Глава 4. Критерии реальности 2 глава

(например, течение известной болезни неизвестного происхождения), и также мы

знаем, что объяснение поможет нам лучше понять это. Но дать точное

определение понятий "объяснение" или "понимание" сложно. Грубо говоря, они

скорее отвечают на вопрос "почему", чем на вопрос "что"; затрагивают

внутреннюю суть дел; описывают реальное, а не кажущееся состояние вещей;

говорят о том, что должно быть, а не что случается: определяют законы

природы, а не эмпирические зависимости. Эти понятия можно отнести к

связности, утонченности и простоте в противоположность произвольности и

сложности, хотя ни одному из этих понятий также нельзя дать простое

определение. Но в любом случае, понимание -- это одна из высших функций

человеческого мозга и разума, и эта функция уникальна. Многие другие

физические системы, например, мозг животных, компьютеры и другие машины,

могут сравнивать факты и действовать в соответствии с ними. Но в настоящее

время мы не знаем ничего, кроме человеческого разума, что было бы способно

понять объяснение или желало бы получить его прежде всего. Каждое открытие

нового объяснения и каждое понимание существующего объяснения зависит от

уникальной человеческой способности мыслить творчески.

Можно считать, что теория римских цифр утратила свое объяснительное

значение и превратилась в простое описание фактов. Подобное устаревание

теорий происходит постоянно по мере роста нашего знания. Изначально римская

система цифр действительно формировала часть концептуальной и теоретической

системы взглядов, которая помогала людям, использующим эти цифры, понимать

мир. Но сейчас то понимание, которое когда-то достигалось таким образом, --

не более чем крошечный аспект гораздо более глубокого понимания,

воплощенного в современных математических теориях и неявно в современных

условных обозначениях.

Это иллюстрирует еще одно свойство понимания. Возможно понять что-то,

не осознавая, что понимаешь это, или даже не уделяя этому особого внимания.

Возможно, это звучит парадоксально, но смысл глубоких обобщенных объяснений

состоит в том, что они охватывают не только знакомые ситуации, но и

незнакомые. Если бы вы были современным математиком и впервые столкнулись с

римскими цифрами, возможно, вы бы сразу не осознали, что уже поняли их.

Сначала вам бы пришлось выучить факты относительно того, что это такое, а

потом поразмышлять над этими фактами в свете вашего настоящего понимания

математики. Но завершив это, вы могли бы, оглянувшись назад, сказать: "Да, в

римской системе цифр для меня нет ничего нового, кроме фактов". Именно это

мы имеем в виду, когда говорим, что объяснительная роль римских цифр

полностью устарела.

Точно также, когда я говорю, что понимаю, каким образом кривизна

пространства и времени влияет на движение планет даже в других солнечных

системах, о которых я, возможно, никогда не слышал, я не утверждаю, что могу

вспомнить без дальнейших размышлений объяснение всех подробностей вращения и

колебаний орбиты любой планеты. Я имею в виду, что понимаю теорию,

содержащую все эти объяснения, и поэтому могу точно вывести любое из них,

если получу некоторые факты о конкретной планете. Сделав это, я, оглянувшись

назад, смогу сказать в прошлое: "Да, в движении этой планеты я не вижу

ничего, кроме фактов, которые не объясняет общая теория относительности". Мы

понимаем структуру реальности, только понимая теории, объясняющие ее. А

поскольку они объясняют больше, чем мы непосредственно осознаем, мы можем

понять больше, чем непосредственно осознаем, что поняли.

Я не утверждаю, что, когда мы понимаем теорию, мы обязательно понимаем

все, что она может объяснить. В очень глубокой теории осознание того, что

она объясняет данное явление, само по себе может быть значительным

открытием, требующим независимого объяснения. Например, квазары --

чрезвычайно яркие источники излучения в центре некоторых галактик -- в

течение многих лет были одной из загадок астрофизики. Когда-то даже

полагали, что для того, чтобы их объяснить, потребуется новая физика, но

сейчас мы считаем, что их объясняет как общая теория относительности, так и

другие теории, которые были известны еще до открытия квазаров. Мы полагаем,

что квазары состоят из горячей материи в процессе падения в черные дыры

(разрушенные звезды с таким мощным гравитационным полем, что ничто не может

избежать его). Однако потребовались многие годы наблюдений и теоретических

исследований, прежде чем мы пришли к этому выводу. Теперь, когда мы считаем,

что нашли меру понимания квазаров, мы не думаем, что и раньше обладали этим

пониманием. Хотя мы и объяснили квазары через существующие теории, мы

получили абсолютно новое понимание. Насколько сложно дать определение

объяснению, настолько же сложно определить, считать ли вспомогательное

объяснение независимой составляющей того, что понято, или относить его к

более глубокой теории. Это сложно определить, но не так сложно осознать: на

практике, когда нам дают новое объяснение, мы понимаем, что оно новое. И

снова: разница связана с творческими способностями. Объяснить движение

какой-то планеты человеку, который понимает общую теорию относительности, --

чисто механическая задача, хотя она может оказаться очень сложной. Но, чтобы

использовать существующую теорию для объяснения квазаров, необходимо

творческое мышление. Таким образом, чтобы понять все, что понято в

астрофизике на сегодняшний день, вам придется подробно изучить теорию

квазаров. Но вам не придется изучать орбиту какой-то конкретной планеты.

Таким образом, несмотря на то, что количество известных нам теорий, да

и записанных фактов растет как снежный ком, сама структура не становится

более сложной для понимания. Дело в том, что, становясь более подробными и

многочисленными, отдельные теории постепенно "теряют актуальность", так как

понимание, которое они содержат, переходит к глубоким обобщенным теориям. А

количество последних все уменьшается, но они становятся более глубокими и

более обобщенными. Под "более обобщенными" я подразумеваю, что каждая из

этих теорий приводит больше доводов, охватывает большее количество ситуаций,

чем несколько отдельных теорий ранее. Под "более глубокими" я понимаю, что

каждая из них объясняет больше (охватывает большее понимание), чем ее

предшественники, вместе взятые.

Если бы вы захотели построить большое сооружение, мост или собор,

несколько веков назад, вам понадобился бы проектировщик. Он бы знал, что

необходимо сделать, чтобы обеспечить прочность и устойчивость конструкции с

минимальными возможными усилиями и затратами. Он не смог бы выразить большую

часть этого знания на языке математики и физики, как мы можем сделать это

сегодня. Вместо этого он положился бы, главным образом, на свою интуицию,

навыки и эмпирические зависимости, которые узнал во времена своего

ученичества, а впоследствии, возможно, усовершенствовал, руководствуясь

догадками и долгим опытом работы. Но даже эта интуиция, эти навыки и

эмпирические зависимости на самом деле были явными и неявными теориями,

содержавшими реальное знание предметов, которые сегодня мы называем

инженерным делом и архитектурой. Именно из-за знания этих теорий, пусть

очень неточных по сравнению с существующими сегодня и применимых в небольшом

числе случаев, вы и наняли бы этого проектировщика. Восхищаясь строениями,

простоявшими века, люди часто забывают, что видят лишь то, что уцелело.

Подавляющее большинство сооружений, построенных в средние века и раньше,

давно развалилось, часто вскоре после того, как они были построены. Особенно

это касалось новых сооружений. Считалось доказанным, что любое нововведение

может стать причиной катастрофы, и строители редко отступали от традиционных

конструкций и методов. В наши дни, напротив, большая редкость, если какое-то

строение (пусть даже непохожее ни на что, построенное раньше) развалится

из-за неправильной конструкции. Все, что мог построить древний

квалифицированный строитель, его современные коллеги могут построить лучше и

с меньшими усилиями. Они также могут соорудить такие строения, о которых он

вряд ли мечтал, например, небоскребы или космические станции. Они могут

использовать такие материалы, как стекловолокно или железобетон, о которых

он никогда не слышал и которые вряд ли смог бы использовать, даже если бы

они каким-то образом у него появились, т. к. он имел весьма смутные и

неточные представления о поведении материалов.

Мы достигли настоящего уровня знаний не потому, что собрали много

теорий, подобных той, что была известна древнему строителю. Наше знание,

явное и неявное, не просто больше, оно отличается по своей структуре. Как я

уже сказал, современных теорий меньше, но они более обобщенные и более

глубокие. В каждой ситуации, с которой сталкивался проектировщик, выполняя

какую-то работу, -- к примеру, выбирая толщину несущей стены, -- он

пользовался довольно специфической интуицией или эмпирической зависимостью,

которая применительно к нестандартным случаям могла дать безнадежно

неправильные ответы. В наше время проектировщик принимает такие решения,

используя теорию, обобщенную настолько, что ее можно применить к стенам,

сделанным из любых материалов, в любой среде: на Луне, под водой и где

угодно еще. Эта теория настолько обобщена, потому что основана на достаточно

глубоких объяснениях принципа поведения материалов и конструкций. Чтобы

найти оптимальную толщину стены из незнакомого материала, используют ту же

теорию, что и для любой другой стены, но расчеты начинают, принимая

различные факты -- используя различные численные значения разных параметров.

Приходится смотреть в справочнике такие факты, как предел прочности на

растяжение и упругость материала, но в дополнительном понимании нет

необходимости.

Именно поэтому современный архитектор не нуждается в более длительной

или трудоемкой подготовке, даже несмотря на то, что понимает гораздо больше,

чем древний строитель. Возможно, типичную теорию из учебной программы

современного студента понять сложнее, чем любую из эмпирических зависимостей

древнего строителя; но современных теорий гораздо меньше, а их

объяснительная способность придает им такие качества, как красота,

внутренняя логика и связь с другими предметами, благодаря которым эти теории

проще изучать. Сейчас мы знаем, что некоторые древние эмпирические

зависимости были ошибочными, другие -- истинными или близкими к истине, и мы

знаем причины этого. Некоторыми эмпирическими правилами мы до сих пор

пользуемся, но ни на одном из них уже не основывается понимание того, почему

конструкции не рушатся.

Я, конечно, не отрицаю, что во многих предметах, где увеличивается

знание, включая архитектуру, появляются специализации. Однако это не

односторонний процесс, т. к. специализации часто исчезают: колеса уже не

проектируют и не изготавливают колесные мастера, плуги -- мастера по плугам,

а письма уже не пишут писцы. Тем не менее, достаточно очевидно, что

тенденция углубления и объединения, которую я описывал, не единственная:

параллельно ей происходит непрерывное расширение. Поясню: новые идеи часто

не просто вытесняют, упрощают или объединяют существующие. Они также

расширяют человеческое понимание до областей, которые раньше не были поняты

совсем или о существовании которых даже не догадывались. Они могут открывать

новые возможности, новые проблемы, новые специализации и даже новые

предметы. И когда это происходит, мы можем получить. по крайней мере на

время, больше информации для изучения, чтобы понять все это.

Возможно, медицина -- наиболее распространенный пример растущей

специализации, которая кажется неизбежным следствием роста знания, когда

открывают новые способы лечения многих болезней. Но даже в медицине

присутствует противоположная тенденция объединения, которая непрерывно

усиливается. Общеизвестно, что многие функции тела, как, впрочем, и

механизмы многих болезней, еще мало изучены. Следовательно, некоторые

области медицинского знания все еще состоят, главным образом, из собрания

записанных фактов, навыков и интуиции врачей, имеющих опыт в лечении

определенных болезней и передающих эти навыки и интуицию из поколения в

поколение. Другими словами, большая часть медицины все еще не вышла из эпохи

эмпирических правил, и вновь обнаруженные эмпирические правила стимулируют

появление специализаций. Но когда в результате медицинских и биохимических

исследований появляются более глубокие объяснения процессов болезни (и

здоровых процессов) в теле, увеличивается и понимание. Когда в различных

частях тела, в основе разных болезней обнаруживают общие молекулярные

механизмы, на смену узким теориям приходят более обобщенные. Как только

болезнь понимают настолько, что могут вписать ее в общую структуру, роль

специалиста уменьшается. Вместо этого врачи, столкнувшись с незнакомой

болезнью или редким осложнением, могут положиться на объяснительные теории.

Они могут посмотреть эти факты в справочнике. Но затем они смогут применить

обобщенную теорию, чтобы разработать необходимое лечение и ожидать, что оно

будет эффективным, даже если никогда раньше оно не применялось.

Таким образом, вопрос о том, сложнее или проще становится понять все,

что понято, зависит от равновесия двух противоположных результатов роста

знания: расширения и углубления наших теорий. Из-за расширения наших теорий

понять их сложнее, из-за углубления -- проще. Одно из положений этой книги

состоит в том, что углубление медленно, но уверенно побеждает. Другими

словами, утверждение, в которое я отказывался поверить, будучи ребенком, в

самом деле ложно, а истинно практически противоположное. Мы не удаляемся от

состояния, когда один человек способен понять все, что понято, мы

приближаемся к нему.

Я не утверждаю, что скоро мы поймем все. Это совсем другой вопрос. Я не

верю, что сейчас мы близки или когда-то приблизимся к пониманию всего, что

существует. Я говорю о возможности понимания всего, что понято. Это скорее

зависит не от содержания нашего знания, а от его структуры. Но структура

нашего знания -- независимо от возможности его выражения в теориях,

составляющих понятное целое -- безусловно зависит от самой структуры

реальности. Если свободный рост знания должен продолжаться и если мы,

несмотря ни на что приближаемся к тому состоянию, когда один человек сможет

понять все, что понято, значит, глубина наших теорий должна увеличиваться

достаточно быстро, чтобы обеспечить эту возможность. Это может произойти,

если только сама структура реальности настолько едина, что по мере роста

нашего знания мы сможем понимать ее все больше и больше. Если это

произойдет, то в конечном итоге наши теории станут настолько общими,

глубокими и составляющими друг с другом единое целое, что превратятся в

единственную теорию единой структуры реальности. Эта теория не объяснит все

аспекты реальности: это недостижимо. Но она охватит все известные объяснения

и будет применима ко всей структуре реальности настолько, насколько

последняя будет понята. В то время как все предыдущие теории относились к

конкретным предметам, это будет теория всех предметов: Теория Всего.

Эта теория, безусловно, не будет последней в своем роде, она будет

первой. В науке считается доказанным, что даже наши лучшие теории обречены

быть в некотором роде несовершенными и проблематичными, и мы ожидаем, что в

свое время их вытеснят более глубокие и точные теории. И этот прогресс не

остановится, когда мы откроем универсальную теорию. Например, Ньютон дал нам

первую универсальную теорию тяготения и объединил, помимо всего прочего,

небесную и земную механику. Но его теории вытеснила общая теория

относительности Эйнштейна, которая включает еще и геометрию (которую раньше

считали отраслью математики) в физике, и поэтому наряду с большей точностью

дает более глубокие объяснения. Первая универсальная теория -- которую я

буду называть Теорией Всего -- подобно всем нашим теориям, которые были до

нее и будут после нее, не будет ни абсолютно истинной, ни бесконечно

глубокой, а потому, в конечном итоге, ее заменит другая теория. Но эта

замена произойдет не через объединение с теориями других предметов, ибо она

сама будет теорией всех предметов. В прошлом значительный прогресс в

понимании иногда имел место при значительных объединениях. Иногда прогресс

был вызван структурными изменениями в понимании конкретного предмета, как,

например, когда мы перестали считать Землю центром Вселенной. После первой

Теории Всего уже не будет значительных объединений. Все последующие великие

открытия будут переменами в понимании мира в целом: изменениями в нашем

мировоззрении. Создание Теории Всего будет последним большим объединением и

в то же время первым шагом к возникновению нового мировоззрения. Я считаю,

что именно такое объединение и изменение происходят сейчас. Подобное

мировоззрение и является темой этой книги.

Считаю своей обязанностью сразу подчеркнуть, что я говорю не просто о

"теории всего", которую в ближайшее время надеются открыть специалисты в

области физики элементарных частиц. Их "теория всего" стала бы объединенной

теорией всех основных сил, известных физике, а именно: гравитационных,

электромагнитных и ядерных сил. Она также описала бы все типы существующих

дробноатомных частиц, их массы, спины, электрические заряды и другие

свойства, а также принцип их взаимодействия. При наличии достаточно точного

описания начального состояния любой изолированной физической системы, такая

теория сможет предсказать будущее поведение системы в принципе. В случае,

когда точное поведение системы предсказать невозможно, теория опишет все

возможные варианты поведения системы и предскажет вероятность их

возникновения. На практике нередки случаи, когда начальные состояния

интересующих нас систем невозможно определить точно, да и предсказать их

слишком сложно во всех случаях, кроме простейших. Тем не менее, такая

объединенная теория частиц и сил вместе с определением начального состояния

Вселенной к моменту Большого Взрыва (сильный взрыв, от которого произошла

Вселенная), в принципе, содержала бы всю информацию, необходимую для

предсказания всего, что можно предсказать (рисунок 1.1).

Рис. 1.1. Неадекватное понимание "теории всего"

Но предсказание -- еще не объяснение. "Теория всего", на которую так

надеются, даже совместно с теорией начального состояния, в лучшем случае

представит лишь крошечную грань истинной Теории Всего. Эта теория сможет

предсказать все (в принципе). Но нельзя ожидать, что она объяснит гораздо

больше, чем существующие теории, за исключением нескольких явлений,

вызванных особенностями внутриатомных взаимодействий, как-то: столкновения

внутри ускорителей частиц и необычная история трансмутаций частиц во время

Большого Взрыва. Что побуждает ученых использовать термин "теория всего" для

названия столь малого, хотя и захватывающего отрезка знания? Я полагаю, еще

один ошибочный взгляд на природу науки, который не одобряют многие научные

критики, но (увы!) одобряют многие ученые: наука по существу является

редукционной. Это все равно, что сказать, что наука сомнительно упрощает все

объяснения, раскладывая их на составляющие. Например, сопротивление стены

проникновению или сбиванию объясняется тем, что стена -- это огромное

скопление взаимодействующих молекул. Свойства этих молекул объясняют на

основе составляющих их атомов, взаимодействия этих атомов друг с другом и

так далее до мельчайших частиц и самых основных сил. Редукционисты считают,

что все научные объяснения и, возможно, любые достаточно глубокие объяснения

принимают именно такую форму.

Концепция редукционистов естественно приводит к созданию иерархии

предметов и теорий в соответствии с тем, насколько они близки к "самому

низкому уровню" известных предсказательных теорий. В этой иерархии логика и

математика образуют непоколебимые принципы, на которых строится система

научных взглядов. Фундаментом станет упрощенная "теория всего",

универсальная теория частиц, сил, пространства и времени вместе с некоторой

теорией начального состояния Вселенной. Остальная физика образует первые

несколько этажей. Астрофизика и химия займут более высокий уровень, геология

-- еще более высокий и т. д. Здание разделяется на множество башен --

предметов еще более высокого уровня: биохимию, биологию и генетику. В

нетвердых слоях стратосферы примостились такие предметы, как теория

эволюции, экономика, психология и вычислительная техника, которые на этой

картине почти немыслимо вторичны.

В настоящее время у нас есть только приближения к упрощенной "теории

всего". Они уже достаточно точно могут предсказывать законы движения

отдельных дробноатомных частиц. Используя эти законы, современные компьютеры

могут рассчитать движение любой изолированной группы из нескольких

взаимодействующих частиц некоторого элемента, если известно их начальное

состояние. Но даже мельчайшая частичка материи, видимая невооруженным

глазом, содержит триллионы атомов, каждый из которых состоит из множества

дробноатомных частиц и непрерывно взаимодействует с внешним миром, так что

предсказать поведение этой частички не представляется возможным. Дополняя

точные законы движения различными приближениями, мы можем предсказать

некоторые аспекты общего поведения достаточно крупных объектов, например,

температуру плавления или кипения данного химического соединения. Большая

часть основной химии была таким образом сведена к физике. Для наук более

высокого уровня программа редукционистов -- всего лишь дело принципа. Никто

на самом деле не собирается выводить принципы биологии, психологии или

политики из принципов физики. Причина, по которой предметы более высокого

уровня вообще поддаются изучению, состоит в том, что в определенных условиях

непостижимо сложное поведение огромного количества частиц становится мерой

простоты и удобопонятности. Это называется исходом: простота высокого уровня

"исходит" из сложности низкого уровня. Явления высокого уровня с понятными

фактами, которые нельзя просто вывести из теорий низкого уровня, называются

исходящими явлениями. Например, стена могла быть крепкой, потому что те, кто

ее строил, боялись, что их враги могут попытаться преодолеть эту стену. Это

объяснение прочности стены высокого уровня невыводимо из объяснения низкого

уровня, которое я привел выше (хотя и сопоставимо с ним). "Строители",

"враги", "страх", "пытаться" -- это исходящие явления. Цель наук высокого

уровня -- дать нам возможность понять исходящие явления, самыми важными из

которых, как мы увидим, являются жизнь, мысль и вычисление.

Кстати, противоположность редукционизма -- холизм, идея о том, что

единственно правильные объяснения составлены на основе систем высокого

уровня, -- еще более ошибочна, чем редукционизм. Чего ожидают от нас

холисты? Того, что мы прекратим наши поиски молекулярного происхождения

болезней? Что мы откажемся от того, что люди состоят из дробноатомных

частиц? Там, где существуют упрощенные объяснения, они столь же желанны, как

любые другие. Там, где целые науки упрощаются до наук низкого уровня, мы,

ученые, обязаны найти эти упрощения, так же как обязаны открывать любое

знание.

Редукционист считает, что наука заключается в том, чтобы разложить все

на составляющие. Инструменталист считает, что цель науки -- предсказывать

события. Для каждого из них существование наук высокого уровня -- вопрос

удобства. Сложность мешает нам использовать элементарную физику для

получения предсказаний высокого уровня, поэтому мы гадаем, каковы были бы

эти предсказания, если бы мы могли их получить, -- исход дает нам

возможность преуспеть в этом -- именно в этом предположительно заключается

смысл наук высокого уровня. Таким образом, для редукционистов и

инструменталистов, которые проигнорировали как истинную структуру, так и

истинную цель научного знания, основой предсказывающей иерархии физики

является, по определению, "теория всего". Но для всех остальных научное

знание состоит из объяснений, а структура научного объяснения не отражает

иерархию редукционистов. Объяснения существуют на каждом уровне иерархии.

Многие из них независимы и относятся только к понятиям конкретного уровня

(например, "медведь съел мед, потому что был голоден"). Многие объяснения

содержат логические выводы, противоположные направлению упрощенных

объяснений. То есть они объясняют вещи, не разделяя их на более маленькие,

простейшие, а рассматривают их как составляющие более крупных и сложных

вещей, о которых у нас, тем не менее, есть объяснительные теории. Например,

рассмотрим конкретный атом меди на кончике носа статуи сэра Уинстона

Черчилля, которая находится на Парламентской Площади в Лондоне. Я попытаюсь

объяснить, почему этот атом меди находится там. Это произошло потому, что

Черчилль был премьер-министром в палате общин, которая расположена

неподалеку; и потому, что его идеи и руководство способствовали победе

Объединенных сил во Второй Мировой войне; и потому, что принято чествовать

таких людей, ставя им памятники; и потому, что бронза, традиционный материал

для таких памятников, содержит медь и т.д. Таким образом, мы объясним

физическое наблюдение низкого уровня -- присутствие атома меди в

определенном месте -- через теории чрезвычайно высокого уровня о таких

исходящих явлениях, как идеи, руководство, война и традиция.

Нет такой причины, почему должно существовать, даже в принципе,

какое-либо более низкоуровневое объяснение присутствия этого атома меди, чем

то, которое я только что привел. Предположим, что упрощенная "теория всего"

в принципе сделала бы низкоуровневое предсказание вероятности, что такая

статуя будет существовать, если известно состояние (скажем) солнечной

системы в какое-то более раннее время. Точно также эта теория в принципе

описала бы, как эта статуя могла туда попасть. Но такие описания и

предсказания (конечно же, абсолютно нереальные) ничего бы не объясняли. Они

просто описывали бы траекторию движения каждого атома меди от медного

рудника через плавильную печь, мастерскую скульптора и т.д. Они также могли

бы сформулировать, какое влияние на эти траектории оказывают силы от

окружающих атомов, например, тех, из которых состоят тела шахтеров и

скульптора, и, таким образом, предсказать существование и форму статуи. В

действительности, такое предсказание следовало бы отнести к атомам по всей

планете, вовлеченным, кроме всего прочего, в сложное движение, которое мы

называем Второй Мировой войной. Но даже если бы вы обладали

сверхчеловеческой способностью следовать таким многословным предсказаниям

нахождения атома меди в том месте, вы все равно не смогли бы сказать: "Да, я

понимаю, почему он там находится". Вы просто знали бы, что его попадание

туда таким образом неизбежно (или вероятно, или что угодно еще), если

известны начальные конфигурации атомов и законы физики. Если бы вы захотели

понять, почему он там находится, у вас по-прежнему не было бы другого

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: