БИЛЛЬ ОБ УСТАНОВЛЕНИИ РЕЛИГИОЗНОЙ СВОБОДЫ «

Хорошо понимая, что взгляды и вера людей зависят не от их собственной воли, но невольно подчиняются доказатель­ствам, предложенным их уму, что всемогущий бог создал разум свободным и выразил своим высшим желанием, чтобы он и впредь оставался свободным, для чего сделал его совершенно невосприимчивым к обузданию; что все попытки воздейство­вать на ум временными наказаниями, или возложением тягот, или лишением гражданской правоспособности приводят лишь к приобретению привычки лицемерить и совершать нечестные поступки, что далеко от намерений святого творца нашей ре­лигии, который, являясь господином духа и тела, предпочел, однако, распространять ее не принуждением над тем или дру­гим, что было в его силах, но распространять ее, воздействуя лишь на разум; что нечестива презумпция законодательной власти и правителей, гражданских и церковных, которые, хотя они могут ошибаться, как простые люди, взяли на себя ру­ководство верой других, выдавая свои собственные взгляды

за единственно правильные и безошибочные, начали навязы­вать их другим, создали и под­держивали ложные религии в большей части мира во все времена; что заставлять чело­века вносить денежные суммы на распространение взглядов, которых он не разделяет и которые ему ненавистны, — грех и тирания; что даже за­ставлять кого-либо поддер­живать того или иного про-поведника собственных рели­гиозных убеждений — значит лишать человека утешитель­ной свободы помогать тому пастору, добродетели которо­го он хотел бы взять за обра­зец и сила которого ему ка­жется наиболее убедительной и справедливой, а также ли­шать духовенство тех мирских вознаграждений, которые, ис­ходя из одобрения личного поведения, являются дополни­тельным стимулом для серьезного и упорного труда с целью обучения человечества; что наши гражданские права не зави­сят от наших религиозных взглядов, так же как они не за­висят от наших взглядов в области физики или геометрии; а поэтому объявлять гражданина недостойным общественного доверия, лишая его возможности занимать ответственное поло­жение и получать за это вознаграждение, если он не испове­дует или не признает то или иное религиозное учение, — зна­чит несправедливо лишать его тех привилегий и преимуществ, на которые он, как и его другие сограждане, имеет естествен­ное право; что это приводит также к искажению основ той самой религии, которую предполагали поддерживать, подкупая монополией на мирские почести и вознаграждение тех, кто внешне исповедует и признает ее; что хотя в действительности преступник тот, кто не противостоит такому соблазну, однако и того нельзя считать невиновным, кто кладет приманку на пути человека; что взгляды людей не подчиняются граждан­ской власти и не входят в ее юрисдикцию; что дозволять граж­данским властям вмешиваться в область мировоззрения людей и ограничивать исповедание или распространение принципов, считая их неверными, — опасное заблуждение, которое сразу разрушает всю религиозную свободу, поскольку, являясь, несо­мненно, судьей такой тенденции, [гражданская власть] сделает свои взгляды критерием суждения и будет одобрять или осуж­дать взгляды других исключительно по тому, насколько они согласуются с ее собственными или отличаются от них; что в справедливых целях гражданской власти должностным лицам

надлежит вмешиваться тогда, когда чьи-либо принципы при­водят к открытым действиям, направленным против мира и надлежащего порядка; и наконец, что истина сильна и востор­жествует, если ее предоставить самой себе; что она — вер­ный и надежный противник заблуждения и ей нечего опасать­ся конфликтов, если только людское вмешательство не лишит ее естественного оружия — свободной дискуссии и спора; что ошибки перестают быть опасными, если разрешается их от­крыто опровергать, [...] мы, Генеральная ассамблея Вирджинии, утверждаем закон, согласно которому никого нельзя заставить регулярно посещать или поддерживать какое-либо религиоз­ное богослужение, место [культа] или священнослужителя, а также нельзя принуждать, ограничивать, досаждать или при­чинять ущерб его личности или имуществу или заставлять его как-то иначе страдать по причине его религиозных воззре­ний или убеждений; закон, согласно которому все люди сво­бодны в исповедании веры и вольны отстаивать с помощью доводов свои взгляды в вопросах религии, и что это не должно ни в коем случае уменьшать или увеличивать их гражданскую правоспособность или как-то влиять на нее.

И хотя нам хорошо известно, что эта ассамблея, избран­ная народом исключительно в своих обычных целях законода­тельства, не имеет власти ограничивать акты последующих ассамблей, наделенных полномочиями, равными нашим, и что поэтому объявлять этот акт непреложным не имело бы закон­ной силы, мы свободны все же заявить и заявляем, что отстаи­ваемые настоящим документом права — естественные права человека, и, если в будущем будет осуществлен какой-нибудь акт в отмену настоящего или для ограничения его действия, такой акт будет нарушением естественного права (стр. 47—49).

[О НЕОБХОДИМОСТИ ВОССТАНИЙ]

Т. ДЖЕФФЕРСОН — Д. МЕДИСОНУ ²

Париж, 30 января 1787 г.

[...] Общества существуют в трех весьма различных фор­мах: 1) без правительства, как у наших индейцев; 2) с пра­вительством,, на которое желание каждого имеет прямое влия­ние, как в случае с Англией в меньшей степени и в наших Штатах — в большей; 3) с правительством силы, как во всех других монархиях и в большинстве других республик. Чтобы получить представление о бедственном существовании послед­них, их следует рассмотреть. Это правление волков над овцами. Для меня не ясен вопрос, не является ли лучшим первое об­щественное положение. Но, думаю, что оно неприменимо к многочисленному населению. Во втором состоянии много блага. При нем массы людей наслаждаются драгоценной свободой и

счастьем. Оно также имеет свои пороки; основной из них — беспокойство. Но сравните его с притеснением при монархии, я этот порок окажется ничем. Malo periculosam libertatem miam quietam servitutem³. Этот порок даже порождает добро. Он предотвращает вырождение правительства и питает общий интерес к общественным делам. Я считаю, что небольшой бунт время от времени — хорошее дело и так же необходим в поли­тическом мире, как бури в мире физических явлений. Неудач­ные восстания действительно выявляют те нарушения прав народа, которые их породили. Учет этой истины сделает чест­ных республиканских правителей настолько мягкими при на­казании мятежников, чтобы не очень сильно обескураживать их. Это — лекарство, необходимое для доброго здоровья правитель­ства. [...]

[ОБРАЗОВАНИЕ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА]

Т. ДЖЕФФЕРСОН - П. КАРРУ⁴

Париж, 10 августа 1787 г.

[...]3. Нравственная философия. Я думаю, что посещать лекции на эту тему — потерянное время. Тот, кто создал нас, был бы никудышным мастером, если бы он правила нашего нравственного поведения сделал результатом науки. На одного ученого приходится тысяча неученых. Кем бы они стали? Че­ловек был создан для общества. Поэтому его нравственность создана с этой же целью. Он был наделен чувством справедли­вого и несправедливого только в связи с этим. Это чувство та­кая же часть его природы, как слух, зрение, осязание. Это и есть нормальная основа нравственности, а не to kalon ⁵, истина и т. п., как представляют себе авторы фантастических сочи­нений. Нравственное чувство или совесть такая же часть чело­века, как ноги или руки. Оно дано всём людям в большей или меньшей степени, как сила членов дана им в большей или меньшей степени. Его можно усилить тренировкой, как любой орган. Разумеется, в определенной степени это чувство подчи­нено руководству разума; но для него требуется небольшая опора, даже нечто меньшее, чем то, что мы называем здравым смыслом. Поставь нравственную задачу перед пахарем и про­фессором. Первый решит ее так же хорошо, и часто лучше, чем последний, потому что он не будет сбит с пути искусствен­ными правилами. Поэтому читай хорошие книги по этой от­расли знания, которые будут поощрять и направлять твой чувства. [...] Кроме того, читай книги, упомянутые в прилагае­мом списке; и не упускай возможности тренировать свою склонность быть благодарным, великодушным, милостивым, гу­манным, правдивым, справедливым, твердым, аккуратным, сме­лым и т. д. Рассматривай каждый поступок такого рода как

упражнение, которое усилит твои нравственные способности и приведет к возрастанию твоего достоинства.

4. Религия. Твой разум достаточно подготовлен теперь, чтобы рассуждать об этом предмете. Прежде всего, откажись от всякого пристрастия к новизне и исключительности мнения. Позволяй себе это скорее к любому другому предмету, но не к религии. Это очень важно, и последствия ошибки могут быть слишком серьезными. С другой стороны, отбрасывай все страхи и предрассудки, из-за которых слабые умы рабски пресмы­каются. Твердо держись разума и призывай на его суд каж­дый факт, каждое мнение. Смело вопрошай даже о существо­вании бога, потому что, если он есть, он должен еще более одобрить уважение разума, чем слепой страх. Естественно, прежде всего ты изучишь религию своей собственной страны. Затем читай Библию так, как ты бы читал Ливия или Тацита. В изложении фактов, которые укладываются в обычный ход природы, ты будешь верить авторитету писателя так же, как ты это делаешь в отношении Ливия и Тацита. Доказательство писателя в их пользу взвешивается на одной чаше весов, и то, что они не противоречат законам природы, не свидетельствует против них. Но те факты в Библии, которые противоречат за­конам природы, должны быть проверены особенно' тщательно и всесторонне. Здесь ты должен будешь вернуться к притяза­ниям писателя на вдохновение от бога. Проверь, на каких до­казательствах его претензии основаны и так ли сильны дока­зательства, что их ложность более невероятна, чем изменение законов природы, в случаях, к которым это относится. На­пример, в книге Иисуса [Навина] говорится, что солнце оста­новилось и стояло несколько часов. Если бы мы прочитали о таком факте у Ливия или Тацита, мы поставили бы его в ряд с такими их фактами, как дождь из крови, говорящие статуи, звери и т. п. Но говорят, что автор этой книги был [бого]вдох-новлен. Проверь поэтому беспристрастно, каковы доказатель­ства того, что книга [бого]вдохновенна. Имеется основание, чтобы эта претензия была исследована тобой, потому что мил­лионы верят ей. С другой стороны, ты достаточно сведущ в астрономии, чтобы знать, насколько противоречит законам при­роды то, чтобы тело, вращающееся вокруг своей оси, как земля, могло остановиться и при этой внезапной остановке не по­вергло и не разрушило животных, деревья, здания, а после некоторого времени возобновило свое вращение без нового все­общего разрушения. [...] Затем ты будешь читать Новый за­вет. [...] Пусть твой разум будет тверд при чтении этих книг. Не пугайся исследования в страхе перед последствиями. Если это исследование кончится убеждением, что бога нет, ты най­дешь побуждения к добродетели в удобстве и удовольствии, которые ты почувствуешь в этом занятии, и любовь других, которые тебе это обеспечат. Если ты найдешь основания ве­рить, что бог есть, сознание того, что он наблюдает твои дей­ствия и одобряет тебя, вызовет, у тебя огромное дополнитель­ное побуждение. Если ты найдешь, что существует будущее

[загробное] состояние, надежда на счастливое бытие в нем уве­личит желание заслужить его; если ты найдешь, что Иисус также был богом, ты утешишься верой в его помощь и любовь. Словом, я повторяю, ты должен оставить все предрассудки с обеих сторон и ничему не верить и ничего не отвергать лишь потому, что другие люди или их сочинения отвергали или принимали это. Твой собственный разум — единственный ора­кул, данный тебе небом, и ты ответственен не за правильность, а за честность решения. Говоря о Новом завете, я забыл за­метить, что тебе следует прочесть все истории о Христе, в том числе и те, которые церковный собор объявил псевдоевангель­скими, как и те, которые он назвал евангельскими. Поскольку эти псевдоевангелисты претендовали на [бого]вдохновение, как и другие, ты будешь судить об их притязаниях своим собст­венным разумом, а не разумом этих церковников. [...]

ПЕЙН

Томас Пейн (1737—1809) — американский политический дея­тель и мыслитель. Родился в Англии в семье ремесленника, сменил ряд трудовых профессий. По совету Франклина и с его материальной помощью в 1774 г. переехал в Америку. С нача­лом войны за независимость Пейн включился в активную политическую деятельность. В январе 1776 г. он опубликовал (анонимно) памфлет «Здравый смысл», который, по выраже­нию Франклина, «значительно продвинул революцию». В нем Пейн, как и в дальнейших памфлетах («Американские кризи­сы»), пропагандировал республиканизм, отмену монархии, при­зывал бороться против Англии. Во время войны Пейн служил в армии, стал видным государственным деятелем — секрета­рем комитета конгресса по иностранным делам. Когда нача­лась французская революция, Пейн прибыл в Париж. Здесь в 1792 г. он написал в защиту революции труд «Права человека», бросив в нем вызов европейским монархиям. В Англии за этот труд Пейн был поставлен вне закона. В том же году он полу­чил французское гражданство и был избран депутатом Конвен­та. В конце 1793 г. за его связь с жирондистами Пейн был арестован якобинцами. Б заключении он закончил свою знаме­нитую антирелигиозную книгу «Век разума» (две его части были опубликованы в 1794—1795 гг.). После своего освобожде­ния в 1794 г. из тюрьмы Пейн до 1802 г. прожил во Франции, где опубликовал ряд трудов. Вернувшись в США, Пейн про­должил публицистическую деятельность, но подвергся гоне­ниям за критику Библии, а также за критику господствовав­ших бружуазно-плантаторских кругов.

Публикуемые ниже отрывки даются по изданию: Т. Пейн. Избранные сочинения. М., 1959.

ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ

Некоторые авторы на­столько смешали [понятия] «общество» и «правительство», что между ними не осталось никакого или почти никакого различия; между тем это ве­щи не только разные, но и разного происхождения. Об­щество создается нашими по­требностями, а правительст­во — нашими пороками; пер­вое способствует нашему сча­стью положительно, объединяя наши благие порывы, второе же — отрицательно, обуздывая наши пороки; одно поощряет сближение, другое порождает рознь. Первое — это защит­ник, второе — каратель.

Общество в любом своем состоянии есть благо, правитель­ство же и самое лучшее есть лишь необходимое зло, а в худ­шем случае — зло нестерпимое; ибо, когда мы страдаем или сносим от правительства те же невзгоды, какие можно было бы ожидать в стране без правительства, несчастья наши усу­губляются сознанием того, что причины наших страданий созданы нами. Правительство, подобно одеждам, означает утра­ченное целомудрие: царские дворцы воздвигнуты на развали­нах райских беседок. Ведь если бы веления совести были ясны, определенны и беспрекословно исполнялись, то человек не нуждался бы ни в каком ином законодателе; но раз это не так, человек вынужден отказаться от части своей собственности, чтобы обеспечить средства защиты остального, и сделать это он вынужден из того же благоразумия, которое во всех других случаях подсказывает ему выбирать из двух зол наи­меньшее. И так как безопасность является подлинным назна­чением и целью правительственной власти, то отсюда неопро­вержимо следует, что, какой бы ни была его форма, предпочти­тельнее всех та, которая всего вернее обеспечит нам эту безо­пасность, с наименьшими затратами и с наибольшей пользой (стр. 21-22).

Поскольку все люди от природы равны по происхождению, равенство это могло быть нарушено лишь впоследствии, разли­чия между богатыми и бедными вполне можно понять и не прибегая к таким неприятным и неблагозвучным словам, как угнетение и алчность. Угнетение часто является следст­вием, но редко или почти никогда — средством достиже­ния богатства. И хотя скупость предохраняет человека от нужды, она обычно делает его слишком робким, чтобы стать богатым.

Но существует другое, и более значительное, различие, для которого нельзя подыскать ни естественной, ни религиоз­ной причины: это разделение людей на монархов и подданных. Мужской и женский род — это природное различие, добрый и злой — это различия, идущие с небес, но как появился на земле человеческий род, столь превознесенный над всеми остальными и выделяемый подобно некоему новому виду [животных], — этим стоит заняться и выяснить, способствуют ли эти люди счастью или бедствиям человечества (стр. 26).

Слова Писания ясны и понятны. Они не допускают ника­ких двусмысленных толкований. Воистину всемогущий выра­зил здесь свой протест против монархического правления, или же Писание лживо. И есть полное основание полагать, что ко­ролевская власть не менее духовенства повинна в утаивании Писания от народа в католических странах, ибо всякая монар­хия есть не что иное, как политическое папство.

Зло монархии мы дополнили злом престолонаследия, и если первое есть ущерб и унижение для нас самих, то второе, будучи возведенным в закон, есть оскорбление и обман потом­ства. Ибо все люди по происхождению равны и ни у кого не может быть прирожденного права давать своей семье преиму­щество перед всеми другими, и хотя сам человек мог заслу­жить известную долю почестей от своих современников, однако его потомки могут быть вовсе недостойны наследовать их. Од­ним из самых сильных естественных доказательств нелепости прав престолонаследия является то, что их не одобряет при­рода, иначе она так часто не обращала бы их в насмешку, преподнося человечеству осла вместо льва (стр. 29—30).

Чем ближе форма правления к республике, тем меньше дела у короля. Довольно трудно найти подходящее имя для английской формы правления. [...] Ведь это республиканскую, но не монархическую часть Конституции Англии прославляют англичане, а именно свободу выбора палаты общин из своей среды. И нетрудно увидеть, что с падением республиканских добродетелей наступает рабство. Потому-то и несостоятельна Конституция Англии, что монархия отравила республику, а корона поглотила палату общин.

В Англии король только и делает, что воюет и раздает должности; иначе говоря, разоряет нацию и сеет в ней ссоры. Хорошенькое занятие для человека, получающего в год восемь­сот тысяч фунтов стерлингов и вдобавок боготворимого! Один честный человек дороже для общества и для господа, чем все коронованные негодяи, когда-либо жившие на земле (стр. 33).

Я навсегда отверг жестокого и мрачного фараона Англии и презираю негодяя, который, притязая на звание отца сво­его народа, может безучастно слушать, как этот народ ре­жут, и спокойно спать, имея на совести его кровь (стр. 42).

Но где же, говорят некоторые, король Америки? Я скажу тебе, друг, он царствует над нами, но не сеет гибель среди людей, подобно коронованному зверю Великобритании. Впро­чем, чтобы нам не иметь недостатка даже в земных почестях,

'/j23 Антология, т, 2 705

пусть будет торжественно назначен день для провозглашения хартии; пусть она будет вынесена и установлена на божествен­ном законе, на слове божьем; пусть на нее возложат корону, по которой мир мог бы узнать, насколько мы одобряем монар­хию, — королем в Америке является закон. Ибо как в абсолю­тистских государствах король является законом, так и в сво­бодных странах закон должен быть королем и не должно быть никакого другого. Но чтобы впоследствии не возникло каких-либо злоупотреблений, пусть в заключение церемонии корона будет разбита вдребезги и рассеяна среди народа, которому она принадлежит по праву.

Нам -принадлежит неотъемлемое право иметь собственное правительство, и всякий, кто всерьез поразмыслит над непроч­ностью человеческих дел, придет к убеждению, что куда ра­зумнее и безопаснее хладнокровно и обдуманно выработать собственную конституцию, пока это в нашей власти, нежели доверить столь значительное дело времени и случаю (стр.46).

ВЕК РАЗУМА

[...] Уже в течение нескольких лет я намеревался опубли­ковать мои мысли о религии. Я хорошо сознаю трудности, связанные с предметом, и из этих соображений отложил его осуществление до более позднего периода моей жизни. Я пред­полагал, что этот труд будет моим последним приношением согражданам всех наций, причем в такое время, когда чистота мотивов, побудивших меня к этому, не возбудит сомнения даже у тех, кто, может быть, не одобрит самый труд. События, которые произошли сейчас во Франции и привели к уничто­жению всего национального института духовенства и всего от­носящегося к принудительным системам религии и атрибутам веры, не только поторопили меня в моем замысле, но и сде­лали работу такого рода необходимой для того, чтобы при об- , щем крушении предрассудков, ложных систем правительства и ложной теологии мы не потеряли из виду нравственности, человечности и той теологии, которая истинна.

Несколько моих коллег и сограждан во Франции подали мне пример, изложив избранное ими индивидуальное испове­дание веры, и я сделаю то же самое; я сделаю это с той иск­ренностью и откровенностью, с какою разум человека может сообщаться только с самим собою.

Я верю в единого бога и надеюсь на счастье за пределами земной жизни.

Я верю в равенство людей и полагаю, что религиозные обязанности состоят в справедливости поступков, милосердии и стремлении сделать наших собратьев счастливыми. [...]

Я не верю в религии, исповедуемые церковью еврейской, римской, греческой, турецкой, протестантской или какой-либо другой известной мне церковью. Мой собственный ум— моя церковь.

Все национальные церковные учреждения, будь то еврей­ские, христианские или турецкие, представляются мне не чем иным, как человеческим изобретением, предназначенным для того, чтобы запугивать и порабощать человечество, монополи­зировать власть и доходы.

Заявляя это, я не думаю осуждать тех, кто верует иначе. Они имеют такое же право на свою веру, как я на свою. Однако для счастья человека необходимо, чтобы он был мыс­ленно честен перед собою. Безверие не состоит в веровании лли неверовании, оно состоит в том, что человек притворяется верующим в то, во что он на самом деле не верит.

Невозможно учесть то нравственное зло, если можно так выразиться, которое мысленная ложь произвела в обществе. Когда человек настолько развратил и проституировал чистоту своего ума, что заявляет о своей вере в такие вещи, в какие он на деле не верит, он готов уже совершить любое другое преступление. Он берется за ремесло священника ради на­живы и, для того чтобы быть годным к этому ремеслу, начи­нает с вероломства. Можно ли представить себе что-либо бо­лее разрушительное для нравственности?

Вскоре после того, как я опубликовал в Америке памфлет «Здравый смысл», я понял чрезвычайную вероятность того, что за революцией в системе правительства последует револю­ция в системе религии. Преступная связь церкви и государ­ства, где бы она ни имела место, у евреев, христиан или турок, так эффективно запретила, под угрозой различных кар и взысканий, всякую дискуссию по установленным веровани­ям и основным принципам религии, что до тех пор, пока не будет изменена система правления, эти вопросы не смогут быть честно и открыто поставлены перед миром. Но когда это будет сделано, последует революция в системе религии. Человече­ские вымыслы и поповский обман будут уничтожены, и чело­век вернется к чистой, незапятнанной, девственной вере в единого бога и ни во что более (стр. 246—248).

Единственная идея, которую человек может связать с именем бога, есть идея первопричины, причины всех ве­щей. И как ни недостижимо и трудно для человека, понять, что такое первопричина, он верит в нее, ибо не верить в нее вдесятеро труднее. Неописуемо трудно понять, что простран­ство не имеет конца, но еще труднее понять его конечность. Выше сил человека постичь вечную протяженность времени, но еще невозможнее представить время, когда не будет вре­мени.

Рассуждая так, мы увидим, что все, что мы видим, несет в себе внутреннее доказательство того, что .оно не создало себя самоё. Каждый человек наглядно доказывает себе, что он не создал самого себя, и это же относится к его отцу, деду и к любому члену его рода. Точно так же никакое дерево, ра­стение или животное не создало себя, и убеждение, возника­ющее отсюда, необходимо ведет нас к вере в вечно существу­ющую первопричину, по природе своей совершенно отличную

^l/j2S» 707

от всего известного нам материального существования, в силу которой существуют все вещи. И эту первопричину человек называет богом.

Человек может открыть бога лишь с помощью своего ра­зума. Отнимите разум, и человек окажется неспособным по­нять что-либо; тогда все равно будет, кому читать Библию, лошади или человеку. Как же можно отвергать разум?

Почти единственные части в книге, именуемой Библией, в которых сообщаются нам [хотя бы] какие-то представления о· боге, — это некоторые главы в книге Иова и 19-й псалом. Дру­гих я не могу припомнить. Эти части — подлинно деисти­ческие сочинения, ибо они рассматривают божество в его творениях. Они принимают книгу творения как единст­венное слово божие, не ссылаются ни на какую другую книгу, и все их выводы извлечены из этого фолианта (стр. 265—266).

Что же касается христианской системы веры, то она пред­ставляется мне разновидностью атеизма — каким-то религиоз­ным отрицанием бога. Она исповедует веру скорее в человека, чем в бога. Она представляет собой смесь, состоящую главным образом из человекобожия (manism) с небольшой добавкой деизма, и столь же близка к атеизму, как сумерки к темноте. Между человеком и его создателем она помещает нечто не­проницаемое, именуемое искупителем. Посредством этого она производит религиозное или иррелигиозное затмение света, подобно тому как луна, помещая свое непроницаемое естество между солнцем и землей, производит солнечное затмение. Вся орбита разума оказалась вследствие этого затемненной.

В результате такого затмения все оказалось переверну­тым вверх дном и предстало в превратном виде. Среди пере­воротов, которые религия столь волшебным образом произ­вела, был и переворот в теологии.

То, что ныне называется натуральной философией и ох­ватывает весь круг наук, в котором астрономия занимает глав­ное место, есть изучение деяний бога, силы и мудрости божьей в его творениях и является истинной теологией.

Что же касается теологии, изучаемой ныне вместо нее, то она — изучение ·человеческих мнений и фантазий отно­сительно бога. Она изучает не самого бога в его трудах, а труды и писания людей [о боге]. И отнюдь не наименьшим из того ущерба, какой принесла миру христианская система, было то, что она предала первоначальную и прекрасную си­стему теологии, как прекрасную невинность, муке и позору с тем, чтобы очистить место кошмару суеверий. [...]

Христианская система лжет, называя науки человече­ским изобретением; человек лишь применяет их. Каж­дая наука имеет в своей основе систему принципов, столь же прочных и неизменных, как и те, которыми регулируется и управляется Вселенная. Человек не может создать эти прин­ципы; он может только открыть их.

Например, каждый, кто смотрит в календарь, видит, когда произойдет затмение, и знает также, что оно неизбежно про-

исходит согласно указаниям календаря. Это показывает, что человек знаком с законами движения небесных тел. Но если какая-нибудь церковь на свете станет утверждать, 4τσ законы эти — человеческое изобретение, это было бы хуже, чем не­вежество. [...]

Можно сказать, что человек способен сделать или начер­тить треугольник, и потому треугольник — человеческое изо­бретение.

Но треугольник, будучи нарисован, есть не что иное, как изображение принципа, очертание, которое делает этот прин­цип доступным глазу, а через него и уму. Иначе он непости­жим. Треугольник создает принцип не более, чем свечка, вне­сенная в темную комнату, создает стулья и столы, которые до того были невидимы. Все свойства треугольника существуют независимо от чертежа и существовали до того, как был вы­черчен или мысленно представлен человеком какой-либо тре­угольник. Человек участвует в образовании этих свойств или принципов не более, чем в создании законов движения небес­ных тел, и посему одно должно иметь столь же божественное происхождение, как и другое (стр. 268—270).

Только созерцая звездные небеса, эту книгу и школу науки, человек открывает пользу в том, что они видны для него, и преимущества, вытекающие из неограниченности его зрения. Но, рассматривая предмет в этом свете, он видит до­полнительное доказательство того, что ничто не было со­здано напрасно. Ведь напрасна была бы эта сила зрения, если бы она ничему не учила человека (стр. 272).

КОЛЛОНТАЙ

Гуго Коллонтай (1750—1812) — видный польский общест­венно-политический деятель и философ-материалист. Родился в небогатой шляхетской семье, учился в Краковской акаде­мии, а затем продолжал образование в Вене, Риме и Неаполе. В 1775 г. по политическим соображениям Коллонтай принял духовный сан, но был решительным противником католиче­ского обскурантизма. Много сделал для реформы образования в Польше. С конца 80-х годов XVIII в. стал виднейшим идео­логом шляхетско-буржуазного блока, писал публицистические произведения. В дальнейшем принимал активное участие в восстании Костюшко и стал идеологическим главой польских республиканцев. После подавления этого восстания Коллонтай был арестован австрийскими властями и восемь лет томился в заключении. Здесь он написал свои главные философские труды — «Физическо-моральный порядок, или Наука о правах и обязанностях человека, вытекающих из вечных, неизменных и необходимых законов природы», а также «Критический раз­бор основ истории начала человеческого рода». Ниже публи-

23Антология, т. 2 709

куются отрывки из этих произведений, подобранные И. С. Йар-ским по изданию: «Избранные произведения прогрессивных польских мыслителей», т. I. M., 1956.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: