УРОВНИ ЭМПИРИЧЕСКОГО ПОРЯДКА

В то время как нормативные измерения глобального порядка являются всеобъемлющими и неизбежными, тем не менее, возможно выбрать и отдельно проанализировать эмпирические измерения. Сознавая, что наблюдения могут едва уловимо скатиться в суждения, можно описать деятельность и предвидеть результаты, не прибегая к принятию или отклонению первых или к одобрению или сожалению о последних. Или, по крайней мере, можно быть скорее более, чем менее успешным при исключении или откладывании суждения. Подобно тому, как нормативный теоретик всякий раз готов характеризовать желательные и нежелательные качества, присущие деятельности, результатам или институтам, так и эмпирический теоретик всегда готов к тому, что деятельность, результат, или институт охватывает или предвещает, независимо от его желательности. Действительно, вполне можно утверждать что чем более нормативные оценки и рекомендации внедрены в твердые эмпирические суждения, тем более они вероятно, должны быть острыми и эффективными. Для целей политики быть осуществимыми так же как и эмоционально удовлетворительными значит, что они должны минимально контактировать с эмпирическими обстоятельствами, при которых предприняты любые усилия осуществить их. Оценка этих обстоятельств, вероятно, ускользнет от акторов, которые не останавливаются, чтобы различить эмпирические и нормативные порядки, которые они стремятся понять и затронуть.

Но это не означает, что обнаружение и предвосхищение эмпирических измерений глобального порядка легко достигнуты. Отделение эмпирического от нормативного является только первым из нескольких важных шагов. Далее идет не менее трудная задача очертить эмпирические порядки на нескольких уровнях, понять чрезвычайную сложность человеческих дел и отделить слои порядка, которые поддерживают его. Помимо нормативных соображений совершенно нет никакой последовательной группы мер, посредством которой глобальная политика переходит изо дня в день. Скорее модели, которые составляют порядок международного взаимодействия, географической области, или всей мировой политики, повторяются на разнообразных участках, с различной скоростью и в различных формах. Каждая модель формирует другие и формируется другими так, что вместе они составляют единое целое - порядок, который с различной степенью успеха справляется с вызовами, управляет изменениями и длится до тех пор, пока его основы не потеряют совместимость с потребностями, желаниями, способностями и обычаями людей.

Из этого следует, что господствующий глобальный порядок, каким бы он ни был в различные периоды, состоит из более широкого разнообразия участков, темпов изменения и конфигураций структуры, чем любой международный порядок. Здесь глобальный порядок - также называемый «мировой политикой» - понимается как всеобъемлющий, как охватывающий каждый регион, каждую страну, международное взаимодействие, социальное движение и частную организацию, которые осуществляют деятельность поперек национальных границ. Цели и сфера их деятельности могут быть ограничены конкретными вопросами, двойными проблемами или региональными спорами - по сути, несколькими мероприятиями, предпринятыми на мировой арене, призванными иметь международные последствия - но, как таковые, они, тем не менее, часть существующего мирового порядка. Таким образом, действия на разнообразных участках могут почти не быть связанными друг с другом и их последствия могут не выходить за пределы конкретных регионов или отношений, в которых они происходят; однако они - выражение существующего глобального порядка в том смысле, что сама узость сферы их применения является одним из механизмов, посредством которых мировая политика движется из одного момента истории в другой.

Формулируя по-другому, центральной характеристикой господствующего мирового порядка является степень связанности или разобщенности между участниками системы, которая характеризует ее разнообразные соглашениями. В более ранние века, например, транспортно-коммуникационные технологии были такими, что изолировали различные компоненты глобальной системы друг от друга, в результате чего господствующий мировой порядок поддерживался сильно децентрализованными механизмами перемещения во времени. Европейская часть этих ранних порядков, конечно, доминировала, но ее доминирование не стало глобальным по своим масштабам до середины девятнадцатого века.[12] Но то, что происходило в других частях мира до открытия Дальнего Востока для западных путей в середине 1800-х годов, безусловно, было частью мирового порядка, даже при том, что внимание политиков и историков было ориентировано в основном на Европу. Поскольку техника сокращает социальные и географические расстояния, то господствующий порядок, можно сказать, стал прогрессивно более централизованным, когда (with) последствия деятельности в одной части мира все шире распространяются на другие его части. Сегодня, с беспрецедентно динамичными транспортно-коммуникационными технологиями, с беспримерно актуальной проблемой третьего мира и с несравнимо радикальным процессом глобализации национальных экономик господствующий порядок, вероятно, предполагает большую связность, чем когда-либо раньше (даже не смотря на то, что до сих пормеханизмы, которые поддерживают нынешний порядок, допускают бессвязные действия, которые ограничены в своих масштабах и влиянии). Таким образом, например, нынешний глобальный порядок включает в себя как исламский порядок, так и западный порядок, два компонента, которые функционируют бок о бок в непростых, холодных и наполненных разногласиями отношениях, которые характеризовались и как разделенные, несвязанные действия, и как скоординированные усилия, направленные на достижение согласия.

В двух словах, глобальный порядок понимается здесь как единая группа механизмов, даже несмотря на то, что они причинно не связаны в единый согласованный массив моделей. Органичное целое, которое составляет настоящий или будущий мировой порядок является органичным только в том смысле, что его различные акторы – все претенденты на одни и те же земные ресурсы, и всем им приходится справляться с одними и теми же условиями окружающей среды, которые могут быть вредными и загрязненными.

Многочисленные модели, которые поддерживают глобальный порядок, могут пониматься как разворачивающиеся на трех основных уровнях деятельности: (1) на идейном или интерсубъективном уровне того, что люди смутно чувствуют, остро воспринимают или иначе понимают механизмы, посредством которых решаются дела; (2) на поведенческом или объективном уровне того, что люди, регулярно или обычном делают, зачастую неосознанно, чтобы поддерживать существующие глобальные механизмы, и (3) на совокупном или политическом уровне, где происходит управление и ориентированные на управление институты и режимы определяют и проводят курсы, свойственные идейным и поведенческим моделям. Первый уровень связан с психическими установками, системами убеждений, разделяемыми ценностями и любыми другими установочными или перцептивными сетками, через которые проходят события мировой политики, прежде чем вызвать действие или бездействие. Как таковой, идейный уровень наиболее ярко проявляется в текущих темах выступлений, редакционных статьей, книг и любых других средств массовой информации, благодаря которым те, кто участвует в международных отношениях, выражают свое понимание того, как мир упорядочен. За исключением трансформационных периодов, когда неопределенность насчет развивающихся структур мирового порядка высока, текущие темы, которые выражают порядок на идейном уровне, тяготеют к широкому распространению среди как союзников, так и противников, формируя межсубъектное согласие, которое замыкает всех заинтересованных в тех же предпосылках насчет характера основных механизмов по проведению глобальных дел. Только с этой точки зрения «холодная война» была не более чем группой общепринятых предположений о том, что США и Советский Союз оказались во враждебном, конкурентном и идеологическом противоборстве за власть и влияние.

Второй уровень деятельности, который поддерживает любой глобальный порядок, состоит не из того, что субъекты думают или воспринимают, но из того, что они делают регулярно и шаблонно чтобы поведенчески выразить свои идейные понимания. Они угрожают, ведут переговоры, вооружаются, уступают или иным образом задействованы в целом ряде повторяющихся образов действий, настолько существенных, чтобы сформировать и укрепить существующие концепции основополагающего глобального порядка.[13] В разгар холодной войны, например, неоднократные требования сверхдержав, чтобы их союзники поддерживали их политический курс, стал неотъемлемой частью существующего порядка (даже когда впоследствии растущее сопротивление этим требованиям было, в ретроспективе, четким сигналом того, что порядок начинает разваливаться).

Третий уровень деятельности включает в себя более формальный и организованный аспект сложившегося порядка. Те институты и режимы, которые формируют различные акторы в системе - такие, как Бреттон-Вудс, Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ) и Организация Объединенных Наций – выступая в качестве средства достижения их идейных и поведенческих наклонностей, очевидно, являются составными элементами, которые формируют механизмы, с помощью которых развивается мировая политика.

Следует подчеркнуть, что, какова бы ни была степень упорядоченности, которая характеризует глобальные дела в любой период истории, она является продуктом деятельности на всех трех уровнях. Это совершенно очевидно при анализе Европейского концерта во 2 главе, и это, возможно, выглядит даже более очевидным в период холодной войны: без чиновников и общественности, как на Востоке, так и на Западе, межсубъектно разделявшими ту предпосылку, что обе стороны были заперты в агрессивном соревновании с целью добиться преобладания друг над другом, холодная война, возможно, и не просуществовала бы больше четырех десятилетий. Не смогла бы она сохраниться и без упорядоченного поведения должностных лиц и общественности, которые формировали, вольно или невольно, основание агрессивной конкуренции. И, очевидно, соревнование не могло бы быть устойчивым без Организации Североатлантического договора (НАТО), Организации Варшавского договора, а также многих других институциональных механизмов, которые выражали и направляли идейное согласие и поведенческие алгоритмы людей по обеим сторонам так называемого «железного занавеса» (символа границ, налагаемых существующим порядком). Когда ход событий стал подрывать основания и модели на идейном, поведенческом и институциональном уровнях, однако, «холодная война» мгновенно затрещала по швам, а события на каждом уровне укрепляли перемены на двух других и тем самым ускоряли наступление конца этого периода и начала перехода в новую, постхолодновоенную эпоху современности. Напомним, что действия на всех трех уровнях являются необходимыми компонентами преобразований. Без растущего понимания восточными европейцами того, что их управление может не быть подконтрольно Советам, завершение «холодной войны» не состоялось бы. Не могла бы она истощиться и без новых моделей поведения, посредством которых люди требовали перемен, собираясь на городских площадях и наверху берлинской стены (символ устаревания границ «холодной войны»). Аналогично, приход постхолодновоенного порядка не мог бы произойти без политических инициатив ведущих держав и их альянсов, которые способствовали замене жестких основ агрессивного противостояния на менее структурированный поиск новых властных отношений.

Для аналитиков, которые имеют возможность тщательно исследовать истоки глобального порядка, эта трехмерная формулировка может показаться недостаточной. Они могут утверждать, что она не проводит различия между источниками и практиками эмпирических порядков, добавив, что она также не уточняет, является ли глобальный порядок упорядоченной деятельностью мировой политики или результатами этой деятельности. Какие модели, они могут спросить, составляли глобальный порядок во времена «холодной войны»? Это была гонка вооружений, политика сдерживания, шпионские сети, борьба за влияние в странах третьего мира и риторика противоположных идеологий? Или это последствия этих мероприятий - Кубинский ракетный кризис, заведенные в тупик встречи на высшем уровне, закрытые границы, запрет на передачу технологий, осмотрительность неприятельской общественности и т.д.? Или это были глубокие поведенческие структуры подозрительности и враждебности, которые принудили как общественность, так и элиты участвовать в такой деятельностью и способствовать таким результатам?

На том основании, что различные идейные источники, поведенческие модели и политические институты любого глобального порядка взаимодействуют – что каждый из них является источником, действием и результатом по отношению к двум другим, - не потребуется усилий, чтобы ответить на эти вопросы. Достаточно подчеркнуть, что каждое измерение является необходимым, но недостаточным условием сложившегося порядка. Только тем, кто занимается повествовательным отслеживанием его эволюции и упадка во времени необходимо уточнять временную последовательность причинно-следственных связей. Для людей занимающихся аналитическими, а не описательными проблемами, достаточно сосредоточить внимание на интерактивном характере идейных, поведенческих и институциональных движущих сил и относиться к их временной очередности просто как к проблеме курицы и яйца, для которой не существует четкого решения.

Это исключение конкретной причинной последовательности, однако, не должно быть истолковано как сведение к минимуму силы разнонаправленного взаимодействия между тремя группами движущих сил. Нельзя отрицать, например, большую степень инертности и операционных издержек, которые переносит порядок после того, как материальные условия изменят и окажут давление на идейные, поведенческие и институциональные преобразования. Но однажды движущие силы изменений настолько мощно испытывают на прочность идейные основы господствующего порядка, что приводят к изменению взглядов и ориентаций, поведенческие и институциональные измерения этого порядка, безусловно, будут ослаблены и, в конечном счете, уничтожены. Наоборот, если поведенческие и институциональные основы нового порядка имеют под собой движущие причины, несмотря на инерцию и старые привычки, идейные видения будут находиться под сильным давлением, направленным на подчинение. Короче говоря, мировая политика, как и любая другая область человеческой деятельности, отличается сильной склонностью подгонять убеждения к поведению и наоборот, и поэтому было бы ошибочно отождествлять интерактивный взгляд с отсутствием мощных причинных движущих сил. Именно потому, что разнонаправленность причинных потоков может быть слишком сильной, интерактивный взгляд представляется более предпочтительным, чем попытки зафиксировать их во временной последовательности.

Снова «холодная война» будет показательна. По крайней мере, оглядываясь назад, можно легко понять, как шаблонное поведение, скажем, гонки вооружений продвигало институционализированные практики систем союзов и встреч на высшем уровне, как эти институциональные механизмы оказывали давление на интерсубъективные идейные консенсусы, как коллективные психические установки, отраженные в консенсусах, влияли на гонку вооружений и стимулировали организационные усилия по контролю над вооружениями, все из которых в дальнейшем подкрепляли системы мысли, которые отличали «холодную войну» от ее предшественника и преемника как форм глобального порядка. С интерактивной точки зрения, одним словом, глобальный порядок неделим. Это и идея и практика, и стимул и результат, и предпосылка и установление. Независимо от того, что способствует ожидаемым и упорядоченным путям которыми идут события - запутывание противников, переговоры с союзниками, всплывание вопросов, ослабление противоречий - это составная часть порядка, который преобладает в мировой политике во время распознаваемого периода истории. Действительно, именно этот порядок делает период распознаваемым.

Кроме того, любое из нескольких измерений глобального порядка, рассматривающееся в качестве интерактивной группы движущих сил, может служить в качестве точки входа для аналитиков, интересующихся оценкой жизнеспособности каждого конкретного порядка. Можно особенно интересоваться идейной почвой, на которой цветет порядок, но это не произойдет прежде, чем такой интерес приведет к испытанию и иллюстрации основных идей через поведение и институты, которые дают конкретное выражение порядку. Разумеется, аналитики не избавлены от специализации на тех или иных измерениях, но при этом они вряд ли смогут не заметить значимость другого измерения.

Рассмотрение идейного, поведенческого и институционального измерений глобального порядка как интерактивных до степени, препятствующей рассмотрению причинных последовательностей, предлагает примечательную методологическую проблему. Такое понимание требует формирования гипотезы, которая систематически связывает независимые и зависимые переменные. Эта научная процедура отвлекает внимание от интерактивных движущих сил мирового порядка, предполагая, что определенные явления (независимые переменные), предшествуют во времени тем, на кого они систематически влияют (зависимые переменные). В то время как такое может иметь место в краткосрочном контексте, оно может не сохраниться в долговременной перспективе, которая охватывает интерактивную природу переменных и которая таким образом трактует новые значения зависимых переменных как систематические стимулы к изменениям в подлинно независимых переменных. Иными словами, основными движущими силами любого глобального порядка, в сущности, являются как независимые, так и зависимые переменные в бесконечных процессах, посредством которых поддерживаются модели составляющие порядок.

Имеются три возможных решения этой проблемы. Одно из них – это ограничение анализа до краткосрочных гипотез, которые сосредотачиваются на линейной, а не интерактивной связи. Аналитики могут, например, выдвинуть гипотезу о влиянии специфической идейной предпосылки на конкретные поведенческие модели, передавая последующим гипотезам вопрос о том, как последняя возвращается и влияет на первую. Второе решение состоит в том, чтобы сосредоточиться опытным путем на критических ситуациях, или «трудных» случаях как средствах продвижения теоретических точек зрения. Если предполагаемые ожидания выдержали испытание «трудным» случаем - сложным обстоятельством, которое включают в себя настолько много переменных, чтобы, казалось бы, бросить вызов испытанию - становится разумным заключить, что другие, более четкие, будет также объяснены. В нескольких главах этого издания в той или иной форме используются процедуры «трудного» случая для проверки теоретических положений, которые в них разбираются.

Третье решение методологических проблем исследования глобальных порядков, и то, что может особенно подойти долговременной перспективе некоторых последующих глав, является тем самым воздержанием от научной процедуры выделения независимых и зависимых переменных, заменяющим ее методом, который поддерживает чувствительность к интерактивной сложности глобального порядка, неуклонно оценивая, как сдвиг в одной группе движущих сил может влиять на каждую из двух других групп и возвратиться как стимул к укреплению и дальнейшему переносу первоначальных изменений. Эта процедура, безусловно, нескладная и зависит от прискорбной ошибки (поскольку вероятность многократной причинной связи может поддержать безудержные, поспешные и, возможно, ошибочные атрибуты следствия), но альтернативы избежать расследования причин или ограничить его до краткосрочной последовательности, безусловно, еще менее уместны, если понимание характера мирового порядка должно быть расширено.

ПОРЯДОК И ИЗМЕНЕНИЯ

Если идейные, поведенческие и институциональные модели интерактивно поддерживают установленные глобальные порядки, что заставляет их меняться? Не достаточно просто ответить, что изменения этих структур порождают соответствующие преобразования существующего порядка. Мало того, что такой ответ является самоочевидным и тавтологическим, он также игнорирует ключевой вопрос о том, что лежит в основе изменений в идейных, поведенческих и институциональных движущих силах. Безусловно, если порядок на месте, эти движущие силы работают в качестве источников в том смысле, что они интерактивно подпитывают друг друга для поддержания порядка. Но, очевидно, есть еще более глубокие источники, которые либо предотвращают преобразование динамических моделей, либо способствуют их распаду и возникновению нового порядка.

Вопросы о связи между изменением и порядком также не заканчиваются с выявлением более глубоких источников, которые лежат в основе идейных, поведенческих и институциональных моделей. Кто-то также захочет спросить, изменения отражают распад или же преобразование старого порядка? Являются ли преобразования настолько существенными, чтобы привести к новому порядку, или являются ли они настолько ограниченными, чтобы некоторые измерения старого порядка остались нетронутыми? Появление нового мирового порядка является системным изменением или изменением в рамках системы? Есть ли разница между изменениями в поведенческих моделях субъектов и изменениями в распределении власти между ними? Есть ли вероятная существенная временная задержка между изменениями, скажем, в идейном измерении и теми, которые происходят на поведенческом и институциональном уровнях? Могут ли периоды напряженного и всеобъемлющего конфликта сохраняться в течение больших промежутков времени, или должны ли основы порядка разрушиться, если конфликт станет слишком напряженным и слишком глубоким? Является ли порядок таким циклическим явлением, когда периоды глубокого конфликта, питающие беспорядок и хаос, являются лишь переходными моментами в истории, за которыми вскоре последует учреждение новых, более упорядоченных механизмов? Могут ли новые мировые порядки быть созданы за счет политической воли и воображения или же их появление скорее результат динамических технологий, измененных социально-экономических условий и преобразованных психологических взглядов, которые находятся за пределами человеческого контроля?

Конечно же, нет окончательных ответов на такие вопросы. Многое зависит от того, как порядок и изменения осмысляются.[14] Чем более характер глобального порядка детально определен в границах, которые охватывают идейные, поведенческие и институциональные явления, тем больше вероятность того, что разграничение между рухнувшим порядком и появлением нового будет ограничиваться теми редкими случаями, когда преобразующие движущие силы рассматривается как выразители фундаментального распада, а не ограниченного преобразования, как системные, а не внутрисистемные изменения, как происходящие в течение больших промежутков времени, а не в одночасье, как слишком сложные, чтобы быть подчиненными политической воле одного поколения. Кроме того, несмотря на то, что порядок и изменения могут быть определены, каждый переход от старого к новому порядку может быть обусловлен различным сочетанием идейных, поведенческих и институциональных движущих сил, а также различным сочетанием базовых технологических, социально-экономических и психологических условий. Каждый глобальный порядок, другими словами, процветает или терпит неудачу в конкретном историческом контексте, который нельзя игнорировать, и который даже самая развернутая формулировка понятия порядка должна учитывать.

Один из способов разработать предварительные понимания, если не ответы на поставленные вопросы – это поставить их в контекст разворачивающейся международной арены: почему послевоенному порядку, порядку холодной войны пришел конец? Да, было выявлено, что основные предпосылки агрессивной борьбы и идеологического соперничества являются скорее мысленными образами, а не объективной реальностью, и, по сути, они рухнули сразу же, как только Берлинская стена была разрушена и преступлена, но почему крах произошел в 1989 г., а не в 1979 г., в 1969 г. или в 1959 г.? Действительно, почему «холодная война» не дожила до 1999 года или не перешла в следующее столетие? Поставим вопрос по-другому, принимая, что события 1989 года были лишь окончательным, наиболее драматичным этапом в более длинном процессе системного краха: когда же начался конец Холодной Войны? С появлением «Солидарности» в Польше? С избранием Рональда Рейгана? После смерти Леонида Брежнева? С началом массового производства видеомагнитофонов и выводом на орбиту телевизионных спутников?

Формулировка проблемы взаимосвязи между порядком и изменениями в этих терминах обращает внимание на исключительную важность материальных интересов и условий как экзогенных источников жизни и смерти глобальных порядков. Как уже было изложено в другом месте,[15] существует большое разнообразие материальных условий, которые могут формировать правила, посредством которых управление без правительства является устойчивым и порядок тем самым сохраняется. Наоборот, преобразование материальных условий может способствовать расстройству, или, по крайней мере, реструктуризации, сложившегося порядка. Если, например, порядок покоится на расходящихся экономических различиях между его акторами, то давление в пользу изменений и нового порядка, вероятно, будет обширным и неустанным. Аналогичным образом, если распределение ресурсов между ключевыми акторами порядка должно, по одной из ряда причин, претерпеть существенные изменения, то соответствующие изменения в господствующих иерархических механизмах, скорее всего, произойдут так, что они останутся совместимыми с материальными основами порядка. В значительной степени это то, что произошло, когда «холодная война» подошла к концу. Хотя появление администраций Рейгана и Горбачева, несомненно, поспособствовало окончанию этого порядка, возможно, даже более фундаментальным было банкротство советской экономики и широкое осознание в коммунистическом мире того, что основания его идеологии были глубоко порочными. События достигли высшей точки в 1989 году, а не в предыдущие десятилетия, потому что все поняли, что стремление к несоответствию между идеологическими принципами и реальностью уровня жизни стало бесспорным. Одно из основных изменений, другими словами, включало материальные условия, на которых одна из сторон в холодной войне основывала свое соперничество. Протесты польских рабочих и полет восточных немцев различных профессий на Запад были отчасти реакцией на длительные политические репрессии, но не меньшее значение для их действий имела кульминация отчаяния по поводу их экономического положения и потеря надежды, что оно может улучшиться.

Другое материальное условие, которое подверглось трансформации, подрывающей идейные, поведенческие и институциональные основы порядка «холодной войны», включало в себя аналитическую компетентность людей по обе стороны идеологической пропасти. С помощью расширения возможностей для получения образования и распространения видеомагнитофонов, глобального телевидения, компьютеров и многих других продуктов микроэлектронной революции, граждане по всему миру стали более умело объяснять сценарии макроэкономических, социальных и политических обстоятельств, в которых протекает их жизнь. Соответственно, они стали лучше понимать, как, когда и где они могли бы внести свой вклад в агрегацию требований, которые служили бы их интересам.[16] Таким образом, не случайно порядок «холодной войны» закончился на площадях Восточной Европы и Советского Союза. Этот порядок был основан, в частности, на идейном предположении о том, что массы приняли необходимость жесткого соперничества сверхдержав, что они будут послушно вести себя в соответствии с поведенческими значениями этой психической установки и что они будут поддерживать или, по крайней мере, не будут отвергать, военные, экономические и политические институты, посредством которых велась «холодная война». Расширившаяся способность людей различать растущую неуместность этих механизмов во все более взаимозависимом мире изменили, таким образом, одно из основных материальных условий, уровень квалификации человека, из которого послевоенный порядок получил большую часть своей силы.

Еще одним внешним интересом, достаточно изменившимся, чтобы ускорить процесс распада порядка «холодной войны» было появление общественных проблем, с которыми существующие механизмы плохо справлялись. Как уже отмечалось, движущие силы загрязнения окружающей среды, финансовых кризисов, терактов, СПИДа и торговли наркотиками провозгласили проблемы, которые нарушили границы соперничества между государствами и конкуренции великих держав, которые для того, чтобы произошли изменения требуют сотрудничества, а не борьбы, и которые таким образом усиливают потребность введения новых идейный, поведенческих и институциональных моделей, если не замены тех, посредством которых мировой порядок поддерживался в первые десятилетия после Второй мировой войны. Рассмотренная таким образом, авария на Чернобыльской АЭС в 1986 году становится символом начала, возможно даже, предпоследней стадии конца «холодной войны».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: