К. Тараданкин, С. Ковалев 6 глава

— Расчет у меня, товарищи, простой, — начал он. — Когда я: поднимаюсь в воздух на перехват противника, то не лечу в район, где засекли цель, а беру упреждение. Направление и скорость полета противника мне известны. Вот я и рассчитываю, где могу встретиться с ним. И как правило, расчет получается точный. Атаковать не боюсь, но стараюсь предусмотреть противодействие со стороны противника. Веду огонь наверняка, с коротких дистанций. Этому меня научил мой первый воздушный бой.

И, немного помолчав, добавил:

— Остальное, то есть сбить или не сбить, — это уж кто как сумеет. Я предпочитаю сбивать с первой атаки. Правда, это достигается опытом.

Слова Гулаева подкреплялись многими блестяще проведенными им воздушными боями. Свой опыт он старался передавать боевым друзьям. Добровольно взял на себя партийное поручение — знакомить своих товарищей по оружию со всеми авиационными новинками. Он завел альбом и постоянно пополнял его полезными для летчиков журнальными и газетными материалами.

Во фронтовой газете «Крылья победы» Николай Гулаев выступил с серией статей о передовом опыте. В одной из них он писал:

«Хоть ты одержал несколько побед, однако не думай, что уже достиг совершенства, стал первоклассным истребителем. Пока ты сидишь и самоуверенно подсчитываешь свои победы, противник обгонит тебя, он найдет то новое, что по своей самонадеянности упустил ты, и в очередном поединке поймает тебя на хитром маневре».

Не успокаиваться на достигнутом, постоянно и настойчиво [334] совершенствоваться — к этому звал летчиков Гулаев. И сам он служил образцом творчески мыслящего мастера воздушного боя.

В начале 1944 года Николая Гулаева назначают командиром эскадрильи.

Умудренный боевым опытом, он был сторонником наступательной тактики. При встрече с любым по численности врагом он стремительно нападал и навязывал ему воздушный бой, обрушивая на противника всю мощь огня. Внезапные атаки, умелые маневры, прицельный огонь с близкой дистанции — вот отличительные черты его боевого стиля. Этому он терпеливо, изо дня в день учил своих подчиненных.

Самым неотразимым и убедительным методом обучения молодых летчиков был личный пример. Гулаев сам водил молодежь в бой и на собственном опыте показывал, как надо бить врага.

Особое внимание он обращал на дисциплину боя, организованность летчиков, их умение понимать и. точно выполнять замысел командира.

Ранней весной 1944 года гвардии капитану Н. Д. Гулаеву разрешили поехать в отпуск к семье в станицу Аксайскую Ростовской области, где жили оставшиеся в живых его мать и сестра (отца повесили гитлеровские палачи). Походил фронтовик по разоренной родной станице, послушал рассказы земляков о пережитых ими во время оккупации страданиях, об издевательствах, которым они подвергались, и сердце его сжалось от боли и гнева. Он должен отомстить за поруганную родную землю.

Побывал Николай и в Ростове. Когда-то цветущий и веселый, город лежал перед ним израненный, полусожженный. На заводе, в цехе, где он работал до поступления в авиационную школу, его встретили с искренней теплотой.

Гвардии капитана взволновали душевные беседы с рабочими, их оптимизм и вера в близкую победу.

— Скорее там расправляйтесь с фашистами! — напутствовали они.

Недолго пробыл Гулаев в отпуске. Его тянуло обратно в родной полк. Как смог, утешил мать, устроил учиться сестру и отбыл в свою часть. А. вскоре вся страна из сообщения Совинформбюро узнала о новом выдающемся подвиге Героя Советского Союза гвардии капитана Николая Гулаева и его боевых друзей.

Войска 2-го Украинского фронта форсировали реку Прут и создали на ее западном берегу плацдарм. Шестерка истребителей [335] под командованием Гулаева вылетела на прикрытие наших наземных войск. Вскоре советские летчики обнаружили большую группу вражеских самолетов. Они шли тремя девятками в боевом порядке «клин». Их сопровождали восемь истребителей. Командир корпуса по радио приказал: «Перехватить противника и ни в коем случае не допустить до нашей линии обороны».

Шесть против тридцати пяти! Раздумывать некогда, надо атаковать.

Но как? Какой избрать тактический прием?

Оценив обстановку, командир группы принимает дерзкое решение: самому в составе двух пар атаковать бомбардировщиков, а паре Никифорова связать боем истребителей прикрытия, тем самым облегчить выполнение основной задачи — уничтожение бомбардировщиков.

Да, это был риск, но риск трезвый, основанный на точном расчете и уверенности командира эскадрильи в мастерстве подчиненных, в их мужестве.

Задача, поставленная ведущему пары Никифорову, была особенно сложной. От того, как она будет выполнена, зависел успех задуманного боя. Но мастерство Никифорова Гулаев знал и надеялся на него. И не напрасно. Отлично действовала пара. Она смело атаковала истребителей противника и связала их боем. Им было не до прикрытия бомбардировщиков.

Гулаев со своими ведомыми стремительно врезался в боевой порядок бомбардировщиков и один за другим поджег три самолета противника.

Выходя из атаки, командир увидел, как противник в панике бросает бомбы куда попало и поворачивает обратно. Воспользовавшись замешательством противника, четверка сделала повторный заход по уходящим самолетам.

В этой схватке за считанные минуты было уничтожено 11 вражеских машин, из них 5 — лично Гулаевым. Основная задача — не дать противнику сбросить бомбы на наши войска — была успешно выполнена.

В одном из боев Гулаев был тяжело ранен в правую руку: новый напарник не сумел вовремя прикрыть своего командира от огня противника.

— Я ранен. Иду на посадку, — передал Гулаев.

Друзья забеспокоились: ведь самолет Гулаева был над территорией противника! А от него больше не слышно ни слова. Между тем Гулаев, истекая кровью, изнемогая от боли, напряг последние силы и вел истребитель на свой аэродром. Приземлился, вышел из самолета и потерял сознание. Очнулся он только в госпитале после операции.

Но и в этом, так неудачно закончившемся для него бою он сбил два самолета врага. На фюзеляже его машины механик нарисовал еще две звезды! Теперь на его счету стало 52 сбитых самолета противника.

В госпитале Гулаев узнал, что его наградили второй медалью «Золотая Звезда».

С особым нетерпением ждал он вестей из родного края — от матери, от земляков. И письма пришли! Рабочие завода сообщали, что по случаю его награждения они провели общее собрание. Успехи на фронтах Отечественной войны, писали они ему, воодушевляют их на самоотверженный труд, на усиление помощи фронту для окончательного разгрома врага.

Выйдя из госпиталя, гвардии капитан Гулаев вновь занял свое место в строю. К концу войны он увеличил боевой счет до 57 сбитых вражеских машин.

Так воевал отважный летчик, верный сын Родины коммунист Николай Гулаев.

Б. Галин.

Люди и танки

ГУСАКОВСКИЙ ИОСИФ ИРАКЛИЕВИЧ

Иосиф Ираклиевич Гусаковский родился в 1904 году в селе Вородьково Кричевского района Могилевской области. По национальности белорус. Член КПСС с 1931 года.

В 1928 году И. И. Гусаковский добровольцем вступил в Советскую Армию. Вначале служил в кавалерии, затем его направили в танковую школу. До войны занимал ряд командных и штабных должностей. В годы Великой Отечественной войны участвовал в боях на Западном, Воронежском, 1-м Украинском, 1-м и 2-м Белорусских фронтах. Командовал танковой бригадой. Был начальником штаба полка, бригады, а с сентября 1943 года командовал 112-й, а затем 44-й гвардейской танковой бригадой.

За образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом мужество, отвагу и геройство Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 сентября 1944 года Иосифу Ираклиевичу Русаковскому присвоено звание Героя Советского Союза. 6 апреля 1945 года за новые боевые подвиги он удостоен второй медали «Золотая Звезда». Награжден также многими орденами и медалями.

После войны командовал дивизией, армией, был командующим войсками Прибалтийского военного округа, начальником главного управления кадров Министерства обороны СССР. В 1948 году окончил Академию Генерального штаба.

Ныне генерал армии И. И. Гусаковский продолжает службу в рядах Советской Армии, находясь на ответственной работе в Министерстве обороны СССР. В 1962 и 1966 годах избирался депутатом Верховного Совета СССР.

Случилось так, что офицер танковых войск вступил в бой с фашистскими захватчиками в пешем строю. Было это в июле сорок первого года под Ельней. Три месяца капитан Гусаковский провоевал в рядах пехоты. Он носил в ту пору фуражку танкиста, она выцвела, посветлела, но Гусаковский не мог с ней расстаться. Только 3 октября капитан наконец сел в танк. Батальон его сражался на одном из подмосковных рубежей. Гусаковский дрался с немцами, применяя методы засад, нанося короткие, внезапные удары. Иногда приходилось зарывать танки в землю и стоять насмерть.

Но и в те невыносимо тяжелые дни мечталось о большем: о маневре, о дерзком прорыве в тылы противника. И как же встрепенулась, ожила душа танкиста, когда в декабрьском наступлении при разгроме немцев под Москвой ему впервые на поле боя пришлось в полную силу использовать мощь броневых машин: огонь, движение, маневр! 90 километров по бездорожью, глухими лесными тропами, прокладывая маршрут бригаде, шли танки Гусаковского. Казалось, ничто не может их удержать!

На третьи сутки его вызвал к себе командир бригады.

— За вами не угонишься! — сказал он, с уважением оглядывая тонкую фигуру капитана с обветренным лицом.

...На Курской дуге в бою под Обоянью погиб командир танковой бригады Леонов. Командовать бригадой назначили Гусаковского. В одном из боев его ранило в ногу, но он остался в строю. Время было горячее — армия наступала. Столько забот появилось у нового командира бригады, столько новых вопросов возникало каждый день, каждый час, столько боев приходилось вести бригаде, что Гусаковскому некогда было и думать о ранении. [339]

То доброе, сильное и яркое, что было свойственно его характеру, проявлялось не сразу. Сдержанность командира поначалу можно было принять за сухость. Он не принадлежал к числу тех, кто любил похлопать по плечу молодого офицера, обращался к нему на «ты», стараясь всячески расположить к себе. Скуповатый в выражении своих чувств, он в действительности был душевным и чутким человеком.

С каждым боем мужало воинское мастерство Гусаковского. Однажды в метель танки совершали 150-километровый марш-маневр. Но с ходу овладеть городом не удалось. Обстановка осложнилась. Прорывать оборону с востока, как планировалось, было бессмысленно. Что же делать? Впервые бригада Гусаковского действовала в отрыве от корпуса.

И в тот момент, когда, казалось, немцам удалось стабилизировать положение, именно в этот кризисный час боя Гусаковский совершил маневр, ошеломивший врага. За ночь он повернул один из своих батальонов в направлении на юго-восток. И когда на рассвете батальон ударил на новом направлении и сумел отвлечь на себя силы противника, два других батальона штурмом взяли город.

Этот искусно проведенный маневр явился своеобразной подготовкой к более смелой по масштабам и размаху операции весной сорок четвертого года. Наши войска наступали от Горыни до Днестра. Они пересекали старые рубежи обороны, стремясь быстрее выйти к границам Родины.

На штабной карте стрелы указывали путь через Буг. Бригада Гусаковского вышла на исходные позиции. Имелось в виду, что танки войдут в ворота прорыва, осуществленного пехотой, пробьются вглубь. Но сопротивление противника было настолько сильным, что сразу прорвать фронт пехоте не удалось. Танкисты успешно действовали на фланге. Особенно отличался напористостью командир батальона Иванов.

— Иванов! — вызывает Гусаковский по радио комбата. — Слушай, Иванов, высотку, высотку «126,9» быстрей бери, — направлял он удар танков. И уже другим голосом, заботливо говорил: — Людей, людей береги!

Гусаковский переводит свой командный пункт поближе к батальону Иванова. Нужно все видеть, чтобы управлять боем: и капитана, и высоту, которую захватили танкисты, и дорогу, перерезанную ими, и Буг, к которому они пробились.

Гул артиллерии напоминал отдаленный гром. Темнота сгущалась. Поднявшийся ветер раскачивал вершины деревьев, [340] в небе глухо гудел немецкий разведчик. Где-то совсем рядом по дорогам, примыкающим к лесу, двигались тапки.

17 июля бригада форсировала Западный Буг. Смелый прорыв — и грозный фланговый удар всей армии.

Советские войска, выполняя приказ Ставки Верховного Главнокомандования, вышли к Висле. 12 января 1945 года полковника Гусаковского радиограммой вызвали на командный пункт армии. Оп получил приказ войти в прорыв для глубокого удара по тылам фашистских войск.

Ночью танки передовых отрядов переправились через Вислу и сосредоточились в лесу на плацдарме близ Варшавы. Лес с его густыми, мохнатыми елями больше походил на огромный гараж: под каждым деревом стояли боевые машины.

К двум часам дня бригада с приданными ей самоходными орудиями, дивизионом гвардейских минометов, батальоном мотопехоты, саперами и средствами связи вошла в прорыв, подготовленный силами пехоты и артиллерии. Бригада вошла, как говорят танкисты, в «чистый прорыв». И это уже было хорошим признаком: сохранялись сила удара передового отряда, высокий моральный и боевой коэффициент.

Удар был стремительным. Когда танкисты вышли к реке Пилица, оказалось, что моста нет, а лед тонкий. Но медлить нельзя. Гусаковский принимает решение: взорвать лед и пустить боевые машины вброд.

Так и сделали. Автоматчики, заняв западный берег, оттеснили противника. А танки, сползая по пологому берегу, входили в черную дымящуюся воду, расталкивая льдины, которые терлись о стальные бока машин. Холодная вода проникала сквозь смотровые щели — у водителей сводило руки. Выбравшись на противоположный берег, боевые машины с ходу вступили в бой.

Но Гусаковский трезво оценивал обстановку. Первые успехи наступления могли вскружить голову: дескать, все теперь легко, все нипочем. Была опасность, ворвавшись в Равву-Мазовецкую, увязнуть там, потерять время и силы. «А что если обойти ее и, выйдя на главную магистраль, отрезать противнику пути отхода?»

Гусаковский ставит эту задачу перед командиром танкового батальона Карабановым, напутствуя:

— Не всегда в лоб! Иногда можно и сбоку... Понял?

Танки совершили бросок в 123 километра. Гусаковского беспокоило отсутствие связи с корпусом. Возможно, последовавшие за ним бригады увязли в бою под Раввой-Мазовецкой. И вот офицер связи майор Бардишин один на танке ночью отправился [341] обратно. Это был опасный путь: между передовым отрядом и главными силами были немецкие очаги. Но он разыскал штаб гвардии полковника Бабаджаняна, и на рассвете все двинулись по следу 44-й бригады, которая тянула за собой всю массу танков, пехоты, самоходок.

С каждым днем все более отчетливо вырисовывались контуры наступления. Все устремились к Одеру!

Бывают острые моменты в бою, когда необходимо смело и быстро решиться на такой шаг, который потом, в спокойной обстановке, кажется столь рискованным, что трудно сказать, повторил бы ты его еще раз или нет. В подобные минуты испытываются все командирские качества: острота мысли, сила характера, решимость, умение идти на риск. Для Русаковского такой момент настал в день выхода бригады к Мезерицкому узлу обороны, или, как его еще называли, преддверию укреплений «Одерского четырехугольника».

В тот день, когда разведывательные танки подошли к этому рубежу и в сумеречном свете Зимнего утра танкисты увидели «зубы дракона» — черные надолбы, вросшие в землю, никто из них не мог даже представить себе всей опасности, таившейся за этой железобетонной грядой укреплений. Много позже наши военные инженеры, осмотрев блиндажи «Одерского четырехугольника», увидели казематы со стальными накатами, тоннели, заводы с уникальной аппаратурой, электрические и насосные станции — большое и сложное подземное хозяйство, созданное и выверенное с чисто немецкой точностью. Этот укрепленный район лежал на Берлинском направлении. Его мощные — видимые и невидимые — оборонительные сооружения замыкались в широкий квадрат, перехваченный реками, высотами, холмами и лесами. Все было заминировано, заковано в бетон и сталь. К строительству «Одерского четырехугольника» германский генеральный штаб приступил сразу же после катастрофы в районе Сталинграда.

И вот к этому рубежу подходит бригада Русаковского.

Первый вариант удара: идти к Мезерицкому узлу проселочными дорогами, описав своеобразную дугу, — имел свои положительные стороны. Бригада избегала встреч с противником. С выходом же на главную магистраль она рисковала обнаружить себя. Этот вариант созрел у Русаковского ночью, когда бригада совершала бросок на Вильнау. Окрыленный успехом ночного марша, Русаковский утром пересмотрел его. Хотя у первого варианта были свои преимущества, он означал потерю времени. А время — самый ценный фактор на войне. И как [342] только Русаковский заговорил вслух, как бы проверяя свои мысли, начальник штаба подполковник Воробьев понял: нужно повременить с отдачей приказа действовать по первому варианту.

Новый вариант — идти по главной магистрали — таил в себе большую опасность, но он открывал шансы для внезапного удара. «А шанс — великое дело», — говорил Русаковский, твердо уверенный, что форсированным маршем удастся выйти к Мезерицкому узлу обороны до наступления ночи.

Почему он решился силами одной бригады идти на прорыв мощной линии вражеской обороны? Безудержная лихость, смелость ради смелости, а тем более показная храбрость были глубоко чужды этому офицеру. Русаковский чувствовал противника. Порой это были лишь намеки, какие-то штрихи, обрывки сведений, но даже и по ним он воссоздавал для себя картину поведения и настроения фашистов.

Для решения задачи Русаковскому нужен был таран — сильный, хорошо собранный таран, чтобы с ходу пробить бригаде путь через укрепления. Он поставил в авангарде батальон Карабанова, за ним вплотную шли батальоны Боритько и Пинского. Огонь всех орудий — танковых и самоходных — должен был расчистить проходы на узком фронте прорыва.

Русаковский нагнал Карабанова на дороге. Ему хотелось еще раз увидеть своего комбата, еще раз сказать что-то очень важное офицеру, который пойдет впереди.

— Вот что, Алеша, — проговорил Русаковский, всматриваясь в дышавшее силой и молодостью лицо Карабанова, — вот что...

Карабанов был удивлен и смущен: полковник в первый раз назвал его по имени. Интонации в голосе Русаковского были столь необычными, что командир батальона внимательно взглянул на полковника. Он уловил только блеск его глаз.

— Я вас слушаю, товарищ гвардии полковник, — сказал Карабанов.

— Рация хорошо работает? — спросил Русаковский.

— Хорошо.

— И самочувствие у народа хорошее?

— Хорошее.

— Отдыхали?

— Три часа.

— Задача ясна?

— Ясна.

Русаковский сбоку быстро и пытливо взглянул на майора. Легонько подтолкнув его вперед, прощаясь, коротко [343] бросил:

— Берегите себя...

Карабанов сделал несколько шагов и обернулся. Гусаковский тоже обернулся.

— Помни, — сложив руки рупором, крикнул он, — связь, связь, связь!

В 19 часов передовые танки приблизились к границам укреплений. Короткий зимний день был на исходе, густые вечерние тени легли на дорогу.

Если бы полковник Гусаковский, танки которого вырвались далеко вперед, стал дожидаться подхода главных сил, если бы он решил отложить бой до утра или хотя бы на один час, он наверняка потерял бы ту счастливую возможность, которая открылась перед ним, — внезапно обрушить огонь на противника.

Орудия Карабанова открыли сильный огонь. Цветные трассы пулеметных очередей из немецких блиндажей зловеще осветили преддверие «Одерского четырехугольника».

Первая радиограмма, полученная от Карабанова, гласила: «На мосту надолбы. Подступы прикрыты рельсами, воткнутыми в бетонные лунки, противник ведет огонь». Гусаковский ответил ему: «Надолбы сдвинуть, рельсы разобрать. Не допускать взрыва моста».

Огонь танковых пушек прикрывал работу саперов. Танки Карабанова, ведя огонь, с ходу прорвались на мост и овладели им. Командир батальона выбросил первую ракету. В сумеречном свете ракета взметнулась и, будто ударившись о низко нависшие тучи, рассыпалась голубыми искрами. Это был условный сигнал: батальон развернулся на 180 градусов и открыл огонь с тыла по немецким дотам. Танки Боритько и Пинского рванулись в проход, пробитый машинами Карабанова. Вот так они и пробивались сквозь немецкий огонь — короткими бросками вперед.

В самый разгар боя из батальона Карабанова поступила короткая радиограмма. Радист бригады, взглянув на полковника, почувствовал, что не в силах сказать то, что передали но радио.

Гусаковский понял: случилось непоправимое.

— Карабанов... — тихо произнес он.

— Убит... — так же тихо ответил радист.

Комбата похоронили в сосновой роще. Командир бригады взял горсть мерзлой земли и бросил в разверстую могилу. И тотчас, резко повернувшись, пошел, не разбирая дороги, по рыхлому снегу, шепотом повторяя: «Алеша, Алеша...» Ему казалось, [344] что вместе с этим мужественным офицером ушла частица и его души.

Но как ни тяжела была горечь утраты, нужно было думать о живых, о бригаде в целом, нужно было связаться с корпусом, думать о том, сколько в машинах осталось горючего, сколько в наличии боеприпасов, дать людям отдохнуть до рассвета... Надо было навестить раненых, сделать тысячу больших и малых дел, связанных с жизнью бригады.

Гусаковский получил радиограмму от следовавшей за ним бригады. «Где вы прошли? — тревожно запрашивал его сосед. — Уточните район. В указанном вами месте стоят надолбы и двутавровые балки». По короткой, тревожной радиограмме Гусаковский понял, что за те часы, которые прошли после его прорыва через «Одерский четырехугольник», обстановка там коренным образом изменилась. Офицер Храпцов отправился на восток и, вернувшись, доложил: «Проход закрыт, немцы стянули силы с других участков и ведут сильный огонь по прорывающимся танкам».

Бригада Гусаковского отрезана от корпуса, от армии. Требуется продержаться сутки, любой ценой. Боевые машины не дают покоя фашистам, танкисты не выходят из боя. Враг в напряжении: в тылу русские танки!

Через сутки бригада соединилась с главными силами армии. Сражение переместилось в глубь Германии, за Одер. По утрам легкие заморозки, а в полдень поля раскисают, туман съедает остатки снега, и сверкающая зелень озимых уходит далеко к горизонту.

Прошел по-весеннему теплый дождь. Все движется на запад: тягачи с пушками, машины с боеприпасами, пешие, верховые. А навстречу из немецкой неволи бредут русские, поляки, французы. Вот один белоголовый мальчонка ткнулся в колени красноармейцу. Рядом с хлопчиком — его мать, простоволосая женщина в стареньком, застиранном крестьянском платье. Рябоватый пехотинец в забрызганной шинели наклонился над мальчиком и шершавой ладонью погладил его по голове.

Позднее, в грозный предрассветный час, когда по всему фронту могучими голосами заговорили тысячи орудий, собрались в лесу танкисты бригады. Орудия танков были нацелены на Берлин. В эти последние минуты перед вводом в прорыв Гусаковский приказал развернуть боевые знамена бригады. Шесть орденов горели на гвардейском знамени. И еще одно знамя развевалось перед строем танкистов — знамя, овеянное пороховым дымом гражданской войны. Оно перешло в бригаду по наследству, [345] старое, пробитое осколками и пулями красное знамя мотомехбатальона петроградских рабочих. Под этим знаменем шли в бой первые красноармейцы против Юденича, Колчака, Деникина, интервентов. И чудилось танкистам: сраженные в боях товарищи пришли под стены Берлина и стали бок о бок с живыми. И расступились танкисты, давая дорогу полковнику Леонову, первому командиру бригады, погибшему на Курской дуге; павшим смертью храбрых Карабанову, Боритько... Со всех рубежей войны сходились танкисты, чтобы дать фашизму последний, решительный бой.

Полковника Гусаковского ранило в апрельский вечер в Берлине. Он стоял у машины с походной радиостанцией и вызывал по радио лейтенанта Храпцова, чтобы ввести его танки в бой. На темно-зеленом крыле машины лежала измятая рабочая карта с планом Берлина.

— Нашел «Тимофея Тимофеича»? — спрашивал Гусаковский Храпцова.

Водя карандашом по карте, он четко сформулировал поставленную задачу, указал, когда двинуть танки, где обойти дома, в которых засели гитлеровцы, куда надо пробиться не позже чем через два часа. Они сверили время: было 19 часов. Огрызком спички Русаковский аккуратно измерил квадраты, которые нужно было с боями пройти: до рейхстага оставалось меньше трех километров.

— Сколько, Иосиф Ираклиевич? — спросил стоявший рядом офицер, одетый в защитный комбинезон. Это был командир полка самоходных орудий.

— Два семьсот... — ответил Гусаковский.

В ту же секунду что-то свистящее сильно ударило рядом, и оба они, танкист и самоходчик, бросились на землю. Еще не видя крови, Гусаковский почувствовал, что ранен.

— Эх, не вовремя... — сказал он с досадой.

— И я ранен, — тихо произнес офицер, ощупывая ноги.

— И меня, — медленно проговорил лежавший поодаль майор Штридлер, начальник медсанслужбы гвардейской бригады. — В грудь и в голову...

Всех троих ранило осколками одного снаряда. Их отвезли в полевой госпиталь. Товарищи не захотели расставаться, и их поместили в одной маленькой, тесной комнате.

Я был у них на следующий день после капитуляции Берлина. Полковник Гаркуша, заместитель командира корпуса, приехал в госпиталь вручать Русаковскому орден Красного Знамени. [346]

— За Берлин? — спросил я.

Смуглый высокий полковник покачал головой:

— Старая операция. Прорыв к Гданьску...

Он говорил раскатистым басом, громко и весело, явно желая поднять настроение раненого командира бригады.

Гусаковский лежал у раскрытого окна, усталый, с разметавшимися по подушке светло-русыми волосами. Он оживился и открыл лихорадочно блестевшие глаза, когда услышал, что лейтенант Храпцов — тот самый офицер, которому Гусаковский отдал свой последний приказ по радио, — пробился с танками в район Тиргартена.

— Пробился! — сказал и дважды повторил: — Очень, очень хорошо.

И впервые за все утро его бледное лицо осветила улыбка.

...Когда я спросил Гусаковского, как протекала его жизнь, он задумался.

— Люди и танки! — сказал он тихо, точно извиняясь за простоту и обыденность своей жизни. — Люди и танки до войны, люди и танки в войну...

С. Ковалев

Песня высоты

ДЕНИСОВ СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВИЧ

Сергей Прокофьевич Денисов родился в 1910 году в городе Россошь Воронежской области. По национальности русский. Член КПСС с 1930 года.

Несколько лет работал в тракторных мастерских города [348] Россошь, сперва молотобойцем, а затем слесарем-механиком. В 1929 году добровольно вступил в РККА. Пидотом стал в мае 1931 года. В 1936 году добровольцем уехал в Испанию. Отважно сражался против фашистских мятежников Франко. За мужество и героизм, проявленные в боях, 4 июля 1937 года удостоен звания Героя Советского Союза. Вернувшись на Родину, занимал ряд ответственных постов. Избирался депутатом Верховного Совета СССР первого созыва.

В 1939 году, когда японские милитаристы напали на дружественную нам Монгольскую Народную Республику, комбриг С. П. Денисов активно участвовал в руководстве боевыми действиями нашей авиации. В должности начальника ВВС 7-й армии С. П. Денисов умело руководил боевыми операциями авиасоединений во время советско-финляндского конфликта. 21 марта 1940 года он удостоен второй медали «Золотая Звезда». Награжден также многими орденами и медалями.

Великая Отечественная война застала его в должности начальника Качинской военной авиационной школы. На фронте командовал истребительной авиационной дивизией. В 1944 году был отозван из действующей части в аппарат главного штаба ВВС, где работал до 1947 года.

Многие годы генерал-лейтенант авиации запаса С. П. Денисов жил и работал в Москве. В июне 1971 года он скончался.

Неумолчно с рассвета и до заката солнца грохотал аэродром. Поднимая пыль, взлетали истребители. Один впереди, а за ним по двое, крыло в крыло. Так, треугольниками, они вклинивались в южное небо и таяли в синеве. В этот раз к линии фронта над рекой Эбро ушли двенадцать И-16. Повел группу истребителей на задание Сергей Денисов.

Не все, однако, вернулись на аэродром. А техники и механики, сбившись кучкой в сторонке, все ждали «курносых» «ястребков», на которых улетели добродушные и веселые парни — «руссо». Не дождавшись их, они поспешили к тем машинам, что приземлились. Обступив летчиков, они расспрашивали о своих «руссо», которые не прилетели назад. В отрывистом незнакомом разговоре чаще других звучали слова: «камарадос», «товарич», «чато»...

Лица этих загорелых испанских парней с лихо сдвинутыми на бок пилотками становились суровыми. Не все было понятно из их разговора, но по глазам было видно, что они тяжело переживают потерю близких и верных друзей.

Только он, Сергей Денисов, сейчас, казалось, никого и ничего не замечал. Выключив мотор, он выпрыгнул из кабины и побежал к самолету Никиты Баланова, своего ведомого. И когда взялся за борт, вспрыгнул на крыло, понял сразу: случилась беда.

Об этом он подумал еще раньше, там, в воздухе, когда кипел бой и когда, отбиваясь от наседавших на него самого «мессершмиттов», увидел на мгновение, как по машине Баланова полоснула золотистая пулеметная трасса. Потом, правда, в горячке боя, он позабыл об этом: атака следовала за атакой, а струи огненного дождя впивались в крылья, скрещивались у самого [349] виска. К тому же его ведомый, летчик Баланов, был по-прежнему на своем месте. Он отсекал атаки фашистов, пытавшихся сразить командирскую машину.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: