они будут выполнять обя­занности живых музейных экспонатов.

На пороге 40-х годов умрет и Александра Корба. Она скончалась в возрасте 90 лет в 1939 году, также приговоренная наблюдать все пре­лести сталинского террора.

НОВОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ

Вступивший на престол новый император Александр III не обманул надежд партии Аничкова дворца. На первом же обсуждении проекта реформы, подписанного 1 марта его отцом, состоялся триумф ретрог­радной партии.

С громовой речью выступил Константин Победоносцев. «Нимфа Эгерия» сказал: «Ваше Величество, по долгу присяги и сове­сти, я обязан высказать вам все, что у меня на душе. Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии. Как в прежние времена перед гибелью Польши говорили: «Finis Роlоniaе», так теперь едва ли не при­ходится сказать: «Finis Russiae»... При соображении проекта, предла­гаемое на утверждение Ваше, сжимается сердце. В этом проекте слы­шится фальшь, скажу более: он дышит фальшью... В России хотят вве­сти Конституцию, и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг. (Верно оценил реформу покойного императора! – Э.Р.) А что такое Конституция? Ответ на этот вопрос дает нам Запад­ная Европа. Конституции, там существующие, – орудие всякой неправ­ды, орудие всяких интриг».

Когда-то маленькому Александру II Жуковский внушал: «Революция есть губительное усилие перескочить из понедельника прямо в среду. Но и усилие перескочить из понедельника в воскресенье столь же гу­бительно».

Но Александр III перескочит назад – в воскресенье.

«Я не успокоюсь,– писал Победоносцев Александру III, – покуда здесь еще остаются и граф Лорис-Меликов, и великий князь Констан­тин Николаевич. Дай Бог, чтоб все они ушли...»

И государь, говоря его же словами, «покончил с паршивыми либе­ралами». Граф Лорис-Меликов вместе с другими «паршивыми либе­ральными бюрократами» был отправлен в отставку. Лишился всех сво­их постов и великий князь Константин Николаевич.

Всех их ушли.

С великой реформой отца – с путем к Конституции – было покончено.

– Конституция?...Они хотят, чтоб император Всероссийский при­сягал каким-то скотам (Александр III).

И «человек-мороз», Константин Победоносцев, начал править Рос­сией за широкой спиной императора.

19 февраля 1886 г. был юбилей великого события – 25-летие отмены крепостного права. Естественно было ожидать, что сын Александра II подобающим образом почтит годовщину величайшего события. Но уже за несколько месяцев последовало высочайшее повеление не чество­вать этот день.

На историческом повороте (не в первый раз!) Россия избрала не­верный путь.

На десятилетия заморозят страну... Глухие годы! Триумф национали­стический партии со всеми ее прелестями – от беспощадной цензу­ры до государственного антисемитизма. Апофеоз величавого самодержавия!

Когда Александра III, занимавшегося любимым занятием – рыб­ной ловлей, попросили срочно подписать бумагу, касавшуюся важных европейских дел, царь гордо ответил: «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Афоризм, обошедший газеты мира.

Европа ждать могла. История, увы, – нет.

Но «управлять – это значит предвидеть». И в конце царствования Александр III почувствовал результат непредвидения – этого успеш­ного возвращения к «заветам предков». Незадолго до смерти император имел разговор с одним из самых доверенных людей – генерал- адъютантом Ото Рихтером.

– Я чувствую, что дела в России идут не так? как следует, – сказал царь и попросил Рихтера высказаться.

– Я много думал над этим, – ответил Рихтер, – и представляю стра­ну в виде колоссального котла, в котором происходит брожение, а кру­гом котла ходят с молотками. И когда в его стенах образуется малей­шее отверстие, они тотчас его заклепывают. Но когда-нибудь газы про­бьют такой кусок, что заклепать его будет невозможно, и мы все задохнемся! «И государь застонал, как от страдания», – вспоминал Рихтер.

Мальчик Ники, бежавший по кровавым ступеням, став императором Николаем II, увидит это время. И сам он, и его семья, и большинство великих князей, с такой надеждой глядевшие на Александра III, по­гибнут в этом времени. И великий князь Александр Михайлович уже в эмиграции напишет горькую фразу: «Из всех нас, собравшихся у постели государя, в живых остался толь­ко я один».

КРОВАВОЕ КОЛЕСО

Был ли выход? Незадолго перед смертью, наблюдая события, Досто­евский написал: «Крепко-то оказывается не у тех, которые кровь про­льют, а у тех, чью кровь прольют. Вот он – закон крови на земле»... Щедро проливали кровь и власть, и террористы. Так что «крепко» не было ни у кого.

Но уже первый покушавшийся на царя – Каракозов, осужденный на смерть, написал письмо Александру II. Сидя в крепости, Каракозов беспрестанно молился и, видно, многое понял. И в письме он просил царя простить его, «как человек человека и христианин христиани­на».

Каракозова казнили.

После неудачного покушения Млодецкого на графа Лорис-Меликова Гаршин умолял графа казнить Млодецкого... прощением!! Казнили на эшафоте.

И Александр II записал: «Млодецкий повешен... Все в порядке».

Потом убили самого Александра II. И наш великий философ Влади­мир Соловьев сказал: «Как представитель православного народа, не при­емлющего казни, царь должен помиловать убийц отца». И написал об этом письмо новому государю.

Александр III откликнулся: «Психопат!»

А ведь цареубийце Рысакову было девятнадцать лет. Там на канале, видно, с ним случилось: он увидел собственными глазами, как его бом­ба убила невинных людей. И как следующая бомба Гриневицкого по­крыла снег кровавыми человеческими останками. Он увидел мучитель­ную смерть самого Гриневицкого, своего друга, смешливого «Котика», как его называли... И произошло преображение: он захотел, как сам на­писал, «сделать все против террора». И обратился к царю. «Умоляя о пощаде, я ссылаюсь на Бога, в которого я всегда веровал и ныне верую... Я вовсе не помышляю о мимолетном страдании, со­пряженном со смертной казнью, с этой мыслью я свыкся в течение месяца моего заключения, но боюсь лишь немедленно предстать на Страшный суд Божий, не очистив моей души долгим покаянием. По­этому и прошу не о даровании мне жизни, но об отсрочке моей смер­ти...»

Казнили.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: