Сделай Сам Свою Работу на 5

ЛОГОТЕРАПИЯ И ВЫЗОВ СТРАДАНИЮ 8 глава





 

С аналогичных позиций мы рассматриваем и волю к удовольствию. Человек терпит неудачу, поскольку воля к удовольствию противоречит себе и даже противостоит себе самой. Мы каждый раз убеждаемся в этом, рассматривая сексуальные неврозы: чем больше удовольствия старается получить человек, тем меньше его Постигает. И наоборот: чем сильнее человек пытается избежать неприятностей или страдания, тем глубже он погружается в дополнительные страдания.

 

Как видим, существует не только воля к удовольствию и воля к власти, но также воля к смыслу. У нас есть возможность придавать смысл нашей_ жизни не только творчеством и переживаниями Истины,. Красоты и Доброты природы, не только приобщением к культуре и познанием человека в его уникальности. индивидуальности и любви; у нас есть возможность делать жизнь осмысленной не только творчеством и любовью, но также и страданием, если мы, не имея больше возможности изменять нашу судьбу действием, займем верную позицию по отношению к ней. Когда мы больше не можем контролировать и изменять свою судьбу, тогда мы должны быть готовы принять ее. Для творческого определения своей судьбы нам нужно мужество: для правильного отношения к страданию, связанному с неизбежной и неизменяемой судьбой, нам нужно смирение. Человек, испытывающий ужасные страдания, может придать своей жизни смысл тем, как он встречает свою судьбу, принимая на себя страдания, при которых ни активное существование, ни существование креативное не могут придать жизни ценность, а переживаниям — смысл. Правильное отношение к страданию — это его последний шанс.



 

Жизнь, таким образом, вплоть до последнего вздоха имеет свой смысл. Возможность реализации правильного отношения к страданию — того, что я называю ценностями отношения, — сохраняется до самого последнего момента. Теперь мы можем понять мудрость Гёте, который сказал: «Не существует ничего, что нельзя было бы облагородить поступком или страданием». Добавим, что достойное человека страдание заключает в себе поступок, вызов и предоставляемую человеку возможность обрести высшее достижение.

 

Помимо страдания смыслу человеческого существования угрожают вина и смерть. Когда нельзя изменить то, вследствие чего мы оказались виноваты и понесли ответственность, тогда вина, как таковая, может быть переосмыслена, и здесь опять все зависит от того, насколько готов человек занять правильную позицию по отношению к самому себе — искренне раскаяться в содеянном. (Я не рассматриваю случаи, когда содеянное можно как-то искупить.)



 

Теперь что касается смерти — отменяет ли она смысл нашей жизни? Ни в коем случае. Как не бывает истории без конца, так не бывает жизни без смерти. Жизнь может иметь смысл независимо от того, длин-ная она или короткая, оставил человек детей после себя или умер бездетным. Если смысл жизни заключается в продолжении рода, то каждое поколение будет находить свой смысл только в следующем поколении. Следовательно, проблема поиска смысла просто пере- ( давалась бы от одного поколения к другому и решение С ее постоянно бы откладывалось. Если жизнь целого поколения людей бессмысленна, то разве не бессмысленно пытаться эту бессмысленность увековечить?

 

Мы видим, что любая жизнь в каждой ситуации С имеет свой смысл и до последнего дыхания сохраняет его. Это в равной степени справедливо для жизни и здоровых и больных людей, в том числе, психически больных. Так называемая жизнь, недостойная жизни, не существует. И даже за проявлениями психоза скрывается по-настоящему духовная личность, недоступная для психического заболевания. Болезнь затрагивает только возможности общения с окружающим миром, но сущность человека остается неразрушимой.

 



Если бы это было не так, то не было бы смысла в деятельности психиатров.

 

Когда семь лет назад я был в Париже на Первом конгрессе по психиатрии, Пьер Бернар спросил меня как психиатра — могут ли идиоты стать святыми. Я ответил утвердительно. Более того, я сказал, что, благодаря внутренней позиции, ужасный сам по себе факт родиться идиотом не означает, что этому человеку невозможно стать святым. Конечно, другие люди и даже мы, психиатры, едва ли в состоянии это заметить, поскольку психическое заболевание блокирует у больных людей саму возможность внешних проявлений святости. Один Бог знает, сколько святых скрывалось за ужимками идиотов. Затем я спросил у Пьера Бернара, не является ли это интеллектуальным снобизмом — сомневаться в самой возможности подобных преображений? Не означают ли подобные сомнения того, что в сознании людей святость и моральные качества человека зависят от его IQ? Но тогда можно ли, например, сказать, что если IQ ниже 90, то шансов стать святым нет? И еще одно соображение: кто сомневается в том, что ребенок — это личность? Но разве идиота нельзя считать человеком инфантильным, который остался в своем развитии на уровне ребенка?

 

Поэтому нет причин сомневаться в том, что даже у самой жалкой жизни есть свой смысл, и я надеюсь, что мне удалось показать это. Жизнь обладает безусловным смыслом, и нам нужна безусловная вера в_это. Это важнее всего во времена, подобные нашему, когда человеку угрожает экзистенциальная фрустрация, фрустрация воли к смыслу, экзистенциальный вакуум.

 

Психотерапия, если она исходит из верной философии, может иметь только безусловную веру в смысл жизни, любой жизни. Мы понимаем, почему Уолдо Франк писал в американском журнале, что логотерапия придала убедительности повсеместным попыткам вытеснить сознательной философией неосознаваемые философские воззрения Фрейда и Адлера. Современные психоаналитики, особенно в Соединенных Штатах, уже поняли и согласились с тем, что психотерапия не может существовать без концепции мира и иерархии ценностей. Становится все более важно привести самого психоаналитика к осознанию своих часто бессознательных представлений о человеке. Психоаналитик должен понимать, насколько опасно оставлять это неосознанным. Во всяком случае, единственный способ для него сделать это — осознать, что его теория исходит из карикатурного образа человека и что необходимо внести в него коррекцию.

 

Именно это я пытался сделать в экзистенциальном анализе и логотерапии: не заменить, но дополнить существующую психотерапию, сделать исходный образ человека целостным образом истинного человека, включающим в себя все измерения, и отдать должное той реальности, которая принадлежит только человеку и называется «бытием».

 

Я понимаю, что вы можете упрекнуть меня в том, что я сам создал карикатуру на образ человека, который предложил корректировать. Возможно, отчасти вы правы. Возможно, действительно, то, о чем я говорил, несколько односторонне и я преувеличил угрозу, исходящую от нигилизма и гомункулизма, которые, как мне показалось, составляют неосознаваемую философскую основу современной психотерапии; возможно, действительно, я сверхчувствителен к малейшим проявлениям нигилизма. Если это так, пожалуйста, поймите, что я обладаю этой сверхчувствительностью оттого, что этот нигилизм мне пришлось преодолевать в самом себе. Возможно, поэтому я способе обнаружить его, где бы он ни скрывался.

 

Возможно, я вижу соринку в чужом глазу так отчетливо потому, что выплакал бревно из своего собственного, и поэтому, может быть, у меня есть право делиться своими мыслями вне стен моей собственной школы экзистенциального самоанализа.

 

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ И ДИМЕНЗИОНАЛЬНАЯ ОНТОЛОГИЯ[76]

 

 

Экзистенциальный анализ (Existenzanalyse) и ло-готерапия в действительности одно и то же, поскольку и то и другое является определенными аспектами одной и той же теории[77]. Однако Existenzanalyse не следует путать с Daseinanalyse, хотя оба этих немецких термина переводятся на английский как «экзистенциальный анализ»[78]. Термин «экзистенциальный анализ», используемый в данном докладе, применим только к теории д-ра Франкла, в то время как понятие «Daseinsanalyse» применяется к теории Людвига Бинсвангера. Совершенно независимо от исследований Бинсвангера, д-р Франкл начал говорить об Existenzanalyse в начале 1932 года и использовал этот термин в публикациях, начиная с 1939 года. (Комментарий редактора.)

 

И экзистенциальный анализ, и Daseinsanalyse занимаются чем-то вроде освещения бытия (Existenzer-hellung, Карл Ясперс). Однако Daseinsanalyse ставит акцент на освещении бытия, понимаемого как смысл бытия. Экзистенциальный анализ, с другой стороны, кроме проявления бытия, претендует на освещение смысла[79]. Акцент, таким образом, переносится с проявления с онтик-онтологии на проявление возможностей смысла. Возможно, поэтому экзистенциальный анализ заменяет собой чистый анализ и является терапией, а именно, логотерапией, тогда как Daseinanalyse, по крайней мере, в соответствии с определениями, данными самими главными дазайнаналитиками, не представляет собой (психо-) терапии в истинном смысле слова. Как пишет Медард Босс: «Daseinanalyse не имеет ничего общего с психотерапевтической практикой»[80]. Логос прежде всего означает смысл. Поэтому логотерапия представляет собой психотерапию, ориентированную на смысл и ориентирующую пациента на поиск смысла.

 

Daseinanalyse (который, иногда, возможно, лучше называть онтоанализом) не скрывает, что приоритетной структурой считает Daseinsgestalten. Это предполагает специфический способ бытия-в-мире, который соответствует специфически субъективному способу восприятия мира. То, что Адлер назвал индивидуальным стилем жизни, с его тенденциозной апперцепцией, субъективной моделью восприятия мира, представляет собой ту же самую общую идею.

 

Я понимаю, что представители Daseinanalyse никогда бы не сказали «субъективный способ восприятия», потому что это предполагает наличие объективно данного мира. Логотерапия, однако, утверждает, что не имеет значения ни то, насколько субъективным (или даже патологически искаженным) может быть выделяемый сегмент мира, ни то, что он выделяется из объективного мира. Типичная терминология Daseinanalyse, которая претендует на преодоление разрыва между субъективностью и объективностью, представляется мне самообманом. Человек не в состоянии преодолеть этот разрыв, и попытки сделать это являются нецелесообразными[81]. Познание неизбежно осуществляется в поле напряжения между полюсами объективного и субъективного, потому что сущностная динамика когнитивного акта может происходить только на этом основании. Я называю эту динамику «ноодинамикой», в противоположность психодинамике.

 

Daseinsanalyse внес свой вклад в наше понимание психоза. С другой стороны, экзистенциальный анализ помогает лечить неврозы. В этом смысле Daseinanalyse и экзистенциальный анализ не противоречат друг другу, они, скорее, дополняют друг друга. Чтобы понять психоз, Daseinanalyse концентрирует свое внимание на единстве бытия-в-мире (In-der-Welt-sein у Мартина Хайдеггера), в то время как экзистенциальный анализ акцентирует многообразный характер телесно-разумно-духовного в единстве человеческого бытия. Это позволяет апеллировать к тому, что в логотерапии называется силой человеческого духа (Trotzmacht des Geistes). Если бы духовная личность могла раствориться в неопределенном ноэтико-психико-соматическом бытии, как это происходит в Daseinanalyse, то к чему такая апелляция могла бы быть обращена? К чьей силе? Как такая апелляция была бы возможна, если различие между духовным[82]человеком и патологическим процессом отрицается в угоду монистической картине человека? Психотичный индивид, чей уникальный способ бытия-в-мире Daseinanalyse так успешно проявляет, подчиняется экзистенциальному способу анализа, оказывается внутри него, так что необходимо говорить о проникновении психоза в бытие индивида. В соответствии с Daseinanalyse, психотичный индивид в принципе не может выйти из своей кожи психотика, из своего особого способа бытия-в-мире.

 

Экзистенциальный анализ пытается быть не только анализом конкретной личности, то есть анализом в онтичном смысле, но также анализом в онтологическом смысле; другими словами, он пытается быть анализом и экспликацией, проявлением сущности личного бытия, независимо от того, как личное бытие проявляется самим человеком в своей автобиографии.

 

Одним из свойств человеческого существования является трансценденция. Человек выходит не только за пределы своего окружения к миру, но в еще большей степени трансцендирует свое бытие к тому, что он должен. Когда он делает это, то, поднимаясь над уровнем соматического и психического, вступает в сферу чисто человеческого. Эта сфера образована новым измерением, ноэтическим измерением духа. Ни соматическое, ни психическое сами по себе не представляют человека как такового; они представляют только две стороны человека. Поэтому не может быть речи ни о параллелизме в смысле дуализма, ни о тождественности в смысле монизма. Тем не менее, несмотря на все онтологические вариации соматического, психического и ноэтического, антропологическое единство и целостность человека сохраняются, поскольку мы переходим от анализа существования к тому, что я называю димензиональной онтологией[83].

 

Духовный подъем над психофизической ограниченностью может быть также назван экзистенциальным актом. Посредством этого акта человек открывает ноологическое измерение бытия и вступает в него; более того, он создает это измерение как свое собственное. Для человека нет никакого унижения в том, что у людей и животных общее биологическое[84]и психологическое измерения.

 

В самом деле, свойства животного в человеке носят отпечаток человеческого, но это не означает, что человек перестает быть животным, подобно тому как самолет не перестает быть самолетом тогда, когда движется по земле как автомобиль. С другой стороны, самолет не сможет доказать, что он настоящий, до тех пор, пока не поднимется в воздух, не окажется в измерении воздушного пространства. То же самое справедливо для человека. В определенном смысле он остается животным, но при этом он бесконечно превосходит свои животные свойства. Как самолет становится самолетом, только поднимаясь в третье измерение, так и человек проявляет свою человечность, прорываясь в ноологическое измерение или выходя за пределы самого себя.

 

Как видите, я говорю об измерениях, а не о традиционных слоях бытия. Потому что, по моему мнению, именно димензиональная онтология предлагает единственно возможный путь разрешения старой психофизической проблемы человека, который не нарушает его целостности и единства. Это означает, что мы больше не говорим о физическом, психическом и духовном слоях, чтобы не отделять их друг от друга. Но если мы попытаемся понять тело, душу и разум как разные измерения одного и того же бытия, его целостность нисколько не пострадает. Такая интерпретация бытия через призму измерений не дает нам воспринимать целостный феномен как нечто, составленное из множества элементов.

 

Я поясню это на примере. Если спроецировать трехмерный стакан, стоящий на столе, в двухмерную плоскость, получится круг. Тот же стакан, спроецированный сбоку, в двухмерной плоскости будет выглядеть как прямоугольник. Но никто не станет утверждать, что стакан состоит из круга и прямоугольника. Точно так же мы не можем утверждать, что человек состоит из частей, таких, как тело и душа. Это насилие над человеком — проецировать его из сферы чисто человеческой в проекцию как соматического, так_и психического.

 

Образ измерений и проекций позволяет нам одновременно говорить с одной стороны о целостности и единстве человека, а с другой стороны, о различиях между телесными, психическими и умственными процессами. Искусство можно определить как единство в многообразии. С этой точки зрения человек является многообразием в единстве. В самом деле, человека можно представить в разных измерениях, и психотерапия должна их учитывать. Ни одним из них нельзя пренебречь — ни соматическим, ни психическим, ни ноэтическим. Психотерапия не может не брать во внимание свои собственные метаклинические проблемы, но в то же время не может покинуть твердую почву эмпирических фактов и клинических данных. Если она заблудилась в высотах эзотерики, мы должны спустить ее на землю.

 

Димензиональная онтология предлагает способ понимания очевидных противоречий. Продолжу аналогию со стаканом. Стакан представляет собой открытый сосуд, а его проекция оказывается закрытым кругом. Противоречие очевидно, и его не может не быть. То же — с человеком. В рамках неврологии, например, человек является «ничем, кроме» «закрытой» системы физиологических рефлексов, в которой нет места чему-то вроде самотрансцендирующего качества человеческого бытия. Но мы должны о стерегаться самообмана в том, что измерение неврологии — единственное, которое существует.

 

На какой бы странице мы ни открыли книгу реальности, мы найдем ее полной противоречий; она выглядит по-разному на каждой странице. Это можно проиллюстрировать следующими рисунками. Здесь,

 

 

рядом друг с другом, изображены прямоугольник и треугольник. Даже когда мы перегибаем страницу так, что эти две фигуры оказываются наложенными одна на другую, их контуры не соответствуют друг другу.

 

 

Только когда мы привлечем к рассмотрению другое, более высокое измерение, и поместим страницу, на которой изображен треугольник, перпендикулярно по отношению к странице с изображением прямоугольника, несоответствие разрешится само собой. Потому

 

 

что мы увидим, что эти две фигуры представляют собой два разных плана проекции пирамиды.

 

 

Делать проекции — свойственно науке. В принципе, наука должна последовательно игнорировать пол- ноту измерений реальности и основываться на неизбежной фикции одномерного мира. Это справедливо и в том случае, когда наука изучает человека; она должна проецировать его за пределы ноологического измерения. Если я исследую пациента как невролог, подозревая у него опухоль головного мозга, то я должен, конечно, действовать так, «как если бы» он существовал только в этом измерении. Но когда я откладываю свой рефлексный молоточек в сторону, я снова расширяю свое видение и могу снова воспринимать человеческие качества пациента.

 

Подобным образом я могу на полном основании проецировать человека за пределы ноологического измерения, но не в биологическое измерение (как было в случае с неврологическим исследованием), а в измерение психологии. Это происходит, например, в рамках психодинамического исследования. Если при этом не осознавать, что мы находимся в пределах избранного методологического подхода, легко сбиться с пути. Прежде всего мы должны помнить о всем том, что не вошло в заданные рамки методологического подхода, поскольку если, например, рассматривать человека исключительно с точки зрения психодинамического подхода, определенные человеческие проявления целиком ускользнут от нас. Это касается прежде всего смысла и ценности; они исчезают из нашего поля зрения, как только мы начинаем смотреть на человека через призму инстинктов и динамики как единственно достоверных факторов, управляющих человеком; смысл и ценность не управляют человеком, они направляют его.

 

Управлять человеком и направлять его — это разные вещи, и мы должны понимать эту разницу, если хотим, в смысле феноменологического анализа, получить доступ к общей, целостной реальности человеческого бытия. При исключительно психодинамическом подходе чисто человеческое неизбежно искажается.

 

Фрейд был достаточно гениален для того, чтобы осознать, что его система оказалась ограничена определенным измерением человеческого существования, например, в письме, адресованном Людвигу Бинсвангеру, он выразил это осознание, признав, что «всегда держался в пределах» «первого этажа и фундамента здания». Он пал жертвой редукционизма только после того, как выразил свое убеждение в том, что «уже приготовил место для религии в качестве невроза человечества»[85].

 

Мы считаем, что логотерапия, скорее, дополняет, чем подменяет психотерапию в узком смысле этого слова. Она вносит свой вклад в создание целостной психотерапевтической картины человека во всех его измерениях, включая чисто человеческое, а именно, ноологическое измерение.

 

Если психотерапия хочет оставаться терапией и не становиться симптомом патологичного времени (Zeitgest), то ей нужна истинная картина человека; она ей нужна ничуть не меньше, чем техника.

 

ПАРАДОКСАЛЬНАЯ ИНТЕНЦИЯ: ЛОГОТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ ТЕХНИКА[86]

 

 

Поскольку психотерапевтический процесс представляет собой цепь импровизаций, часто возникает вопрос — насколько возможно обучить психотерапии и обучаться ей? К тому же надо иметь в виду, что бесконечное многообразие пациентов исключает возможность экстраполяции. Таким образом, перед психотерапевтом всегда встает кажущаяся неразрешимой двоякая задача: учитывать уникальность каждой личности и учитывать уникальность жизненной ситуации, в которой каждому приходится бороться. Тем не менее учить и обучаться нужно именно индивидуализации и импровизации.

 

Выбор соответствующего метода лечения, применимого в каждом конкретном случае, зависит не только от индивидуальности пациента, но и от личное-ти терапевта.. Сложность проблемы заключается в том, что последние два фактора являются неизвестными, по крайней мере, первоначально. Для иллюстрации я часто говорю моим студентам, что выбор терапевтического метода для применения в конкретной ситуации можно сравнить с решением следующего алгебраического уравнения: (= х + у, где (— это терапевтический метод, х — представляет индивидуальность пациента, а у — личность лечащего врача[87].

 

Это уравнение проливает свет на тот факт, что решающим фактором в психотерапии является не столько метод, сколько отношения между пациентом и его доктором, или, если говорить современным языком, «встреча» между терапевтом и его пациентом. Это отношение между двумя личностями представляет собой наиболее важный аспект психотерапевтического процесса, более важный фактор, чем какой-либо метод или техника. Однако мы не должны пренебрегать техникой, потому что при лечении терапевту необходимо соблюдать определенную степень отчужденности от пациента. Действительно, лечебный процесс треоует определенного игнорирования человеческого фактора.

 

Терапевтические отношения развиваются в поле напряжения между полюсом человеческой близости, с одной стороны, и полюсом научной отстраненности — с другой. Поэтому терапевту следует опасаться того, чтобы по своей вине не увлечься слишком сильно одним или другим. Это означает, что терапевт не должен руководствоваться только чистой симпатией и своим желанием помочь пациенту, но не должен и подавлять свой человеческий интерес к другому человеку, используя в отношении него только одну голую технику. Терапевт должен остерегаться понимать свою роль как чисто техническую, как роль medicin technicien. Это равнозначно уподоблению пациента (говоря словами знаменитого французского материалиста Ламетри) I'homme machine.

 

Вопрос о том, включает ли логотерапия в себя терапевтическую технику в строгом смысле этого слова, уже был задан. Несмотря на то что этот вопрос часто сопровождается некоторой долей сомнения, логотерапия использует специальную психотерапевтическую процедуру. Этот метод впервые был опубликован автором в 1946 году в книге The Doctor and the Soul[88], и более подробно в 1956 году[89].

 

Чтобы лучше понять, что происходит при использовании этой техники, мы в качестве отправного пункта возьмем страх ожидания — феномен, известный каждому опытному психиатру. Врачам известно, что такой страх приводит именно к тому, чего боится пациент. Например, эритрофобичный индивид, который боится покраснеть, и в самом деле краснеет именно в тот момент, когда входит в комнату и предстает перед группой людей.

 

В историях этой болезни очень часто встречается страх перед каким-то патологическим явлением, и этот страх, по иронии судьбы, ускоряет наступление этого явления. Это происходит в результате усиленного самоконтроля. Например, анамнез пациентов, страдающих от бессонницы, часто содержит сообщения о том, что, отправляясь спать, они начинают усиленно думать о своей бессоннице, и это не дает им заснуть. В результате само это внимание нарушает нормальный процесс засыпания.

 

Мы видим, что чрезмерное внимание оказывается существенным патогенным фактором, влияющим на этиологию неврозов, кроме этого, у многих невротичных пациентов аналогичную роль может играть чрезмерная интенция. По данным логотерапии, причиной многих сексуальных неврозов является форсированная интенция к достижению цели полового акта — у мужчины это выражается в стремлении продемонстрировать свою половую потенцию, а у женщины — в желании показать свою способность испытывать оргазм. Автор подробно обсуждает эту тему в своих работах, отмечая то, что пациент, как правило, стремится к достижению удовольствия как такового (можно сказать, что он руководствуется «принципом удовольствия» буквально). Однако удовольствие относится к таким состояниям, к которым нельзя идти напрямик — их можно достигать только «по ходу дела» или в качестве побочного переживания. Поэтому чем больше кто-то стремится к удовольствию, тем меньше он его достигает. Мы можем проследить интересную параллель: страх ожидания, вызывающий именно то, чего пациент боится, как и чрезмерная интенция, побуждающая его действовать прямолинейно, не позволяют человеку достичь того, к чему он стремится. на этом двойственном факте логотерапия и основывает технику, известную как парадоксальная интенция. Например, пациента, страдающего фобией и опасающегося, что с ним что-то случится, логотерапевт побуждает хоть на секунду пожелать осуществления того, чего он так боится.

 

Следующее клиническое сообщение иллюстрирует то, что я хотел сказать.

 

Молодой врач обратился в нашу клинику по поводу сильной гидрофобии[90]. Он в течение длительного времени страдал расстройствами нервной системы. Однажды он встретил на улице своего начальника и, протянув руку для приветствия, обнаружил, что вспотел больше обыкновенного. В другой раз, оказавшись в подобной ситуации, он уже ожидал, что вспотеет опять, и этот страх ожидания ускорил чрезмерное потоотделение. Возник порочный круг: гипергидроз[91]вызвал гидрофобию, а гидрофобия, в свою очередь, вызвала гепергидроз. Мы посоветовали этому пациенту в ситуации, вызывающей приступ страха ожидания, попытаться нарочно продемонстрировать людям, которых он встретит, как сильно он может потеть. Через неделю он вернулся, чтобы рассказать, как во время каждой встречи с теми, кто вызывал у него страх ожидания, он говорил себе: «Только что с потом из меня вышел литр воды, а сейчас из меня выльется, по крайней мере, десять литров!» Каков был результат этого парадоксального решения? Этой фобией он страдал в течение четырех лет, а смог избавиться от нее за один сеанс — благодаря этому методу!

 

Внимательный читатель заметит, что данный метод лечения заключается не только в изменении взгляда пациента на свою фобию и замене обычной реакции «избегания» интенциональными усилиями, но также в том, чтобы использовать, насколько возможно, чувство юмора. Оно помогает пациенту изменить отношение к симптому, дает ему возможность дистанцироваться от него, отделить себя от невроза. Данный метод основывается на том, что, согласно логотерапевтическому учению, патогенез при фобиях и неврозе навязчивости усиливается, когда пациент пытается избежать его или бороться с ним. Человек, страдающий фобией, обычно пытается избегать ситуаций, в которых возникает состояние страха, в то время как тот, у кого наблюдается невроз навязчивости, пытается подавить пугающие его мысли и таким образом побороть их. В результате и в том, и в другом случае происходит усиление симптомов. Напротив, если подвести пациента к тому, чтобы он прекратил избегать проявления симптомов, не пытался побороть их и даже старался усилить их, то симптомы исчезают и более не преследуют его.

 

На практике этот метод требует использования тех уникальных возможностей самоотстранения, которыми обладает чувство юмора. К утверждению Хайдеггера о том, что «способность осознавать бренность бытия (Sorge) является существенной чертой, присущей человеческому существованию, и к бинсвангеровской «любовной связи» (liebendes Miteinandersein) как главного человеческого свойства, осмелюсь добавить, что юмор также заслуживает того, чтобы быть упомянутым среди главных способностей человека[92]. Животные смеяться не могут.

 

Фактически, при использовании парадоксальной интенции цель заключается в том, чтобы помочь пациенту отделить себя_от невроза, смеясь над ним. Гордон Оллпорт в своей книге The Individual and His Religion утверждает нечто подобное: «Невротик, который учится смеяться над собой, находится на пути к обретению самоконтроля, возможно — к выздоровлению»[93]. Парадоксальная интенция является клиническим применением утверждения Оллпорта.

 

Более отчетливо помогут раскрыть этот метод еще несколько случаев.

 

Однажды я получил письмо от молодой студентки, которая когда-то посещала мои клинические лекции по логотерапии. Она напомнила мне, как я демонстрировал метод парадоксальной интенции, и продолжила: «Я попыталась применить ваш метод к себе самой. Я тоже постоянно страдала от страха, что на занятиях по вскрытию в Анатомическом институте, когда преподаватель по анатомии войдет в помещение, у меня начнется дрожь. Вскоре этот страх действительно стал вызывать тремор. Но, вспомнив, что вы говорили нам на лекции о том, как надо поступать в подобной ситуации, я, как только преподаватель вошел в помещение, где проводились вскрытия, сказала себе: «О, вот и преподаватель! Сейчас я покажу ему, что такое хорошая дрожь, я покажу ему, как надо дрожать!» Но когда я нарочно попыталась изобразить дрожь, я не смогла сделать это!»

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.