О народно-патриотическом движении, «русской идее» и наших задачах

До тех пор, пока политические процессы, идущие ныне в России, не приобретут совершенно иного, чем сегодня, внутреннего содержания, пока они не встанут твердо на традиционалистскую, религиозно-национальную основу, дальнейшее сохранение, укрепление и развитие нашей страны совершенно бесперспективно. Точно также невозможно наше сколько-нибудь благое и твердое будущее государственное существование без консолидации подлинно патриотических сил России. Сегодня они находятся еще только в начальной стадии своего формирования, но процесс их дальнейшей организации и сплочения неизбежен — в силу хотя бы особой уникальности самой органики тысячелетней русской цивилизации, самой России. Ныне же действующие общественные движения и их идеологии задачам возрождения ее как православной русской страны чаще всего абсолютно не соответствуют.

Посмотрим хотя бы на некоторые из них, наиболее на данный момент типичные — если не по массовости, то во всяком случае по духовно-политическим тенденциям.

Так, одной из сохраняющихся и поныне потенциальных опасностей для подлинной России является (не по массовости, но по интенциям) оторванный от народных, непосредственно русских национальных корней и космополитичный в своих истоках, но весьма заразный по своей социальной демагогии, «национал»-большевизм.

Достаточно пока духовно и идеологически аморфную группу (и потому — почти что бесполезную) мы имеем сегодня в лице другого, казалось бы, совсем противоположного «нацболам» по целям, но в общем также реликтово «просоветского», общественно-политического (достаточно искусственно созданного) движения «Наши».

Молодежь, естественным образом жаждущая стабильности российской государственности и завлекаемая (в силу своей и духовной, и политической неопытности) псевдопатриотическими лозунгами в ряды «нашистов», самым искренним образом вовсе при том не понимает, что в рамках этого полукомсомолистского, выглядящего довольно «розовым», движения она оказывается лишь марионеткой в руках всё тех же проолигархических структур, стремящихся любыми путями (в том числе и играя на молодежных патриотических чувствах) сохранить свое главенствующее положение в России.

Убеждая наш политически наивный молодняк в том, что он якобы призван остановить наступление в стране всевозможных «оранжевых революций», нынешние хозяева России на самом деле всего лишь пытаются как-то канализировать справедливый гнев нации против продолжающегося экономического и нравственного разорения своей страны. Именно при помощи подобного, псевдорусского по своей внутренней сути, движения постсоветская олигархия и стремится направить протестные настроения молодежи во вполне управляемое русло. И весьма показательно, что этому движению изначально были навязаны — и на уровне идеологии, и на уровне её символики — еще не канувшие окончательно в Лету, привычные формы как самого мышления, так и «образной системы» подспудно сохраняющегося еще в общественной памяти коммуно-советизма.

В итоге же, накачав молодежь своим лозунговым «пиар-опиумом» псевдопатриотического толка, ею управляет всё та же антироссийская олигархия, якобы радеющая на словах о стабильности страны, наделе же — лишь о поддержании своего хищнического режима! И как жаль многих, искренне патриотически настроенных, молодых российских граждан, позволяющих вовлечь себя в подобные, по сути, всё те же полусоветские, абсолютно безрелигиозные и абсолютно чуждые традициям великой Христианской Российской Государственности, политически «офшорные» организации... И это долг именно Церкви — предостеречь сегодня подлинно русскую часть нашей молодежи от соблазна участия в подобных организациях, призванных на самом деле «выпустить пар» из протестных молодежных настроений и дать ловко подзаработать — на нередко вполне чистых и светлых чувствах нового поколения россиян — дополнительный политический капитал тем силам, которым на самом деле как раз и ненавистна подлинная, традиционная, духовно свободная, христиански восчувствованная и осмысленная Россия...

Теми же провокационными путями пытаются вульгаризировать и любые движения пронационального характера, чаще всего подбрасывая им политические бренды фашистского характера. Чем разбираться в объективных и вполне закономерных причинах появления таких, порой, действительно, недопустимо экстремистского толка группировок, гораздо проще клеймить их представителей, — тех, кто всё чаще начинает появляться ныне на улицах России с лозунгом «Русские идут!», — называя их фашистами, скинхедами и тому подобными нелицеприятными именованиями, стремясь всячески дискредитировать это, чрезвычайно агрессивное по форме (но также, безусловно, социалъно-протестное, хотя и вульгарно-стихийное), движение в глазах российской общественности. Тем самым и представителей этого, политически пока еще (?) не оформившегося направления (что, думается, уже не за горами, если наша внутренняя экономическая политика будет оставаться в общенациональном смысле столь же бездарной и попросту во многом преступной), находящихся во многом на, так сказать, биологическом уровне понимания «русскости» (и которых следовало бы — по упомянутому выше их лозунгу именовать скорее не «скинхедами», а нацистами-«русидами»), ныне стараются также вывести за рамки развивающегося сегодня чрезвычайно разношёрстного внутриполитического процесса. Однако это при всём желании — вряд ли удастся, потому что и данное движение тоже есть реальнейший, пусть и предельно «нецивилизованный» , ответ на столь же реальнейшие проблемы дня.

И здесь чрезвычайно недальновидно было бы не понимать именно политико-экономической объективности причин появления подобной «русидской» агрессивности — в частности как следствия недовольства значительной части граждан России нынешней волной не только незаконной иммиграции (например, тех же китайцев на Дальнем Востоке и в Сибири), но даже и «законной». В последнем случае иммиграция сравнительно еще терпима народом, когда дело касается «цивилизационно близких» выходцев с Украины или из Молдавии, но она же постоянно вызывает глухое (пока) недовольство, когда обычный житель России сталкивается нередко с нахрапистостью и этнической сплоченностью «восточных» предпринимателей — например, выходцев с Закавказья или Средней Азии.

'"Характер и масштаб этого недовольства весьма ярко выражают, например, данные опроса, проведенного Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) в ноябре 2004 г (были опрошены 1500 человек в 39 регионах): 60 % опрошенных.

Такие волны иммиграции на сегодня, к сожалению, в целом типологически представляют собой весьма распространенный в мире процесс (появление «трудовой» иммиграции рабочих обычно обусловлено стремлением к сокращению фонда заработной платы; усиление же иммиграции «предпринимателей» — объясняется ростом чиновничьей коррупции и слепотой внутренней государственной политики).

Впрочем, широкой общенациональной поддержки «русиды», как представляется, иметь не могут хотя бы в силу того, что «нравственные» позиции такого рода группировок, прямо скажем, абсолютно неприемлемы для христианской России, и единственно конструктивной в нашем положении, религиозно-национальной основы подлинно народного (православно-русского, а не пост-советского!) фундаментализма — они явно не имеют и иметь не будут.

Дополнительным же отрицательным моментом в самом характере развитии такого «русидского» движения остается и то, что эту протестную группу также пытаются оседлать вполне проолигархические по своей идейной сути политические силы типа «евразийцев» А. Дугина, тоже рядящиеся в патриотические одежды и подбрасывающие «русидам» изначально антинациональную — антирусскую и антиправославную — в своих истоках евразийскую идеологию, запатентованную (для разложения эмиграции) еще в 1920—1930-х годах чекистами ОПТУ. Таким образом, исподволь начинающее сегодня склоняться к «евразийству», подпитываемому всё теми же олигархическими кругами (но только уже в границах всего СНГ), «русидское» движение в итоге оказывается на сегодня также вполне устраивающим антинациональную «элиту» олигархической «РФ-ии».

России же сейчас необходимо общенародное (в том числе и молодежное), подлинно национально-освободительное движение, основанное на приверженности традиционалистской русской, религиозно-национальной идеологии, без лукавых социально-политических мифов (равно «евразийцев», просоветских «нашистов», «нацболов» и им подобных), — без опаснейших для нашей государственности мифов, всячески поддерживаемых и развиваемых иезуитской политикой национального и идейного разобщения нашего народа, политикой, проводимой теми сегодняшними «государственно»-мафиозными кругами, что мечтают лишь об окончательном духовном расколе (и, соответственно, беспрепятственном разграблении) нашей страны.

Нам нужно хорошо понимать, что политика эта вполне сознательно разрабатывается, культивируется и применяется ныне по отношению к нашему обществу самыми активнейшими внутренними и внешними антироссийскими силами — и потому именно им и должно быть противопоставлено новое русское патриотическое движение. И, судя по тому тяжелейшему политико-экономическому состоянию, которое очень постепенно (в силу самой огромности России, где все общественные процессы чрезвычайно замедленны), но всё более и более охватывает нас на пути к грядущему грандиозному системному кризису, возникновение такого, на первых порах еще стихийного, но внутренне вполне естественного и органичного, общенационального политического движения — уже не за горами.

При этом для будущей победы подобного движения наиболее важны два принципиальнейших качества. Во-первых — осознание наконец того, что без религиозно-культурной доминанты такое движение заранее обречено на глобальный провал, ибо ни «старым», ни «новым» безбожникам — Бог не помощник: и если даже о Нём забывают, то Сам-то Он помнит о всех! Во-вторых, чрезвычайно важно, чтобы это — социально закономерное и самой жизнью вызванное — национально-патриотическое, преимущественно русское движение не приобрело излишне националистического, вульгарно-шовинистического характера, что непременно приведет всех нас к трудно поправимым бедам и ненужным политическим издержкам. Лозунг «Россия для русских» — духовно несправедлив, в условиях многонациональной России нелеп и абсолютно неконструктивен. Наше патриотическое движение может принести свои реальные государствосозидающие плоды только в том случае, если лозунгом его будет: «Россия для русских и для всех дружественных им коренных народов, изначально проживающих на ее территории»!

Вообще же — времени остается крайне мало... Пока всё еще держится единственно на извечном терпении русского народа. Как отмечал несколько лет назад в одной из своих статей И. Шафаревич, говоря об этом характернейшем для россиян терпении, «русские — народ государственный. Они с трудом идут на конфликт, который может потрясти государство... у нас появилась совершенно новая форма социального протеста: шахтеры голодают. Голодают и учителя, и врачи. Один академик голодал, другой — застрелился. Все они подобны тем боярам эпохи Грозного, которые предпочитали смерть смуте. Да страна сейчас и существует только за счёт того, что большая часть ее населения работает фактически бесплатно: за плату, на которую ни они, ни их семьи существовать не могут.

Но если у русских возникает сомнение в том, что государство исполняет свою охраняющую и скрепляющую роль, если кажется, что оно — "ложное", то протест обращается не против частных форм эксплуатации, не против отдельных институтов, а против самого государства в принципе. Оно признается недостойным существования, приговаривается к уничтожению. Тогда и возникает "бунт — бессмысленный и беспощадный"...

В трудных ситуациях русские реагируют, обычно накапливая внешние раздражения, а потом отвечают взрывом энергии. Взрыв может быть направлен как на защиту государства, так и на его разрушение. Реакция первого типа имела место в Великую Отечественную войну или в конце Смутного времени, второго — в начале смуты и в 1917 году. Сейчас народ накапливает внешние импульсы и терпит — пока».

Этот период накопления и адекватного ответа нации несколько, правда, затягивается, чему способствует, как продолжает далее И. Шафаревич, «потеря чувства нации», объясняемая им тем, что в СССР «много десятилетий подавлялись основные силы, формирующие русское чувство нации: православная вера, традиционная культура, крестьянский образ жизни, чувство значительности национальной истории. И в предшествующее десятилетие поток глумления обрушился на русскую историю и сам духовный тип русского человека. А в самые последние годы произошла трансформация, может быть самая разрушительная для национального самосознания русских: большая часть прессы и фактически все политические деятели, от верных слуг Международного валютного фонда до марксистов-ленинцев, объявили себя рьяными русскими патриотами...

В такой период ослабления национального самосознания процесс накопления раздражений, предшествующих взрыву, растягивается. Но вряд ли можно сомневаться, что взрыв произойдет. Трудно себе представить, чтобы его можно было предотвратить. А от наших усилий может зависеть только то, как он будет направлен: на разрушение государства, окончательно воспринятого народом как "ложное", изменившее своей цели, или — на его воссоздание и укрепление». Это говорилось лет семь-восемь назад, но разве в принципиальном отношении в России что-нибудь за это время решительно изменилось? В коренном смысле и социально-политический, и экономический общий расклад остался по существу прежним — поменялись лишь фигуранты, перетасовались кланы да вновь в известной мере перераспределилась собственность; но, как и прежде, никто из её владельцев не собирается отдать сколько-нибудь законной доли её на социальные нужды народа!

...В отношении упомянутой выше «утраты чувства нации» Шафаревич в известной мере прав. Но только — в известной... В жизни русского народа иногда происходили такие крутые повороты, и порой у него находились вдруг такие силы, что упомянутый возможный взрыв национального самосознания способен произойти в нем гораздо раньше, чем это можно предполагать. Как пишет тот же автор в другой своей статье: ««Да, Россия находится в жесточайшем кризисе, может быть, самом жестоком в ее истории. Мы вымираем и отступаем. Мы уже занесли одну ногу над пропастью. Не видеть этого, закрывать глаза — значит наверняка в эту пропасть обрушиться. Наоборот, именно трезвое и ясное видение наивысшей катастрофы может дать силы, чтобы найти из нее выход. И это даже в русском духе. Наш народ не раз собирал все свои силы именно тогда, когда гибель казалась неотвратимой, — когда была взята Москва или враг стоял на Волге».

Действительно, сегодня национальное чувство в русском народе ослаблено как никогда прежде. Да, сегодня русский народ пока еще не готов к необходимому активному движению в защиту своих национально-политических и экономических интересов, не готов к спасению самого себя, и, вероятно, силы его проснутся только на самом пределе его горестей и бед, а вот они-то как раз России — всем нам! — в дальнейшем (при сохранении нынешнего положения) обеспечены. И потому всеобщее наше пробуждение, если мы только захотим выжить, неизбежно. Ибо в конце концов ничего другого нам и не останется: сама жизнь потребует духовного всплеска нации, потребует предельного напряжения сил и максимально объединенной народной воли, так как в противном случае нас ожидает лишь дальнейшая фрагментация, всеобщий коллапс, духовное бомжевание, полнейшее обезвоживание жизни и — как естественный итог — смерть России, наша общенациональная смерть...

И сказанное здесь — отнюдь не субъективные лишь ощущения пишущего эти строки. О том же в последнее время уже не говорят, а буквально вопиют многие наши общественные деятели, политики, экономисты, но голос их так и остается пока «гласом вопиющего в пустыне»! Власть делает вид, что не слышит его... «Катаклизм», «катастрофа», «социальный взрыв» — именно таковы довольно уже ныне распространенные, весьма печальные прогнозы нашего будущего. И вполне возможно, что всё это действительно может случиться с нами, если в самое же ближайшее время властью не будет сделано решительных шагов по преодолению того трагического положения, что сложилось в России на сегодняшний момент.

Ведь всё более подступающая к нам нищета начинает переходить приемлемые границы. Жизнь — жестокая вещь, ежедневно самой своей жестокостью заставляющая ускорять рост национального гражданского самосознания. Весьма, к тому же, способствуют такому росту и изредка публикуемые у нас экономические показатели этой нищеты нашей жизни: цифры, худо-бедно, но всё же взывающие к нам — если уж не к нашему разуму, то хотя бы к чувству необходимого социального раздражения!

Что ж, приведем и мы немного цифр... Не подумаете ли и вы, читатели этих строк, собратья по несчастью быть сегодня не гражданами России, а какой-то полумифической «РФ», не подумаете ли и вы, что терпеть столь наглое наше ограбление более невозможно — познакомившись, например, с весьма любопытными цифрами, характеризующими, в частности, уровень обычной российской зарплаты? А на сегодня данные здесь таковы: «...к2000 году зарплата нашего рабочего стала составлять всего 12 %от себестоимости произведенного им "дополнительного продукта". В царской России накануне революции, вызванной, как известно, "непомерной эксплуатацией трудящихся", доля эта составляла 70 %! В странах Запада последние десятилетия доля зарплаты в "чистом продукте" достигала 80 % (это мы называли "безжалостной эксплуатацией"!). Даже в СССР на начало перестройки, необходимость которой мотивировалась именно бедственным положением трудящихся, доля эта была в три раза (!) выше достигнутой при утверждении демократии и равнялась 36,6 % !».

Не пора ли, россияне, начать, пожалуй, уже вовсе не голодовками выражать свое негодования по поводу этих весьма показательных цифр (куда уж показательнее!) — то есть попросту по поводу своей нищеты как результата прямого своего ограбления?.

Если мы уже сегодня не попытаемся в разумном диалоге с властью начать решать все накопившиеся ныне проблемы: и в отношении сохранения нашей государственности, и в отношении всё усиливающегося разорения страны — а отсюда и нас самих, если и власть во всё продолжающейся своей слепоте не пойдет, со своей стороны, на этот диалог, то всех нас, вне всякого сомнения, ожидает еще более страшное будущее, ибо от жестоких законов и истории, и самой жизни нам не уйти.

Судя по всему, в этом случае мы постепенно подойдем к тому последнему рубежу, к тому предельному порогу государственного развала, когда и для власти, и для страны в целом останутся, по-видимому, только два отмеченных выше варианта выхода из сложившейся ситуации, только два средства: или установление предложенной еще И. Ильиным национально-патриотической авторитарной диктатуры (и это было бы еще меньшим из зол) — как жесткой преграды на пути дальнейшей распродажи и расхищения страны, иначе говоря, антиолигархической диктатуры как твердой патриотической власти, поддержанной подавляющим большинством нации; или же всеобщая смута и даже внутренняя широкомасштабная война, когда русский народ будет вынужден сам — через новые беды и непростительные жертвы — определить свою будущую спасительную судьбу.

Однако, пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что и духовная, и социальная «война» со стороны олигархически-мафиозных посткоммунистических группировок была уже объявлена России в начале 1990-х годов (пока, слава Богу, она ещё находится не в «горячей» фазе, хотя мало-помалу и обостряется): всё наше общество есть общество внутренних, пока еще глубоко запрятанных под продолжающейся всеобщей социальной дремотой, противоречий, противостояний и даже ненависти. И ненависть эта вполне закономерна и понятна — поскольку так больше жить нельзя. Весь вопрос в том, успеем ли мы предотвратить во многом разрушительную и потому вовсе нежелательную для всех нас фазу «горячих» напряжений, пойдя (при согласии большинства нации) пусть путем и нелегким в государственной перспективе, но всё-таки благим в своем итоговом возрождении России, — а именно путем национальной солидарности вокруг крепкой и ответственной системы подлинно патриотичной русской власти? Наконец — готов ли и сам Президент пойти в самом скорейшем времени (действительно безотлагательно!) на необходимо решительные шаги для предотвращения «горячей фазы» в противосостоянии нации и совершенно чуждых ей олигархов-монополистов, мафиозной нечисти и коррупционеров всех мастей, фактически враждебных нашей России?.

О том, что мы уже суть невольные участники своей же собственной внутренней войны, весьма трезво и рассудительно, но и не теряя футурологического оптимизма, говорит всё тот же И. Шафаревич: «Смотрите, как многое, казалось бы, уничтоженное, воскресает на наших глазах. Сколько народа тянется к храмам, сколько трудится, восстанавливая их. Монархические чувства, казалось бы, были истреблены с корнем и заплеваны. Но и они пробуждаются, и особенно среди молодежи. Ведь сколько героев породил народ в самые тяжелые моменты своей истории! Неведомое множество мучеников-священников, шедших в лагеря. Миряне, защищавшие свои храмы. Солдаты, сложившие головы в Отечественную войну. Ведь они все с нами, стоят за нашими спинами и готовы дать нам свои силы. Только мы должны быть готовы эту помощь принять, осознав свое место, свою включенность в трагический исторический путь России.

Столыпин писал: "Россия выстоит и одержит победу только в народной войне". То есть только тогда, когда русские почувствуют, что под угрозой существование народа. Происходящее сейчас у нас вполне можно сравнить с жестокой истребительной войной: по падению производства, по убыли населения, по возможным последствиям. Мы переживаем сейчас третью Отечественную войну. Если народ осознает эту войну как Отечественную, то найдутся силы, чтобы преодолеть и нынешнюю смуту».

Неужели и Россию в конце концов, не дай Бог, придется спасать (как это уже не раз случалось в подобные же критические моменты существования той или иной государственности — в самых разных странах) всё тем же людям в погонах, являющимся и теперь у нас по большей части подлинными патриотами и действительно бескорыстными сыновьями своего несчастного Отечества?.

При любом раскладе событий необходимо ясно понимать одну принципиальнейшую вещь: если мы хотим добиться действительного возрождения России, то всем нам пора уже осознанно стремиться к утверждению в стране строя отнюдь не посткоммунистического, не постсоветского, не пост- или ново-сталинского, но и не отнюдь, условно говоря, «индивидуалистически-свободного» типа — то есть типа «западного», либерально-демократического. Последний нам (во всяком случае основной, национально-органичной части российского общества), как говорится, и не с руки, и не к лицу, ибо, он — и в этом мы уже могли убедиться на примере своей истории — приводит у нас либо к повальному чиновничьему воровству и коррупции (как сегодня), либо еще хуже — к революциям, ко всенародному разбою и полному разрушению общества (как это случилось, например, при попытке сочетать монархию с конституцией западноевропейского типа — в период 1905—1917 годов). Именно поэтому мы всегда должны помнить: если Россия наполовину и Европа, то все равно Европа Восточная].

Нам вообще нужны традиционные, собственно российские формы власти и общественного регулирования (на нынешний переходный период, возможно, и власть авторитарного типа — например, в духе правления Де Голля, возглавившего кризисную Францию в 1958 году, или даже еще более решительного характера!) И нам необходимо хотя бы теперь — во времена, чреватые для России очередной трагедией раскола и смуты, — очнувшись от долгого исторического беспамятства, попытаться вспомнить наконец, возможно, «на будущее», что подлинно традиционной формой правления на Руси всегда являлась (единственно, по сути, адекватная ее глубинному, генетическому мирочувствию) форма монархически-земская.

И в этом смысле именно предшествующая такой традиционной для России системы власти авторитарная диктатура и может послужить естественной ступенью для перехода России к вероятной в дальнейшем (как чудо!) монархической системе правления — если мы в большинстве своем осознаем ее необходимость и заслужим ее в очах Божиих.

В связи с подобным возможным использованием у нас временной диктатуры историк М. Назаров в своей «Тайне России» замечает: «Не следует бояться слова "диктатура" — ее сущность зависит от ее целей и средств. Западные демократии представляют собой диктатуру денег, коммунизм был диктатурой партийной бюрократии, а искомая [в дальнейшей исторической перспективе. — Г. М.] православная монархия — это, по известному выражению, "диктатура православной совести". Ей и должен уподобляться такой русский диктатор, сознавая свою лишь предуготовительную роль очищения больного общества от накопившегося зла — для узаконения добра.

Такой переходный период к воссозданию монархии через национальную диктатуру виделся единственно возможным путем и белым вождям — П.Н. Врангелю, Е.К. Миллеру, А.В. Туркулу. Пример такого сценария позже дал генерал Франко в Испании... Мнение о необходимости авторитарного переходного периода разделяли и иерархи Русской Зарубежной Церкви».

Причем, повторим, конечно же, лучше всего для нас, если эта возможная временная государственная форма правления станет, предположительно, впоследствии закономерным шагом к восстановлению в дальнейшем подлинно исторической формы тысячелетней Российской государственности — всенародно призванной, признанной и утвержденной монархии...

Следует подчеркнуть, что Церковь из века в век признавала духовно-легитимной только царскую форму власти, ибо фактически сама Церковь и осуществляла — через акт церковного помазания на Царство (по еще ветхозаветной традиции) — сохранение и функционирование института монархии, то есть освященной власти как таковой.

И потому, увы, безусловно чисто конъюнктурным и, так сказать, остаточным, застарелым реликтом советизма, столь нередко искажавшим церковное сознание в годы большевизма, представляется, в принципе, по сути, совершенно «внерелигиозное» высказывание участников Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 1994 года о «непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин» — высказывание, повторенное и в документах Архиерейского Собора 2000 года.

Конечно, Церковь не может и не должна заниматься мирским политиканством, и для нее вовсе нежелательно напрямую участвовать в деятельности властных структур. Но это не освобождает ее от обязанности — как духовного учителя, врача и нравственной совести общества (если она претендует на эти функции в нем) — именно высказывать предпочтение тем или иным доктринам — особенно если они угрожают духовному здоровью общества и самой Церкви; более того: она даже может своим духовным обличением, своим духовным авторитетом способствовать свержению одной власти (монархической ли, демократической ли — все равно) и утверждению другой — например, перед лицом угрозы коммунизма или фашизма!

Как может Церковь, сохраняя свое христианское достоинство и духовную основу именно в евангельской правде, не высказаться самым определенным и прямым образом — на основе христианской предпочтительности—к поддержку власти относительно нравственной и легитимной — против утверждения любых видов власти тоталитарной и безбожной? Сделавшие так — предадут и Церковь Христову, и Самого Христа! Именно это-то и окажется самым прямым политиканством...

Примеров же явного предпочтения Церковью добрых форм правления формам злым в истории России немало. Вспомним преподобного Сергия Радонежского, этого «игумена Земли Русской», который, высказывая явное свое предпочтение доктрине московской объединительной государственности, не стеснялся, так сказать, «опечатывать» храмы, временно запрещая богослужения в них (своим иноческим авторитетом!) — там, где возникали гнезда антимосковского междоусобного сепаратизма местных князьков, — впредь до их покаяния! Вспомним, наконец, Патриарха Гермогена, явно и открыто (в своих патриарших посланиях к народу) выражавшего предпочтение доктрине русской православной государственности и отвергшего доктрину боярского коллаборационизма, свившего тогда свое гнездо в самом сердце России — в Московском Кремле, захваченном тогда католическими оккупантами-поляками. Правда, Патриарх стал мучеником ради этого предпочтения, но Россия была спасена!

Точно так же Церковь (если она желает занять — вне всяких сиюминутных политических конъюнктур — собственно религиозную позицию, утвержденную на вечном для нас Божием установлении и Священном Предании) не может не утверждать предпочтительность именно монархической формы правления — по сравнению с любыми другими, поскольку эта форма была отнюдь не изобретена Церковью, а ей вручена (а через нее и всему человечеству) еще в Ветхом Завете Самим Богом — как форма, единственно истинная и в православном смысле единственно возможная в условиях общего падшего состояния мира. В то же время сама монархия отнюдь не является церковным догматом и обязательной частью православного вероучения. Строго церковную позицию в отношении института монархии в свое время весьма четко изложил возглавитель Русской Зарубежной Церкви, митрополит Анастасий (Грибановский), заявивший на Соборе 1938 года: «самодержавие входит в православное миросозерцание, но не является предметом веры нашей». Православие, всегда трезво оценивая любые формы человеческой власти, в том числе учитывая и исторические грехи самодержавия, признавало, однако, внутреннюю духовную правду монархии — как вполне земного (пусть и освящаемого Церковью) института власти, но неизменно, тем не менее, старающегося ориентироваться на Монархию Небесную, Монархия — это не политический атавизм, не памятник Средневековья, а Богом установленная норма правления, потенциально — предельно благая для грешного человечества, и тем хуже для последнего, если оно ныне в массе своей уже не способно оценить и вместить в себе этого бесценного дара Божия — единственно освещаемой Церковью монархической власти. И тем более ни «простые» члены Церкви, ни даже ее архипастыри, не имеют никакого духовного права, если они хотят жить в русле своего же неотменяемого церковного Священного Предания, высказываться относительно всего этого двусмысленно и уклончиво.

Подобным же образом Церковью издавна определена также и система практических своих взаимоотношений с государственными властными структурами. Как заявил в одном из своих последних посланий Святейший Патриарх Алексий II: «В православной традиции сформировалось определенное представление об идеальной форме взаимоотношений между Церковью и государством. Поскольку церковно-государственные взаимоотношения — явление двустороннее, то идеальная [курсив мой. — Г. М. форма исторически могла быть выработана лишь в государстве, признающем Православную Церковь народной святыней, — иными словами, в государстве православном, в Византии. В своей совокупности эти принципы получили название "симфонии Церкви и государства". Суть ее составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой». Заметим: не есть ли эти слова как раз принципиально выраженная Патриархом, в отличие от приведенного выше высказывания Архиерейского собора 1994 года, традиционная православная явная «предпочтительность для Церкви» именно монархической — как «идеальной» для нее — формы правления, существовавшей равно и в Византии, и в России?.

Как разъясняет далее Святейший Патриарх само понятие «симфонии»: «В 6-й новелле святого Юстиниана сформулирован принцип, лежащий в основе симфонии Церкви и государства: "Величайшие блага, дарованные людям высшей благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляю! украшение человеческой жизни". Классическая византийская формулг взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена в "Эпанагоге" (вторая половина IX века): "Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства".

Однако, — подчеркивает Патриарх, — симфония в Византии не существовала в абсолютно чистой форме. На практике она подвергалась нарушениям и искажениям. Церковь неоднократно оказывалась объектом цезарепапистских притязаний со стороны государственной власти.

Взаимоотношения церковной и государственной власти в русской древности были более гармоничными. Впрочем, отступления от канонических норм также имели место (например, правление Ивана Грозного или столкновение царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном). Что касается Синодальной эпохи, то несомненное искажение симфонической нормы в течение двух столетий церковной истории связано с явно прослеживаемым влиянием протестантской доктрины территориализма и государственной церковности на российское правосознание и политическую жизнь».

Каков же был «симфонизм» государства и Церкви при большевиках — палача и жертвы! — мы знаем уже хорошо...

В свете сказанного вряд ли сознательно православно верующая Россия — в отличие от столь же вполне сознательно лежащего во зле мира — может не предпочитать именно ту форму правления, которая предполагает хотя бы относительную симфоничность взаимоотношений государственной власти с Церковью. Но если ранее эта их симфоничность обеспечивалась их же «единым источником» — общей для них христианской основой, то о каком подлинном симфонизме можно говорить сегодня — когда источником жизни Церкви остается, как и ранее, Божественная благодать, а источником современной жизнедеятельности государственных структур — проплачивающий эту деятельность газово-нефтяной олигархический краник?!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: