Сделай Сам Свою Работу на 5

Мир поступка. «Эго-персонализм» как онтология.





В своей первой опубликованной статье «Искусство и ответственность», которую В. Л. Махлин назвал «искусством ответственности» [Махлин 1992а: 18], двадцатичетырехлетний Бахтин писал: «Искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей ответственности» [ИО, 8]. Однако подробный анализ понятия «единство моей ответственности» мы находим не в этой статье, а в следующей работе Бахтина – «К философии поступка» (ФП).

По замыслу молодого философа данная работа должна была стать интроспективным описанием так называемого «долженствующе поступающего сознания», т.е. феноменологией моральных действий личности («поступков») данной с позиции самой личности. По мнению Бахтина основой нравственных актов является осознание личностью уникальности своего пространственного положения в мире и временая необратимость ее действий. Именно эти два качества, с точки зрения мыслителя, призваны послужить причиной того, что у личности появится чувство «единства своей ответственности», которое превращает личность в этического субъекта. Бахтин предполагает, что из осознания субъектом своего предстоящего действия как действия «единственного» автоматически следует нравственный характер последнего. Однако логический объем необратимых действий шире логического объема действий долженствующих – первый включает последний как свою часть, – а значит, не все необратимые действия есть действия долженствующие.



Поэтому, на наш взгляд, в трактате ФП Бахтиным представлена не феноменология действий долженствующих, но феноменология действий, хотя и уникальных, единственных, однако всего лишь – необратимых. Это обусловлено тем, что Бахтин, признавая за долженствующими действиями статус свободно избранных и необратимо уникальных (в его терминологии – «единственных»), не дает критерия, по которому личность из предстоящих ей действий обязана выбрать действия именно моральные. Бахтин, анализируя отношение долженствования концентрирует все свое внимание только на одной стороне этого отношения – на личности, принимающей на себя груз ответственности за предстоящее действие, но совершенно не обращает внимание на другую сторону этого отношения – на то перед кем, или перед чем личность держит ответ. Он априори предполагает, что человек отвечает только за выбор или не-выбор исключительно нравственного начала, но не за выбор между добром и злом.



Житейское объяснение именно такого понимания «долженствования», на наш взгляд, можно найти, если вспомнить ту обстановку, в которой происходило первичное изложение, а значит, и обретение, Бахтиным своей «нравственной философии». Как известно (и об этом упоминает как сам Бахтин в своих беседах с В. Д. Дувакиным, так и М. В. Юдина) молодой философ «излагал [М. В. Юдиной и Л. В. Пумпянскому – А. К.] даже, ну, начатки своей… нравственной философии, сидя на берегах озера так в верстах… должно быть, километрах в десяти от Невеля. И даже это озеро мы называли озером нравственной реальности» [М. М. Бахтин: Беседы с Дувакиным 2002: 269]. Поскольку же, в окрестностях Невеля, отмечает Бахтин, «озера и окрестности совершенно чудесные» [там же], то ни о каком выборе между добром и злом у молодых людей, по видимому, и мыслей не было (об «озере безнравственной реальности» ни Бахтин, ни Юдина не упоминают), и максимум, что было доступно их эмоциональному состоянию – «смотреть – не смотреть» («выбор – не-выбор») на эту чудесную озерную данность. Более того, даже «выбор – не-выбор» добра Бахтин ничем не обуславливает.

Итак, феноменология, представленная в ФП есть феноменология необратимо-необязательных действий.

Для ответа на вопрос какова же «философская» причина такого понимания Бахтиным «долженствования», и почему им в ФП не были представлены критерии выбора личностью моральных действий, мы должны ответить на другой: что является онтологической основой бахтинского мира? Ответ необходимо должен присутствовать в самом тексте ФП, так как, по свидетельству самого Бахтина, ФП есть не только «феноменология долженствования», но и попытка создания так называемой «первой философии» – онтологии [ФП, 16 и 31], т.е. философской дисциплины, ставящей себе целью постиже­ние истинно-сущего мира.



Относя текст ФП прежде всего к первой части предполагаемой всеобъемлющей философской системы, в которой будут присутствовать и онтология, и этика, и эстетика, и политика, и религия, Бахтин пишет: «Первая часть нашего исследования будет посвящена рассмотрению именно основных моментов архитектоники действительного мира, не мыслимого, а переживаемого. Следующая будет посвящена эстетическому деянию как поступку, не из­нутри его продукта, а с точки зрения автора как ответственно прича­стного – этике художественного творчества. Третья – этике политики, и последняя – религии» [ФП, 52]. Уже из этого можно заключить об антропологическом характере всей философии Бахтина, т.е. о том, что именно человек должен стоять в центре бахтинского мира. «Нравственная философия» М. М. Бахтина, – пишет Н. К. Бонецкая, – «философская антропология», [Бонецкая 1991: 51]. Но в каком виде предстает перед Бахтиным этот «мир человеческий»?

Мир, бытие для Бахтина есть, прежде всего, мир событий, «событий-бытия»: «Все дано мне как момент события, в котором я участен» [ФП, 35]. Поэтому, естественно, что изначальным феноменом «первой философии», феноменом, метафизическую основу которого мы стараемся найти, является «бытие как событие». Наша оценка совпадает с оценкой, которую бахтинскому «событию» дает Т. В. Щитцова: «Именно событие является… первоначальным феноменом бахтинской философской программы» [Щитцова 2002: 15]. Изначальную феноменологичность «события бытия» отмечает и А. В. Еремеев [Еремеев 1992: 25]. Каков же ключ, который позволит проник­нуть вглубь этого «события-бытия»?

Обращаясь к тексту, находим, что сущность события, по мнению Бахтина, открывается чело­веку только в поступке, который человек осуществляет в этом бытии. То­лько «бытие-событие, как его знает ответственный поступок, не мир, создаваемый поступком, а тот, в котором он ответственно себя осоз­нает и свершается» [ФП, 35], являет человеку свое истинное лицо. Но если только изнутри поступка может открыться истинно-сущее мира, то, следовательно, только со стороны человека как поступающего возможен доступ к этой онтологии, ибо кто, как не человек – главное действующее лицо, инициатор поступка? Но чт.е. «поступок»?

Из вышеприведенной цитаты видно, что поступок – ответственное деяние личности, т.е. долженствующее действие человека, и значит, в основе поступка лежит понятие долга, или, в терминах бахтинской философии, – категория «долженствования»: «Долженствование есть своеоб­разная категория поступления-поступка» [ФП, 14]. Можно сказать, что долженствование является чем-то вроде формальной причины поступка, которая облекает действие личности в этическую форму. Бахтин далее уточ­няет это понятие и подчеркивает такие неотъемлемые качества поступка, как его «неслучайность», «обязательность», «незамени­мость», его категоричность для поступающего. «1) Поступок должен быть абсолютно не случаен, 2) долженствование действительно абсолютно нудительно, категорично для меня» [ФП, 30].

Теперь, пытаясь найти у Бахтина причину, основание этих не­случайных долженствующих действий, обнаруживаем, что основа последних, по Бахтину, – в осознании человеком уникальной единственности своих поступков. Он пишет: «Долженствование есть именно категория индивидуального поступка, даже более, категория самой индивидуальности, единственнос­ти поступка, его незаменимости, незаместимости, единственной нудительности, его историчности» [ФП, 30].

Напомним: поступок есть не только долженствующее действие, но и метод постижения со­бытия-бытия, а, значит, можно предположить, что его единственность есть отражение единственности события. И действительно, в тексте мы находим следующее высказывание: «Только изнутри действительного поступка... есть подход к единому и единственному бытию» [ФП, 32]. Т.е. поступок, как метод создания образа бытия, адекватного самому бытию, должен обладать качествами, сходными с качествами бытия, в частности – с качеством единственности. Однако из другого места текста узнаем, что поступок – не только путь пости­жения события-бытия, но и то, что непосредственно входит, что, собственно, образует событие: «Истинно реален, причастен бытию-событию только этот акт в его целом, только он жив, ...он приобщен единст­венному единству свершающегося бытия» [ФП, 11]. Значит, единственность поступка – скорее, не отражение единственности бытия, но ее, единственности, причина (вернее, одна из причин).

Но существуют ли еще причины, от которых зависит и которые порождают событийную единствен­ность? И снова, проведя поиск в тексте, находим: «Категория переживания действительного мира-бытия – как события – есть категория единственности, переживать предмет – зна­чит иметь его как действительную единственность, но эта единствен­ность предмета и мира предполагает соотнесение с моею единственно­стью» [ФП, 44]. Так как здесь под переживанием допустимо подразу­мевать и поступок-действие, и поступок-мысль – поступок вообще, то правомерно утверждать, что единственность поступка имеет своими истоками единственности предмета и субъекта. Кроме того, если учесть что, по Бахтину, «единую единственность этого мира гарантирует действите­льности признание моей единственной причастности, моего не-алиби в нем» [ФП, 53], то становится очевидным, что акт осознания челове­ком себя в качестве уникальной личности и есть причина, порождающая единственность предмета, человеку в поступке противостоящего. Значит, и «уникальность поступка, – как пишет O. B. Русских, – зависит от того, насколько в нем проявляется уникальность индивида» [Русских 1995: 143].

Отсюда следует, что и «событие-бытия», и «поступок» как мо­ральное, долженствующее действие основываются на уникальности субъ­екта – на его единственности, как осознанном субъектом качестве, как продукте его самосознания. Бахтин так пишет об этом: «Долженствова­ние возможно там, где есть признания факта бытия единственной лично­сти изнутри ее, где этот факт становится ответственным центром, там, где я принимаю ответственность за свою единственность, за свое бы­тие» [ФП, 43]. Но, значит, именно личностная активность, утвержда­ющее начало в человеке есть то, что порождает и его самого в каче­стве ответственного участника в поступке, и окружающее че­ловека бытие, и значит, все событие в целом.

Все и вся в бахтинском мире укореняется актом саморефлекса, актом самоутверж­дения, актом самопризнанности. Но укореняется по-разному. Если саму себя активность утверждает именно как активность, то весь остальной мир, все остальное бытие признается исключительно как нечто пассив­ное. Действительно, читаем: мир, «как архитектони­ческое целое, расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка: он находится мною, поскольку я исхожу из се­бя в моем поступке» [ФП, 54]. Подчеркнем: мир именно находится субъектом, а не находит последнего. Т.е. субъективная активность (как исхождение) опре­деляет мир в его пассивности (как нахождение), она первичнее последнего.

Но чья же это активность, как не активность именно субъекта? В чем суть саморефлекса личности, как не в творчестве-утверждении существования самое себя? Что есть исток всякой ответственности, как не сам человек? «Я – есмь – во всей эмоционально-волевой, поступочной полноте этого утверждения», – с пафосом заявляет философ [ФП, 41].

Как видим, последней, метафизической основой события-бытия и, шире – всего бахтинского мира поступка является человек, вернее, его всеутверждающее «Я». Все сущности, стороны, моменты мира, со­бытий, самого человека, отраженные в специфически бахтинских понятиях, укоренены в этом онтологическом фундаменте. «ФП – та самая работа, где в качестве онтологической категории обосновывается понятие "я", "я" занимает центральное положение в бытии – мир располагается не вокруг Бога или Солнца, но вокруг личности. Бахтин заявляет о себе как о принципиальном персоналисте» [Бонецкая 1996: 18 − 19].

Если все в бахтинском мире зависит от активности субъекта, то, следовательно, и законы бытия, и нормы морали не существуют до вольного «утверждения» их последним. В связи с этим В. В. Бибихин, комментируя последнюю цитату из ФП и как бы не веря в серьезность бахтинской мысли, пишет: «Кто это говорит? Может ли здесь не быть иронии?», и продолжает: «Потому что никак, ну никак нельзя сказать, что событие есть такая вещь, что субъект может устроить ее сам себе по собственному почину» [Бибихин 1991: 149]. «Бахтин, на уровне поступка, – подтверждает Г. Нильсен, – ставит в центр "я"» [Нильсен 2003: 109]. Другой исследователь, Е. И. Смирнова отмечает: «Нет надчеловеческой заданности его поступка, задающий поступок смысл лежит на стороне человека» [Смирнова 1995: 198]. То, что Бахтин приходит в ФП к «фактическому отождествлению я-бытия» и я-сознания», подчеркивает и Ю. Н. Давыдов [Давыдов 1997: 108]. Возвращаясь к началу данного параграфа, можно утверждать, что центральным, ключевым, определяющим элементом комплексного понятия, приведенного в статье ИО – «единство моей ответственности», – является слово «моей», в котором и обретается, с точки зрения Бахтина, единственное единство поступков как ответственных личностных действий.

Теперь попытаемся ответить на вопрос: почему. Бахтин именно так, «волюнтаристски», описал долженствование? Причины отыщутся без особого труда, если проанализировать то, от чего отталкивался Бахтин в своих построениях феноменологии поступка и какие задачи перед собой ставил.

Если снова обратиться к ИО, которая была написана им непосредственно перед тем, как он приступил к своей «философии поступка», и которая явилась своего рода программным манифестом, декларацией философских намерений молодого Бахтина, то, как мы помним, ее целью было включение искусства и, шире, культуры вообще в жизнь, обретение смысла, оправдание культуры в жизненном контексте. В этом свете текст ФП предстает перед нами в качестве попытки реализации этой программы.

То, от чего отталкивался Бахтин, из чего исходил, мы тоже находим в его первой работе. «За то, что я пережил и понял в искусстве, я должен отвечать своей жизнью» [ИО, 7]. Но это означает, что философ попытался построить своего рода инверсионную этику, где не «бытийственный» план включает в себя план «произведенческий» – мир искусства, но, наоборот, переживания, которые испытала личность при восприятии художественного произведения, должны определять ее поведение в «действительном» мире. О первичности проблем искусства перед жизненными проблемами (об оправдании искусства жизнью, но не наоборот) говорит К. Эмерсон, когда пишет о Бахтине, что «его интересует совсем другая сторона вопроса: роль "эстетических отношений" в жизни» [Эмерсон 1995: 128].

«Эстетизованность» бахтинской этики отмечает и Е. А. Богатырева [Богатырева 1996: 48]: «Манифестирующий ответственность поступок чрезвычайно походит на чисто символический артистический жест художника» [там же: 32], что достаточно характерно для русского модерна первой четверти ХХ века. О бахтинском поступке как об акте творчества пишут Л. Э. Старостова [Старостова 1995: 151], И. В. Коняхина [Коняхина 1995: 74], К. Кларк и М. Холквист [Кларк, Холквист 1995: 50]. А И. В. Пешков говорит о ритуальной «игре» поступающего сознания [Пешков 1996: 12].

Итак, поскольку в центре бахтинского мира поступка находится «Я», с набором своих личностных качеств, последовательно утверждающее себя самое, свою активность и единственность, других и окружающий мир в их единственности и пассивности, постольку онтологию мира, в том виде как она предстает перед нами в тексте ФП (в отличие от Л. А. Гоготишвили, которая, как мы уже отмечали, оценивает философию Бахтина как «персоналистический дуализм» [Гоготишвили 1992: 101]), мы будем называть эго-персонализмом.

На наш взгляд, термин «субъективизм» не достаточно вскрывает специфику бахтинской онтологии, поскольку за ним тянется шлейф гносеологических значений, с коннатационными смыслами недостаточной адекватности отражения субъектом действительности; что затушевывает бахтинский активизм и эгоцентризм. Эти же соображения можно отнести и к термину «персонализм», который лишь указывает на личность во всем объеме ее качеств, не достаточно акцентируя их укоренненности в «Я».

Поэтому, вводя данный термин, мы руководствовались следующими соображениями.

Во-первых, центром бытия, его творящей и все-определяющей основой в бахтинском мировоззрении выступает личностное «Я», поэтому термин, обозначающий метафизическую основу должен содержать часть, которая и указывает на это, то есть – «эго».

Во-вторых, при взаимодействии с бытием «эго», «Я», помещает между собой и миром те или иные свойства личности («персоны»), в центре которой и находится это «Я». Личностные качества, с одной стороны, выступают в роли «инструментов», при помощи которых «Я» формирует, творит действительность, с другой, – являются (если воспользоваться расселовской метафорой кантовского трансцендентализма), своего рода «очками», через которые «Я» только и воспринимает окружающую ее действительность, и значит, которые определяют вид истинно сущего, однозначный облик бытия.

В-третьих, личность при каждом восприятии-творении мира одновременно осознает себя и всеопределяющим центром бытия, и обладательницей того или иного доминирующего личностного качества. Последнее, повторим, не только обусловливает модус, под которым бытие воспринимается-творится, но и выступает в роли своеобразного субстрата, «материала» бытия, и следовательно, это взаимоналожение «Я» и определенного свойства личности присутствует и в основании бытия. Отсюда – наличие в термине дефиса, соединяющего «эго» и «персонализм», подчеркивающего одновременность пребывания последних как в сознании личности (как в качестве причины бытия), так и в самом бытии.

Восприятие бытия в разновидности бахтинского эго-персонализма, представленного им в ФП, осуществляется через такие личностные качества, как «активность», «единственность», «долженствующее чувство». Именно после акта утверждения этих свойств «своей» личности «Я» начинает творить мир вокруг себя, а значит, «активность», «единственность», «чувство долга» личности являются и орудиями, с помощью которых «Я» творит-утверждает и окружающий ее мир в его единственности и пассивности. В Главе II мы увидим, что выбор, который осуществляет «Я», иных качеств личности приведет к тому, что уже другие личностные стороны выступят и в качестве условий восприятия ею бытия, и в качестве орудий ее творчества, и следовательно, определят ту или иную эстетическую теорию Бахтина).

Отсюда становится понятным то, о чем мы выше уже говорили: пытаясь представить «феноменологию поступка» как долженствующего действия, бахтинская «философия поступка» на самом деле является феноменологией действия хотя и уникально-необратимого (что следует из конституирования пространственно-временной единственности любого действия), но в тоже время действия необязательного. В самом деле, о какой обязательности может идти речь, когда сама эта «обязательность» нуждается со стороны «Я» своего утверждения? Для Бахтина и нравственная норма – не норма, и моральный закон – не закон; для него это все не имеет статуса действительности, но остается только-возможностью до тех пор, пока не утверждено личностью. Конечно, воля, за которой стоит «Я», по Бахтину, не творит сам моральный закон – закон со стороны своей содержательности, но закон должен волей утвердиться, в терминологии Бахтина – должен быть ею «признан»: «По отношению к закону, взятому со стороны его смысловой значимости, активность поступка выражается только в действительном осуществляемом признании, в действительном утверждении» [ФП, 31].

И Канта в ФП Бахтин критикует не со стороны объективной обязательности исполнения моральных законов, но с позиции персонализма. У Канта, с точки зрения Бахтина, «закон предписан себе самой волей, она сама автономно делает своим законом чистую законосообразность – это имманентный закон воли», и далее: «Воля-поступок создает закон, которому подчиняется, т.е., как индивидуальная умирает в своем продукте» [ФП, 30]. Значит, Бахтин не приемлет у Канта не отсутствия у воли моральной активности вообще – моральной активности как трансцендентального атрибута морального субъекта, – но отсутствия у воли активности именно индивидуальной. По отношению к последней трансцендентальная, можно сказать механически задающая самой себе моральный закон, воля тоже – ничто, и нуждается, по Бахтину, своего утверждения со стороны воли личностной, индивидуальной. В этой связи снова можно вспомнить о Ш. Ренувье, который, как нами было отмечено во Введении, совершил как и Бахтин (впрочем, гораздо раньше последнего) эволюцию в философских взглядах от кантианства к персонализму, и чье несогласие с Кантом так похоже на бахтинское: «Кантовскому допущению "ноуменов", независимых от феноменов, Ренувье противопоставил завершенный феноменализм, безоговорочное утверждение первичности сознания субъекта, а общезначимым ("объективным", по терминологии Канта) априорным категориям, вносящим в процесс познания детерминированную предопределенность, – свободную индивидуальную целеустремленность монадической личности» [Современная буржуазная философия 1978: 478].

Повторим: поступки, в том виде, как они изображаются в ФП, являются действиями необязательными, случайными, поскольку Бахтин не приводит обоснования, по которому из спектра предстоящих действий личность обязана выбрать именно данное моральное (или еще какое-то) поведение. «Этот субъект [т. е. личность, описанная в ФП. – А. К.] живёт в мире, – пишет К. Томсон, – где нет принципа для выбора: это мир, где все, чт.е., могло бы и не быть»[Томсон 2002: 104].

Значит, долженствующие действия, как их описывает Бахтин, скорее похожи не на моральные поступки (обязательность в исполнении которых не зависит от личностной активности, но заключена в них самих), а на акты чисто художественные. Бахтин, утверждает Е. А. Богатырева, «практически отождествляет индивидуальную жизнь с эстетизированной жизнью художника, а индивидуальное бытие в его философии легко и естественно (может быть, более естественно, чем в концепциях многих представителей персонализма) оборачивается творчеством» [Богатырева 1996: 56]. Такая эстетическая интерпретация бахтинской этики служит дополнительным оправданием анализа текста ФП в данном исследовании.

Уже в своем следующем тексте, в АГ, Бахтин дал феноменологию действий чисто культурных, – и значит, еще дальше ушел из долженствующего плана, из плоскости этически поступающего сознания. (Его, по-видимому, увлек мир художественного творчества, в котором «Я» субъекта имеет больше оснований сознавать себя в качестве единственно творящей, единственно активной силы).

Но как сам Бахтин при изложении своей этической теории обосновал необходимость своего обращения к анализу художественного творчества?

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.