Сделай Сам Свою Работу на 5

Серия местоимений как фигуративная языковая сеть





 

Другой подход к пространственному измерению обыденного языка представлен в анализе социальных интеракций, выражаемых отдельными частями речи. Так, социологи и психологи давно заметили, что всякий проективный образ своего социального окружения и самого себя, набросок которого делает человек, получает языковое выражение в серии местоимений[323]. Личные местоимения предлагают языковый образец, с помощью которого социальные отношения проверяются в воображении и выстраиваются некоторым предвосхищающим образом. Именно в силу их такого теоретического и операционального значения местоимения привлекают аналитическое внимание ученых-гуманитариев. Леопольд фон Визе[324] называл теоретическую социологию «философией личных местоимений», в чем находил выражение концептуальный фундамент его анализа социальных отношений. Личным местоимениям он приписывал свойство воплощать в себе социальную реальность, хотя обращал внимание в основном на их языковые свойства. Норберт Элиас более явно выделял способность местоимений переносить прагматические контексты и предписывал им способность создавать специфическую «фигуративную», т.е. квазисоциальную структуру. Координационная сеть личных местоимений представляет собой языковую игру, в которой человек принимает участие с той или иной степенью виртуозности, используя ее как средство существования в социальной реальности. В меру своего воображения и языковой когнитивной способности он ставит себе на службу в аналитических и стратегических целях этот фигуративный словарь. Одновременно его трансфигуративная способность состоит в том, чтобы просматривать существующие социальные структуры и проверять свою встраиваемость в конкретные ситуации. Его динамика и пластичность обеспечивается грамматической модификацией смысла с помощью глаголов. Семантическое взимодействие местоимения и глагола обеспечивает озвучивание реальной меры социального порядка и изменения. Лишь соединение пространственно акцентированных местоимений с темпорально ориентированными глаголами придает серии местоимений социально релевантную фигурационную силу. Она проистекает из трех полюсов, относительно которых строится перспектива именования.





Так, одна часть личных местоимений отвечает за авторефлексивное самоопределение и осознание. Консолидация говорящего на языковом и метафизическом уровне обязана словечку «я». Дефиниторный акт самоименования обеспечивает психофизическое утверждение себя и интенциональный набросок поля ориентации. Аналогичным образом индивидуальное или коллективное использование местоимения «мы» очерчивает границы социального субъекта. Стабильность и солидарность представляют собой формы действия именования на внутреннюю структуру авторефлексивно артикулируемого коллектива. Наружу прочерчивается при этом разделительная линия, отделяющая от «мы» тех, кто не, или еще не, или уже не принадлежит «нашему миру».

Другая часть местоимений может использоваться эвокативно (ё-voco {лат.} – звать, вызывать, приглашать), когда имеет место обращение к слушающему, или собеседнику, дистанциирующее от него говорящего (или говорящих). Во всех случаях («ты», «Вы», «вы», а в немецком языке, например, имеется также обращение на «ты» во множественном числе) подразумевается определенная реакция слушающего на обращение, поскольку он является также субъектом живого дискурса.

Третья часть личных местоимений («он», «она», «оно», «это», а в немецком – и безличное личное местоимение «man») подразумевает еще большую дистанцию или даже отсутствие слушающего, который характеризуется невовлеченностью в дискурс («константностью») и никак не реагирует на говорящего. Не исключено, однако, что этот константный субъект, случайно попав в пространство дискурса, почувствует себя задетым вторжением в его жизнь со стороны или сам возжелает перейти из роли обсуждаемого в стремящегося ответить собеседника.



В контексте этих трех основных полюсов – авторефлексивного самообозначения, эвокативного обращения и констативного называния - каждый использователь местоимений продуцирует фигуративную языковую сеть, воспроизводящую конкретную социальную перспективу повседневности. Эта сеть ставит всякого вовлеченного в нее индивида на пересечение линий активного и пассивного поведения, видения себя самого как субъекта или как объекта в чужих глазах, как говорящего или как слушающего.

Обыденная интерпретация текста

 

В современную эпоху, когда средства информации и коммуникации используют весь спектр знаковых форм передачи смысла сообщения, не следует забывать о по-прежнему значимой роли текста в обыденном языке. Во многом именно вокруг устных и письменных текстов разворачивается пространство ежедневных новостей, культуры, науки и образования. Понимание и интерпретация текста принадлежат к повседневным навыкам, которые характеризуют нормального человека и являются условиями межгрупповой, межнациональной, международной, межличностной коммуникации. Однако часто оказывается, что даже общеизвестные слова обыденного языка образуют тексты, вызывающие серьезные герменевтические проблемы. Вот пример такого рода.

В семидесятые годы ХХ в. Западную Германию потрясли несколько громких террористических актов, жертвами которых стали влиятельные в обществе люди. Убийцы-террористы – так называемая группа Баадена-Майнхофа – представляли собой левых радикалов, протестовавших тем самым против «германского империализма». Они были пойманы, изобличены и осуждены на длительные сроки заключения, а тема эта долгие годы оставалась актуальной в политических и журналистских кругах. По этому вопросу высказывались многие писатели и публицисты; среди них был и писатель Генрих Белль, известный своими левыми взглядами. Тележурналист Матиас Валдер обвинил Белля в «симпатизанстве» террористам. Писатель подал в суд на журналиста. Судебный процесс продолжался в течении 8 лет и вызвал в свою очередь огромные споры. Определить, кто прав и кто виноват по существу, суду не удалось. Единственным результатом этого процесса оказалось то, что в 1982 году суд приговорил журналиста за неправильный способ цитирования и выражения к штрафу в 40000 марок. В деле была поставлена судебная точка, но общество не было убеждено этим решением: текст Белля, текст Вальдера и текст судебного решения еще долго оставались темой лингвополитических дискуссий. Подобные случаи особенно остро ставят перед нами вопрос о природе повседневных текстов, из значении и истолковании. Поэтому мы обратимся к рассмотрению того, каким образом лингвисты определяют понятие повседневного текста.

Повседневный текст

 

Современная лингвистика признает, что дефиниция текста как такового должна строиться на основе принятия следующих предпосылок:

1. Природа текста может быть понята только при учете всех классов текстов

2. Отдельный текст можно правильно анализировать только как принадлежащий определенному классу.

Признавая это, нам все равно не обойтись без некоторой предварительной лингвистической дефиниции текста. Так и поступает немецкий лингвист Матиас Диммлер, формулируя такое определение: «текст есть синтаксически, семантически и прагматически когерентная и завершенная последовательность языковых знаков»[325]. На этой основе он строит уже типологическую дефиницию текста, представляющую по сути его научную классификацию текстов. Последняя должна строиться как систематизация повседневной классификации текстов (письмо, новости, гарантийный талон, беседа и пр.), которая достаточно объемлюща и дифференцированна, продуктивна, соответствует требованиям коммуникации и выполняет свои функции. Итак, уже на этом этапе лингвистика как наука исходит из повседневного лингвистического знания, т.е. практики употребления естественного языка. Эта практика складывается из трех базисных элементов: ситуации общения, функции текста и его содержания, внутренняя связь которых изначально очевидна. Для нашего изложения мы используем структуру подхода, предлагаемого Диммлером, которую по ходу дела будем модифицировать и наполнять новым содержанием.

Итак, коммуникативная ситуация как основа типологизации выражена как минимум в технической модели: передатчик - канал - приемник.

Передатчик или производитель текста во многих случаях определяет природу текста (президентская речь, медицинский рецепт, судебное решение, повестка в военкомат, брачное свидетельство). Если автором текста не является ответственное и компетентное лицо, то текст не может быть причислен к данному классу и наделен адекватным смыслом.

Получатель или реципиент также в определенной мере, пусть и не настолько строго, определяет класс текста (лекция предназначена для студентов, сказка - для детей, секс-триллер - для взрослых, реклама прокладок - для женщин, школьная стенгазета - для учителей и учеников, таможенная декларация - для таможенника и т.п.). Однако на лекцию могу прийти коллеги, школьную стенгазету читают и родители, а дети обожают смотреть непредназначенные им фильмы.

Доведенная до логического предела неопределенность продуцента и реципиента текста оборачиваются их анонимностью: анонимными письмами, звонками, угрозами, признаниями в любви, доносами – специфическими текстовыми аномалиями, типичными для аномальных ситуаций общения.

Канал представляет собой носителя языка, а основными каналами являются оптические и акустические. Помимо этого важен учет временного фактора, задающего то, что мождет быть названо степенью «консервированности текста», т.е. разрыва между моментом его производства и моментом его потребления. Введение фактора времени в языковую коммуникацию позволяет выделить три аспекта, или три этапа формирования текста: первичную ситуацию, процесс консервирования и вторичную ситуацию. Этот тезис существенно дополняет нашу концепцию первичных и вторичных текстов[326]. С помощью ряда технических средств можно законсервировать текст и сделать его применимым в другое время, в другом месте и для других реципиентов. Однако не только технические средства суть условия превращения первичного текста во вторичный. Без технических средств часто невозможна и первичная ситуация (телевизор, радиоприемник, проектор и пр.), тем более что и в первичной ситуации часто используются «консервированные» тексты (магнитофонная музыка как театральное сопровождение, «фанера» и пр.). Одновременно даже простое применение технических средств предполагает определенную обработку текста, подгоняющую его под данные технические стандарты (определенные оптические и акустические эффекты). Если же понятие консервации истолковать с учетом функции текста и его содержания, то реальная картина приобретает совершенно иной уровень сложности.

Понимание функции текста основывается на том, что текст как языковая деятельность имеет цель, мотив, результат. Основной целью текста является не что иное, как координация деятельности людей в обществе. Средствами достижения этой цели выступает изменение ментальных состояний реципиента: его знания, оценок и ценностей, волевых импульсов. С точки зрения отнесения к цели тексты могут характеризоваться иерархией целей и подчиненностью всех промежуточных целей одной главной. Таковы т.н. гипотаксические тексты, примером которых может служить обвинительная речь в суде. Паратаксические тексты, напротив, служат одновременно нескольким независимым целям и потому являются функционально неопределенными. Таковыми является письмо, телефонный разговор, радиопередача и т.п. В этом смысле каждый текст есть совокупность частичных функциональных текстов, каждый из которых также может быть поделен на соподчиненные или независимые части.

Содержание текста находит выражение в теме как срезе жизненного мира. Свидетельство о браке, объявление о свадьбе, брачный договор имеют одну и ту же тему, различаясь по функциям и ситуациям. Врачебный рецепт и реклама лекарства могут касаться одного и то же объекта, но по рекламному листку вам могут не выдать лекарство в аптеке. Тема, как уже сказано, представляет некоторый предмет или событие и делает это специфическим образом – с помощью остранения, или дистанциирования. Один из способов дистанциирования определяется фактором времени: текст дистанциирован во времени от события. В соответствии с этим тексты классифицируются на предваряющий, одновременный и последующий тексты: прогноз погоды, спортивный репортаж, обзор событий и их вариации. Помимо этого, текст дистанциирован и от места события; таковы путеводитель, правила дорожного движения, виза, местные новости). Далее, текст характеризуется степенью общности и может обозначаться как генерализирующий или сингулярный. Примерами первого типа являются рецепт, инструкция, закон, правила игры, ритуальная клятва; примерами второго - автобиография, налоговая декларация, магазинный чек, признание в любви.

М. Диммлер в своем анализе повседневных текстов останавливается на том, как обыденная текстовая классификация определяет основные параметры всякой научно-лингвистической классификации текста. Однако это задача предполагает, что задана отчетливая дифференциация обыденного и научного текста, поскольку именно переход от первого ко второму и является его задачей. Характерно, что мы не обнаруживаем у него данной дифференциации; да и не приходится ожидать от ученого очередной теории демаркации науки и ненауки, их различие полагается очевидным. Однако используя предложенный подход, можно попробовать определить данное различие.

Начнем с того, что в контексте некоторой ситуации продуцент и получатель текста не являются профессионалами, ответственными и компетентными в какой-либо области. Точнее, каждый из них в жизни может быть таковым, но это не характеризует специфики повседневного текста. Однако Диммлер утверждает: если автором текста не является ответственное и компетентное лицо, то текст не может быть причислен к данному классу и наделен адекватным смыслом. Повседневный текст, таким образом, не доступен адекватной типологизации по данному основанию.

Дневник, телефонный разговор, завещание – три примера временной консервации обыденного текста. В первом случае текст написан в прошлом и читается как отнесенный к прошлому, в третьем случае текст написан в прошлом и отнесен к будущему, а во втором случае текст консервирован минимально, произносится в настоящем и рассчитан на непосредственное восприятие. Однако важна, по всей видимости, не сама по себе консервация, обработка, интерпретация текста, которые не придают ему свойств обыденности, но отнесенность к его функции и содержанию.

Как мы помним, текст обладает когнитивными, аксиологическими и прагматическими функциями: способен сообщать знания, влиять на эмоциональное состояние, побуждать к действию. Записка «Суп на плите, котлеты в холодильнике», слова «Я тебя люблю!», телевизионный титр «Конец фильма» соответственно выполняют вышеуказанные функции. Впрочем, другие функции они также параллельно выполняют: записка вызывает досаду или умиление, побуждает к принятию пищи; объяснение в любви есть, помимо прочего, сообщение о положении дел и призыв к действию; телетитры диктуют нажатие на определенную кнопку именно потому, что сообщают о событии, а кроме этого могут огорчить или обрадовать. Обыденные тексты, даже предполагая определенную иерархию целей и намерений продуцента, остаются принципиально паратаксическими с точки зрения своей ннтерпретации как способа передачи текста. Свойством повседневного текста является, поэтому, то, что разные функции слиты в нем воедино, и классификация по данному основанию оказывается весьма произвольной.

Казалось бы, ничего не стоит обнаружить специфику обыденного текста в его содержании. В самом деле, тематически он относится к повседневной жизни с ее повторяющимися ситуациями. Однако для обыденных текстов, в отличие от научных, запретные темы определяются не неактуальностью, иррелеватностью или абсурдностью, но моральными соображениями. Тонкости современной науки и техники, не имеющие никакого отношения к повседневной реальности, могут стать предметом новостей или статьи в ежедневной газете, но детали интимной жизни или процесса пищеварения попадают в повседневные тексты в исключительных случаях и даже преобразуют саму природу этих текстов.

Дистанциирование по времени и месту на деле оказываются также весьма относительными характеристиками обыденного текста. Всякий предваряющий текст (инструкция, правила дорожного движения, закон) в качестве своего архетипа имеет географическую карту. Ее изучение предшествует путешествию; однако она совершенно бесполезна, если не позволяет непосредственно ориентироваться на местности. Подлинное же понимание всякой карты возможно лишь в результате ее применения, и в этом смысле ее содержание во многом определяется post factum. Тем самым карта выступает и как последующий текст, отчет о путешествии, дистанциированный от события и предмета во времени и пространстве во всех измерениях и одновременно представляющий со-бытие с ними.

Можно ли, наконец, сказать, что повседневные тексты делятся на генерализирующие и сингулярные? В самом деле, если учитывать только синтаксическую форму, такое различие оправдано; некоторые тексты содержат общие правила, иные являются описанием конкретного события или состояния. Так, правила дорожного движения содержат общезначимые требования, обязательные для всех участников движения всегда и везде, например, водитель обязан пропустить пешехода, двигающегося по наземному переходу. Написанный по-русски или по-немецки, текст по-видимости сохраняет один и тот же смысл. Однако нельзя не учитывать, что смысл текста определяется не только предметом, но также ситуацией общения и самой функцией текста. Водитель и пешеход, водитель спецтранспорта и обычный водитель, водитель и офицер ГБДД, русские и немцы – разные пары продуцентов и реципиентов этого текста будут по-разному задавать его смысл. Изучение этого текста в автошколе и применение его на дороге опять-таки по-разному дистанциирует данный текст в пространстве и времени от предмета, следствием чего будет набор различающихся и даже полярных его смыслов.

Подведем итоги рассмотрения обыденных текстов. Обыденная классификация текста в самом деле представляет основу для научно-лингвистической классификации. Однако научно-лингвистическая классификация, будучи применена к повседневному многообразию текстов, показывает относительность, текучесть повседневности, не укладывающейся ни в какую классификацию. Более того, существует лишь ничтожно малое количество специальных текстов, которые однозначно могут быть отдифференцированы от других. Едва ли не всякий текст содержит элементы самых разных, в том числе обыденных текстов, научные тексты содержат элементы самых разных естественных и искусственных языков. Таким образом, только интерпретативная стратегия и интенция аналитика задает решающие условия для классификации текста. И этот вывод вновь подтверждает, что повседневность не может исчерпывающим образом охарактеризована с помощью научных, в том числе и лингвистических, методов. Понятие «повседневный текст» является функцией понятия «повседневный язык», которое по своей сложности выходит за пределы лингвистики как науки.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.