Сделай Сам Свою Работу на 5

Глава пятая. ВЕЛИКОЕ ВРЕМЯ





 

ОТТЕПЕЛЬ

Почти четыре десятилетия Александр находился за кулисами истории. И только теперь, заканчивая тридцать шестой год своей жизни, вышел на политическую сцену. Но зато вышел в желаннейший момент для любого нового правителя: русское общество поняло – так больше жить нельзя. Как ни трудно ему было признать, но после похорон отца нечто тяжелое спало со столицы... Кончился какой-то гнет. И с него этот гнет тоже сняли. Похоронили не государя, но целую эпоху.

И все та же фрейлина Тютчева записала об умершем: «Его безумно жаль, Царствие ему Небесное. Но он пожал то, что посеял. Ведь все последнее время занимался он не своей родиной, а каким-то "поряд­ком в Европе", и народы считали его деспотом».

Был февраль, но вдруг наступили столь редкие в Петербурге очень сол­нечные дни.

После похорон они сидели с женой и Костей и подводили итоги. Отец, и вправду, оставил команду в ужасном непорядке. Казна пуста, армия беспомощна, вооружение – допотопное, паровой флот в Рос­сии не существовал. По всей Европе отменили телесные наказания, в России секли, и беспощадно. Куда ни кинь взгляд, всюду – плохо, по­всюду – гниль. Крепостное право, забытое в Европе, дикий феодаль­ный суд, где судили чиновники, причем часто в отсутствие тяжущихся сторон, где все решали взятки.



Прямолинейный, пылкий Костя предлагал немедля объявить обществу о разрыве с прошлым – о начале коренных реформ. Но молодая императрица высказала мысль Александра: «Всюду крах, но мы вынуждены будем сейчас молчать. Надобно щадить честь и память». Более того, Александр решил: сначала поставим памятник папа, потом... начнем реформы».

Памятник отцу поставили рядом с площадью, где Николай разгромил мятежных декабристов. И начали готовиться к другому великому событию.

Хотя Александр, кроме бессловесной покорности отцу, ничем себя не проявил, но, как всегда в России, после смены правителя в обществе родились великие надежды.

Лев Толстой, переведшийся с Кавказа в Крымскую армию, писал в осажденном союзниками Севастополе: «Великие перемены ожидают Россию. Нужно трудиться, мужать, чтобы участвовать в этих важных минутах в жизни России».



Но наш скептик Чаадаев не поверил. Его раздражал этот вечный русский «покорный энтузиазм». Именно тогда появился у Чаадаева весьма эксцентрический жест. Он попросил у врача рецепт на мышьяк для крыс. И каждый раз, когда кто-то при нем начинал говорить о надеждах на нового императора, вынимал из кармана рецепт яда и молча показывал.

Между тем первые благодетельные шаги были сделаны и тотчас.

Александр не забыл встречи с декабристами. После 30 лет заключения и ссылок оставшимся в живых декабристам было разрешено вернуться. И они вернулись – вчерашние блестящие гвардейцы, нынче – больные старики. Последовали и первые либеральные изменения в цензуре.

Недвижная, навечно замерзшая река вдруг шумно тронулась. Начал­ся ледоход. Общество, доселе покорно молчавшее, громко заговорило. И все осуждали прошлое, и все требовали реформ. Публично клеймили казнокрадство, достигшее к концу прошедшего царствования небывалых размеров. Петиции с предложениями рекой полились во дворец. "Здесь, в Петербурге, общественное мнение расправляет все более крылья... Все говорят, все толкуют вкось и вкривь, иногда и глупо, а все-таки толкуют. И через это, разумеется, учатся. Если лет пять-шесть так продлится, общественное мнение, могучее и просвещенное, сложится. И позор недавнего безголовья хоть немного изгладится", - писал К. Кавелин в письме к другому известному публицисту М. Погодину.

И тогда же писатель Н. Мельгунов объявил, что верит – при новом царе должна, наконец-то, появиться европейская «гласность». И отец фрейлины Анны Тютчевой, наш замечательный поэт Федор Тютчев при­ветствовал первые распоряжения Александра знаменитым определе­нием «Оттепель».



«Вечный Полюс» начал оттаивать.

Гласность и Оттепель – оба эти слова станут ключевыми и будут передаваться в наследство всем будущим русским перестройкам. Прав­да, вместе с граблями, на которые всегда наступает Россия в дни реформ.

В это время в обществе начинает упорно циркулировать фраза, кото­рую будто бы сказал умирая Николай I: «У меня было два желания: освободить славян из-под турецкого ига и освободить крестьян из-под власти помещиков... Первое теперь невозможно, но второе – освобо­дить крестьян – я завещаю тебе».

Фразу упорно распространяют в обществе. Видимо, так Александр и брат Костя начали готовить общество к величайшему перевороту в русской жизни. Консерватором предлагалось поверить, что грядущий переворот – не новомодная мысль новых людей. Это – завещание самого Николая I.

 

ПОЗОРНЫЙ МИР

Но вначале надо было кончать с войной.

Новый император решил опять отправиться в Севастополь, чтобы еще раз выяснить, можно ли продолжать войну.

Императрица предложила перед поездкой в Крым посетить Троице-Сергиеву лавру и поклониться нетленным мощам святого преподобного Сергия Радонежского. Она верила в силу святых мощей отстоять Севастополь.

Фрейлина Анна Тютчева была в ее свите. В это время Анна влюблена в императрицу, как традиционно бывали влюблены в старших институток младшие воспитанницы.

Тем не менее Анна не без сарказма описала эту поездку. И в иронии был «вольтерьянский» голос нового поколения.

«Император, Государыня, свита приехали в Троице-Сергиев монастырь. В великолепном Соборе отслужили длиннейший молебен. Правда, речь митрополита была еле слышна за наглым говором свиты. П чего Государь и Императрица прикладывались ко всем древним иконам и мощам святых, которых, оказалось, в монастыре превеликое жество... Митрополит еле держался на ногах, но императрица была неутомима. После молебна попросила отвезти ее в знаменитые пещеры. В пещерах их встретил юродивый – с опухшим от водянки лицом и мутным взглядом..

– Слава Богу! Это истинно православная государыня, – сказал сопровождавший митрополит уже еле слышно. Он совсем потерял голос от речей и молитв».

В полночь императрица повела государя в древнюю церковь, тускло освещенную лампадами. Они долго молились у раки с мощами преподобного Сергия.

Но Севастополь Александру пришлось сдать.

Год с лишним под адским пушечным огнем держался город. И воевавший в Севастополе Лев Толстой описал войну, ставшую бытом осажденного города:

«Раннее утро... доктор уже спешит к госпиталю; где-то солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой загорелое лицо и, оборотясь на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу; где-то высокая тяжелая телега со скрипом потащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена»... «На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей траве собирают изуродованные трупы и накладывают на повозки. Ужасный, тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Люди говорят друг с другом мирно и благосклонно, шутят, смеются... Но перемирие объявлено лишь для уборки трупов. И вновь возобновилась пальба».

Когда Севастополь пал, союзникам досталась груда руин и земля, щедро политая кровью. Десятки тысяч русских солдат и их врагов лежали в севастопольской земле.

Родственник царя, голландский король, «имел в это время гнусность послать два ордена»: Александру II – по случаю восшествия на престол, и другой орден Наполеону III – по случаю взятия Севастополя. Мать короля, тетушка Александра II, из протеста даже покинула Нидерланды и направилась в Россию. Протест тетушки был великодушен, но, к сожалению, тетушка была весьма неуживчива, и иметь ее навсегда под боком оказалось хлопотно.

«Севастополь не Москва... Хотя и после взятия Москвы мы потом были в Париже», – так Александр объявил народу.

Но сам уже понял – продолжать войну невозможно. На море у него не было современных судов, на суше не было дальнобойных ружей и скорострельной артиллерии. Но и допотопное оружие в армию не поступало. Павел Анненков, известный публицист и автор знаменитых мемуаров, писал: «Грабительство... приняло к концу царствования римские размеры. Чтобы получить для своих частей полагающиеся деньги на оружие, командиры давали казне взятки – восемь процентов от суммы. Взятка в шесть процентов считалась любезностью».

Впрочем, взяточничество и воровство «римских размеров» было повсюду. Во время коронации всю площадь перед Кремлем традиционно покрывали красным сукном. Но когда начали готовить его коронацию, оказалось, что почти все сукно украдено со склада.

При такой насквозь прогнившей системе воевать было нельзя. Надо было сначала восстановить порядок и могущество. Но для этого нужен был мир.

И Александр решился.

В 1856 году в ненавистном его отцу Париже Александр II заключил мир.

Во главе делегации он послал князя Алексея Орлова. Четыре десятка лет назад командиром конногвардейского полка князь Орлов вошел в Париж вместе с Александром I. Его палатка стояла тогда на Монматре... Теперь князь Орлов должен был напомнить Наполеону III о победах русского оружия над самим Наполеоном Великим. Напомнить племяннику о судьбе его дяди.

Князь был воплощением воина. Гигант-конногвардеец с огро ными седыми усами, увешенный наградами за победы над французами поразил тогда Париж. Он усердно выполнял задание царя: демонстрировал новое направление русской политики – обнимался с французскими генералами, презирал предателей австрийцев и был весьма холоден с англичанами.

Наполеон III в ответ был нежен с Орловым. Однако проигравшую Россию он не пощадил. Французский император и его союзники заставили Александра заключить тяжелый мир. Практически Россия теряла Черное море, завоеванное когда-то великой прабабкой... Теряла весь его восточный берег (крепость Карс и часть Бессарабии) и право держать в Черном море военный флот и строить крепости на его берегах. Черное море было важнейшим для русской экономики. Через его порты шло четыре пятых главного для России экспорта пшеницы.

Теряли и право быть протекторами покоренных Турцией славянских народов. И следовательно – давнюю мечту русских царей о возрожденной Византии, о Великой Славянской Империи.

Заключая мир, он как бы предавал крест отца, положенный в гроб. Но не было иного выхода.

При дворе осуждали (конечно же, шепотом) Парижский мир. Рассказывали о негодовании в армии. Фрейлина Тютчева в дневнике цитирует некоего «скромного офицера, возмущенного миром: «Мы бы с радостью умирали за царя и Россию. Пусть Государь скажет нам словами Александра I Благословенного: "Пойдем в Сибирь, а не уступим врагу"».

Но в это же самое время будущий муж Тютчевой, знаменитый публицист славянофил Иван Аксаков, писал отцу: «Если вам будут говорить с негодованием о позорности мира, не верьте. За исключением очень и очень малого числа, все остальные радехоньки...»

 

ЕВРОПЕЙСКИЙ ВЕЛЬМОЖА

Сразу после заключения Парижского мира, как бы подчеркивая новый этап в русской политике, он назначил нового министра иностранных дел.

Им стал князь Александр Горчаков. Горчакову – под шестьдесят. Как и остальным министрам, которых он призвал в это время реформировать Россию. Все эти сановники воспитаны во времена его отца. Отец научил их беспрекословному повиновению. И это ему сейчас очень подходило.

Впрочем, Горчаков стоял от них особняком.

Потомок древнего рода, князь Горчаков учился в Царскосельском лицее в одно время с нашим великим поэтом. «Питомец мод, большого света друг, обычаев блестящих наблюдатель», – писал о нем Пушкин.

Уже в двадцать лет с небольшим Горчаков начинает делать блестящую карьеру. Он состоял при русском министре иностранных дел графе Нессельроде, присутствовал вместе с ним на всех конгрессах «Священного союза» – монархов, победивших Наполеона. Был в курсе всех хитросплетений тотчас же начавшейся борьбы вчерашних союзников за первенство в Европе.

Но Горчаков смел игнорировать некоторые обязательные правила тогдашней русской жизни... К примеру, когда всесильный глава Третьего отделения граф Бенкендорф приехал в Вену, Горчаков был тогда русским посланником при венском дворе. И он нанес обязательный визит главе тайной полиции. Бенкендорф попросил блестящего дипломата... заказать ему обед.

– Коли вам нужно заказать обед, здесь принято обращаться к метрдотелю. – И Горчаков позвонил в колокольчик... Бенкендорф был искренне изумлен. Ибо это было общество рабов. Все вместе были рабами императора. А далее каждый низший по званию обязан быть рабом своего начальника.

Инцидент стал известен в обществе, и за Горчаковым укрепилась опасная репутация – «держится как европейский вельможа». И за «негибкость хребта», не умеющего вовремя угодливо сгибаться, блестящая карьера остановилась...

Но все это время Горчаков блистал остроумием в петербургских салонах. Он был мастер светской беседы, напоминавшей о временах принца де Линя и французских салонах галантного века. Правда, его слишком изысканный французский, как и его бархатный жилет и длинные сюртуки, казались уже несколько старомодными.

И вот теперь – новый взлет карьеры старого дипломата. Став министром иностранных дел, князь Горчаков поклялся, увидит отмененным позорный Парижский трактат. То же обещал романовской семье и Александр.

А пока была провозглашена новая политика, от которой мог перевернуться в гробу его отец.

Главным пунктом провозглашалось – невмешательство России в европейские дела.

«Защита интересов подвластных Государю народов не может служить оправданием нарушением прав чужих народов», – написал Горчаков в знаменитом циркулярном письме посольствам и миссиям 21 августа 1856. Политика «европейского жандарма» ушла в прошлое. «Это не значит, что Россия обиженно отказывается от голоса в европейских международных вопросах, – объяснял Горчаков, – но сейчас она собирается с силами для будущего».

«La Russie ne boude pas – elle se recueille». («Россия не сердится, Россия сосредотачивается».) Фраза стала знаменитой в Европе.

При этом царь и Горчаков сформулировали: «Долгое время императорский кабинет был скован традиционными воспоминаниями и родственными связями, которые, к сожалению, лишь для России были священными. Война вернула России свободу действий»... «Все, кто причиняют России зло – враги России, независимо от того как их зовут. Теперь вместо «традиционного союза» – с Австрией (выступившей на стороне его врагов) и родственных связей с «дорогим дядей и другом» (как обращался царь в письмах к прусскому королю), новый государь принимает французского посла Морни. Морни очарован. И вот уже новый царь решает встретиться со вчерашним заклятым врагомНаполеоном III, столь ненавистным покойному отцу. Встречу устраивает вюртембергский король, пригласив обоих на свое семидесятилетие. И в русской публицистике появляются забавные пробонапартистские идеи. Пишут, что уничтожение империи Наполеона I было ошибкой Александра I. И что многие тогда советовали царю изгнать Бонапарта из России и на этом остановиться. После чего дать Бонапарту возможность разбить немцев и англичан. И затем договориться с ослабевшим Бонапартом, поделив с ним весь мир на две части, как и предлагал Бонапарт. Весь Восток, Турция, славянские народы, Константинополь могли стать русскими. Но Александр I возмечтал въехать в Париж на белом коне – стать освободителем Европы. «Ну и что получила в итоге Россия? – спрашивал наш публицист. – На второй день после победы Европа забыла все, что для нее сделала Россия. Нет, никогда Европа не будет нам благодарна. Русские для Европы - вечные скифы, варвары. И это Россия еще раз увидела в Крымской войне».

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.