Святая Русь как духовный смысл исторического существования России

Промыслом Божиим, соединенным с доброй волей русского человека, наша историческая жизнь сложилась так, что именно Православие стало основной определяющей и движущей силой всего нашего национального бытия. Естественно поэтому, что и весь былой жизненный строй Русской земли — от быта беднейшего пахаря до быта Самодержца — всегда имел религиозную основу и общепринятый церковный уклад. Православная вера неизменно оказывала самое непосредственное и всестороннее влияние на многие стороны жизни русского и многих других соседних народов, издавна населявших огромные пространства российского государства.

Приняв Святое Крещение более тысячелетия назад, Россия тем самым обрела духовное основание всей своей жизни — христианскую веру. Эта вера столетиями созидала нравственный облик русского народа, укрепляла российскую государственность и все общество в целом, формировала его национальную культуру. Благодаря христианству Русская земля стала также одним из ведущих центров европейской цивилизации.

Именно Православная Церковь — как средоточие и носительница единой веры — главным образом и способствовала сплочению разрозненных славянских племен в единый русский народ. Век за веком собирала она вокруг Богопросвещенной Руси и соседние неславянские племена, занимаясь среди них православным миссионерством, обучая их языку и христианским обычаям русских. Православие сохраняло нашу народность, освящало законы и гражданское благоустроение общества, призывая его жить в согласии с духом евангельской любви и милосердия. Сама Святая Русь создана христианством: православная вера множества предшествующих поколений и стала духовной основой единства всей Русской земли.

Как справедливо утверждал А. Карташев, «Православие и Россия — это для нас священная нераздельная двоица. Не просто исторический факт в смысле случайной комбинации... И связь России с Православием и Православия с Россией, при всех исторических, то есть относительных, сторонах этого факта, на глубине вскрывается и остается не случайной, а провиденциальной, нормативной... Православие могло обойтись без России. Но обратное соотношение исключено: России нет без Православия. Мыслимо исторически, что Россия могла стать и мусульманской, и буддийской. Но это была бы какая-то иная Россия, с другой душой, с другой историей. Равно, если бы Россия была действительно навсегда переделана, например, нынешними интернационалистами-марксистами и, утратив свою прежнюю христианскую душу, душу "Святой Руси", заменила бы ее атеистической душой, она перестала бы по существу быть Россией [курсив мой. — Г. М]». Как отмечает А. Карташев далее, признаком этой коренной переделки нашей былой государственности, признаком страшных подмен ее духовной сути и исторического смысла, совершенных по воле богоборцев-большевиков (под прикрытием так называемой «советской власти»), и стал их отказ от священного имени «Россия» — с последующим присвоением созданному ими государственному образованию дикого наименования в виде буквенной абракадабры: «СССР».

Другое дело, что даже в условиях примитивного и исподволь гнетущего советизма душа России в нас, русских людях, окончательно никогда неумирала: мы продолжали по зову совести, этого гласа Божия в нас, исполнять свой долг перед Отечеством, многие из нас продолжали любить и сохранять, вопреки безродному большевизму, русскую культуру, помнить подлинную российскую историю, а главное — оберегать как зеницу ока (в первую очередь это оставалось характерным для церковной, православной среды) их подлинный, христианский смысл, то есть—самый смысл России как таковой.

Что же делать нам ныне для возвращения нашему историческому существованию этого подлинного смысла?.

Многим — при сегодняшнем духовно разложенном состоянии российского общества — может показаться чем-то давно забытым, почти средневековым реликтом основной «духовно-политический» церковный тезис (остающийся неизменно актуальным) о единственном для России пути выхода ее из сегодняшнего кризиса государственности, кризиса самой нации: тезис о необходимости, по сути, ее Нового Крещения как Русской земли в целом!

Однако Господь ведь во все века остается Самим Собой, и Промысл Его о каждом народе, и Воля, и Завет неотменяемы вовек, и равно присутствуют и действуют во всей человеческой истории — и тысячи лет назад, и в наше, искусственно обезбоженное время, и завтра; Промысл Божий и Его духовные законы будут точно так же действовать и через тысячи лет, если они еще будут дарованы нам Творцом. Трудно «переть» против такого «рожна» , и только слепые в своей безбожной злобе безумцы идут на это! Скверные результаты их потуг — и здесь, и во всем остальном мире — налицо: так что пора бы уже нам и одуматься...

Только Христос Господь и Его Церковь, — как ни странно это может звучать для слуха современного невоцерковленного россиянина, — есть единственные гаранты самого существования народов и государств, в том числе и существования России! Только оперевшись на вовеки неуцичтожимую Святую Церковь Христову, сохранит свой достойный лик, доколе это будет угодно Богу, и наша Россия.

Недаром даже в большевистском СССР Церковь осталась несокрушима, и, как восклицал всё тот же А. Карташев: «Сила и правда Церкви... в неведомой врагам неистребимой силе апостольства. Даже лишенные своего прежнего блеска, сосланные на Соловки, иерархи босыми пошли и всегда пойдут по пути Апостолов. Церковь родилась в гонениях, окрепла в гонениях, и до сих пор мужает в гонениях, и никогда не умрет, а воскреснет от гонений. Воочию видно, как врата адовы ее не одолеют. Она победила СССР и явным мученичеством, и катакомбным своим ликом. Победила в некотором смысле даже и своим рабским уничижением, показала ее неистребимость!, подвиг Церкви, как души России, продолжается».

И, тем не менее, такого рода утверждения, — а это, собственно, и есть основное, столь же животрепещущее, как и прежде, слово Церкви, обращенное и сегодня к россиянам, — зачастую воспринимаются ими чуть ли не как музейная церковная риторика, как своего рода ретроградный средневеково-религиозный романтизм. Что ж, почти столетнее иго большевизма и давно уже расползающаяся по всему «цивилизованному» миру болезнь антихристианской апостасии (отступления от веры, богоотступничества) не могли в значительной мере не извратить российского народного сознания; и именно это лишает его ныне многих жизненных инстинктов (в том числе и инстинкта духовного самосохранения, а вслед за ним — и самосохранения физического!) На самом же деле это есть отнюдь не православно-ностальгирующий романтизм, а самый что ни на есть духовно-трезвый и практически-жесткий реализм нашего общественно-исторического бытия.

И вчера, и сегодня, и особенно завтра единственным реально действующим и практичным принципом несокрушимости сложившейся на основе православного христианства нации остается ее духовно-религиозное органическое единство, ее почти семейно-общинное внутреннее родство «по Христу», когда все становятся, по сути, духовными родственниками: ведь именно благодаря всеобщему участию в Таинстве Причащения, все мы мистически-реально становимся действительными, предельно (ибо — неумираемо-духовно, вечно) близкими друг другу «братьями» и «сестрами» во Христе, во всех нас бежит одна и та же вечная Кровь Его, все мы равно питаемся одним и тем же вечным Его Телом! Все мы становимся детьми Одного Отца! Именно этим единственно и укрепляется общенародная воля к благому и мощнейшему при этом жизненному активизму. Искаженная же национальная воля, направленная к преимущественной «физиологии» бытия, народ, безбожно единящийся только вокруг собственного своего зеркального идола (как это видели мы на примере фашистской Германии или же к чему пытались приучить нас коммунисты в России), неизбежно оказывается в конце концов «колоссом на глиняных ногах» и обрушивается в уготованную ему Божественным Промыслом и Его Справедливостью — вполне конкретную историческую пропасть... И не то же самое — как закономерное наказание Божие — есть и крушение СССР?.

Обо всем этом Церковь знала всегда и, когда могла, — откровенно заявляла на всех жизненных путях тысячелетней России. Об этом же — о необходимости скорейшего христианского оздоровления всего нашего бытия — она говорит и сегодня, призывая россиян перестать наконец быть «духовными бомжами», в значительной мере утратившими на протяжении XX века (с утратой истинной России) самые основы нормального духовного (да и материального) человеческого существования.

В истории Церкви (в том числе и прошедшего столетия) известны примеры, когда отдельные группы так называемых «зилотов» («ревнителей») Православия (например, среди греческого монашества), — не всегда, к сожалению, в своей ревности разумных, но, однако, недовольных некоторыми элементами, как им казалось, «модернизации» церковного учения и церковной жизни, выдвигали весьма категоричный лозунг: «Православие или смерть!» — и даже утверждали его на своих знаменах. Тем самым они выражали свою решимость скорее умереть, чем согласиться с какими-либо (порой и вполне резонными) «новшествами» в Церкви.

И вот, те же, столь ясно призывающие нас к христианскому действию, слова можно применить и к нынешней духовной и общественно-политической ситуации в России — с той лишь принципиальной разницей, что для нас эта фраза имеет характер не критически-оборонительный, а характер, трезво оценивающий нашу реальную жизненную ситуацию, но притом не теряющий активной своей наступательности. Для нас смысл этой фразы таков: или Россия наконец духовно попытается вновь осмыслить и принять (как единственно способствующую ее возрождению) Истину Православия, или же, в противном случае, разложится окончательно. Или страна вновь вернется на пути Господни, оставленные ею в начале XX века, — и тогда возродится в прежней силе и достойном христианском образе, или, не согласившись на это и не оказавшись к этому способной, — погибнет окончательно! Что ж, такое в мировой истории бывало уже не раз...

Давнее поручение Божие Русской земле быть хранительницей и защитницей Православия перед лицом чуть ли не всего мира — вряд ли отменяемо, и исполнение нами этого задания Божия — безусловно для нас спасительно, а пути к этому и жизненно-конкретны, и жизненно-практичны. Только следование этому обетованию давало традиционно-православной России прежде и может дать ей в будущем силы и энергию исторического бытия. В противном случае мы, не подкрепляемые более нашим Творцом и Промыслителем, в богооставленности своей не способные к сопротивлению грядущим мировым (во многом вновь становящимся религиозно-цивилизационными по характеру) вызовам, — будем скорее всего попросту сметены с лица земли! И потому Церковь не устанет говорить, что только Христос и Его Церковь и поныне остаются единственными гарантами самого существования любых народов и государств, в том числе — и существования России. Слышащие — да разумеют...

Лучшие наши умы всегда предупреждали о необходимости сохранения нами верности Православию — как духовной, реально-жизненной основе самого нашего бытия. Так, еще в середине XIX столетия И.В. Киреевский утверждал в письме Кошелеву: «Если же, сохрани Бог, в России когда-нибудь сделается что-нибудь противное Православию, то всё так и будет враждебно России столько же, сколько и вере ее. Всё, что препятствует правильному и полному развитию Православия, всё то препятствует развитию и благоденствию народа русского; всё, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, всё то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое. Потому чем более будет проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство».

Конечно, и в старину на Руси было немало неправды, немало скверного, а порой и страшного... Распри князей, их коварство и жестокость по отношению к противнику, политические заговоры и предательства, различные антицерковные ереси и бесстыдные проявления наглого безбожия — все это имело место в исторических судьбах России, как и любого другого государства. Но, как трезво заметил И.А. Ильин, «"Святая Русь" не есть "нравственно праведная" или "совершенная в своей добродетели" Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной особенностью своего земного естества».

В то же время обе эти Руси — «небесная» и земная — неразрывно связаны друг с другом; и всегда «огромное большинство твердо верило, что, хотя бы на Руси грехов было, "что на сосне смолы", тем не менее Русь святая и Церковь невидимая неотделимы от видимой и грехом оскверненной Руси: они — ее душа, корень, глубь, и никогда не переводящиеся на лице земли русской, хоть и неведомые миру, святые служат живою связью между этими глубинами и наружною поверхностью, живым залогом, что внутренний лик земли нашей просияет из глуби сквозь искаженные грехом черты обличья тленного».

Поэтому и среди самых бесчеловечных проявлений стихии «мира сего» всегда звучало — для одних грозно-обличительно, для других матерински-милосердно — живое слово христианской веры, слово Русской Православной Церкви. Проповедуя вечную Истину, она в то же время никогда не отказывалась от самого непосредственного участия в естественном историческом процессе российского бытия.

В эпоху феодальной раздробленности лишь Православная Церковь явилась единственным неколебимым оплотом общенационального единства. И во времена татаро-монгольского ига, и в период Смутного времени, а позднее — и в годы наполеоновского нашествия, и в грозную страду Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. — Церковь всегда благословляла российского воина на защиту Отечества. Недаром на Руси воинский подвиг всегда приравнивался к подвигу христианского мученичества. Именно такому возвышенному пониманию истинного патриотизма из века в век и учила Православная Церковь. Именно об этом и говорил в своем слове, посвященном св. равноапостольному князю Владимиру, известный проповедник третьей четверти XIX в. архиепископ Херсонский Димитрий (Муретов): «Кто соблюл и сохранил нашу народность в течение стольких веков, после стольких переворотов, посреди стольких врагов, посягавших на нее? Святая вера православная. Она очистила, освятила и укрепила в нас любовь к отечеству, сообщив ей высшее значение и силу в любви к вере и Церкви. Она одушевляла героев Донских и Невских, воздвигала Авраамиев и Гермогенов, Мининых и Пожарских... И поле Куликовское, и поле Бородинское... оглашались пением священных гимнов церковных. С пением псалма: Бог нам прибежище и сила — ринулся в битву герой Донской; молебным пением к Матери Божией начал битву свою князь Смоленский [Кутузов. — Г. М]. Знамение Креста Христова есть такой панцирь и щит русского воина, с которым, по сознанию самих врагов наших, его можно только умертвить, а не победить».

В мирные же годы, неустанно священнодействуя в Таинствах и проповедуя евангельское слово, Церковь стремилась утверждать своих верных чад в христианском «добротолюбии», стараясь, чтобы в сердце нации не затмился вконец житейской суетой непреходящий образ Святой Руси.

Полнота истины, добра и красоты, хранимая Церковью в этом идеальном священном образе, придавала и придает — как ничто иное! — внутренний смысл всему историческому пути России. Низводя Небо на землю, укореняя христианские нравственные ценности в народном сознании, Православная Церковь, несмотря на свои собственные грехи (а кто из нас безгрешен?), век за веком утверждала их в качестве основного духовного ориентира на всех наших путях: в государственном строительстве и культурном развитии, в личностном религиозном самоопределении по отношению к добру и злу, в уяснении конкретных национально-религиозных задач российского общества, причем (и это обязательно!) в широчайшем русле Вселенского Православия.

На основе всего этого русский человек по мере сил и стремился творить свою страну, свое общество, свое хозяйство и свою культуру.

Действительно, например, религиозно-художественное и в целом историко-культурное значение Церкви для России невозможно переоценить: ведь именно православная вера, христианская религия Святой Руси заложила основы национального русского искусства и всемирно известной русской литературы; без христианства не было бы у нас ни богословия, ни философии, ни поэзии, ни культуры, ни нравственности. Православная вера принесла нам письменность и посеяла семена истинного духовного просвещения, взрастив на Русской земле немало талантливейших художников и зодчих, писателей и поэтов, композиторов и музыкантов, ученых и общественных деятелей. Поэтому и само понятие «Святая Русь» вбирает в себя не только высшие проявления религиозного гения России, но и самобытнейшего гения культурно-творческого.

Вяч. Иванов в свое время верно заметил, размышляя (вслед за Ф. Достоевским) о характере русской религиозности и ее связи с развитием наших национальных форм богопочитания и национальной культуры вообще, что «русское чувствование Христа являет какую-то бесценную особенность, как будто наша народная душа схватилась за край Его одежды и непосредственно ощущает силу, от Него исходящую. Долгое пребывание мое на Западе не ослабило, а укрепило... уверенность, что богоявление Христа отдельным народам таинственно разнствует, как по-разному видели Его и ближайшие Его ученики. И если прав Достоевский, что наш народ — "богоносец", долженствующий "явить миру своего, русского Христа", — это не отнимает Христа у других народов, в свою очередь призываемых к богоносному служению; но выражает это определение, прежде и больше всего, веру в обручение русской души Христу навек. <... > Я отнюдь не утверждаю, что русская душа — "христианнейшая" из народных душ; <...> памятно всем и то, что величайшая преданность не предохраняет от соблазнов отречения в годину испытаний тяжких, отречения всеобщего. Но кажется мне, что русская душа уже столько отдала лучших своих сил на опыт Христовой веры, так много вложила из своего духовного достояния на приобретение единственной жемчужины, что ничего истинно творческого и совершить более не может, кроме того, что родится из той же веры и обращается, как прирост, в ту же сокровищницу». Исходя же из этого многовекового опыта России, необходимо, по мнению того же философа, признать, что «провозглашенная Достоевским "самостоятельная русская идея" — идея преображения всего нашего общественного и государственного союза в церковь (курсив мой. — Г. М.) — есть единственный нам открытый творческий путь. И эта единственность и предопределенность пути — не теснота и не скудость, а признак творчества истинного, в котором воочию предстоит тайна совпадения свободы с необходимостью».

О внутренней глубине православного миросозерцания и присущем ему творческом даре Святого Духа свидетельствуют, в частности, дошедшие до нас древние памятники восточно-христианской церковной культуры: живописные монастырские ансамбли и величественные храмы, великолепные иконы и стенные храмовые росписи, тысячи уникальнейших образцов декоративно-прикладного искусства, драгоценные книжные миниатюры.

Неисчислимые историко-художественные сокровища создавались и хранились в российских монастырях — этих школах высшей христианской мудрости, где изначально закладывались основы народного понимания Правды о Божием мире и его красоте. Отсюда — из гармонично-целостного древнего строя монашеской жизни, из намоленности монастырских храмов, из сиявших благодатью икон, из хранившихся в обителях книжных сводов летописных сказаний — веками черпала Россия силы для сохранения своего нравственного чувства; на подобных памятниках «дедовской старины» воспитывалось и национально-культурное самосознание все новых и новых поколений истинных россиян. Об этом проникновенно сказал еще В.О. Ключевский: «Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они — его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга».

Сея по-настоящему «разумное, доброе, вечное», Православная Церковь — как показывает сама жизнь — вносила и продолжает вносить в нее укрепляющую благодатную силу: духовно врачует немощные и поднимает падшие души, утверждает незыблемость и священность семейных уз, прививает евангельский взгляд на суть и нормы человеческих отношений, поверяет (а нередко и обличает) христианской системой ценностей самые смысл и содержание современной — во многом бездуховной и попросту безнравственной — «массовой культуры». Церковное обличение последней тем более естественно, что, как мы знаем, все наивысшие достижения российской литературы и искусства, всё прекрасное, созданное ее поэтами, музыкантами и художниками, возникало в недрах личного христианского мировидения их творцов, а не некоей биологической «человеческой массы».

Ныне довольно часто, кстати и некстати, современные «деятели культуры», писатели, журналисты, а за ними и политики — по большей части, увы, мало сведущие в собственно российской духовности — приводят (что называется, «для красного словца») слова Ф.М. Достоевского о красоте, которая «спасет мир». Однако они при этом совершенно не понимают внутреннего авторского смысла давно уже ставшего столь популярным выражения. Ведь слова эти относятся отнюдь не к эстетике, а — и прежде всего! — к христианской этике. Гениальный писатель и верный сын родной Православной Церкви подразумевал здесь лишь то, что извечно понималось под словом «красота» самою Церковью... Вспомним в связи с этим хотя бы известный рассказ о выборе веры киевским князем Владимиром и слова, сказанные его послами по их возвращении из Царьграда-Константинополя — о той поистине неземной красоте, что поразила их при посещении храма Святой Софии.

Эта красота была воспринята ими не как нечто, лишь внешним образом воздействующее на человеческие чувства и связанное только с художественной стороной богатого храмового убранства (чему в древнерусском языке соответствовали определения типа «искусное», «ухищренное», «художное»), но именно как «красота несказанная», то есть духовно-возвышенное и нравственно-положительное явление, определявшееся тогда замечательно емким словом «доброта».

Такое понимание красоты и красивого, прекрасного оставалось традиционным для Руси во все времена, и, например, гораздо уже позже, в XVI веке известный инок-богослов, старец Троице-Сергиева монастыря Артемий призывал «помышлять» окружающие нас «видимые доброты» (т. е. зримую нами красоту) — как «невидимого благолепна изображений». При таком подходе к эстетическому душа русского народа — на протяжении столетий после Крещения — неизменно воспринимала прекрасное прежде всего как «хорошее», «доброе», «благое», подобное христианской Благой Вести Святого Евангелия. Именно поэтому стремление к духовно прекрасному всегда оставалось характернейшей чертой и русской церковной жизни, и русского церковного искусства. И недаром именно такую Красоту — как отражение божественного доброго начала во вселенском бытии, Красоту как по-христиански понимаемое Добро — и провозглашал еще в XIX в. «спасительницей» мира точнейший выразитель национального самосознания России Ф. Достоевский.

Однако еще важнее здесь то, что для него за этой Красотой-Добром всегда стоял образ еще более прекрасный: Сам источник ее, Христос Спаситель, — как единственная подлинно нравственная и святая основа всего нашего бытия. Об этом тот же Достоевский с полной определенностью говорит в одном из своих писем, призывая и нас к подобному же осмыслению всеопределяющего христианского начала — как в жизни отдельного человека, так и человеческого общества в целом: «Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но, с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть...

Гуманность, отрицающая Бога, логически приводит к бесчеловечности; цивилизация без просвещения Христова — к одичанию; прогресс без Христа — к регрессу, где нет Духа Божия — к деспотизму и тирании».

...Прежняя естественность для России во многом именно подобного святорусского православного мирочувствия определялась неразрывной связью Церкви с жизнью целиком воцерковленного общества. Никто иной, как Церковь, всегда являлась единственной устроительницей и хранительницей положительного общественного бытия России. Ведь православная церковность сопутствовала россиянину, по народному присловью, «от рожденья — до успенья», т. е. до самых последних минут его земной жизни. Потому-то и существовала издавна в народе еще одна поговорка: «Без Бога—ни до порога!», иначе говоря: Без Бога — никуда, без Него — пути нет, и не будет!

С глубокой древности формирование личности русского человека начиналось — еще в младенчестве — Таинствами Крещения и Миропомазания, делавшими его живым членом Церкви как Тела Христова и даровавшими ему благодатную энергию Святого Духа.

Церковь, как любящая мать, буквально нянчила и пестовала каждого православного с первых мгновений его земного существования: очищала от грехов в Таинстве Исповеди, вливала жизненные силы и даровала саму возможность участия в жизни Царства Божия — через Таинство Причащения Святого Тела и Святой Крови Господних, освящала венчанием брак. Все это она совершает и ныне, все это она будет совершать и до скончания «века сего»!

И сегодня она постоянно указывает на связь человеческого бытия с бытием Божественным, напоминая об этом в годовом круге праздников, посвященных «памятям» тех или иных евангельских событий или отдельных святых.

Церковь же и провожает своих чад в «последний путь всея земли», в молитвенном чине отпевания утверждая бессмертие человеческого духа и примиряя живых с утратой своих близких.

Таким образом, она освящает все земное бытие человека и сопрягает его со сверхбытием небесным, указывая — особенно в светлый праздник Святой Пасхи (Воскресения Христова) — на грядущую неподвластность «игу вечной смерти» спасаемого «верою и делами» православного христианина.

Подобно Самому Христу Богу, Его Церковь призвана быть «светом миру», дабы «тьма не объяла его» (Ин. 1, 5). В меру приобщения к этому свету Русская земля, Русь, — в наивысших точках своего исторического пути — и становилась Русью Святой. В православной вере обретала она, по сути, самый дух жизни своей!

И недаром, подчеркивая изначальную глубочайшую укорененность российской жизни в христианской вере, один из наших архиереев начала XX века — Никон (Рождественский), скорбя о современном уже ему падении общественных нравов, восклицал: «...душа ищет опоры, ободрения, нравственной поддержки, и мысль невольно обращается к векам минувшим, и хочется раскрыть летописания церковные или жития святых, даже — наши русские летописи, чтобы перенестись хоть на несколько минут в иной мир, совсем на современный нам мир непохожий. Какая была тогда горячая, младенчески простая, но могущая и горы переставлять вера! Наши предки, не говорим уже о Божьих угодниках, были — это чувствуется как непреложная истина — были как бы в непосредственном общении с Небом: для всего у них была одна мерка — согласно или несогласно известное деяние, даже намерение, с волею Божией; грех они грехом и называли, правда, грешили, и тяжко иногда грешили, но и каялись в своих грехах от всего сердца сокрушенного и духа смиренного: приходила беда — к Богу и Его угодникам обращались; Матерь Божия всегда была первым прибежищем русского человека; Церковь являлась всемощною заступницей, руководительницей в жизни, которой слушались и властители, и смиренные земли; история нашего народа была историей Церкви, а так как Церковь в своей сущности есть живой, неумирающий организм, части коего находятся в живом непрестающем общении друг с другом, и люди, живущие на земле, присно пребывают в общении с отшедшими к Богу, то и народ наш возрастал, как единый цельный организм, для которого прошлое было столь же жизненно, как и настоящее. Он черпал силы и жизненную мощь из прошлого не в уроках только истории, как у других народов, а в живом общении с святыми предками своими посредством молитвы, посредством божественной Евхаристии, посредством дел любви, творимых от имени тех, кого уже нет на земле. — Да, то была настоящая христианская жизнь! Никто, может быть, не сознавал так глубоко свою греховность, как русский человек. И в этом было заветное сокровище его души... Народ наш жил чувством покаяния... он был в постоянном... благодатном общении с небесною Церковию, на небесах торжествующею, и в ней черпал ту животворящую силу, которая дала ему возможность возрасти в древо велие на земном шаре.

То ли теперь? Тем ли живет ныне русская душа?».

Приведенные здесь горестные сетования святителя Никона об утрате к началу XX столетия значительной частью русского народа его прежних христианских нравственных ценностей и о все определенней проступающей в нем склонности к апостасии, были, как вскоре же и выяснилось, совершенно оправданны⁵⁵.

Прошло менее десятилетия со времени написания этих строк Владыкой Никоном — и грянул большевистский октябрьский переворот: в немалой мере уже зараженное тогда безбожием (или лишь формально считавшее себя христианами) подавляющее число россиян приняли революцию — или равнодушно, или же как неотвратимое стихийное бедствие, вовсе не сознавая своей личной духовной ответственности за случившееся. «Ариманова» Нерусь, давно уже таившаяся в глубине все более обмирщавшейся Русской земли, вырвалась, наконец, на поверхность российской истории — и страна почти мгновенно рухнула в апокалипсическую бездну революции. И вскоре же стало ясно, что христианская православная вера была до того единственным духовно-организующим началом в российской жизни: оказалось, что, как достаточно исторически-трезво отмечает известный московский протоиерей Владислав Свешников, «без православия Россия и русский народ гораздо быстрее и страшнее, чем народы западные, превращаются в чудовищную и огромную шайку разбойников».

Другими словами, самой жизнью нам было доказано, что без христианской системы духовно-нравственных ценностей, без евангельских ориентиров на нашем историческом пути — России (ни как здоровому государственному организму, ни как цивилизованному гражданскому обществу) не быть! Это хорошо знали и чувствовали наши далекие предки, этому же учит нас и вся история подлинной России — Святой Руси.

И действительно, при всех своих исторических грехах, всё же именно таким мировидением и определялась в целом российская государственная и общественная жизнь на протяжении многих столетий. «Святорусской» своей душой жил и сам народ; на нее во многом ориентировались и формы его государственности — как освященной самой Церковью православной монархии, которую Церковь в глубине своей признает фактически единственно духовно-легитимной, Самим Богом установленной и дарованной человечеству правовой нормой государственной власти! При этом и российское Самодержавие несло в себе — по крайней мере в Х1Х-ом и начале XX-го столетий — немыслимый для сегодняшних «духовно-свободных цивилизаций» заряд христианского, вполне реального идеализма и кажущегося сегодня столь наивным совестливого милосердия. Многие лучшие и умнейшие люди России, подлинные ее патриоты, были глубоко преданными идее Самодержавия последовательными монархистами.

О духовном смысле монархии весьма точно в свое время высказался еще поэт В.А. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть Самодержавия есть «Правда, правда, Божия правда — и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только во время, не обманывая себя никакими софизмами, верующим, полным страха Божия сердцем применять Божию правду к делам человека. Самодержец неограничен в исполнении Божией правды; монарх более или менее ограничен постановлениями, которых сохранение, раз признанное, принадлежит уже Божией правде; республиканское правительство так же точно подчинено закону Божией правды, как и самодержец. Никто не говори: моя воля; все должны говорить: воля высшая, и в ней видеть свою. Итак, ни самодержец, ни монарх, ни демократия не могут следовать одной собственной воле. И если свою волю кто из них признает главным источником власти, то из законного владыки он обращается в беззаконного деспота. Воля самодержца так же ограничена, как воля толпы, с тою только разницею, что на нем лежит наибольшая ответственность, ибо на одном его лице лежит всё, тогда как монарх имеет своею подпорою и ограничением воли своей постановления, тогда какдемократия не лицо, а масса, и ответственность лежит на всех вместе, а не на каждом особенно. Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я такхочу, он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда такхочет. Принимать свою волю за высшую волю есть святотатство; произвол есть нарушение Божией правды и самый опасный враг власти самодержавной, которая в своей чистоте есть высочайшее достоинство, какое только может иметь на земле человек смертный Смирение христианское есть венец самодержавия; оно должно быть святейшею добродетелью самодержца, понеже между христианами он должен занимать ближайшее место к Богу Спасителю. Но, представляя Бога, он не есть Бог, а только самый могущественный исполнитель Божией воли, то есть Божией правды... Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия, который один закон, один верховная правда».

Замечательна и совместная пушкинско-гоголевская оценка духовно-государственного института монархии. Так, Н. Гоголь, касаясь монархического устроения России и приводя трезвое мнение по этому поводу Пушкина, отмечал: «Как умно определял Пушкин значение полномощнаго Монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! "Зачем нужно, говорил он, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и не братское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь, нарушить же или не исполнить его — никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти... Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт., блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: