МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ МЫШЛЕНИЯ КАК ПРЕДМЕТА ЛОГИКИ

Содержание

ФЕНОМЕН ИЛЬЕНКОВА (А. Г. Новохатько) 5

Раздел I. У ИСТОКОВ МЫСЛИ 17

Философия и молодость 18

Откуда берется ум? 30

Учиться мыслить! 43

Античная диалектика как форма мысли 56

Раздел II. ФИЛОСОФИЯ И КУЛЬТУРА 101

Опередивший свое время 102

Фихте и «свобода воли» 108

Вершина, конец и новая жизнь диалектики (Гегель и конец старой философии) 115

Гегель и «отчуждение» 141

Философский подвиг 152

Маркс и западный мир 156

О «сущности человека» и «гуманизме» в понимании Адама Шаффа (О книге А. Шаффа «Марксизм, и человеческий индивид») 170

Противоречия мнимые и реальные 199

Раздел III. ИДЕАЛЬНОЕ И ИДЕАЛ 203

Идеал 204

Материалистическое понимание мышления как предмета логики 212

Диалектика идеального 229

Соображения по вопросу об отношении мышления и языка 270

Раздел IV. КОНКРЕТНОСТЬ ИСТИНЫ 275

Диалектика абстрактного и конкретного 276

Логическое и историческое 294

Проблема противоречия в логике 308

О всеобщем 320

Субстанция 339

Диалектика и мировоззрение 345

О роли классического наследства в развитии категорий материалистической диалектики 366

Раздел V. ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЛИЧНОСТЬ? 369

Несомненное и сомнительное в размышлениях Э. Майра 370

Гегель и проблема способностей 376

Деятельность и знание 381

Что же такое личность? 387

Две логики – две культуры

Органическое и неорганическое тело человека

Так рождается личность

Самочувствие, самосознание и реальная личность

В каком пространстве существует личность?

ПРИЛОЖЕНИЯ 415

Космология духа 415

Письма Г. Е. Шилову 437

Письмо А. В. Суворову 446

Письмо в Институт марксизма-ленинизма 448

КОММЕНТАРИИ 450

ФЕНОМЕН ИЛЬЕНКОВА

Великие поэты и художники — всегда философы. Но почему? Потому ли только, что художественные гении зачастую наделены даром универсаль­ного предметно-чувственного проявления, каковы, например, многие «ренессансные» натуры на исходе эпохи кватроченто в Италии, когда сама идея приобретает черты зримости, осязаемости, слышимости; или, несколько позднее, Ломоносов и Гете? Но ведь есть и другой ряд: Иероним Босх и Гофман, Достоевский и Михаил Булгаков — здесь мы соприка­саемся с тем, что можно было бы назвать внутренней свободой мышле­ния. Это мышление также опирается на определенное содержание все­общих жизненных ситуаций, но связано с необходимой стороной дейст­вительности не столь явно, так что сознание художника воспроизводит нам ее голос через цепь тончайших опосредствовании и зачастую даже в совершенно неожиданной аранжировке. И, словно предостерегая нас от возможных лжеинтерпретаций творческого наследия великих людей, А. С. Пушкин со свойственной ему изумительной ясностью формули­рует существо проблемы: художника надо оценивать по законам, кото­рые тот сам устанавливает для своего произведения.

Не так уж редко мы сталкиваемся и с примерами прямо противопо­ложными, когда сама философская мысль несет в себе полноту эстети­ческого совершенства, прелесть художественного обаяния, а в вершинных своих проявлениях принадлежит непосредственно миру искусства («бо­жественный» Платон, Лукреций, Монтень). И уж тем более нам памят­ны вполне обычные для истории философии обстоятельства, когда такие могучие умы, как Лессинг и Чернышевский, по вполне конкретным исто­рическим причинам были вынуждены заниматься литературной или лите­ратурно-критической деятельностью. Так что мысль А. С. Пушкина, если не иссушать ее мелочным педантизмом, вполне применима и к собствен­но философским творениям.

Эвальд Васильевич Ильенков был философ в подлинном смысле сло­ва, и потому его творчество необходимо рассматривать сквозь призму требований той традиции, к которой он сам себя причислял, развитию которой отдал весь свой талант. Это живая традиция философской диалек­тики, способной уже в момент своего рождения — тем более что она спонтанно и неосознанно вызревает в недрах предшествующих ей «духовно-практических» образований, таких, как искусство, религия (мифология),— удержать мыслящее проявление человеческого естест­ва в форме самой мысли, т. е. как бы придать, по остроумному вы­ражению одного писателя, человеческому сознанию сознательный ха­рактер.

С диалектической точки зрения противоречие — корень всякой жиз­ненности. Сама же диалектика есть «учение о том, как бывают тождест­венны противоположности». Главное противоречие, определявшее лич-

ностное развитие Э. В. Ильенкова, всю систему его мировоззрения, без­условно, вырастает из противоречий современной ему действительности, из противоречий, определяющих историческое место социализма, его судь­бу. Во всяком случае, Эвальд Васильевич всегда ясно отдавал себе от­чет в том, какие крайности, противоположности всемирной истории и реальной живой истории собственной страны замыкаются в его твор­честве, в его поиске '.Ив таком случае к нему, как и к Гегелю и Платону, Спинозе и Фихте, можно относиться как к историческому феномену, обнаружению и результату своей эпохи. Но столь же верно, что его система взглядов не сводится лишь к «итогу и выводу», продукту своего времени — хотя бы потому, что оказалась не только приговором совре­менной ему действительности, но и ключом к созиданию действитель­ности более свободной и более достойной человека.

Это помогает нам понять, почему почти все его наиболее яркие фило­софские работы, едва попадая в орбиту философских споров и научных дискуссий, становились предметом тенденциозной критики, которая пере­носилась им весьма и весьма болезненно 2. Это один из лучших, пожалуй, во всей мировой марксистской литературе монументальный труд, посвя­щенный логике «Капитала» Маркса, и серия его выступлений и ста­тей, касающаяся природы диалектического противоречия и предмета ло­гики как науки, и его концепция идеального, позднейшая разработка которой была безоговорочно, отрезана от читателей при жизни автора, и его знаменитая статья об общедиалектическом характере проблемы «тождества мышления и бытия», и его последняя книга — о Ленине,— сопровождаемая высокомерием квазифилософствующей элиты... (хотя в своем полном и подлинном виде рукопись книги о Ленине так и не попала к читателю!).

Прежде всего к Ильенкову применимо глубочайшее фихтевское по­ложение: каков человек, такова и его философия! Что же это был за че­ловек? По трудам их узнаете их. Остановимся на основных вехах его жиз­ни и творчества.

Молодость Ильенкова пришлась на довоенные годы. Здесь нам из­вестно пока не многое. Надо надеяться, что когда-нибудь детство и юность философа станут предметом обстоятельного исследования. Э. В. Ильенков родился 18 февраля 1924 года в Смоленске, в семье учительницы Ели­заветы Ильиничны Ильенковой и Василия Павловича Ильенкова, совет­ского писателя, человека истинно большевистской закалки, особенно известного в 20—50-е годы, автора романов «Солнечный город», «Ве­дущая ось», «Большая дорога» (Сталинская премия 1950 г.), расска­зов и пьес. В 1928 году семья переезжает в Москву и поселяется в писательском кооперативном «доме под градусником» на углу улицы Горького и проезда МХАТ. В 70-е годы Ильенков вспоминал: «В нашем доме жили многие известные, знаменитые люди — писатели, военачальники... Помню, еще малышами мы бродили по всему дому гурьбой по шесть-семь человек, могли зайти в любую квартиру (двери квартир у нас не запирались). Забредали к Юрию Олеше, Эдуарду Баг-

1 Пожалуй, наиболее отчетливо такое осознание представлено в одной из лучших работ Ильенкова — «Маркс и Запад»,— публикуемой в настоящем сборнике.

2 Некоторые работы Э. В. Ильенкова вовсе изымались из интеллектуального обращения — такова судьба цикла его статей об отчуждении при социализме, написанных еще 25 лет назад, о соотношении философии и мировоззрения и ряд других работ.

рицкому, Николаю Асееву... Они нас всегда радушно встречали, уго­щали чаем, конфетами». Встречи дома и на писательской даче Василия Павловича в Переделкино, располагавшейся по соседству с дачей Ма­риэтты Шагинян, детские первые впечатления о Коктебеле Максимилиана Волошина, многократные посещения спектаклей Станиславского и Не­мировича-Данченко с великими мхатовскими «стариками», наконец, уяс­нение специфики отцовской работы в «толстом» литературно-художест­венном журнале «Октябрь», через который проходил и гениальный «Тихий Дон» М. А. Шолохова,— не только расширяли круг возможных первич­ных духовных пристрастий, но и внушали в первую очередь — как это станет очевидно впоследствии — возвышенно-строгое отношение к слову, к его тайне, к загадке языка. Фронтовые тетради Ильенкова содержат десятки замыслов, сюжетов, художественных прозрений, наиболее впечат­ляющие из которых — «Абсолют Вивекананды», эссе «Толстой и Шекс­пир», набросок сценария «Лермонтов»... «Поздний» Ильенков буквально взорвется циклом работ о происхождении языковой реальности, о меха­низмах глубинной связи языка и мышления, параллельно завершив для Театра на Таганке пьесу «Иисус Христос»...

И, наконец,— музыка! «Когда у нас были хоть какие-то деньги, мы их тратили на билеты в консерваторию или в Большой театр... В музыке мы открывали огромный мир чувств, человеческих дерзаний, страданий, восхождения к истине и добру. Музыка будила в нас стремление как-то проявить себя, выявить свои возможности. Меня увлекал мир чело­веческой мысли, сознания...» Сохранившийся фронтовой блокнот откры­вается словами: «Когда раскрываешь ты эту книгу, читатель, не ищи в ней увлекательного сюжета, описаний какой-либо любопытной судьбы... Здесь много сюжетов и еще больше судеб человеческих, но не ради них написана она... Они входят в нее, и ты встретишь их, встретишь и грустное и смешное, трагическое и нелепое, но если мне удастся то, что я хотел, то в бесконечной мозаике жизней увидишь ты один сюжет, одну тему — катастрофически величавое, жестокое и монументальное шествие войны... Как музыка Вагнера пусть звучит она, монолитной лавиной, состав­ленная из звуков, теряющихся в общем звучании,— из жизней челове­ческих, из которых каждая богата всем богатством Вселенной... Слушай же дыхание этой симфонии, которую мне, м [ожет] б [ыть], удастся пере­дать, как слышал я ее сам, симфонию жизни и смерти, геройства и пошлос­ти, благородства и низости... Красивое и отвратительное пусть в гармо­нии своей откроет картину, равной которой не было в истории челове­ческой...»

Известно, что Эвальд Васильевич был не только поклонником, но и глубоким знатоком Рихарда Вагнера. Духовно-политическая и художест­венно-мировоззренческая драма Р. Вагнера — до дерзости острого мыс­лителя и выдающегося композитора,— самым фантастическим, в сущ­ности, образом развернувшаяся в творчестве и индивидуальной судьбе этого гения германского духа, уже в течение столетия стоит в центре внимания людей, составляющих гордость европейской культуры,— Льва Толстого, Бернарда Шоу, Томаса Манна, Ромена Роллана, Алексея Фе­доровича Лосева. Мог ли Эвальд Ильенков часто слушать Вагнера в свои школьные годы, сказать сегодня трудно. Но постановка Сергеем Эйзенштейном оперы «Валькирия» в Большом театре в 1939 году, ин­спирированная и приуроченная политическими верхами к дате подпи­сания Молотовым и Риббентропом пакта о ненападении, сопровождала, как «факт сознания», ильенковскую мысль в течение всех послевоен­ных лет.

Глубокой, но несколько наивной по форме представлялась Ильенкову идея Б. Шоу о том, что Вагнер как художник раскрыл в чувственной тка­ни своих музыкальных образов то же самое, что Маркс осуществил по­нятийно как теоретик, а именно — доказал внутреннюю необходимость крушения человеческой цивилизации, пока она основана на власти золо­та, на базе товарно-денежных отношений.

Отсылая любознательного читателя к недавно опубликованным ярким и полемическим «Заметкам о Вагнере», которые в данном издании до­полнены откликом на лосевскую интерпретацию художественно-фило­софских воззрений немецкого композитора, мы позволим себе процити­ровать здесь важнейший фрагмент из них, тем более что в нем приоткры­вается тайна вагнеровского влияния на Ильенкова: «Вагнер действитель­но в своем художественном творчестве решал своими средствами те же самые проблемы и антиномии, которые разрывали Европу XIX века и по-разному выражались в разных сферах сознания, теоретической и ху­дожественной культуры. То есть почвой, на которой вырос Вагнер, были события действительно всемирно-исторического значения: буржуазное преобразование экономических, политических и тому подобных условий жизни человеческого индивидуума, с учетом тех перспектив, которые это преобразование прорисовывает для этого индивидуума.

На протяжении всей своей жизни Вагнер разделял все иллюзии это­го процесса, придавая им предельно острое художественное выражение, переживая последовательно крах этих иллюзий, ища новые точки опоры и приходя к новым иллюзиям.

Поэтому его творчество оказалось своеобразной «Феноменологией 'духа» всего XIX века—процессом последовательной смены одних сос­тояний этого духа другими, причем каждое из этих состояний есть не что иное, как предельно остро обобщенный типичный способ миро­ощущения человеческого индивидуума, втянутого в мясорубку бур­жуазно-капиталистического преобразования всех отношений между людьми.

При этом Вагнер все эти стадии пережил личностно, пытаясь каждый раз дать себе строго рациональный отчет в том, что происходит. Делая это, он все время обращался к самым значительным философским сис­темам своего времени. Миновал он только марксизм. Левогегельянство (Д. Штраус), Фейербах, Штирнер в бакунинской редакции в сочетании с «истинным социализмом», с Руге и Гессом, затем — Шопенгауэр в спла­ве с кое-какими идеями Ницше и, наконец,— финал и тупик этой линии развития — соединение буддизма с христианством. Человеком он был весьма импульсивным и увлекающимся и разделял все эти способы ми­роощущения и миропонимания» '.

Итак, заканчивая выпускной класс московской средней школы № 170, юноша Эвальд Ильенков — типичный «гуманитарий» по складу ума и по привязанностям — мог и должен был поступать в лучший гуманитарный вуз тогдашней Москвы, в знаменитый ИФЛИ им. Чернышевского, на философский факультет. Будем помнить, что это сентябрь 1941 года, третий месяц идет война. В октябре Ильенков вместе с ИФЛИ эвакуирует­ся в Ашхабад, где продолжает учебу уже в составе Московского госу­дарственного университета, куда вошли с декабря 1941 года факультеты ИФЛИ. Из Ашхабада в письме к другу он пишет, что всецело поглощен Платоном и Аристотелем. В июле 1942 года вместе с МГУ переезжает в

1 Ильенков Э. В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984. С. 334—335. 8

Свердловск, где и был призван в армию в августе 1942 года и направлен военкоматом в Одесское артиллерийское училище им. Фрунзе в г. Сухой Лог Свердловской области. По окончании училища в ноябре 1943 года в звании младшего лейтенанта Ильенков направляется на Западный фронт и там уже в составе Второго и Первого Белорусских фронтов в качестве командира взвода принимает участие в боях, за которые был награжден орденами и медалями. После окончания военных действий Э. В. Ильенков продолжал службу в оккупационных войсках в Германии, а в августе 1945 года был откомандирован в Москву для работы в артиллерийском отделе газеты «Красная звезда» в качестве литсотрудника.

Надо сказать, что еще в 1941 году, после поступления в ИФЛИ, Э. В. Ильенкову повезло: там он встретился с профессором Борисом Сер­геевичем Чернышевым, заведующим кафедрой истории философии, одним из лучших специалистов по философии Гегеля, глубоким знатоком антич­ности, в котором нашел своего первого теоретического наставника и который, можно сказать, поставил Э. В. Ильенкову «философский го­лос». С возвращением в Москву Ильенков узнает, что Борис Сергеевич еще в 1944 году скончался, доведенный до инфаркта первым в МГУ поко­лением философских «ремесленников», прочно захвативших философс­кий факультет за годы войны. От традиции ИФЛИ на факультете не осталось ничего. Последний очаг профессиональной философии был раз­рушен почти окончательно.

Возможно, поэтому Э. В. Ильенков, работая в «Красной звезде», вос­станавливает свои занятия рисунком (еще одна его страсть со школьных лет, о которой мы выше не упомянули) и принимает неожиданное на первый взгляд решение поступать во ВГИК. Однако, к счастью для нашей философии, это предприятие не завершилось успехом. Ильенков-ские рисунки и этюды, отражавшие с бесстрашием документалиста некоторые кошмарные эпизоды только что закончившейся войны, совер­шенно расходились с лакированными представлениями эпохи о са­мой себе...

В феврале 1946 года Э. В. Ильенков возвращается на учебу в МГУ, на философский факультет, отныне окончательно, навсегда связав себя с фи­лософией. По завершении учебы в 1950 году он был принят в аспиранту­ру МГУ на кафедру истории марксистско-ленинской философии. Нужно учесть, что из Берлина в Москву вернулся совершенно иной человек — вчерашний московский школьник, отличавшийся вольномыслием, «гума­нитарий», подававший большие надежды, в 19 лет увидевший, что такое смертная казнь через повешение (судя по дневниковым записям, это его первое фронтовое впечатление), в свои неполные 22 года уже знал, что такое тяжелая полуголодная эвакуация, штурм Кенигсберга и взятие Берлина, что такое священное таинство фронтового братства и чело­веческое падение, предательство и низость . И разве можно удивляться тому, что он не должен был отступить и перед философствующим мракобесием на факультете.

1 О глубине духовной драмы, пережитой Ильенковым, говорят нам отнюдь не случайные его размышления по поводу духовных исканий Л. Н. Толстого. Из фронтового блокнота: «Современный человек, как человек, не хорош тем, что внутри себя не имеет того внутреннего устремления, скрашенного радужным светом поэзии, которое раньше называли Богом... Слишком материалистическое восприятие всего, пони-

Не потому ли, вернувшийся с фронта кандидатом в члены партии, он сменил кандидатскую карточку на партбилет лишь через пять лет? — раз­мышлял позднее В. И. Коровиков, тоже фронтовик, близкий друг Э. В. Ильенкова со студенческих лет. Еще в период обучения в аспиран­туре, да и после защиты кандидатских диссертаций, оба аттестовывались как «гегельянцы», особенно после написания ими «гносеологических тезисов» о предмете философии как науки о мышлении. А в те годы это было скорее политическим обвинением, чем невинной философской клич­кой. Декан философского факультета МГУ В. С. Молодцов на заседании ученого совета факультета 13 мая 1955 года произнес в своей разгромной речи слова, которые навсегда останутся на скрижалях отечественной истории философии: «Куда нас тащат Ильенков с Коровиковым! Они тащат нас в область мышления!». На что зал, переполненный приглашенными на аутодафе студентами, среагировал молниеносно: «Не бойтесь! Вас туда не затащишь!» Это была финальная часть расправы над «гносеологами» в МГУ '. В. И. Коровиков навсегда ушел из философии, стал известным журналистом-международником, собственным корреспонден­том «Правды», а Ильенков остался недосягаем для университетского начальства только потому, что к тому времени уже более полутора лет после защиты кандидатской диссертации «Некоторые вопросы материа­листической диалектики в работе К. Маркса «К критике политической экономии», выполненной им под руководством Т. И. Ойзермана, работал научным сотрудником в секторе диалектического материализма Института философии АН СССР.

Диссертацию можно считать прообразом фундаментального исследо­вания, ставшего переломным произведением для всей последующей совет­ской философской литературы. В архиве сохранился единственный ав­торский экземпляр рукописи «Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении», год написания — 1956-й, объем — 500 машинописных страниц. Только в 1960 году, задержанная стараниями тогдашней дирекции Института философии почти на четыре года, уре­занная на четверть, подвергнутая жесткой редакторской правке, она появляется наконец перед читателем под названием «Диалектика абстрак­тного и конкретного в «Капитале» К. Маркса», вызвав широкий меж­дународный резонанс.

В центре исследования стоит разработка теории диалектики как ло­гики и теории познания марксизма. Постановка вопроса принадлежит Ленину, который всегда указывал на «Капитал» как на образец «приме­нения» материалистически переосмысленной диалектики Гегеля к иссле-

мание только поверхности новых моральных устоев, не вникая в душу нового миро­воззрения (очень, кстати сказать, красивого и поэтического)...

Коммунизм — это хорошее, любовное отношение человека к человеку (Эн­гельс?)...

Когда не станут раздражать душу человека мелочи, когда Дом станет одним и тем же, что и здоровые требования человеческого существа — тогда человек познает Бога...

У меня все растет и крепнет убеждение, что нам очень и очень необходим Бог... Именно такой Бог, как у Л [ьва] Н [иколаевича]...

Для нас сейчас этот вопрос встал несколько иначе. Идею абстрактную, философскую, мы приняли и не сомневаемся в ее справедливости. Но этическая сторона этой идеи, религиозная, как называет ее Л. Н., нами не воспринята, ее по сути дела нет...»

1 Подробнее об этом см.: Коровиков В. И. Начало и первый погром // Во­просы философии. 1990. № 2.

дованию конкретного материала, к решению задачи развития понятий одной науки.

Отношение диалектической логики к конкретным наукам — отноше­ние всеобщего к особенному. Ильенков всегда оставался противником того, чтобы развивать диалектическую логику путем так называемого обобщения успехов современного естествознания. Он считал так не потому вовсе, что «недооценивал» или «игнорировал» роль естествозна­ния. Нет. Просто-напросто он полагал, что, даже взятый в предельном своем объеме, опыт развития современного естествознания — слишком узкий базис для построения материалистической теории мышления, т. е. диалектической логики. Ведь за бортом оказывается колоссальная по своему охвату область духовно-практической жизни человечества, целые пласты современного гуманитарного знания, по отношению к которым «Капитал» как бы задал своего рода эталон научности.

Ильенков был убежден, что с появлением «Капитала» философия, как и религия, раз и навсегда утратила монополию на мировоззренчес­кую функцию; эту функцию начинают исполнять и сами реальные науки. Отсюда и вывод: задача создания Логики с большой буквы, как имено­вал диалектическую логику Ленин, заключается прежде всего в том, чтобы развернуть беспощадно-последовательный и острый критический анализ современного мышления с точки зрения всей истории познания, а не только естествознания и техники. Философия не может уклониться от первоочередной задачи — разработки своей собственной проблематики и не должна подменять собой конкретные науки. Тогда и естественники скажут нам спасибо, обращался Ильенков к своим коллегам по профес­сии и при этом удивлялся, что до сих пор еще находятся философы, которые видят свою задачу в создании некой «особой науки о мире в це­лом». Этим они взваливают на плечи философии задачу, решить которую под силу только всему комплексу современных наук — естественных, об­щественных и технических, всему научному познанию в целом, да и то в бесконечной перспективе его развития '.

Долг философа в такой ситуации, когда идет спонтанный запрос1 со стороны естествоиспытателей на серьезную, содержательную филосо­фию,— знакомить их с глубокими диалектическими идеями, с теорией мышления во всеобщей форме. А «философы» вместо этого предпочитают зачастую повторять общеизвестные истины, обрамленные актуальной научной терминологией.

Нельзя не сказать еще об одной особенности творчества Э. В. Ильен­кова — о человеческом обаянии его философии, находившей отклик в умах и сердцах людей, искренне ее любящих и стремящихся приобщить­ся к высокой философской культуре, возрождению которой он отдал свой талант, свою душу и свою жизнь. Можно спорить о том, была ли и про­должает ли существовать школа Ильенкова. Но несомненно одно: его идеи оказали значительное влияние на достаточно большое число чита­телей и слушателей, и не только профессиональных философов, но и на психологов, педагогов, представителей других отраслей современного знания. Ученые, причисляющие себя к последователям Э. В. Ильенкова, и сегодня работают в Москве, Алма-Ате, Киеве, Ростове-на-Дону и мно­гих других научных центрах страны.

Вообще для творческой и педагогической манеры Э. В. Ильенкова характерны весьма примечательные установки: не ограничиваться «выда-

1 См. статью «Диалектика и мировоззрение».

чей» слушателям или читателям «информации», предоставлением неко­торых исторических и тому подобных сведений о Спинозе, Гегеле, Мальбранше или даже обогащением общекультурной эрудиции, но побуждать собеседников к самостоятельному чтению классических текстов, «прово­цировать» на повторное прочтение работ выдающихся мыслителей прош­лого, подталкивать к переосмыслению, к пересмотру того содержания, которым они до сих пор владели, которым так или иначе располагали. Зачем же излагать то, что люди и без тебя могут спокойно прочесть в любом учебнике или в энциклопедическом словаре? — недоумевал Э. В. Ильенков, ибо был глубоко убежден в том, что никакая, пусть даже самая лучшая, лекция ни в малейшей мере не заменит собственной рабо­ты над первоисточником. Почему не заменит? Хотя бы потому, что, даже если лектор не выступает в роли диктора-начетчика, более или менее выразительно воспроизводящего уже многократно апробированные тексты, а является глубоким, талантливым интерпретатором или же просто-напросто думающим человеком, имеющим собственный выстрадан­ный взгляд на излагаемый материал,— и такой лектор поневоле всегда будет что-то выдвигать на первый план, а что-то вовсе опускать как несущественное. А между тем в силу разнообразия интересов слуша­телей может как раз оказаться нераскрытым и незатронутым самое ин­тересное и самое поучительное для них.

История человеческой мысли вообще, в понимании Ильенкова, и ис­тория философии прежде всего, должна быть развернута так, чтобы она не превращалась в рассказ о том, что когда-то, кем-то и как-то было сказано. Он всегда переводил разговор в своих работах и выступлениях в такую плоскость, чтобы обсуждение идей великих мыслителей непре­менно вылилось в разговор о проблемах, которые мучают людей сегод­ня. И это особенно важно по отношению к таким философам, как Декарт, Платон, Гегель, Маркс, творчество которых объективно фо­кусирует в себе напряженнейшую драму поисков теоретического вы­хода из неразрешимых, казалось бы, противоречий европейской фи­лософии и всемирной духовной логической культуры человечества вообще.

Типичная для книг и статей Э. В. Ильенкова особенность — ориен­тация на то, что «диалог» с любым крупным мыслителем прошлого не только может, но и должен быть развернут как разговор с нашим сов­ременником. Конечно, при таком подходе есть риск впасть в модерниза­цию взглядов Спинозы или Фихте, но, как всегда подчеркивал Эвальд Васильевич, такой риск оправдан, ибо есть одно необходимое условие такого «диалога»: освещение Платона, Спинозы или Фихте как наших сов­ременников плодотворно лишь постольку, поскольку мы сами имеем дос­таточно ясные и вполне определенные позиции по важнейшим сегод­няшним проблемам философии — отношение ли это философии к естест­вознанию, природа ли сознания, или же это проблема источника и пер­спектив личностного развития.

Но если мыслителей прошлого рассматривать лишь как авторов ин­тересных и даже для своего времени выдающихся, хотя для нашей бур­но развивающейся эпохи, к сожалению, уже неподходящих решений и ответов (так как мы, дескать, возвысились и оставили позади плато­новские и спинозовские ходы мысли), тогда диалог действительно сос­тояться не может. И, как прекрасно показывает Ильенков, зачастую мы попросту подтверждаем, что это именно мы ничего не поняли в Спинозе и Фихте, это мы не доросли до их уровня, а нашу неспособность глянуть на мучающую нас сегодня проблему глазами Спинозы и Фихте списываем

на ограниченность их «субъективного идеализма», «метафизики», «ме­ханицизма», «психофизического параллелизма» и тому подобных стерео­типов вульгарного философствования.

Кстати говоря, наука XX века постоянно преподносит нам примеры спроса на глубокую философию: только этим можно объяснить лишенное всякой парадной шумихи и интеллектуальной моды внутреннее мировоз­зренческое тяготение Вернадского к Канту, Эйнштейна к Спинозе, Гейзенберга к Платону, Выготского к Декарту; Спинозе и Марксу... Примеры, видимо, можно продолжить.

С этой точки зрения неудивительно, что Э. В. Ильенков, анализируя, например, методологические основания современной физиологии высшей нервной деятельности, приходит к выводу, что по уровню и логике подхода к сознанию как предмету объективного исследования едва ли не боль­шинство современных физиологов застряло на точке зрения Декарта и не в силах самостоятельно вырваться из принципов картезианской ме­тодологии. Как иронизировал Э. В. Ильенков, для них Спиноза и не вче­рашний день, а завтрашний... Причем в современных естественнонауч­ных представлениях о человеке картезианство имеет хождение не в своем первозданном виде (несущем в себе одновременно всю гениальность и все издержки могучего философского прорыва Декарта!), а в модифици­рованном варианте, в ослабленной и размытой интерпретации, которую им сообщили, с одной стороны, неокантианская трактовка декартовс­кого дуализма, а с другой — отцы, сыновья и внуки позитивизма, дав­шего свое прочтение естественнонаучного материализма, например схем решений проблемы «психика (сознание) и мозг», над которой бился И. П. Павлов '.

Ильенков показал, что Спиноза — единственный до Маркса мысли­тель, который на почве материализма, пусть и в самом общем виде, раз­вертывает решение вопроса о целевой причинности, как воздействии целого на свои собственные части, приоткрыв тем самым задолго до Канта выход на проблему целесообразности. Линия Спиноза — Лейб­ниц — Гегель — Маркс утверждала тот взгляд, что всякий акт причин­ности, постигаемый мышлением, непременно предполагает достаточно ясное представление о том целом, которое воспроизводится. И только в XX веке, начиная с Вернадского (возможно, именно через диалектику Канта!), в естествознании робко начинает утверждаться реальность идеи субстанции как причины самой себя.

К началу 1960-х годов Э. В. Ильенков именно через исследование фи­лософии Спинозы выходит на мало изученную в диалектическо-материалистической традиции область философских исследований, которая в сжатом, самом общем виде обозначается им как проблема идеально­го. В 1962 году во втором томе «Философской энциклопедии» появляет­ся его фундаментальная статья «Идеальное» — безусловно, одна из самых ярких и оригинальных работ в истории советской философии вообще. В этой статье, а также в вышедшем в том же году историко-философском очерке об абстрактном и конкретном спинозизм рассматривается Ильенковым как вершина домарксовского материализма, причем гегелевская теория «духа» объявляется проверочной инстанцией для логических идей Спинозы, для его диалектики. В 1965 году Ильенков делает серию блес­тящих докладов о Спинозе. В том же году за весь цикл работ по теории диалектики президиум АН СССР присуждает ему премию им. Черны-

1 См. статью «Что же такое личность».

шевского. Параллельно — с начала 60-х годов — Эвальд Васильевич пуб­ликует ряд статей по ключевым проблемам эстетики и теории художест­венного творчества. Наиболее ярко их содержание отражает, пожалуй, статья «Об эстетической природе фантазии» (1964 г.), в известном от­ношении конкретизирующая ильенковскую концепцию идеального '.

В эти же годы Э. В. Ильенков работает научным редактором «Фи­лософской энциклопедии» по отделу диалектического материализма. Для написания статей энциклопедии он стремится найти лучших, наиболее талантливых авторов. Это не всегда удается, как говорится, по объек­тивным обстоятельствам.

Через некоторое время возникли весьма существенные разногласия между Ильенковым и руководством редакции «Философской энцикло­педии». Причиной конфликта послужило решение главного редактора уве­личить в несколько раз раздел математической логики за счет объема статей по истории и теории диалектики. Для Ильенкова был совершенно неприемлем отказ от ленинского подхода к проблемам логики, т. е. от кри­тического анализа истории мышления и понятий, эту историю резюми­рующих. Любая попытка заменить язык классической философии ка­ким-либо иным представлялась ему не только схоластически-пустопо­рожней, но и деструктивной затеей. В его понимании язык Гегеля и язык математической логики — это не два разных языка, приноровленных к выражению одного и того же предмета, а два языка, созданных приме­нительно к нуждам выражения совсем разных предметов, совсем разных срезов действительности... Гегелевская «Наука логики», Марксов «Ка­питал» продемонстрировали всему научному миру, какую огромную и до сих пор еще не до конца использованную другими науками эвристичес­кую силу заключает в себе диалектика, понимаемая как логика, как метод развития научно-теоретических понятий. Конфликт приобрел серь­езный характер — не сумев убедить руководство в неправильности кон­цепции третьего и четвертого томов энциклопедии, Ильенков вынужден был уйти из редакции.

В последние годы жизни Э. В. Ильенков много внимания уделял ана­лизу теоретических и методологических проблем формирования высших психических способностей человека, особенно в связи с выдающимися ис­следованиями А. И. Мещерякова по формированию и развитию психики слепоглухонемых детей. Первая крупная работа этого цикла — «Школа должна учить мыслить!» — появилась в 1964 году. Учить специфически человеческому мышлению — значит учить диалектике, это одно и то же. Вопрос о развитии теоретических способностей индивида рассматривает­ся Ильенковым как проблема формирования того, что можно было бы назвать умением двигаться по форме противоречия, а также умением са­мостоятельно его разрешать — на пути действительного, конкретного ис­следования фактов, а не на пути словесных манипуляций, маскирующих, смазывающих противоречия в самой жизни и науке. Поскольку мышле­ние есть универсальная (всеобщая) определенность человека, то социа­листическая система образования, полагал Ильенков, обязана в каждом индивиде заложить на деле эту всеобщую основу. Результаты сотруд­ничества с А. И. Мещеряковым еще раз убедили Ильенкова в том, что единственный подход, дающий теоретический ключ к задаче формирова­ния специфически человеческого мышления, лежит в русле традиции,

1 Во избежание недоразумений напомним, что разработка этой тематики восходит у Ильенкова также к одному из сложнейших аспектов проблемы диалек­тического метода — вопросу о так называемой «витающей предпосылке» (Маркс),

представленной именами Спинозы, Фихте, Гегеля и выводящей к Марксу и Ленину.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: