Глава 4. Критерии реальности 6 глава

-- а не с понятийной "теории", состоящей из прошлых наблюдений. Оно

начинается с наших лучших существующих теорий. Когда некоторые из этих

теорий кажутся нам неадекватными и мы начинаем нуждаться в новых, это и

составляет задачу. Таким образом, в противовес схеме индукции, показанной на

рисунке 3.1, научное открытие не должно начинаться с результатов наблюдений.

Но оно всегда начинается с задачи. Под "задачей" я понимаю не обязательно

практическую трудную ситуацию или источник трудностей. Я имею в виду набор

идей, который выглядит неадекватным и который стоит попытаться

усовершенствовать. Существующее объяснение может показаться слишком

многословным или слишком трудным; оно также может показаться излишне

конкретным или нереально амбициозным. Может промелькнуть возможное

объединение с другими идеями. Или объяснение, удовлетворительное в одной

области, может оказаться несовместимым с таким же удовлетворительным

объяснением из другой области. Или, может быть, были удивительные

наблюдения, как-то: блуждающие планеты, -- которые существующие теории не

могли ни предсказать, ни объяснить.

Последний тип задачи напоминает первый этап схемы индуктивистов, но

лишь поверхностно. Неожиданное наблюдение никогда не порождает научное

открытие, если только существующие до него теории уже не содержат зачатки

задачи. Например, облака блуждают даже больше, чем планеты. Это

непредсказуемое блуждание, по-видимому, было известно задолго до того, как

открыли планеты. Более того, прогнозы погоды всегда ценили фермеры, моряки и

солдаты, так что всегда существовал стимул создать теорию движения облаков.

Тем не менее, не метеорология, а астрономия оставила след для современной

науки. Результаты наблюдений метеорологии были гораздо более легко

доступными, чем результаты наблюдений астрономии, но никто не обращал на них

особого внимания и никто не выводил из них теорий относительно холодных

фронтов или антициклонов. История науки не была загружена спорами, догмами,

ересью, размышлениями и тщательно продуманными теориями о природе облаков и

их движения. Почему? Потому что при установившейся объяснительной теории

погоды было совершенно ясно, что движение облаков непредсказуемо. Здравый

смысл подсказывает, что движение облаков зависит от ветра. Когда они

движутся в разных направлениях, разумно предположить, что на разной высоте

разный ветер, и это вряд ли возможно предугадать, а потому легко сделать

вывод, что объяснять больше нечего. Некоторые люди несомненно переносили

этот взгляд на планеты и считали их просто сияющими объектами на небесной

сфере, которые на большой высоте разгонял ветер, или, возможно, перемещали

ангелы, и большего объяснения не требовалось. Но других это не

удовлетворяло: они предполагали, что за блужданием планет стоят более

глубокие объяснения. Поэтому они искали такие объяснения и находили их. В

разные времена в истории астрономии появлялись то массы необъясненных

результатов наблюдений, то лишь крупицы таких свидетельств, а то их и вовсе

не было. Но выбирая предмет создания теории, соответствующий собранным

наблюдениям конкретного явления, они неизменно должны были бы выбирать

облака, а не планеты. Тем не менее, они выбирали планеты и делали это по

различным причинам. Некоторые причины зависели от предубеждений относительно

того, какой должна быть космология, или от споров древних философов, или от

мистической нумерологии. Некоторые основывались на физике того времени,

другие -- на математике или геометрии. Некоторые причины оказались

объективными, другие -- нет. Но каждая из них означала следующее: кому-то

казалось, что существующие объяснения требуют усовершенствования и они

должны его получить.

Рис. 3.2. Процесс решения задачи

При решении задачи мы ищем новые или усовершенствованные теории,

которые содержат объяснения без недостатков, но сохраняют достоинства

существующих теорий (рисунок 3.2). Таким образом, за постановкой задачи

(этап 1) следует гипотеза: высказывание новых теорий, изменение или новое

толкование старых для решения задачи (этап 2). Затем гипотезы подвергают

критике, что позволяет (если критика рациональна) исследовать и сравнить

теории, чтобы выбрать ту, которая содержит лучшие объяснения относительно

критериев задачи (этап 3). Выдвинутую теорию, не прошедшую испытание

критикой, то есть предлагающую худшие объяснения по сравнению с другими

теориями, исключают. Заменив одну из первоначально принятых теорий на вновь

предложенную (этап 4), мы предварительно считаем, что делаем успехи в

решении задачи. Я говорю "предварительно", потому что последующее решение

задачи возможно потребует корректировки или замены даже этих новых, на

первый взгляд, удовлетворительных теорий, а иногда даже возврата к

некоторым, ранее признанным неудовлетворительными. Таким образом, решение,

каким бы хорошим оно ни было, еще не конец процесса: это начало процесса

решения следующей задачи (этап 5). Это иллюстрирует еще одно ошибочное

представление индуктивизма. Задача науки заключается не в том, чтобы найти

теорию, которая будет считаться вечной истиной, а в том, чтобы найти лучшую

на данный момент теорию и если это возможно, внести поправки во все

имеющиеся теории. Научная дискуссия необходима, чтобы убедиться, что данное

объяснение -- лучшее из имеющихся. Она ничего не говорит, да и не может

сказать, относительно того, выдержит ли это объяснение впоследствии новую

критику и сравнение с вновь найденными объяснениями. Хорошее объяснение

может дать хорошие предсказания относительно будущего, но ни одно объяснение

не способно предугадать содержание или качество своих будущих конкурентов.

То, что я описал до настоящего момента, применимо к решению любых задач

независимо от темы рассматриваемого предмета или методов рациональной

критики. Решение научных задач всегда содержит конкретный метод рациональной

критики -- экспериментальную проверку. Когда две или более конкурирующих

теории дают противоположные предсказания результатов эксперимента, этот

эксперимент проводят, а теорию или теории, предсказания которых оказались

ложными, отвергают. Сама структура научных гипотез направлена на нахождение

объяснений, предсказания которых можно проверить экспериментально. В идеале

мы всегда ищем решающие экспериментальные проверки -- эксперименты,

результат которых, каким бы он ни был, заявит о несостоятельности одной или

нескольких конкурирующих теорий. Этот процесс показан на рисунке 3.3.

Независимо от того, включала ли постановка задачи наблюдения (этап 1) и были

ли конкурирующие теории придуманы только для экспериментальной проверки,

именно на этой критической фазе научного открытия (этап 3) экспериментальные

проверки играют решающую и определяющую роль. Эта роль состоит в том, чтобы

объявить некоторые конкурирующие теории неудовлетворительными, обнаружив,

что их объяснения приводят к ложным предсказаниям. Здесь я должен упомянуть

об асимметрии, которая очень важна в философии и методологии науки:

асимметрии между экспериментальным опровержением и экспериментальным

подтверждением. Тогда как неправильное предсказание автоматически переводит

лежащее в его основе объяснение в разряд неудовлетворительных, правильное

предсказание вообще ничего не говорит об объяснении, лежащем в его основе.

Еще хуже неправильные объяснения, дающие правильные предсказания, что должны

бы иметь в виду разные любители НЛО, теоретики-конспираторы и псевдоученые

(но чего они никогда не делают).

Рис. 3.3. Последовательность научного открытия

Если теорию о наблюдаемых событиях невозможно проверить, то есть ни

одно возможное наблюдение ее не исключает, значит она сама не может

объяснить, почему эти события происходят именно так, как наблюдается, а не

иначе. Например, "ангельскую" теорию движения планет проверить невозможно,

потому что независимо от того, как планеты движутся, это движение можно

приписать влиянию ангелов; следовательно, теория ангелов не может объяснить

конкретное движение планет, которое мы видим, пока его не дополнит теория о

том, как движутся ангелы. Именно поэтому в науке есть методологическое

правило, которое гласит, что как только теория, которую можно

экспериментально проверить, прошла соответствующую проверку, любые другие

менее проверяемые теории, конкурирующие с ней и касающиеся того же явления,

отвергают сразу же, поскольку их объяснения, несомненно, окажутся хуже. На

это правило часто ссылаются как на правило, которое отличает науку от других

видов создания знания. Но, принимая то, что наука заключается в объяснениях,

мы понимаем, что это правило - действительно особый случай, применимый к

решениям любых задач: теории, способные дать более подробные объяснения,

автоматически становятся предпочтительными. Эти теории предпочитают по двум

причинам. Первая состоит в том, что теория, которая "заметна" своей

конкретностью относительно большего числа явлений, открывает себя и своих

соперников большему проявлению критики, а следовательно, у нее больше шансов

продвинуть процесс решения задачи вперед. Вторая причина просто в том, что

если такая теория выдержит критику, она получит еще большее количество

объяснений, что и является задачей науки.

Я уже отметил, что даже в науке экспериментальные проверки не

составляют большую часть критики. Так происходит потому, что научная критика

большей частью направлена не на предсказание теорий, а непосредственно на

объяснения, которые лежат в их основе. Проверка предсказаний -- это лишь

косвенный способ (хотя при возможности его использования исключительно

мощный) проверки объяснений. В главе 1 я привел пример "лечения травой" --

теории о том, что, съев килограмм травы, можно вылечиться от обычной

простуды. Эту теорию и множество других, ей подобных, легко проверить. Но мы

можем критиковать и отбрасывать их, даже не проводя эксперименты, просто на

основе того, что они объясняют не больше предшествующих теорий,

противоречащих им, но делают новые допущения, которые невозможно объяснить.

Научное открытие редко проходит последовательно все стадии, показанные

на рисунке 3.3, с первой попытки. До завершения или даже решения каждого

этапа обычно применяют повторяющийся поиск с возвратом, поскольку на каждом

этапе может возникнуть задача, для решения которой необходимо пройти все

пять этапов вспомогательного процесса решения задач. Это применимо даже к

этапу 1, поскольку первоначальную задачу нельзя назвать непреложной. Если мы

не можем придумать хорошие варианты решения, мы можем вернуться на первый

этап и попытаться сформулировать задачу иначе, а возможно, и выбрать другую

задачу. На самом деле, кажущаяся нерешаемость -- только одна из множества

причин, почему зачастую мы хотим изменить задачи, которые решаем. Некоторые

варианты задачи несомненно более интересны или в большей степени подходят

другим задачам; другие -- лучше сформулированы; третьи кажутся потенциально

более эффективными или более насущными и т.д. Часто вопрос о том, в чем

точно заключается задача и какие качества должны быть присущи "хорошему"

объяснению, подвергается такой же критике и тем же гипотезам, что и пробные

решения.

Точно также, если критика на этапе 3 не выберет одну из конкурирующих

теорий, мы попытаемся изобрести новые методы критики. Если и это не поможет,

мы можем вернуться на этап 2 и попытаться уточнить предлагаемые нами решения

(и существующие теории) так, чтобы извлечь из них больше объяснений и

предсказаний и облегчить поиск их недостатков. Мы также можем вновь

вернуться к этапу 1 и попытаться найти лучшие критерии объяснений. И так

далее.

Существует не только постоянный возврат, многие подзадачи остаются

действующими одновременно, и к ним приходится обращаться по мере

возможности. И лишь когда открытие сделано, четкую его последовательность

можно представить так, как показано на рисунке 3.3. Эта последовательность

может начаться с самого последнего и наилучшего варианта постановки задачи;

затем она может показать, каким образом некоторые из отвергнутых теорий не

выдержали критики; представить победившую теорию и сказать, почему она

выдержала критику; объяснить, как обойтись без вытесненной теории; и,

наконец, указать несколько новых задач, которые создает или предусматривает

это открытие.

В процессе решения задачи мы имеем дело с огромным неоднородным набором

идей, теорий и критериев, представленных в разных конкурирующих между собой

вариантах. Существует непрерывная смена теорий по мере того, как они

изменяются или их вытесняют новые теории. Таким образом, все теории

подвергаются изменению или отбору в соответствии с критериями, которые тоже

подвергаются изменению или отбору. Весь процесс напоминает биологическую

эволюцию. Задача подобна экологической нише, а теория -- гену или виду,

который проверяют на жизнеспособность в этой нише. Подобно генетическим

мутациям постоянно возникают новые варианты теорий, и менее удачные варианты

отмирают, когда им на смену приходят более удачные. "Удача" -- это

способность выживать под постоянным избирательным давлением -- критикой, --

властвующим в этой нише, причем ее критерии частично зависят от физических

характеристик ниши, частично от качеств, присущих другим генам и видам (т.е.

другим идеям), которые уже там присутствуют. Новое мировоззрение, которое

неявно может присутствовать в теории, решающей задачу, и отличительные черты

нового вида, занимающего нишу, -- исходящие свойства задачи или ниши. Другим

словами, процесс получения решений изначально сложен. Не существует простого

способа открыть истинную природу планет, задаваясь, скажем, критикой теории

небесной сферы и некоторыми дополнительными наблюдениями, так же, как не

существует простого способа составить ДНК коалы, опираясь на свойства

эвкалиптов. Эволюция или метод проб и ошибок -- особенно сконцентрированная,

целенаправленная форма этого метода, называемая научным открытием, --

единственный способ осуществить это.

Именно по этой причине Поппер назвал свою теорию о том, что знание

может увеличиться только через гипотезы и опровержения, как показано на

рисунке 3.3, эволюционной эпистемологией. Это важное объединяющее понимание.

Мы увидим, что между этими фундаментальными теориями существуют и другие

связи. Но я не хочу преувеличивать сходство научного открытия и

биологической эволюции, поскольку между ними существуют и значительные

отличия. Одно из отличий заключается в том, что в биологии вариации

(мутации) происходят беспорядочно, слепо и бесцельно, тогда как при решении

задач создание новых гипотез -- процесс сам по себе комплексный, основанный

на знаниях и движимый намерениями людей, в нем заинтересованных. Но, может

быть, даже более важное отличие заключается в отсутствии биологического

эквивалента аргумента. Все гипотезы необходимо проверять экспериментально,

что является одной из причин того, что биологическая эволюция протекает в

астрономическое число раз более медленно и менее эффективно. Тем не менее,

между этими двумя процессами существует не просто аналогия, а более глубокая

связь: они входят в число тесно связанных между собой "основных нитей"

объяснения структуры реальности.

Как в науке, так и в биологической эволюции эволюционный успех зависит

от возникновения и выживания объективного знания, которое в биологии

называется адаптацией. То есть способность теории или гена выжить в нише --

не бессистемная функция его структуры, она зависит от того, достаточно ли

истинная и полезная информация о нише явно или неявно закодирована там. К

этому я вернусь в главе 8.

Теперь становится понятнее, что оправдывает те выводы, которые мы

делаем из наблюдений. Мы никогда не делаем выводов из одних наблюдений, но

наблюдения могут сыграть значительную роль в процессе доказательства,

показывая недостатки некоторых конкурирующих объяснений. Мы выбираем научную

теорию, потому что аргументы (только некоторые из которых зависят от

наблюдений) убедили нас (на данный момент), что объяснения, предлагаемые

всеми остальными конкурирующими теориями менее точны, менее обширны или

глубоки.

Давайте сравним рисунки 3.1 и 3.3. Посмотрите, насколько отличаются эти

две концепции научного процесса. Индуктивизм основывается на наблюдениях и

предсказаниях, тогда как наука в действительности основывается на задачах и

объяснениях. Индуктивизм предполагает, что теории каким-то образом извлекают

или получают из наблюдений, или доказывают с помощью наблюдений, тогда как в

действительности теории начинаются с недоказанных гипотез, возникших в

чьем-то разуме и, как правило, предшествующих наблюдениям, исключающим

конкурирующие теории. Индуктивизм ищет доказательства предсказаний как

вероятных будущих событий. Процесс решения задач доказывает объяснение,

которое превосходит все остальные имеющиеся на данный момент объяснения.

Индуктивизм -- опасный источник повторяющихся ошибок разного рода потому что

на первый взгляд, он весьма правдоподобен. Но это не так.

Успешно решая задачу, научную или любую другую, в конечном итоге мы

получаем набор теорий, которые предпочитаем начальным теориям несмотря на

то, что они снова содержат задачи. Следовательно, новые качества, которые

будут присущи новым теориям; зависят от того, что мы посчитаем недостатками

наших первоначальных теорий, то есть от того, в чем заключалась задача.

Наука характеризуется как своими задачами, так и своими методами. Астрологи,

решающие задачу составления более интригующих гороскопов без риска быть

уличенными в неправоте, вряд ли создали много того, что заслуживает названия

научного знания, даже если они использовали настоящие научные методы

(например, исследование рынка) и сами в достаточной степени удовлетворены

найденным решением. Задача настоящей науки всегда заключается в том, чтобы

понять какой-то аспект структуры реальности, изыскивая объяснения, настолько

обширные и глубокие, истинные и точные, насколько это возможно.

Когда мы считаем, что решили задачу, мы естественно принимаем новый

набор теорий вместо старого. Именно поэтому наука, если ее рассматривать как

ищущую объяснений и решающую задачи, не ставит "задачи индукции". И нет

никакого секрета в том, почему у нас должно появиться непреодолимое желание

экспериментально принять объяснение, превосходящее все объяснения, которые

мы можем придумать.

ТЕРМИНОЛОГИЯ

Солипсизм -- теория о том, что существует только один разум, а то, что

кажется внешней реальностью, -- не более чем сон этого разума.

Задача индукции -- поскольку научные теории невозможно логически

доказать с помощью наблюдений, как их можно доказать?

Индукция -- придуманный процесс, с помощью которого, как считалось,

были получены из накопленных наблюдений или доказаны с их помощью общие

теории.

Задача -- задача существует, когда кажется, что некоторые наши теории,

особенно их объяснения, неадекватны и требуют усовершенствования.

Критика -- рациональная критика сравнивает конкурирующие теории с целью

определения, какая из них предлагает лучшие объяснения в соответствии с

критериями задачи.

Наука -- цель науки -- понять реальность через объяснения. Характерный

(хотя и не единственный) метод критики, используемый в науке --

экспериментальная проверка.

Экспериментальная проверка -- эксперимент, результат которого может

признать ложным одну или несколько конкурирующих теорий.

РЕЗЮМЕ

В фундаментальных областях науки наблюдение даже небольших, едва

различимых эффектов приводит нас к более грандиозным выводам относительно

природы реальности. Тем не менее, эти выводы невозможно логически получить

только из наблюдений. Что же делает их неопровержимыми? "Задача индукции".

Согласно индуктивизму научные теории открывают, экстраполируя результаты

наблюдений, и доказывают, получая подтверждающие их наблюдения. На самом

деле индуктивное рассуждение неправильно: невозможно экстраполировать

наблюдения до тех пор, пока для них не существует объяснительного стержня.

Однако опровержение индуктивизма, а также действительное решение задачи

индукции зависит от признания того, что наука -- это не процесс выведения

предсказаний из наблюдений, а процесс поиска объяснений. Сталкиваясь с

задачей, мы ищем объяснения среди уже существующих. Затем мы начинаем

процесс решения задачи. Новые объяснительные теории начинаются с

недоказанных гипотез, которые мы критикуем и сравниваем в соответствии с

критериями задачи. Теории, которые не выдерживают критики, мы отбрасываем.

Теории, выдержавшие критику, становятся общепринятыми, некоторые из них

содержат задачи и потому приводят нас к поиску еще лучших объяснений. Весь

процесс напоминает биологическую эволюцию.

Таким образом, решая задачи и находя объяснения, мы приобретаем даже

больше знаний о реальности. Но когда все сказано и сделано, задачи и

объяснения размещаются в человеческом разуме, который своей способностью

рассуждать обязан подверженному ошибкам мозгу, а доставкой информации --

подверженным ошибкам чувствам. Что же тогда дает человеческому разуму право

делать выводы об объективной внешней реальности, исходя из своего чисто

субъективного опыта и рассуждения?

глава 4. Критерии реальности

Великий физик Галилео Галилей, которого также можно считать первым

физиком в современном смысле, сделал много открытий не только в самой

физике, но и в методологии науки. Он воскресил древнюю идею о выражении

общих теорий, касающихся природы, в математической форме и усовершенствовал

ее, разработав метод систематических экспериментальных проверок,

характеризующий науку, как мы ее знаем. Он удачно назвал такие проверки

cimenti, или "тяжелые испытания". Он одним из первых начал использовать

телескопы для изучения небесных тел, он собрал и проанализировал данные для

гелиоцентрической теории, теории о том, что Земля движется по орбите вокруг

Солнца и вращается вокруг своей собственной оси. Он широко известен как

защитник этой теории, из-за которой он и вступил в ожесточенный конфликт с

Церковью. В 1633 году Инквизиция судила его как еретика и под угрозой пыток

принудила встать на колени и вслух прочитать длинное унизительное отречение,

в котором говорилось, что он "отрекается" от гелиоцентрической теории и

"проклинает" ее. (Легенда гласит, может и ошибочно, что, поднявшись на ноги,

он пробормотал "eppur si muove...", что значило "и все-таки она

вертится...".) Несмотря на это отречение, его осудили и приговорили к

домашнему аресту, под которым он оставался до конца своей жизни. Хотя это

наказание было сравнительно мягким, оно вполне достигло своей цели. Как

сказал об этом Якоб Броновски:

"В результате среди всех ученых-католиков на долгие годы воцарилось

молчание... Цель суда и заключения состояла в том, чтобы положить конец

научной традиции Средиземноморья" (The Ascent of Мап, с. 218).

Каким образом спор об устройстве солнечной системы мог иметь столь

далеко идущие последствия, и почему спорщики столь страстно отстаивали свои

позиции? Дело в том, что на самом деле спор шел не об устройстве солнечной

системе, а о том, как блестяще Галилео защищал новый и опасный взгляд на

реальность. Спор шел не о существовании реальности, поскольку как Галилео,

так и Церковь верили в реализм, разумно полагая, что видимая физическая

вселенная действительно существует и воздействует на наши чувства, включая и

чувства, усиленные такими приборами, как телескоп. Галилео расходился с

церковью в своем понимании отношения между физической реальностью, с одной

стороны, и человеческими мыслями, наблюдениями и рассуждениями, с другой. Он

считал, что вселенную можно понять, основываясь на универсальных,

математически сформулированных законах, и что все люди могут получить

надежное знание этих законов, если применят его метод математической

формулировки и систематических экспериментальных проверок. Говоря его

словами: "Книга Природы написана математическими символами". Это было

сознательное сравнение с той другой Книгой, на которую традиционно

полагались.

Галилео понимал, что если его метод действительно надежен, то, где бы

его ни применяли, его выводы всегда будут более предпочтительны, чем все

остальные, полученные с помощью других методов. Поэтому он настаивал, что

научное рассуждение превосходит не только интуицию и здравый смысл, но и

религиозные доктрины и откровения. Именно эту идею, а не гелиоцентрическую

теорию, как таковую, власти сочли опасной. (И они были правы, если и

существует идея, способная вызвать научную революцию и Просвещение, создать

нецерковную основу современной цивилизации, то это была именно она.) Было

запрещено "придерживаться" гелиоцентрической теории или "защищать" ее как

объясняющую вид ночного неба. Разрешено было использовать эту теорию, писать

о ней, считать ее "математическим допущением" или защищать ее как метод

предсказания. Именно поэтому книга Галилео "Dialogue of the Two Workd

Systems", которая сравнивала гелиоцентрическую теорию с официальной

геоцентрической, была изъята из печати церковной цензурой. Папа дал свое

согласие еще до написания Галилео этой книги (хотя на суде и был создан

вводивший в заблуждение документ о том, что Галилео было запрещено вообще

обсуждать этот предмет).

С точки зрения истории интересна следующая сноска: во времена Галилея

вопрос о том, давала ли гелиоцентрическая теория лучшие предсказания, чем

геоцентрическая, еще не считался бесспорным. Имеющиеся наблюдения были не

слишком точными. Для повышения точности геоцентрической теории предлагались

специальные изменения, и было сложно определить предсказательные способности

двух конкурирующих теорий. Более того, когда дело доходит до мелочей,

оказывается, что существует нечто большее, чем гелиоцентрическая теория.

Галилео считал, что планеты движутся по окружности, тогда как на самом деле

их орбиты весьма близки к эллипсам. Таким образом, эти данные не вписывались

в ту частную гелиоцентрическую теорию, которую защищал Галилео. (Многовато

за то, в чем он был убежден из-за собранных наблюдений!) Но несмотря на все

это, Церковь не заняла в этом споре никакой позиции. Инквизиции было

безразлично, где, как казалось, находятся планеты; их заботила только

реальность. Их заботило, где действительно находятся планеты, и они хотели

понять планеты через объяснения, как это делал Галилео. Инструменталисты и

позитивисты сказали бы, что, поскольку Церковь была готова принять

наблюдательные предсказания Галилео, дальнейший спор между ними был

нецелесообразен, и что его слова и все-таки она вертится" были абсолютно

бессмысленны. Но Галилео, да и Инквизиция, знали больше. Отрицая надежность

научного знания, инквизиторы подразумевали именно объяснительную часть этого

знания.

Их мировоззрение было ошибочным, но оно не было нелогичным. Следует

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: