Сделай Сам Свою Работу на 5

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА И МАЛАЯ ВОЙНА





Юлиус Эвола

Метафизика войны

 

 

«Метафизика войны»: Пролетарский cветоч; Тамбов; 2008

ISBN 978-5-88934-355-4

Аннотация

 

Данное издание представляет собой сборник статей Юлиуса Эволы (1898–1974) — известного итальянского мыслителя–традиционалиста. Все статьи объединены общей темой — темой войны. Превыше всех материальных, физических последствий войны находятся последствия духовного характера, и в этой связи невозможно обойти вниманием тему личного героического опыта. Эвола рассматривает такие вопросы, как возможные последствия войны для современного человека, различные виды героизма, расовые аспекты войны. Автор особо останавливается на теме «священной войны», привлекая материалы римской, скандинавской, индоарийской и других традиций. Война рассматривается Эволой как средство духовного преображения человека, позволяющее ему превзойти «человеческое, слишком человеческое».

В оформлении обложки использован элемент картины Гуго Хоппенера (Fidus)

 

Юлиус Эвола

Метафизика войны

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Данное издание представляет собой сборник статей Юлиуса Эволы (1898–1974) — известного итальянского мыслителя–традиционалиста. Статьи, которые содержит эта книга, были написаны в период с 1930 по 1950 гг. Около половины из них составляют статьи в газете Il Regime Fascista («Фашистский режим») — официальном органе итальянской фашистской партии, главный редактор которой Роберто Фариначчи предоставил Эволе колонку под названием Diorama Filosofico («Философская диорама»). Эвола, презиравший как западные демократии, так и советский социализм, надеялся, что итальянский фашизм со временем может вырасти в строй, основанный на традиционных ценностях. Поэтому неудивительно, что после закрытия фашистскими властями его собственного журнала La Torre («Башня») он использовал эту возможность для выражения своих мыслей.



Представленные в книге статьи объединены общей темой — темой войны. Хотя сам Юлиус Эвола в первую мировую войну служил офицером артиллерии в итальянской армии, его интересует, конечно же, не тактика и стратегия современных или древних войн, а само воздействие войны на человека, военный опыт и его возможности. Превыше всех материальных, физических последствий войны находятся последствия духовного характера. Мыслитель особо останавливается на теме «священной войны», привлекая материалы римской, скандинавской, персидской и индоарийской традиций. Автор не обошел вниманием и крестовые походы наряду с «великой» и «малой» «священной войной» ислама. Подлинно традиционный, подлинно духовный взгляд на войну, обнаруживаемый во всех этих древних традициях, весьма отличен от современного, и его восстановление сегодня может рассматриваться как одна из первейших задач. Так протягивается связь от древнейших времён к нашему «железному веку».



В этой связи невозможно обойти вниманием героический опыт как личный опыт воина, проходящего через испытание огнём на поле битвы. Героический опыт (как и опыт аскезы) предоставляет человеку шанс превзойти в себе «человеческое, слишком человеческое», освободиться от привязанностей и обусловленностей, перейти на качественно иной уровень бытия. Именно этим война может быть оправдана и обоснована.

Так как война в XX веке изменила свой характер, превратившись в «войну моторов», то изменились и возможности для получения героического опыта. И здесь Эвола отмечает две возможности для современного человека, оказавшегося на войне: или это торжество инстинктивных, низших сил, как у героев знаменитого романа Ремарка, или же это победа над стихией тотальной войны, подлинное преображение, сопоставимое с преображением древних героев. С этих же позиций Эвола объясняет и смысл самоубийственных атак японских «солнечных ветров» — лётчиков–камикадзе. В достаточно минорной по настроению статье «Освобождение», написанной во время союзнических бомбардировок Италии, мыслитель говорит о необходимости выработки (а, по сути, о возрождении) такого отношения к войне, которое не только позволяет выстоять, но и открывает перспективы для чего-то большего: «Трагические и разрушительные периоды истории обеспечивают силой обстоятельств тот факт, что большее количество людей идёт к пробуждению, к освобождению. […] В эти времена человек может снова обрести себя». Сегодня, когда планета объята полыхающими или тлеющими военными конфликтами, не говоря уже о террористических актах с массовыми жертвами, данный материал более чем актуален. Более того, не утратит он актуальность и далее, ибо надеяться на то, что ближайшее будущее будет спокойным и мирным, нет абсолютно никаких оснований.



Несмотря на то, что в статьях, составивших эту книгу, Эвола иногда обращается и к достаточно общим концепциям (например, к закону регрессии каст или расовой теории), данная книга посвящёна довольно узкой теме войны и героизма, и поэтому не может быть рекомендована в качестве изложения основных идей знаменитого итальянского традиционалиста. Для ознакомления с ними, в первую очередь, можно порекомендовать такие работы автора, как «Языческий империализм», «Люди и руины» и «Оседлать тигра». К сожалению, основополагающий труд Эволы «Восстание против современного мира» на русском языке на данный момент не издан (впрочем, несколько переведённых глав из книги можно найти в сети Интернет).

Ниже приводится перечень оригинальных названий статей, из которых состоит эта книга, отсортированный по времени их первого издания.

 

1. Sulle fome dell’eroismo guerriero (25 мая 1935 г., Diorama mensile , Il Regime Fascista ).

2. Sacritа della guerra (8 июня 1935, там же).

3. Significato della Crocita (9 июля 1935, там же).

4. La grande e la piccola guerra (21 июля 1935 г., там же).

5. Metafisica della guerra (13 августа 1935 г., там же).

6. Sulla “Milizia” quale visione del mondo (30 мая 1937 г., там же).

7. La razza e la guerra (20 октября 1939, La Difesa della Razza).

8. Due eroismi (20 ноября 1939 г., там же).

9. La razza e la guerra: la concezione ariana del combattere (20 декабря 1939 г., там же).

10. Anima e razza della guerra (5–20 сентября 1940 г., там же).

11. Die arische Lehre von Kampf und Sieg (текст выступления на немецком языке на конференции в Риме 7 декабря 1940 г., опубликован 10 мая 1941 г.).

12. Sul significato dell’elemento guerriero per la nuova Europa (март 1941 г., La Vita Italiana ).

13. Volti dell’eroismo (19 апреля 1942 г., Diorama mensile , Il Regime Fascista ).

14. La concezione romana della Vittoria (16 мая 1943 г., Augusta ).

15. Liberazioni (3 ноября 1943 г., La Stampa ).

16. Tramonto degli eroi (1 октября 1950 г., Meridiano Italia ).

 

Перевод на русский язык осуществлён по английскому изданию: Julius Evola. Metaphysics of War: Battle, Victory and Death in the World of Tradition. Integral Traditions Publishing, Aarhus, 2007.

 

Олег Молотов

 

ФОРМЫ ВОИНСКОГО ГЕРОИЗМА

 

Базовым принципом, лежащим в основе всякого оправдания войны с точки зрения человеческой личности, является героизм. Война предоставляет человеку возможность пробудить героя, спящего внутри него. Война взрывает рутину комфортабельной жизни и при помощи суровых испытаний предлагает преображающее знание жизни, жизни со смертью. Момент, в который индивид становится героем, даже если это последний момент его земной жизни, своим значением бесконечно перевешивает затянувшееся существование, проводимое в монотонном потреблении среди серости городов. С духовной точки зрения такая возможность компенсирует все те негативные и разрушительные аспекты войны, которые однобоко и тенденциозно подчёркиваются пацифистским материализмом. Война позволяет человеку осознать относительность человеческой жизни, и, следовательно, познать закон «большего–чем–жизнь», и поэтому война всегда имеет антиматериалистический, духовный смысл.

Подобные соображения имеют неоспоримое достоинство, отсекая всю гуманистическую болтовню, сентиментальные жалобы, протесты глашатаев «бессмертных принципов» и «интернационала» героев пера. Нужно, однако, признать, что для полного определения условий, в которых проявляется духовная сторона войны, необходимо более детальное исследование и создание наброска «феноменологии героического опыта», выделяющего различные его формы и выстраивающего их иерархию, проявляя тот аспект, который нужно рассматривать в качестве первостепенного для героического опыта.

Чтобы достичь этой цели, необходимо вспомнить учение, уже знакомое постоянным читателям «Диорамы», которое, заметьте, не является плодом некого частного, пристрастного, философского измышления, а представляет собою скорее фактическую данность, объективно присутствующую в природе. Это учение об иерархическом четырёхчастном делении, которое интерпретирует недавнюю историю как инволюционный спад с каждой из четырёх иерархических ступеней к более низкой. Это четырёхчастное деление, напомним, есть то, что во всякой традиционной цивилизации дало толчок к образованию четырёх различных каст: рабов, буржуазного среднего класса, военной аристократии и носителей чистого духовного авторитета. В данном случае понятие «каста» означает не некое искусственное, произвольное формирование, как некоторые полагают, а скорее «место», объединяющее индивидов, разделяющих общую внутреннюю природу, сферу интересов, призвание и изначальные характеристики. Особая «истина», особые функции определяют касты в их нормальном состоянии, но никак не наоборот: касты не образуются из-за монополизации привилегий и образа жизни на основании более или менее искусственно установленного общественного порядка. Определяющим принципом всех институтов, формирующих такое общество (по крайней мере, в его наиболее аутентичных исторических формах), выступает понимание того, что не существует одного простого и универсального образа жизни, однако существуют несколько отдельных духовных путей, соотносимых с воинами, буржуазией и рабами, и что когда распределение общественных функций отвечает такому установлению, то существует порядок, «основанный на правде и справедливости», как говорит классическое выражение.

Такой порядок является «иерархическим» в том, что он предполагает естественную зависимость низшего образа жизни от высшего, и наряду с зависимостью, также и сотрудничество; задачей высших является достигнуть выражения и индивидуальности на чисто духовной основе.

Здоровой является только такая ситуация, при которой существуют эти ясные и естественные отношения подчинения и взаимодействия. Это можно пояснить на примере человеческого организма, который нездоров, если по каким-либо причинам физический элемент (рабы), вегетативный элемент (буржуазия) или неконтролируемая звериная воля (воины) занимает главенствующее место в жизни человека, и который здоров лишь тогда, когда дух представляет собой центральную и наивысшую точку опоры для остальных составляющих (которые, будучи единым целым, тем не менее, располагают частичной автономией; они живут своей жизнью и имеют собственные права).

Так как мы говорим здесь не просто о какой-либо из существовавших иерархий, а об «истинной» иерархии (это означает, что господствует и правит действительно высший элемент), необходимо обратить внимание на устройство цивилизаций, сердцем которых является духовная элита, а образ жизни рабов, буржуазии и воинов получает свою предельную осмысленность и высшее оправдание из-за связи с принципом, являющегося особым наследием духовной элиты, и воплощает этот принцип в материальной деятельности. Ненормальное же состояние устанавливается тогда, когда центр смещается от духовного принципа в сторону принципа касты рабов, буржуазии или воинов. Каждая из этих каст провозглашает свою иерархию и определённый тип взаимодействия, но каждый из них является всё более и более неестественным, искажённым и разрушительным, пока процесс не достигает своего предела — то есть системы, где видение жизни, типичное для касты рабов, становится всеобщим ориентиром и пропитывает собой все уцелевшие элементы организма общества.

В политическом отношении этот инволюционный процесс весьма заметен в истории Запада, и его можно проследить вплоть до настоящего времени. Государства аристократического и сакрального толка сменились монархическими воинскими государствами, в значительной степени секуляризованными, которые в свою очередь сменились государствами, управляемыми капиталистическими олигархиями (кастой буржуазии или торговцев), и, наконец, мы уже стали свидетелями тенденций к социализму, коллективизму и пролетарскому государству, достигших своей кульминации в большевистской России (каста рабов).

Этому процессу сопутствуют переходы от одного типа цивилизации к другому, от одного фундаментального смысла жизни к другому. И в каждой из таких фаз всякая концепция, всякий принцип, всякое установление предполагает иной смысл, отражая взгляды господствующей касты.

Это также верно и в отношении «войны», и теперь мы можем подойти к задаче, изначально поставленной нами, а именно определению различных значений, которые может приобретать сражение и героическая смерть. Война меняет своё лицо в зависимости от того, под знаком какой касты она ведётся. В то время как в периоде господства первой касты основанием для войны служат духовные мотивы, а её смысл ясно осознаётся как путь к сверхъестественным свершениям и достижению бессмертия героем (что является мотивацией «священной войны»), то в периоде правления воинской аристократии война ведётся ради славы и власти определённого властителя, которому демонстрируют свою верность, связанную с удовольствием сражаться ради самого сражения. С переходом власти в руки буржуазии происходят глубокие изменения: в этой точке воплощается и распространяется в массы понятие нации, формируется антиаристократическая и натуралистическая концепция родины, и воина сменяет солдат–гражданин, который сражается просто ради защиты или завоевания земли; войны, тем не менее, вызываются скрытым стремлением к превосходству либо тенденциями экономического и промышленного порядка. Наконец, последняя стадия, когда руководящая роль оказывается в руках рабов, уже смогла воплотить — в большевизме — иное значение войны, находящее своё выражение в следующих типичных словах Ленина: «Война между нациями — это детская забава, заботой которой является лишь выживание среднего класса, не волнующее нас. Настоящая война, наша война — это мировая революция ради уничтожения буржуазии и триумфа пролетариата».

С учетом всего этого становится очевидно, что понятие «герой» — это общий знаменатель для очень широкого спектра понятий и значений. Готовность умереть, принеся свою жизнь в жертву, может быть единственной предпосылкой с технической и коллективистской точки зрения, а также и с точки зрения того, что ныне принято именовать (весьма грубо) «пушечным мясом». Но также очевидно и то, что с этой точки зрения война не может представлять никакой реальной духовной ценности для индивида до тех пор, пока последний является «мясом», а не личностью — как в римской точке зрения. Эта последняя точка зрения является единственно возможной при условии, что существует двойное отношение средств к целям — когда, с одной стороны, индивид предстаёт как средство по отношению к войне, к достижению материальных целей, и в то же время война по отношению к индивиду предстаёт как возможность или путь к завершению его духовного пути, возможному через опыт героизма. Тогда возникает синтез, энергия и вместе с ней предельная эффективность.

Если мы продолжим мыслить в этом направлении, то из того, что уже было сказано, становится ясным, что не все войны имеют одинаковые возможности. Рассмотрим аналогии (которые не являются просто абстракциями, а реально проявляются, будучи невидимыми большинству людей) между характером коллектива, доминирующего в различные периоды цивилизации, и элементом человеческого организма, соответствующим этому характеру. Если в эпохи торговцев и рабов преобладают силы, соответствующие энергиям, определяющим субличностную, физическую, инстинктивную, «теллурическую», органически–жизненную часть человека, то в эпохи воинов и духовных лидеров находят выражение силы, представляющие соответственно то, что в человеке суть характер и волевая личность, и то, что в нём есть духовная личность — личность, реализованная в соответствии со своим сверхъестественным предначертанием. Очевидно, что на войне под воздействием всех трансцендентных факторов большинство не может не перенести опыт пробуждения, более или менее соответствующий набору преобладающих причин, приведших к началу войны. На личностном уровне героический опыт имеет несколько различных результатов: говоря точнее, таких основных результатов три.

Эти три результата в общем соответствуют трём возможным типам отношений, в которых воинская каста и её принципы могут находиться по отношению к другим, уже рассмотренным выше проявлениям. При нормальном положении вещей они подчиняются духовным принципам, и тогда рождается героизм, ведущий к сверх–жизни, сверх–личности. Далее, воинский принцип может создать собственные формы, отказавшись признавать какое-либо превосходство над собой, и тогда переживание героического опыта приобретает качества «трагичности»: дерзость, стальной характер, но вместе с тем и отсутствие света. Личность остаётся и усиливается, но вместе с ней усиливаются и пределы, обусловленные её естественной, обыденно–человеческой сущностью. Тем не менее, такой тип «героя» демонстрирует определённое величие, и, само собой, для типов, иерархически более низких по отношению к воинам, т. е. типов буржуазии и рабов, такая война и такой героизм означают преодоление, подъём, свершение. Третий случай представляет выродившийся воинский принцип, перешедший в услужение иерархически более низких элементов (низших каст). В таком случае героический опыт почти неизбежно связан с взыванием к силам, представляющим инстинкты, субличностное, коллективное и иррациональное, и их последующим прорывом; и в общем случае происходит упадок и регресс личности индивида, который может теперь жить лишь в пассивной манере, ведомый или необходимостью, или же силой внушенных мифов и всплесками страстей. К примеру, пресловутые романы Ремарка отражают возможности лишь такого героизма: они повествуют о характерном типе людей, ведомых на войну ложным идеализмом, осознающих впоследствии, что реальность есть нечто совершенно иное — такие люди не находят точки опоры, но не дезертируют, а проходят сквозь тяжелейшие испытания, ведомые лишь стихийными силами, импульсами, инстинктами и реакциями, в которых остаётся немного человеческого, и для которых нет ни единого момента просветления.

В приготовлениях к войне, которые должны быть не только материальной, но и духовной, необходимо охватить всё это ясным и неотрывным взором, чтобы иметь возможность направить души и силы к высшему решению — единственно соответствующему идеалам, из которых фашизм черпает своё вдохновение.

Фашизм представляется нам революцией воссоздания в том, что он утверждает аристократическую и духовную концепцию нации, противостоящую как социалистическому и интернационалистскому коллективизму, так и демократическому и демагогическому пониманию нации. К тому же, презрение фашизма к экономическому мифу и практический подъём нации до уровня «нации воинов» знаменует собой первую ступень этого воссоздания — новое подчинение ценностей каст «торговцев» и «рабов» ценностям непосредственно вышестоящей касты. Следующим шагом должно стать духовное переосмысление самого воинского начала. Отправной точкой здесь должно послужить намерение развить героический опыт в смысле высшего из трёх возможных вышеприведённых вариантов. Но чтобы понять, что же такое эта высшая духовная возможность, должным образом реализованная величайшими цивилизациями, предшествовавшими нам, и которая, по правде говоря, демонстрирует нам непреходящую и универсальную сторону этих цивилизаций, недостаточно пытливой эрудированности. Дальнейшее изложение будет посвящено этой теме, где мы сконцентрируемся на традициях, свойственных античному и средневековому Риму.

 

САКРАЛЬНОСТЬ ВОЙНЫ

 

В предыдущей статье мы увидели, что феномен воинского героизма принимает различные формы, а также может иметь совершенно различный смысл с точки зрения концепции, цель которой состоит в провозглашении ценностей истинной духовности.

Продолжая обсуждение, мы начнём с того, что рассмотрим некоторые представления, связанные с традициями античности, римскими традициями. Сейчас распространено секулярное понимание ценностей древнего Рима. Как считается, римлянин был просто солдатом в наиболее ограниченном смысле слова, и только при помощи солдатских качеств и в силу удачного стечения обстоятельств завоевал мир. Это мнение неверно.

Во-первых, с самого начала и до конца для римлян догматом веры была убеждённость в том, что божественные силы создали и защищали величие Рима — Империю и Вечность (Aeternitas ). Те же, кто хочет ограничить себя «позитивистской» точкой зрения, вынуждены заменить это ощущение, очень глубоко осознаваемое римлянами, на загадку: что же заставляло горстку людей, без каких-либо явных причин, даже без идей «земли» или «родины», без всех тех мифов и страстей, к которым прибегает современность для оправдания войны и поощрения героизма, идти всё дальше и дальше, из одной страны в другую, следуя странному и непреодолимому импульсу, основываясь лишь на «аскезе власти»? Согласно единодушному свидетельству классических авторов, ранние римляне были глубоко религиозными — nostri maiores religiossimi mortales , как пишет Саллюстий.[1]Цицерон и Геллий повторяют его слова. Но их религиозность не была ограниченной и изолированной абстракцией, а пропитывала собой весь мир действий, включая в себя также и мир военного опыта.

Особые священные коллегии жрецов в Риме — фециалии — руководили вполне определённой системой ритуалов, которые обеспечивали мистическую составляющую каждой войны, от её объявления до окончания. Определённо, один из общих принципов римского военного искусства требовал вступать в битву лишь после того, как будут явлены определённые мистические знаки; так сказать, лишь тогда, когда придёт «момент». В силу умственных искажений и предубеждений, закладываемых современным образованием, большинство сегодняшних людей будут склонны видеть в этом чуждые, суеверные представления. Самые доброжелательные расценят это как экстравагантный фатализм; однако оба эти взгляда неверны. Сутью искусства предсказаний, практикуемого римскими патрициями, равно как и сутью схожих дисциплин, которые без труда могут быть найдены среди других великих индоевропейских цивилизаций, было не открытие «судьбы», которой следовало суеверно покориться, а, скорее, приобретение знаний о точках соприкосновения с невидимыми влияниями, соединяясь с которыми, усилия людей получили бы развитие, умножились и привели бы к изменению не только на материальном, но и духовном плане. Таким образом, при идеальной гармонии между ними в комплексе событий равно преодолевались как материальные, так и духовные препятствия и сопротивления. В свете этого знания не остаётся сомнений, что римские ценности, римская «аскеза власти» включали в себя духовный и сакральный аспект, и расценивались не только как средство достижения военного и светского величия, но и как средство контакта и соединения с божественными силами.

Если бы здесь это было уместно, мы могли бы привлечь различные материалы в подтверждение этого тезиса. Ограничимся, однако, тем, что упомянем о церемонии триумфа в Риме, имевшую скорее явно религиозный характер, нежели светско–военный. Многие элементы церемонии показывают, что римляне приписывали победу, одержанную вождями, не столько их простым человеческим качествам, сколько трансцендентной силе, реально проявляющей себя посредством их самих, их героизма и, порой, их самопожертвования (как в ритуале, известном под названием devotio , во время которого вожди приносили себя в жертву). В вышеназванной церемонии триумфа победитель принимал регалии верховного Бога Капитолия, как если бы он был его воплощением, и шествовал с процессией, чтобы возложить лавровый венок в руки этого Бога, как будто демонстрируя, кому на самом деле принадлежит победа.

Наконец, одним из источников происхождения имперского культа, то есть убеждения о бессмертном «нумене»[2], скрытом в императоре, является, несомненно, героический опыт: изначально военный предводитель провозглашался императором на поле боя в момент победы. В этот момент он казался преображенным божественной силой, внушая страх и восхищение, а именно это и создавало чувство «нумена». Мы можем добавить, что такой взгляд присущ не только Риму, но обнаруживается во всей классической средиземноморской античности; и он не ограничивался победителями войн, но также иногда распространялся на победителей Олимпийских игр и кровавых сражений на арене. В Элладе миф о Героях сливается с мистическими доктринами, такими, как орфизм, объединяя в общем символизме фигуры победоносного воина и посвящённого, победителя смерти.

Это точные указания на героизм и систему ценностей, которая в большей или меньшей степени осознанно превращается в духовный путь, освящённый не только славным материальным завоеванием, которому он способствует, но и тем, что он представляет собой некий ритуальный призыв, включающий завоевание неосязаемого.

Давайте рассмотрим некоторые другие свидетельства, относящиеся к этой традиции, которая по самой своей природе является метафизической — такие элементы, как «раса», могут обладать в ней только вторичной, условной ценностью. Мы говорим это, потому что намерены в следующей статье рассмотреть «священную войну» воинов Священной Римской империи. Эта цивилизация, как известно, представляла собой область творческого взаимодействия различных компонентов — римского, христианского и нордического.

Мы уже обсуждали черты первого из этих компонентов — римского. Христианский компонент проявится чертами рыцарского, наднационального героизма в крестовых походах. Осталось выявить только нордический компонент. Чтобы не тревожить понапрасну наших читателей, мы вначале заметим следующее: то, что мы рассматриваем, имеет, в сущности, надрасовый характер, и не имеет своей целью утвердить превосходство каких-либо самозваных «особых» народов над другими. Ограничась единственным намёком на то, чего мы здесь хотели бы избежать, скажем (каким бы удивительным это не показалось), что более или менее усердное нордическое возрождение, прославляемое ныне ad usum delphini [3]национал–социалистической Германией, мы считаем главным образом искажением и опошлением нордических традиций в том виде, в каком они существовали первоначально, и в каком их всё ещё можно найти в тех людях благородной крови, считающих великой честью возможность именовать себя римлянами, хотя и тевтонской расы. Напротив, для многих расистских писателей сегодня слово «нордический» стало равным «антиримскому», а слово «римский» стало более или менее синонимом слова «еврейский».

Сказав это, мы считаем уместным воспроизвести такую замечательную формулу наставления воину в древней кельтской традиции: «Сражайся за свою землю и, если нужно, прими смерть, ибо смерть есть победа и освобождение души».

Выражение mors triumphalis [4]в нашей собственной классической традиции соотносится с этим представлением. Что же до собственно нордической традиции, то общеизвестной её частью является представление о Валхалле, престоле божественного бессмертия, уготованного «свободному» божественному роду и героям, павшим на полях сражений («Валхалла» означает буквально «из дворца избранных»). Повелитель этого символического престола — Один или Вотан — описан в «Саге об Инглингах» как показавший героям через символическое самопожертвование на мировом древе путь к единению с божественным, дорогу туда, где живут вечно, будто на сверкающем горном пике поверх облаков. Согласно этой традиции, никакая жертва или форма служения не ценится так высоко высшим Богом и не является столь богатой сверхъестественными дарами, как та, что приносит воин, сражающийся и погибающий на поле битвы. Но это ещё не всё. Духи павших героев пополнят фалангу тех, кто на стороне «небесных героев» идёт в битву Рагнарёк, то есть «сумерек богов», которая, согласно этому учению, а также согласно эллинам (Гесиод), угрожает миру с незапамятных времён.

Мы увидим, что этот мотив появляется снова в различных формах в средневековых легендах о «последней битве», в которой будет сражаться бессмертный император. Сейчас, чтобы проиллюстрировать универсальность этих элементов, мы укажем на сходство между древними скандинавскими представлениями (которые, заметим мимоходом, Вагнер[5]изобразил совершенно неузнаваемыми в своём туманном, высокопарном, типично тевтонском романтизме) и представлениями древнеиранскими, а позднее персидскими. Многие могут быть поражены, услышав, что хорошо известные валькирии, выбирающие души бойцов, которым суждена Валхалла, на самом деле лишь трансцендентная персонификация частей самих воинов — частей, называемых ирано–персидской традицией фраваши . Они также представляются женщинами света или грозовыми девами битвы, являясь в большей или меньшей степени персонификацией сверхъестественных сил, с помощью которых человеческие сущности воинов, «верных Богу Света», смогут пройти преобразование и вызвать потрясающие и кровавые победы. Иранская традиция располагает также символической концепцией божественной фигуры — Митры, описываемого как «воин, что никогда не спит», который, во главе своих верных фраваши , сражается с прислужниками тёмного бога до тех пор, пока не придёт Саошиант — владыка грядущего царства «триумфального» мира.

Эти фрагменты древней индоевропейской традиции, в которой повторяются мотивы войны как сакрального действа, и героя, который на самом деле не умирает, а становится частью мистического воинства в космической битве, имели ощутимый эффект на определённые элементы христианства — по крайней мере, того христианства, которое смогло всерьёз воспринять девиз vita est militia super terram ,[6]и признать спасение не только в осуждении гордыни, в любви к ближнему, надежде и прочем, но и в героическом элементе, в нашем случае — «Царствие Небесное может быть взято штурмом». Именно это сходство мотивов дало рождение духовной концепции «Великой войны», присущей средневековью. Эту концепцию мы обсудим в следующей статье для «Диорамы», рассматривая внутренние, индивидуальные, но, тем не менее, актуальные аспекты этих учений.

 

СМЫСЛ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ

 

Мы продолжим рассматривать те героические традиции, которые понимают войну как путь духовной реализации в самом строгом значении этого слова и придают ей трансцендентное оправдание и цель. Мы уже обсудили представления античного Рима в этом отношении. Также мы описали нордические традиции, в которых героическая смерть на поле боя наделяет героя бессмертием. Нам было необходимо ознакомиться с этими традициями, прежде чем перейти к рассуждениям о мире средневековья, так как известно, что в культурном отношении средние века представляют собой синтез трёх элементов: римского, нордического и, наконец, христианского.

Таким образом, теперь мы можем приступить к рассмотрению идеи «сакральности войны» в том виде, в котором её знал и культивировал средневековый Запад. Как должно быть очевидно, здесь мы рассматриваем крестовые походы в их глубочайшем смысле, а не в смысле, приданном им историками–материалистами, согласно которым походы являются простыми следствиями причин экономического или этнического характера. Также мы не считаем их и простыми феноменами суеверности и религиозной экзальтированности, как представляется некоторым «просвещённым» умам; и, наконец, мы не будем считать их чисто христианским явлением. По отношению к последнему пункту важно не упускать из виду правильные отношения причин и следствий. Часто утверждается, что в крестовых походах христианская вера использовала героический дух западного рыцарства. Тем не менее, истиной является обратное: христианство и все связанные с ним императивы религиозной войны против «неверных» и освобождения «Храма» и «Святой Земли» были просто средством, позволившим героическому духу воплотиться, утвердить и реализовать себя в своего рода аскезе — не созерцательной, но не менее богатой духовными плодами. Многие рыцари, отдававшие свои силы и жизни «священной войне», имели лишь туманное представление и самые общие знания той доктрины, за которую они сражались.

Тем не менее, культурный контекст крестовых походов изобиловал элементами, выдающими их высший, духовный, символический смысл. Трансцендентальные мифы в душе западного рыцарства поднялись из глубин подсознания: завоевание «Святой Земли», расположенной «за морем», имело куда более тесные, чем многие могли бы вообразить, связи с древним преданием, согласно которому «на далёком востоке, где встаёт солнце, лежит священный город, где не бывает смерти, а герои, которым посчастливилось добраться туда, наслаждаются небесным спокойствием и вечной жизнью».

Более того, борьба против ислама с самого начала по своей природе имела смысл аскетического испытания. Знаменитый историк крестовых походов Куглер писал: «Это была не борьба за земные королевства, а борьба за Царствие Небесное: крестовые походы были делом не людей, но Бога — поэтому о них нельзя судить с тех же позиций, что и о других событиях человеческой истории».

Священную войну, по словам автора старинной хроники, нужно сравнивать с «омовением в пламени чистилища, но ещё перед смертью». Погибшие в крестовых походах символически описывались Папами и проповедниками как «золото, трижды проверенное и семь раз очищенное пламенем». Они прошли очистительное испытание такой силы, что перед ними открылся путь к всевышнему Господу.

«Никогда не забывайте этого прорицания», — писал св. Бернар,[7] — «живыми или мёртвыми, мы принадлежим Господу. Славен ты, если не покидаешь битвы иначе, как увенчанным лавром. Но даже ещё более славно обрести в сражении венец бессмертия […] О, счастливое чувство, когда смерти не боятся, а нетерпеливо ожидают и принимают с безмятежным сердцем!». Крестоносцу обещалось достижение абсолютной славы — на провансальском диалекте glorie asolue — и «покоя в раю» — conquerre lit en paradis — то есть достижение сверхжизни, сверхъестественного состояния бытия, чего-то за пределами религиозного представления. В этой связи Иерусалим — вожделённая цель завоевания — выступает в двух ипостасях: как город земной и как символический, небесный, неосязаемый град, а крестовый поход обретает внутреннюю ценность, независимую от внешних форм, оснований и видимых мотивов.

Кроме того, больше всего людей в крестоносные армии поставили рыцарские ордена — такие, как храмовники (тамплиеры) и иоанниты, состоявшие из мужчин, которые, подобно монахам или христианским аскетам, научились презирать мирскую суету. Уставшие от жизни воины, всё видевшие и всё испытавшие, уходили в такие ордена, тем самым готовя себя к абсолютному действию, свободному от интересов обыденной, смертной жизни, а также от жизни политической, в узком значении слова «политика». Папа Урбан VIII[8]обращался к рыцарству как к наднациональному сообществу тех, кто «готов броситься в войну, где бы она ни вспыхнула, принеся в неё страх перед своим оружием в защиту чести и правосудия». Они должны откликаться на призыв к «священной войне» охотнее всех, поскольку её награда — это не земные владения, относительные и недолговечные, а «небесный удел», согласно одному из писателей тех времён.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.