|
Льюис Кэрролл «Поэма Алисе»
(Перевод—парафраз Ю. Степанова «Колыбельная для Алисы»)
Дитя с задумчивой улыбкой, Я знаю, я спешу! Твои глаза так жадно ждут чудес. И сказок.
Печальные глаза. Я успеваю? Да?
п
I ■•;■:
Еще не слишком поздно? Всего лишь половина?
Это сколько?
Которого?
О, - жизни? Да?
Всего лишь половина жизни?
Да, баю—бай, не спи!
Не засыпай!
Но слушай!
Мы отдохнем потом!
Еще успеем!
Когда в последний раз
в окошко крикнут детворе:
«Какое, милые, сегодня
от полужизни на дворе?»
Оттуда.
Всем детям старым:
«Дети!
Немедленно, Пора!»
«Как так - куда?»
«Совсем!»
Устали
ножки,
глазки,
ручки.
На отдых.
На покой.
Туда!..
(Франц. текст и фотография по изд.: «THEATRE bi—
mensuel „L'Avant scene"», №619. 15 окт. 1977)
14. Конфликтология в
«минимальном». Н. А. Бердяев
и С. Н. Булгаков adversus
Пикассо. Необходимость
расширения понятия «Концепт»
Старинный термин схоластов adversus в заголовке значит «против», но мы намеренно не написали так по—русски, чтобы показать, что в самом способе мысленных обсуждений и различений у названных авторов речь не шла о «противостоянии» и о «борьбе». Бессмысленно было бы говорить, что русские религиозные мыслители «борются» против Пикассо, - они различны, оппозитивны и все!
Тем не менее напомним одно—два их высказывания такого характера. Здесь по нашей работе [Степанов 2006: 19-20]:
Уже из определений «кубизма», «символизма» и т. д. видно, что понимание художественной жизни и ее периодизация - процесс двусторонний, он охватывает как художников—творцов, так и их историков и исследователей. Мы войдем в современный, динамический Авангард в эпоху его «разгара» в России (следовательно, сначала через его исследователей). Два автора -
далеко не «художники» - запечатлели его своими идеями - Сергий Булгаков и Н. А. Бердяев.
Сергий Булгаков, статья «Труп красоты (По поводу картин Пикассо)» (1914 г., первая публикация- 1915 г.) («О демонизме Пикассо» [Булгаков [1915] 1993: 527-528]):
Вы прошли (в галерее С. И. Щукина) залы сверкающего красками дня... «когда же вы входите в комнату, где собраны творения Пабло Пикассо, вас охватывает атмосфера мистической жути, доходящей до ужаса. Покрывало дня, с его упоительной пестротою и красочностью, отлетает, вас объемлет ночь, страшная, безличная, в которой обступают немые и злые призраки, какие—то тени. Это - удушение могилы...» [Булгаков [1915] 1993:528].
Почти в тех же выражениях Н. А. Бердяев: «Когда входишь в комнату Пикассо галереи С. И. Щукина, охватывает чувство жуткого ужаса. То, что ощущаешь, связано не только сживописью и судьбой искусства, но с самой космической жизнью и ее судьбой». В предшествующей комнате «был чарующий Гоген, после золотого сна Гогена просыпаешься в комнате Пикассо. Холодно, сумрачно, жутко. Пропала радость воплощенной, солнечной жизни.» [Бердяев 1918: 29] (в его брошюре «Кризис искусства. Публичная лекция, прочитанная в Москве 1 ноября 1917 г.»).
Но все же оба русских автора смотрят на кубизм Пи-
кассо различно. Булгаков весь в русском, «в русских думах и чувствах» - в русской жизни, русской литературе, русском религиозном мире. Здесь и «Портрет» Гоголя, и «Бесы» Достоевского, и его «Записки из подполья», и Свидригайлов, и Ставрогин («Ставрогин мог бы писать картины в духе Пикассо»), и даже «Демон» Лермонтова.
Но искусство Пикассо Булгаков видит, на наш взгляд, глубоко неверно, он находит здесь «преодоление плоти путем тонкого спиритуалистического и глубоко нехристианского аскетизма, который по метафизическому существу своему приближается к демоническому тушению телом (гнушается телом. - Ю. С), как легко понять, становится убийственным для изобразительного искусства, живущего влюбленностью в душу мира и святость его плоти» (с. 541). И он заключает: «Метафизически - это так и есть [...]. Пикассо - большой художник, ибо ему ведомы ритмы красоты и явлен ее лик. Он видит ее пакостно, рисует ее клеветнически (5ш(ЗоАос;, диавол, и есть клеветник), как гнусную карикатуру, но рисует именно этот, подлинный лик красоты, который он видит, - эта—то подлинность видения и спасает его как художника, но она же делает его таким соблазнительным и страшным»; это «страшная антиномия творчества Пикассо» (с. 538).
Можно даже сказать, что Булгаков трактует Пикассо психологически верно, но лишь как художника, какин-
дивида. Надиндивидное движение искусства как целого осталось ему неуловимо.
Напротив, этим силен и верен Бердяев. Он не стремится сравнить мир Пикассо с «плотным» миром искусства: «То, что ощущаешь, связано не только с живописью и судьбой искусства, но с самой космической жизнью и ее судьбой»; «Совершается как бы таинственное распластование космоса. Пикассо - гениальный выразитель разложения, распластования, распыления физического, телесного, воплощенного мира»; «Пикассо предшествовал Сезанн»; «В действительности геометрические тела Пикассо, складные из кубиков скелеты телесного мира, распадутся от малейшего прикосновения. Последний пласт материального мира, открывшийся Пикассо—художнику после срывания всех покровов, - призрачный, а не реальный» (с. 32).
Бердяев высказывает и важные вполне конкретные наблюдения. «Возможен кубизм и в философии - настоящим кубистом является Б. В. Яковенко» (с. 32); «А. Белый может быть назван кубистом в литературе» («Петербург») (с. 41). Касаясь живописи и музыки М. - К. Чюрлениса, он считает их примером того, как синтетические стремления вообще могут действовать разрушительно на искусство. Однако их гениальные начала он видит в музыке Вагнера, Скрябина, а также в поэзии Малларме. Этому он противопоставляет (не в плане отрицания) аналитические стремления в
современном искусстве, более всего в живописи - футуризм, кубизм «гениального Пикассо».
Сопоставления по выше названным пунктам (в разделах здесь) заставляют нас уточнить ранее высказанное утверждение о том, что концепты имеет смысл обсуждать только в аспекте «научного» (как «изотемы» & в главе III). - Нет, как видим, это может иметь смысл и в аспекте «художественного», но с мелкими отличиями в деталях, - что требует, скорее, уточнить само определение концепта, ввести его второе (расширенное) определение (после первого в гл. II).
Это, второе, определение потребовалось в связи с тем, что по логике развертывания нашего текста мы столкнулись с тем, что концепты, принадлежащие к сфере «художественное, национальное», т. е. «не— научное», тем не менее также, как и «научные», естественно располагают в некоторых случаях обсуждать их парами, как противопоставленные, оппозитивные.
Сейчас мы просто фиксируем это новое обстоятельство и обсудим его позже, в конце всего данного раздела (т. е. главы V).
15. Концепт. Второе (расширенное) определение
После первого определения (в гл. II, 1), раскрывшиеся перед нами явления этой части требуют расширить определение концепта.
Уже недостаточно определять его просто как мыслительную сущность типа «понятие», расширенную результатами видоизменения самой научной ситуации. Дело в том, что «сама научная ситуация» предстает как факт особого рода, во многом аналогичны йве щ и. В силу обычного для нашей темы явления - «нехватки слов» сразу необходимо оговориться: аналогичным вещи является не концепт, как ментальное образование, а это «ментальное образование в контексте научной ситуаци и», которая сама по себе есть уже ситуация особого рода. Прибегнем к известному примеру Ф. Энгельса: лучше съесть пудинг, а не рецепт пудинга. Но в нашей науке, в отличие от времени Энгельса, ситуация изменилась: рецепт пудинга может подействовать также, как сам пудинг, - не в смысле пищеварения, а в смысле формирования окружающей нас действительности, снаружи и внутри нас: информационная компонента.
Это положение давно было утверждено концепци-
ей Э. Дюркгейма «Метод социологии» (первая публикация 1895 г.):
Положение, согласно которому социальные факты должны рассматриваться как вещи, -положение, лежащее в самой основе нашего метода, - вызвало больше всего возражений. То, что мы уподобляем реальность социального мира реальностям мира внешнего, нашли парадоксальным и возмутительным. Это значит глубоко заблуждаться относительно смысла и значения данного уподобления, цель которого - не низвести высшие формы бытия до уровня низших форм, но, наоборот, востребовать для первых уровня реальности, по крайней мере равного тому, который все признают за вторыми. На самом деле мы не утверждаем, что социальные факты - это материальные вещи; это вещи того же ранга, что и материальные вещи, хотя и на свой лад.
Что такое в действительности вещь? Вещь противостоит идее как то, что познается извне, тому, что познается изнутри. Вещь - это всякий объект познания, который сам по себе непроницаем для ума; это все, о чем мы не можем сформулировать себе адекватного понятия простым приемом мысленного анализа; это все, что ум может понять только при условии выхода за пределы самого себя, путем наблюдений и экспериментов, последовательно переходя от наиболее внешних и непосредственно доступных
признаков к менее видимым и более глубоким. Рассматривать факты определенного порядка как вещи - не значит зачислять их в ту или иную категорию реальности; это значит занимать по отношению к ним определенную мыслительную позицию. Это значит приступать к их изучению, исходя из принципа, что мы ничего не знаем о том, что они собой представляют, а их характерные свойства, как и неизвестные причины, от которых они зависят, не могут быть обнаружены даже самой внимательной интроспекцией.
Если определить термины таким образом, то наше утверждение, отнюдь не будучи парадоксом, могло бы считаться почти трюизмом, если бы оно еще слишком часто не отвергалось в науках о человеке, особенно в социологии. Действительно, в этом смысле можно сказать, что всякий объект науки есть вещь, за исключением, может быть, математических объектов. Что касается последних, то, поскольку мы сами конструируем их, от самых простых до самых сложных, нам, чтобы знать их, достаточно смотреть внутрь себя и внутри анализировать мыслительный процесс, из которого они проистекают. Но если речь идет о фактах в собственном смысле, то, когда мы приступаем к их научному исследованию, они обязательно являются для нас неизвестными, неведомыми вещами, так как представления о них, возникшие в жизни, сформированные без методического и критического анализа, лишены
научной ценности и должны быть устранены. Даже факты, относящиеся к индивидуальной психологии, отличаются этим признаком и должны рассматриваться под этим же углом зрения.
[.] Даже тогда, когда речь идет просто о наших частных поступках, мы очень плохо представляем себе относительно простые мотивы, управляющие нами. Мы считаем себя бескорыстными, тогда как действуем как эгоисты; мы уверены, что подчиняемся ненависти, когда уступаем любви, разуму - когда являемся пленниками бессмысленных предрассудков и т. д. Как же сможем мы яснее различать значительно более сложные причины, от которых зависят поступки группы? Ведь участие каждого в ней составляет лишь ничтожную часть; существует масса других членов группы, и то, что происходит в их сознаниях, ускользает от нас.
Таким образом, наше правило не заключает в себе никакой метафизической концепции, никакой спекуляции относительно основы бытия. Оно требует только одного: чтобы социолог погрузился в состояние духа, в котором находятся физики, химики, физиологи, когда они вступают в новую, еще не исследованную область своей науки. Нужно, чтобы, проникая в социальный мир, он осознавал, что вступает в неизведанное. Нужно, чтобы он чувствовал, что находится в присутствии фактов, законы которых неизвестны так же, как неизвестны были законы жизни до создания
биологии. Нужно, чтобы он был готов совершить открытия, которые его поразят, приведут в замешательство. Но социология далека от этой степени интеллектуальной зрелости.
Таким образом, получает новое обоснование установленное нами далее разделение между психологией в собственном смысле, или наукой о мыслящем индивиде, и социологией. Социальные факты не только качественно отличаются от фактов психических; у них другой субстрат, они развиваются в другой среде и зависят от других условий. Это не значит, что они также не являются некоторым образом психическими фактами, поскольку все они состоят в каких— то способах мышления и действия. Но состояния коллективного сознания по сути своей отличаются от состояний сознания индивидуального; это представления другого рода. Мышление групп иное, нежели отдельных людей; у него свои собственные законы. Обе науки поэтому настолько явно различны, насколько могут различаться науки вообще, какие бы связи между ними ни существовали [Дюркгейм [1895] 1991: 394-398].
Конечно, чрезмерный акцент Э. Дюркгейма на термине «социология» для нас имеет уже только исторический интерес, но если отбросить этот акцент, то его определение должно быть включено и нами в определение «Концепта».
Очень внимательно смотрят на самого Э. Дюркгей-ма авторитетные авторы наших дней. В частности, они подчеркивают, что Дюркгейм отмечал такую особую функцию религии, как «создание общественной солидарности»; такую особую способность человека, как создание общих понятий -концептов [Новая фи-лосовская энциклопедия 2000-2001, 1: 721].
Вспоминая сейчас концепцию Э. Дюркгейма, мы открываем ее параллелизм по ряду положений с нашей собственной концепцией «Нового русского реализма» [Степанов 1998: 715 и ел.].
Центральный пункт этого параллелизма заключается в традиционной, историко—философской, восходящей к Аристотелю проблеме о «соотношении сущности и вещи»: если вещи действительно существуют, то необходимым образом существуют и идеи вещей.
Тот поворот проблематики, который существен для нашей темы сегодня и ее связей с концепцией Э. Дюркгейма, состоит в новом параллелизме - с прагматизмом Ч. С. Пирса и его тезисом: «Рассмотрим, какие последствия, которые предположительно могли бы иметь практическое значение, присущи объекту нашего понятия. Тогда наше представление об этих последствиях есть все, что составляет понятие объекта» (Peirce 1968, здесь цит. по: [Юлина 2001: 316]). (Подчеркнем, что Пирс отделял от «прагматизма» в его американском варианте свою кон-
цепцию, называя ее отличным термином «прагмати-цизм» («pragmaticism»).
Дальнейшие философские детали лежат за рамками нашей темы, кроме одной, последней, связанной с понятием суждения по Пирсу, она будет рассмотрена ниже в главе VI.
VI. КОНЦЕПТЫ - ТОНКАЯ ПЛЕНКА ЦИВИЛИЗАЦИИ,
КОЖИЦА ЯБЛОКА.
(2) В «НАУЧНОМ»
1. Ньютон в 1686 году...
Ньютон в 1686 г. представил Лондонскому Королевскому обществу свое открытие - идею всемирного тяготения (книга в 1687 г.). Всем известно (хотя, возможно, так только все говорят, но никому в точности не известно), что она пришла ему в голову, когда он сидел под яблоней и яблоко сорвалось и ударило ему по голове.
Декарт в 1637 г. в «Размышлении о методе» («Discours de la methode») изложил свое великое открытие-«Je pense, doncjesuis»-<^ мыслю, следовательно, я существую», начало всей новой философии, ее первый принцип, неподверженный сомнению, который невозможно расшатать (ebranler). Этот принцип не является ни силлогизмом, ни вообще системой сложных умозаключений. Он именно первичен, представляет собой непосредственное усмотрение ума и
должен быть, в нашем смысле, назван «тонкой пленкой».
Лейбниц в 1684 г. создает алгоритмический метод «исчисления бесконечно малых» («Nova Methodus pro maximus et minimus») - дифференциальное исчисление.
Ньютон одновременно с этим (1687 г.) дает свое изложение такого же открытия, т. е. самого понятия «дифференциала» как бесконечно малого приращения.
Историки философии и математики мало обращали внимания на тот факт, что во всех этих случаях речь идет именно о снятии минимальной части умозаключения или умозрения, - о «тонкой пленке» в нашем смысле, но с этого и начинаются названные великие открытия.
Что касается метафоры яблока, то она сама собой очевидна из всеобщего представления об открытии Ньютона и, конечно, от поэтов и художников авангарда. Среди таких поэтов первым, пожалуй, был А п о л л и н е р в своем очерке (1919) «Новое сознание и поэты» (см. в нашей коллективной антологии [Семиотика и Авангард 2006]. Ничего удивительного - поэты часто бывают первыми. «Для поэта ничтожнейший факт - постулат, отправная точка в неизведанной беспредельности, где пылают огнями иллюминаций множественные значения.
Отправляясь на поиски, нет нужды выбирать при помощи правил, пускай даже продиктованных вкусом, некий факт, который был признан возвышенным. Отправляться мы можем от факта обыденного: оброненный платок может стать для поэта тем рычагом, который позволит ему приподнять мироздание. Мы знаем, как Ньютон увидел падающее яблоко и чем стало оно для этого ученого, который вправе называться поэтом. Вот почему современный поэт не гнушается никакими движениями естества, и его разум стремится к открытиям как среди самых огромных, самых необозримых це-локупностей, будь то скопления туманностей, океаны, народы, так и в гуще простейшихна первый взгляд фактов: роющаяся в кармане рука, чиркнувшая и вспыхивающая спичка, крики животных, запах садов после дождя, разгорающееся в печи пламя (разрядка моя. - Ю. С). Поэты не только носители прекрасного. Они также, и прежде всего, носители истины, поскольку она открывает им пути в неведомое.» (пер. с франц. Ю. Степанова).
Поэтом среди художников был художник авангарда Рене М а гр итт (1898-1967), работу которого мы воспроизводим [ниже вклейка № 1, поел. стр.].
Таким образом, метафора яблока - от Ньютона до Ницше, Аполлинера и Магритта в некотором смысле рисует собой всю историю цивилизации Нового времени.
Для более систематического обозрения мы пройдем сначала центральное «интимное», «нервное звено» этого процесса, лежащее в сфере философии и математики (это будет раздел VI, 2, на след. стр.), а затем его «внешний осмотр» глазами культурологов. Попытки определений понятий «цивилизация» и «культура» (раздел IV, 20).
2. Центральное «нервное
звено» «тонкой пленки» в сфере
философии, математики и логики.
Декартовский поворот XVII века
В замечательной работе В. Н. Катасонова «Метафизическая математика XVII в.» (М.: Наука, 1993; [Ка-тасонов 1993]), которая стала настольной книгой для автора, находим: «Как реализуется идея „универсальной математики" у Декарта? Как сблизить между собой, единообразно выразить в терминах формального языка качественно различные реальности, реализовав ту программу, которую намечает Декарт: ".к области математики относятся только те науки, в которых рассматривается либо порядок, либо мера, и совершенно несущественно, будут ли это числа, фигуры, звезды, звуки или что—нибудь другое, в чем отыскивается эта мера...» (следует ссылка на Декарта. - Ю. С). [...] Декарт решает этот вопрос с операциональной точки зрения. Число и отрезок, конечно, различны по своей природе, но по операциям, которые над ними можно производить, они сходны. [.]
С этого и начинается «Геометрия» Декарта. [.] Декарт делает решительный шаг: он объединяет ариф-
метику и геометрию в общую науку, на основании операционального сходства их предметов. Эта более общая наука, занимающаяся уже не числом и не протяженностью, а свойствами операций над ними, и называется алгеброй. Алгебра в этом смысле выступает как абстрактная алгебра, как наука, систематически изучающая не некие реальности, а отдельные выделенные свойства этих реальностей, безотносительно к целостности последних. Этот особый угол зрения на математические объекты отнюдь не естественен сам по себе, и для античных математиков был бы в высшей степени надуманным и бесполезным» (с. 15) (сноска В. Н. Ка-тасонова там же: «Это различие геометрии древних и аналитической геометрии было прекрасно сформулировано О. Контом». См.: [Конт 1900: 157-159].
Для нашей цели рассуждения здесь, пожалуй, следует сказать несколько иначе: не «отдельные выделенные свойства этих реальностей, безотносительно к целостности последних», а иной предмет - «реальность самого этого выделения».
В сущности в иных терминах далее так и рассуждает В. Н. Катасонов: «Чисто гносеологически он (такой угол зрения. - Ю. С.) состоит в перемещении внимания с объекта познания на его субъект, в тотальности деятельностной установки которого стираются различия в манипулируемых объектах» (Там же). Сравним сказанное ранее семиотиком: знак есть отличие.
(Экскурс—примечание. Параллель к этой теме составляет понятие и явление «предельной минимали-зации» знака, о чем ниже особый раздел: Антиконцепты. VII, 5).
Из наших приведенных вначале примеров можно видеть, что во всех этих случаях идет речь об особом типе суждения - о мысленном снятии минимальной части умозаключения или умозрения, о «тонкой пленке» в нашем смысле слова. Как известно, и основное из них - «Cogito» Декарта - я мыслю, следовательно, я существую - вообще не является умозаключением в старом логическом смысле, а непосредственным интуитивным усмотрением sui generis.
К сожалению, обычный «историко—философский» способ чтения текстов в данном случае недостаточен, мы подчеркивали это выше в русском «я знаю это» и «я знаю об этом» (V, 6), еще сильнее надо это подчеркнуть в декартовском «Cogito»: «Итак, хорошенько размыслив и тщательно проанализировав все сюда относящееся, следует заключить и принять как константу, что следующее утверждение (cette proposition): Я есмь, я существую, является необходимо истинным всякий раз, как я его произношу или я его осознаю (je la concois) в моем созна нии.» (в «Метафизических размышлениях», Размышление второе, «Meditations metaphysiques», Meditation deuxieme [Descartes 1960: 128]). Всякий раз, как я... -вот что важно для нас здесь.
Именно так, на наш взгляд, и рассуждает О. Конт: «Из всех этих различных соображений (в предыдущем контексте О. Конта. - Ю. С.) видно, что система геометрии древних носит в сущности характер детства науки, которая начала становиться полностью рациональной только вследствие философской революции, произведенной Декартом. Но с другой стороны, очевидно, что геометрия вначале и не могла быть осознана иначе как этим специальным образом (de cette maniere speciale). Общая геометрия (la geometrie generale) никак не могла бы быть возможна, и даже необходимость в этом не могла бы ощутиться, если бы длинная серия специальных работ о самых простых формах в порядке предварения не заложила базу для концепции Декарта, сделав тем самым ощутимой невозможность бесконечно упорствовать в примитивной геометрической философии» (Auguste Comte. Cours de philosophie positive. Deuxieme edition. Tome 1. P., Bailliere et fils, 1864, p. 287).
Совокупность геометрических вопросов может быть трактована путем двух столь различных методов, что отсюда следуют, так сказать, две геометрии, философский характер которых, я полагаю, еще не был должным образом осознан. Выражения синтетическая геометрия и аналитическая геометрия (geometrie synthetique, geometrie analytique), обычно используемые
для их различения, дают о них совершенно искаженное представление. Я решительно предпочту обозначения чисто исторические -геометрия древних (geometrie des anciens) и геометрия современная (geometrie des modernes), которые, по крайней мере, имеют то преимущество, что не упускают из вида их подлинный характер. Но далее я буду употреблять выражения специальная геометрия (geometrie speciale) и общая геометрия (geometrie generale), которые, на мой взгляд, точно характеризуют природу этих двух названных методов (р. 281).
О. Конт посвящает отличию новой науки от древней значительную часть всей своей философии - это вопрос об измерении. «Вопрос об измерении какой—либо величины сам по себе вызывает в сознании всего лишь идею непосредственного сравнения или наложения одной величины на другую. [...] Между тем прямое сравнение - для нас операция в большинстве случаев абсолютно невозможная, возможно только сравнение опосредованное. Опосредованное сравнение отношений при их точном количественном указании». «Это я называю конкретной частью задачи. Когда она завершена, вопрос меняет характер, сводится к вопросу о числе; это я называю абстрактной частью задачи» (с. 101 и ел.). «Всякая подлинная наука - то, что имеет право называться наукой, носит такой характер. Это наука идеализированная, т. е. абстрактная» («Pour
concevoir nettement la veritable nature d'une science, il fauttoujors la supposer parfaite», p. 108).
Математиков и философов математики интересует, естественно, современная геометрия или, по крайней мере, при сравнении обеих геометрий, акцент на современной. По—видимому, единственное исключение в работах последних лет - книга А. В. Родина «Математика Евклида в свете философии Платона и Аристотеля» [Родин 2003], которой мы коснемся ниже. Наш интерес - скорее, в различии двух философий, но сам этот «интерес», или «акцент», - предмет наших дней.
Здесь наш предмет по необходимости раздваивается. Можно было бы направить внимание - как и делает В. Н. Катасонов - на «аналитическую геометрию как технизацию геометрии». Это было бы вполне справедливо, но для нас - слишком быстро: ведь мы еще не исчерпали в этом отношении нашей темы, еще не обследованы тонкости самого «Декартовского поворота». Мы будем продолжать эту специальную тему в связи с нашей более общей темой - данной книги, обследованием концептов культуры («концептологиеи»), и она будет развернута в разделе VII «Cogito Декарта и картезианская логика П. С. Попова».
В. Н. Катасонов со своей стороны, естественно, характеризует этот новейший поворот «картезианской темы» иначе: «Аналитическая геометрия как технизация геометрии». «Общая тенденция технической циви-
лизации, проявляющаяся в приспособлении окружающей среды (и даже человека) к способу функционирования машины, - прокладка автомобильных и железных дорог, экспансия формальных языков во все сферы культуры, формализация искусства, приспособление человека к ритму работы машины и т. д. - находит прямуюаналогиюив декартовской революции в геометрии» (цит. соч., с. 18). Он использует также афоризм К. Ясперса: «Техника - это умение, методы которого являются внешними по отношению к цели. Это умение - способность делать и обладать, а н е с о з и д а т ь и п о з в о л я т ь р а с т и» (там же, с. 18. К. Ясперс цитируется там по работе: [Ясперс 1986: 119-146]).
Наш культурологический взгляд, таким образом, естественно переключает нас в наш следующий очерк.
3. «Созидать и позволять
естественно расти». Гуманитарный
поворот наших дней посреди
искусственного круговорота
в технической цивилизации
Мы покажем его на конкретном примере -создании видов пищи в балто—славянском и романо—германском ареалах (из нашего «Словаря русской культуры»
- «Концепты» (3-е изд. М.: «Академии, проект», 2004. С. 313 и ел.).
Пресный, недрожжевой печеный хлеб обозначался производными от корня прПсн - « некислый, без закваски», позднее «без дрожжей». Отсюда др. - рус. о—прПсън—ъкъ «опреснок, лепешка из пресного теста». Имеются полные соответствия в литовском языке
- preska «пресное тесто», preskas «сваренный без мя са, постный суп, похлебка» [Словарь литовского язы ка: 603-604].
Балто—славянским словам соответствует западно—герм. *friska - прилагательное «свежий», откуда нем. frisch с тем же значением [Kluge - Seebold 1989: 233] (хотя и с необъясненным до конца отличием гласного корня).
Но подлинную проблему составляет различие значений, к которой присоединяются еще трудности, порожденные отличиями родственного французского слова
- прилагательного frais, жен. род frafche «свежий». В применении к молочным продуктам оно обнаруживает странность: свежие сливки называются сгёте жен. р., т. е. просто сливки, а заквашенные сливки, «сметана»
- как раз наоборот - сгёте frafche, букв, «свежие слив ки».
Со сходной проблемой мы сталкиваемся в древнегреческом языке, где слово trepho 1) «уплотнять, сгущать», 2) «кормить, вскармливать (в частности, ребенка)» представляло большие трудности для объяснения: в применении к молоку оно означает «заквашивать, створаживать», а в применении к ребенку «вскармливать». Возникало абсурдное предположение, что детей вскармливали несвежим молоком. Эта проблема разрешена Э. Бенвенистом, который показал, что основным значением слова trepho (трефю) было «способствовать развитию того, что способно развиваться, расти» [Бенвенист 1974: 334-335]. Это семантическое решение является достаточно общим: необходимо предположить, что в индоевропейской культуре издревле существовал концепт «Давать естественно расти; не вмешиваться (имеется в виду вмешательство человека) в развитие, в рост того, что способно раст и». Он косвенно отражен, «разбросан» по группе ин-
доевропеиских корней, которые давно уже, задолго до нашей гипотезы порознь сближались: гот. fraw («семя, сперма», латин. рано, ранге «рождать, производить», латинское же praegnans «набухший, готовый брызнуть соком; беременная» и уже рассмотренные нами нем. frisch, фр. frais(из др. -верхне—нем. frisk), рус. пресн-, литов. preska.
Именно это значение мы находим в корне рус. прЪсн — и соответствующих балтийских и германских корнях. «Пресный хлеб» значит - «хлеб, возникший естественным путем (т. е. без вмешательства человека)», что в применении к этому продукту и значит «незаквашенный, пресный»; это же объясняет и значение французского понятия «свежие сливки», т. е. «сметана»: это сливки, приобретшие свое качество естественным путем, не заквашенные специально.
Мы не находим лучшего заключения, как повторить слова К. Ясперса: если техника - это умение, методы которого являются внешними по отношению к цели, то есть и другое умение - не делать и обладать, а созидать и позволять естественно расти. Современные термины со знаком изо— являются естественной иллюстрацией (см. в главе III).
4. Одна «тонкая пленка» в
логике концептов - Cogito
Декарта и картезианская
логика жизни П. С. Попова
У О. Конта, несмотря на постоянный возврат к теме «открытие, или переворот в философии», произведенный Декартом, и на целый список терминов, различающих две сферы - «геометрию синтетическую и аналитическую», «геометрию древних и геометрию современную», «геометрию специальную и общую», - само центральное интимное внутреннее звено, обусловившее это научное различение остается в самом себе не вскрытым.
По этой ли или по какой другой причине не нашли мы этого и в нашей литературе вопроса. Кроме, по— видимому, одного исследования -П.С.Попов «История логики Нового времени» [Попов 1960: 26-27], раздел «Декарт и картезианская логика». Эссе П. С. Попова мы считаем наиболее точным современным изложением этого пункта.
Попов П. С. пишет:
Что тут дело не в силлогизме, школьно понимаемом, лучше всего определяется тем спором, который
возник вокруг основного исходного положения Декарта «мыслю, следовательно существую» (cogito, ergo sum). Острее других поставил вопрос сам Декарт, разбирая возражения Мерсенна, одного из критиков Декарта, который в высказывании «мыслю, следовательно существую» пытался усмотреть самую обыкновенную энтимему. В полной форме силлогизм будет таков: «Все мыслящие существа существуют, я - мыслящее существо; следовательно, я - существую». Но прежде всего надо осознать, что никто не может думать, не существуя. Для Декарта достоверность заключения не выводится силлогистическим путем, а явствует непосредственно. В утверждении «мыслю, следовательно существую» бытие не выводится из мышления с помощью силлогизма, а воспринимается как нечто непосредственно известное в процессе самосозерцания духа.
На это недавно вновь обратил внимание Кацов (Kattsoff) в своей статье «Cogito, ergo sum». Кацов рассуждает так: Ergo - это не силлогизм, еще менее - непосредственный вывод. Нет ни большей, ни меньшей посылки; нет ни большего, ни меньшего, ни среднего термина. Значит, нет силлогизма. Можно произвести насилие над данным выражением и деформировать его: «Я - мыслящее существо, все мыслящие существа суть существующие существа, следовательно, я - существующее существо».
Этот неприемлемый силлогизм выходит за пределы того, что мыслил Декарт, независимо от предвосхищения основания в большей посылке. Ответ Декарта на критику Гассенди непосредственно относится к этому вопросу: «Это первичный акт познания, который не извлекается ни из какого силлогистического рассуждения». Согласно современной терминологии, Декарт открыл синтетическую истину a priori, не являющуюся простой субъективной истиной. «Я» и его активность даны для Декарта оба вместе («Revue de metaphysique et de morale», 1958, № 2-3, p. 251).
Последняя мысль - подлинно декартовская, но предшествующее уподобление синтетической априорной истине, которое выдвигает Кацов, должно быть отвергнуто. Последующее же истолкование Кацова, когда он схематизирует мысль Декарта, правильно. Однако необходимо внести известное уточнение. Предположим, что р символизирует cogito, q символизирует «есмь». Согласно принятому ныне анализу, cogito, ergo sum превращается в р - q. Это значит, что или ложно р, или истинно q, или я не мыслю, или я существую, т. е. если я мыслю - значит, существую, и не может быть так, что я мыслю, тем не менее - не существую («Revue de metaphysique et de morale», 1958, № 2-3, p. 256).
Итак, перед нами интуиция. Суть дедуктивного умозаключения вовсе не в том, что верное о роде рас-
пространяется на все виды; подобная операция нового знания не дает. Для Декарта главное в умозаключении - переход от известного к ранее неизвестному. Центр тяжести дедукции заключается в возможности опосредствованного знания.
Мысль Декарта можно иллюстрировать схемой, взятой из логики отношений. Если А непосредственно связано с В, то мы чисто интуитивно постигаем эту связь: ARB. Но возьмем целый ряд: А, В, С, D, E, F, G. Связи между А и G непосредственно усмотреть нельзя, надо пробежать мыслью по всем промежуточным звеньям, фиксируя отношение от звена к звену. Последовательным освоением средних звеньев мы дедуктивно, опосредствованно (не интуитивно) свяжем А и G.
Такова природа дедукции по Декарту. Для его понимания дедукции является несущественным различие между крайними и средним терминами силлогизма, из чего исходили представители формальной логики. Основным признаком дедукции является то, что с помощью ее мы неизвестное делаем известным. В процессе дедукции можно вскрыть три этапа. (П. С. Попов далее продолжает.)
В «Правилах для руководства ума» Декарта соответствующее положение формулируется следующим образом: «Когда мы вполне понимаем вопрос, следует отвлечься от всякого излишнего рассмотрения, свести вопрос к простейшим элементам и подразделить
его на возможное число частей с помощью их перечисления» (правило 13). Это правило является предпосылкой для понимания процессов анализа и синтеза. В понятие анализа Декарт вкладывает специфический смысл, по существу расходящийся с пониманием анализа в пределах традиционной логики. Традиционная логика интерпретирует операции анализа в соответствии с делением понятий по объему. Во всяком случае, это есть исходное толкование для традиционной логики. Так, анализом будет деление всех треугольников на остроугольные, тупоугольные и прямоугольные. Наоборот, если начать с отдельных видов треугольников и достигнуть общего понятия треугольника, то это будет путем синтетическим.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|