Сделай Сам Свою Работу на 5

Фрагменты философской историографии повседневности





1. В трюме “философского парохода” и на нарах “колымской академии”

 

Новейшая история поставила своего рода эксперимент, выкинув одну часть русских интеллектуалов в эмиграцию. Взгляды, убеждения, программы действия беглецам пришлось поверять суровой реальностью эмиграции, коликами ностальгии. Переменив родную повседневность на чужую, чуждую, как они отнеслись тогда к самому феномену быта, обыденного существования? Услышали ли голоса замерзавшего Блока, голодающего Розанова, бесприютной Ахматовой? Стал ли быт в их глазах частью бытия?

Оказывается, нет. Закалка российской духовности оказалась слишком крепкой, чтобы самые жестокие бытовые неурядицы поколебали устои идеалистической философии корифеев и даже эпигонов “серебряного века”.

В 1923 г. Семен Людвигович Франк произнес (почти экспромтом) речь на берлинском съезде русских студентов, учившихся в Германии. Он назвал ее “Крушение кумиров”. Существенно расширив и дополнив ее текст, издал одноименную книгу. На протяжении сотни страниц автор с жаром рассуждает о том, “что же делать, если обманула / Та мечта, как всякая мечта... (А.А. Блок). Среди павших под напором кровавого опыта русской революции “идолов” (идеалов отечественной интеллигенции) ветеран демократического философствования выделяет кумира революции, кумира политики вообще, даже кумира (омещанившейся европейской) культуры, наконец, кумира “идеи”, “нравственного идеализма”. Таким образом, автор как бы ставит окончательный диагноз всей русской идеологии и российской психологии на рубеже первой мировой войны и Октябрьской революции.



Переживание и решение всех этих вопросов происходят на трагическом фоне “расшатанности всех обычных норм и жизненных устоев” [16]. За гибель “социалистической веры” и прочих идеалов европейской культуры у нашего эмигранта оказываются в ответе не только злые коммунисты, но и филантропически настроенные капиталисты, приютившие незваную русскую эмиграцию. Нищий и больной беглец из России всё-таки больше всего боится “потонуть в болоте буржуазной обыденщины и пошлости”. Ему всё еще требуется что-то возвышенное, что станет “скрашивать тоску нашей будничной жизни и давать нам радостные слезы умиления перед истинной вечной красотой”. Непредубежденный европеец усмотрел бы в этих излияниях черты сатиры, памфлета. Русская эмиграция без колебаний назвала С.Л. Франка “по силе философского зрения самым выдающимся русским философом вообще” (В.В. Зеньковский). Попытки компенсировать кризис официальных норм и общих традиций за счет интимных переживаний души, поиска личного прибежища мысли этим философом оцениваются как моральное лицемерие.



Однако подобное отчаяние в отношении экзистенциальных проблем людского быта и бытия не захватило навсегда и полностью русскую философию за рубежами России. Среди нескольких ярких продолжений этой тематики в эмигрантской среде следует выделить поздние опыты Ивана Александровича Ильина, составившие его трилогию “раздумий, всматриваясь в жизнь”; “тихих созерцаний при замирании сердца”; “размышлений и упований при взгляде вдаль”. Большинство из массы затронутых здесь сюжетов взято именно из обыденного миросозерцания и путями философии переводятся на уровень мировоззренческий. Оставаясь по формату изложения миниатюрами, ильинские “созерцания” в среднем куда крупнее розановских “мимолетных листьев”. И те, и другие с трудом поддаются пересказу и метафилософским оценкам. Однако явно намечают актуальный до сего дня способ непредвзятого понимания истинных возможностей обыденного сознания как такового, не разменянного на отдельные свои состояния и периоды.

Дореволюционную традицию философствования о повседневности в советское время продолжили несколько мыслителей, оставшихся на Родине, своего рода “внутренних эмигрантов”. Фактически все они оказались так или иначе репрессированы, большинство — прямо убиты или замучены политическими преследованиями. Те, кому повезло хотя бы на время оторваться от уголовного преследования, не прекращали мыслить и даже писать, в том числе и по части интересующей нас тематики. Обратимся к наиболее известной фигуре означенного круга. Это, конечно, Михаил Михайлович Бахтин. Уже в его ранней работе — “Философия поступка” определилась методологическая установка на сей счёт: идея сознательной мотивации реального поведения людей как актов творчества жизни. Подобный подход очевидно перекликается и со многими синхронными направлениями западной мысли, прежде всего философией жизни и феноменологией. Однако же М.М. Бахтин своим собственным исследовательским путём стремился уйти от “рокового теоретизма”, “монологизма” и т.п. устаревших, с его точки зрения, постулатов изучения человека в культуре. Им были во многом предвосхищены идеи так называемой новой гносеологии — культурно-антропологической онтологии познания, чьи контуры уточняются и сегодня [17].



Разнотипность “мыслящего человеческого сознания” — одна из самых дорогих этому автору (и многим его современным читателям) философско-методологических идей. Факт сосуществования и взаимодействия различных “сфер бытия этого сознания”, включая, конечно, повседневную, был оценён им по достоинству в тех условиях, когда советская идеология настойчиво выстраивала жесткую вертикаль “форм общественного сознания”, чью пирамиду эта самая идеология и увенчивала. М.М. Бахтин отказался от сортировки отдельных модификаций познающего сознания на высшие и низшие, творческие и репродуктивные, самостоятельные и подчиненные (в том числе на научное и обыденное сознание). Он исходил из равноправия, самоценности и взаимной дополнительности составляющих “диалог сознаний” способов видения мира. В его трудах, как опубликованных при жизни автора, так и рукописных, извлеченных из его архива, просматривается эскиз онтогносеологии. Так можно назвать междисциплинарную проекцию человека — не только мыслящего, но и говорящего, общающегося с другими людьми, а также трудящегося, вообще поступающего. К понятию обыденного сознания ближе всего этот бахтинский неологизм — “поступающее мышление”. Имеются в виду интеллектуальные процессы внутри предметной, практической (и духовно-практической) деятельности, ее идеальный, информационный фон. Главная задача сознания сводится в этом случае к правильному, адекватному субъективным целям и объективной обстановке управлению человеком работающим и активно отдыхающим, общающимся и вообще живущим в своём собственном мире. Не только и не столько отразить сам по себе объект (как в естествознании) или же состояние субъекта (как в гуманитарных дисциплинах), сколько спроецировать ход взаимодействия субъекта и объекта ради их согласования — такова сверхзадача мысли бытующей, бытийственной.

Такое — незатеоретизированное мышление, по М.М. Бахтину, — “событийное”. Оно отличается ситуативной конкретностью. Его объект не идеализирован наукой и не типизирован искусством или религией. Объект бытовой практики реален и лишь отчасти подконтролен субъекту мысли и действия. Теоретическое сознание выделяет главное, необходимое, общее. Обыденное существование требует восприятия целого с его второстепенными, случайными, единичными чертами. Созидать события и противостоять им же — призвание обыденного мышления.

Событие — “квант” действительной жизни. Необратимый в целом ход событий, ускоряющиеся темпы индивидуально-биографического и социально-исторического времени, фиксированные рамки социального пространства — всё это ограничивает действия бытовика-практика. Однако того выручает “эмоционально-волевое мышление”. Разные сферы психики — когнитивная, эмоциональная, волевая, а еще мнемическая, коммуникативная, мотивационная, достигают в душе практика наивысшей синкретизации. Эмоции помогают ему получить оперативный, пусть и малодифференцированный образ наличного бытия. Интеллектуальные чувства (удивления, сомнения, уверенности и т.п.) совмещают в себе моменты истины (правды) и ценности. А воля, в том числе воля к познанию, способствует целесообразному, своевременному опредмечиванию мысли творца материальных ценностей и хозяина духовных практик бытового круга. Тем самым преодолевается хронический для бытовой практики дефицит информации в условиях принятия и выполнения решения.

Мышление деятеля бытового уровня по природе своей “участное”. На наш взгляд, так М.М. Бахтин подчёркивал коллективный характер повседневного духа. Решение столь жизненных задач чаще всего непосильно асоциальному анахорету. Над ней бьются сообща, в составе большей или меньшей группы людей. Эти группы образуются и разделяются по полу, возрасту, этничности, гражданству, конфессиональности, социальному рангу, т.п. градациям. Тем закономернее “диалогическая активность познающего”, “полифоническое мышление”, по М.М. Бахтину.

Таким образом, в наследии этого мыслителя находится проект оригинальной концепции “нашей мысли и нашей практики”, взятых в неразрывном единстве друг с другом [18]. Однако столь перспективный проект изучения структуры и функций человеческого сознания и мировоззрения оказался втуне, на архивном хранении вплоть до тех пор, пока не дали трещину официальные рамки советской философии.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.