Сделай Сам Свою Работу на 5

Космополис. Часть 1. Глава 2





Дон Делилло

Столица мира

Эта книга — вымысел. Имена, персонажи, места действия, события являются вымыслом автора и используются фиктивно. Любое совпадение с реальными событиями и местами или лицами, живыми или умершими, совершенно случайны.

Часть первая

2000 год
день в апреле месяце

Бессонница все чаще одолевала его, не один или два раза в неделю, а четыре или пять раз. Что он делает, когда это происходит? Он не предпринимает долгих прогулок до рассвета. Нет ни одного друга, которого он бы достаточно любил, чтобы потревожить его звонком. Что тут можно сказать? Ничего не скажешь, нет слов.

Он пытался читать, чтобы заснуть, но только становился еще бодрее. Он читал научную литературу и поэзию. Он любил короткие стихи, мгновенно напечатанные на пустом белом листе, ряды букв росчерком прожигали бумагу. Стихи придают смысл его существованию. Стихотворение обнажает вещи, которыми он, как правило, не готов делиться. Это был нюанс каждого стихотворения, по крайней мере для него, по ночам, эти долгие недели, один вдох за другим, во вращающейся комнате в верхней части триплекса (трехуровневой квартиры).



Он пытался спать стоя одну ночь, в своей комнате для медитации, но не был особо способен на это, не совсем монах, чтобы справиться с этим. Он обходился без сна и установил баланс, безлунное спокойствие, в котором каждая сила уравновешивается другой. Это было краткое изложение, небольшое отступление, маленькая пауза в суматохе неугомонных личностей.

Нет ответа на вопрос. Он пил успокаивающее и снотворное, но они сделали его зависимым, закрутили в тугую спираль. Каждое его действие было самокопанием (преследованием самого себя) и синтетикой. Тусклые мысли влекут за собой тревожные тени. Что он сделал? Он не консультировался с аналитиком в высоком кожаном кресле. С Фрейдом покончено, Энштейн следующий. Он читал сегодня вечером Теорию относительности на английском и немецком, но отложил книгу в сторону, в итоге, и лежал неподвижно, пытаясь восстановить способность сказать хоть слово, чтобы выключить свет. Ничего не существовало вокруг него. Был только шум в голове, временный проблеск мысли.



Когда он умрет, это не конец. Это миру конец.

Он стоял у окна и смотрел как занимается день. Взгляд шел через мосты, узкие и широкие проливы и дальше мимо городков и пригородов, как мера суши и неба, которую только можно назвать большим расстоянием. Он не знал, чего хотел. Это было еще ночью на реке, в первой половине ночи, и мертвенно-бледный туман колебался над дымовыми трубами на другом берегу. Он представил себе, как шлюхи скрываются за углом от света ламп сейчас, девки трясут задницами, другие виды архаичного бизнеса начинают шевелиться, торговцы овощами разворачивают свои тележки, разносчики газет выгружают товар с эстакад. Хлебные фургоны начнут пересекать город и несколько выбившихся из этого бедлама машин петляют вниз по авеню, из динамиков льются громкие звуки.

Величественная вещь, мост через реку, и солнце начинает бушевать за ним. Он смотрел как сотня чаек следует за качающейся баржей вниз по реке. У них большие сильные сердца. Он знал это несоответствие размера их сердец и их тел.
Он интересовался однажды и запомнил десятки деталей анатомии птиц. Птицы имеют полые кости. Он запомнил эти крайне важные вопросы всего за полдня.

Он не знал чего хотел. Затем узнал. Он хотел подстричься. Он постоял чуть дольше, наблюдая за полетом чайки и завихрениями воздуха, любуясь птицей, думая над этим, пытаясь узнать птицу, чувствуя крепкий серьезный удар этого прожорливого сердца мусорщика.

Он одел костюм и галстук. Костюм скрыл изгиб чрезмерно развитой груди. Он любил качаться по ночам, толкая тяжести, сгибая и делая жим лежа, стоически повторяя упражнение, это разрушает суматоху дня и необъяснимое влечение. Он ходил по квартире, сорок восемь комнат. Он делал это, когда чувствовал неуверенность и депрессию, шагая мимо плавательного бассейна, комнаты для карточных игр, тренажерного зала, мимо бассейна с акулами и кинозала. Он остановился у загона с борзыми и поговорил со своими собаками. Затем он пошел в крыло, где отслеживал курсы валют и исследовал отчеты. Йена выросла вопреки ожиданиям.



Он вернулся обратно в жилую половину, идя медленно теперь, и останавливаясь в каждой комнате, впитывая все что там было, пристально вглядываясь, сохраняя каждую крупицу энергии в лучи и волны.

Картины, которые висели, были в основном цветовыми пятнами и геометрическими объектами, большие полотна, доминировали в комнатах и висели в молитвенной тишине в атриуме, освещенные небесами, с высокими белыми картинами и струйкой фонтана. Атриуму присущи напряжение и неопределенность из-за чрезмерного пространства, нуждающегося в набожном молчании, чтобы увидеть и испытать все должным образом, храм легких шагов и сизых голубей, воркующих под сводами.

Ему нравились картины, и его гости не знали как смотреть на это. Белые картины были во-многом непонятны, вырезанные ножом плиты мукоидного цвета. Работа была гораздо более опасная, но не новая. Больше нет опасности в новом. Он ехал в мраморной холл в кабине лифта, в котором играл Сати.
Его простата была несимметрична. Он вышел на улицу и пересек проспект, затем обернулся и посмотрел на здание, в котором он жил. Он чувствовал сопричастность с ним. В нем было восемьдесят девять этажей, простое число, непримечательная оболочка из помутневшего тонированного стекла. Они делили края и границы, небоскреб и человек. Он был девятьсот футов высотой, самое высокое здание в мире, банальная продолговатая фигура, чье достоинство было только в его размере. Ему была присуща банальность, которая раскрывала себя со временем, становясь по-настоящему брутальным. По этой причине ему нравилось это здание. Он любил стоять и смотреть на него, когда чувствовал себя таким образом. Он чувствовал настороженность, сонливость и иллюзорность.

Ветер дул от реки. Он взял в руку свой органайзер и сделал для себя пометку об устаревшем качестве слова небоскреб. Это слово не несет свежего строения. Оно принадлежит к старому душевному трепету, увенчанные стрелками башни, о которых повествовали задолго до его рождения.

Сделанное руками строение, было объектом, чья самобытная культура уже почти утрачена. Он знал, что должен был избавиться от этого, как от мусора.

Башня дала ему силу и глубину. Он знал, чего хотел, стрижку, но простоял немного дольше в головокружительном шуме улицы и изучал массивность и масштаб башни. Одним из достоинств ее поверхности было скользить и отражать речные блики и имитировать прилив открытого неба. Была аура текстуры и отражения. Он пробежался глазами по всей его длине и почувствовал связь с ним, разделил поверхность и окружающую обстановку, которая вступила в контакт с поверхностью с обеих сторон. Поверхность отделяет внутреннее от внешнего, как две стороны одной медали, одно принадлежит другому в равной степени. Он думал о поверхности однажды, когда мылся в душе.

Он одел солнечные очки. Затем пошел обратно через проспект и приблизился к линии белых лимузинов. Там было десять автомобилей, пять в ряд на обочине перед башней, на Первой авеню, а пять выстроились на перекрестке лицом на запад. На первый взгляд машины были идентичны. Некоторые возможно были на фут или два длиннее, чем другие, в зависимости от деталей сборки удлиненной базы и определенных требований владельца.

Водители курили и разговаривали на тротуаре, без головных уборов в темных костюмах, источая настороженность, которая была бы очевидной, их глаза загорались на лицах, и они бросали свои сигареты, бросали непринужденные позы, завидев объект своего внимания.

Пока они разговаривали, в голосах некоторых слышались акценты. Одни ждали своих владельцев - инвестиционного банкира, агента по земельной собственности, владельца венчурной компании, владельца компании программного обеспечения, мирового магната спутникового и кабельного телевидения, вексельного брокера, медиа магната, ссыльного главу государства за разорение страны голодом и войной.

В парке на другой стороне улицы, были стилизованные кованные беседки, бронзовые фонтаны, с переливающимися на дне монетами. Человек в женской одежде выгуливал семь элегантных собак.

Ему нравилось то, что машины неотличимы друг от друга. Он хотел такую машину, потому что думал, что она была теоретически точной копией, невесомой несмотря на размер, скорее не объект, а идея. Но он знал, что это не так. Это было чем-то, что он сказал скорее для эффекта и не поверил в это ни на мгновение. Он поверил в это только сейчас. Он хотел машину не только из-за размера, как агрессивный, презирающий огромный мутант, пусткающий метастазы, стоит над всеми аргументами против нее.

Начальнику его службы безопасности нравился автомобиль за свою неприметность.
Длинные белые лимузины стали наиболее неприметными транспортными средствами в городе. Сейчас он ждал на тротуаре, Торвал, лысый и без шеи человек, чья голова кажется только что прошла технический осмотр.

"Куда?”, сказал он.

"Я хочу подстричься.”

"Президент в городе.”

"А мне плевать. Мне нужна стрижка. Мне нужно пересечь город.”

"Вы застрянете в пробке через четверть дюйма.”

"Можно подумать я знаю о каком президенте идет речь?”

"Соединенных штатов. Кордоны будут выставлены по всему городу”, сказал он. "Целые улицы будут стерты с карты города.”

"Покажи мне мою машину”, сказал он человеку.

Водитель распахнул дверь, готовый обежать сзади автомобиля до своей собственной двери, расстояние в 35 футов. Где шеренга белых автомобилей заканчивалась, параллельно входу в Японское Общество (американская некоммерческая организация, поддерживающая личности, фонды и корпорации, которые способствуют взаимопониманию, сотрудничеству Японии и США - примеч. переводчика), началась другая линия автомобилей, городские автомобили, черные или цвета индиго, и водители, ждущие членов дипломатических миссий, делегатов, консулов и атташе посольства.

Торвал сел впереди с водителем, где на приборной панели были экраны компьютеров и приборы ночного видения ниже на лобовом стекле и инфракрасная камера, помещенная на радиаторную решетку.

Шинер, его шеф по технологиям, ждал в машине, небольшого роста с мальчишеским лицом. Он не смотрел больше на Шинера. Он не смотрел в течение трех лет. Однажды взглянув, больше нечего было знать.

Ты знаешь его до мозга костей. Он носил свою бесцветную рубашку и джинсы и сидел в своей мастурбирующей позе.

"Что мы узнали потом?”

"Наши системы защищены. Мы непробиваемы. Нет вредоносных программ.” сказал Шинер.

"Так по крайней мере кажется.”

"Эрик, нет. Мы провели все тесты. Никто не сможет перезагрузить систему или манипулировать нашим сайтом.”

"Когда мы все это сделали?”

"Вчера. В комплексе. Наша команда быстрого реагирования. Нет уязвимых мест для проникновения. Наш страховщик сделал анализ угроз. Мы создали защитную зону от нападения.”

"Везде.”

"Да.”

"Включая автомобили.”

"В том числе, конечно, да.”

"Моя машина. Эта машина.”

"Эрик, да, пожалуйста.”

"Мы были вместе, ты и я, с младенческого возраста. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что ты до сих пор способен делать эту работу. Целеустремленно.”

"Эта машина. Твоя машина.”

"Неустанно буду. Потому что я продолжаю слышать о нашей легенде. Мы все молодые и умные и были вскормлены волками. Но такой феномен как репутация – это тонкая вещь. Человек поднимается от одного слова и падает от другого слога. Я знаю, я спрашиваю не того человека.”

"Что?”

"Где была машина прошлым вечером, когда мы проводили тесты?”

"Я не знаю.”

"Где были все эти лимузины ночью?”
Шинер безнадежно погряз в суть этого вопроса.

"Я знаю, я меняю тему. Я мало спал. Я смотрю на книги и пью коньяк. Но что происходит со всеми этими длиннющими лимузинами, бороздящими пульсирующий город целый день? Где они проводят ночь?”

 

Космополис. Часть 1. Глава 2

 

Автомобиль столкнулся с пробкой прежде, чем достиг Второго авеню. Он сидел в мягком кресле с невысокой спинкой, в задней части салона автомобиля и рядом дисплеев. Отображалась мешанина данных на каждом экране, текущие символы и альпийские диаграммы, многоцветно пульсировали. Он впитывал этот материал пару долгих секунд, игнорируя звуки речи, которые исходили от лакированной головы. Там была даже СВЧ и кардиомонитор. Он смотрел в крутящуюся по сторонам скрытую камеру, а камера смотрела на него. Он должен был сидеть здесь в ограниченном пространстве, но теперь с этим покончено. Ему не нужно было ни к чему прикасаться. Он мог голосом привести большинство систем в действие или поднести руку к экрану и сделать его пустым.

Такси прижалось рядом, водитель нажал на клаксон. Это отозвалось сотнями других сигналов.
Шинер зашевелился в откидном сиденье рядом с баром, лицом назад. Он пил свежевыжатый апельсиновый сок через пластиковую соломинку, которая торчала из стакана под тупым углом. Он казалось насвистывал что-то в соломинку в промежутке между втягиванием жидкости.

Эрик сказал, "Что?”
Шинер поднял голову.

"У тебя бывает иногда такое чувство, что ты не знаешь что происходит?” сказал он.

"Должен ли я спросить что ты хотел этим сказать?”
Шинер сказал это сквозь свою соломинку, как через встроенное переговорное устройство.

"Весь этот оптимизм, веся эта шумиха и рост. Это случается как взрыв. То и это одновременно. Я вытянул руку и что я чувствую? Я знаю, есть тысячи вещей, которые ты анализируешь каждые десять минут. Схемы, коэффициенты, индексы, целые карты информации. Я люблю информацию. Это наша беспечная жизнь. Это гребаное чудо. И у нас есть смысл в жизни. Люди едят и спят в тени того что мы делаем. Но в то же время, что?”

Последовала долгая пауза. Он наконец посмотрел на Шинера. Что он сказал человеку? Это не прямое замечание, но жестоко и язвительно. Фактически он ничего не сказал.

Они сидели в пучине ревущих клаксонов. Было что-то в этом шуме, что он не хотел чтобы исчезло. Это был оттенок фундаментальной боли, плач настолько древний, что звучал как первобытный. Он подумал о людях в набедренных повязках, орущих ритуальные обряды, ячейки общества, основанные, чтобы убивать и есть. Сырое мясо. Это был зов, страшная нужда. Холодильник охлаждал напитки сегодня. Не было ничего убедительного в микроволновке.

Шинер сказал, "Есть какая-то особая причина того, что мы в машине, а не в офисе сейчас?”

"Как ты догадался, что мы в машине, а не в офисе?”

"Если я отвечу на этот вопрос.”

"Основываясь на каких предположениях?”

"Я знаю, я скажу что-то наполовину умное, но в основном пустое и ошибочное в некотором роде. Затем вам станет жалко меня, что я вообще родился.”

"Мы в машине, потому что я еду стричься.”

"Пригласи парикмахера в офис. Пусть подстрижет тебя там. Или пригласи парикмахера в машину. Подстригись и езжай в офис.”

"Стрижка это что. Ассоциации. Календарь на стене. Зеркала повсюду. Здесь нет парикмахерского кресла. Ничего не крутится, кроме скрытой камеры.”

Он сменил положение в кресле и проверил настройки камеры видеонаблюдения. Его изображение доступно почти все время, видео распространялось по всему миру из автомобиля, самолета, офиса и отдельных мест в его квартире. Но есть вопросы безопасности, и камера теперь работает по замкнутому контуру. Медсестра и двое вооруженных охранников постоянно следили за тремя мониторами в комнате без окон в офисе. Слово "офис” теперь устарело. Это пустое слово.

Он мельком взгялнул в окно слева от себя. У него заняло мгновение понять, что он знал женщину на заднем сиденье такси, что ехало рядом. Она была его женой двадцать два дня, Элис Шифрин, поэт который имел право крови на легендарную Шифрин, собирал богатство Европы и мира.

Он произнес заранее закодированную фразу Торвалу. Затем он вышел на улицу и постучал в окно такси. Она улыбнулась ему, удивившись. Она была одета в стиле середины двадцатых годов, точеные черты лица, большие и невинные глаза. Ее красота имела элемент отчужденности. Это было интригующе, а может быть и нет. Ее голова выдавалась немного вперед на тонкой длинной шее. Она неожиданно засмеялась, и ему нравилось как она положила палец на свои губы, когда хотела быть задумчивой. Ее поэзия была дерьмом.

Она скользнула глубже в такси, и он сел рядом с ней. Гудки стихли и возобновились с ритуальной цикличностью. Затем такси поехало по диагонали через перекресток в точке к западу от Второй авеню, где они достигли другого тупика, и Торвал трясся сзади.

"Где твоя машина?”

"Мы кажется потеряли ее”, сказала она. "Я бы предложила тебе проехаться.”

"Я не могу. Совершенно точно. Я знаю, что ты работаешь по дороге. А мне нравится такси. Я не сильна в географии и изучаю вещи спрашивая водителей откуда они родом.”

"Они пришли из ужаса и отчаяния.”

"Да, именно. Узнаешь о странах, где происходят беспорядки при поездке в такси.”

"Я не видел тебя какое-то время. Я искал тебя сегодня утром.”

Он снял очки для большего эффекта. Она посмотрела ему в лицо. Она смотрела непрерывно, фиксируя свое внимание. "Твои глаза голубые”, сказала она.

Он поднял ее руку и поднес к лицу, понюхал и лизнул. У сикха водителя за рулем отсутствовал палец. Эрик рассматривал обрубок, впечатляет, серьезная вещь, телесное увечье, что несет отпечаток истории и боли.

"Еще не завтракала?”

"Нет”, сказала она.

"Хорошо. Я бы съел что-нибудь жирное и требующее продолжительного жевания.”

"Ты никогда не говорил мне, что у тебя голубые глаза.”

Он услышал статичность в ее смехе. Он немного укусил ее большой палец открыл дверь, и вышел из такси на тротуар пошел к кофейне на углу.

Он сел спиной к стене, наблюдая как Торвал расположился рядом с входной дверью. Место было переполнено людьми. Он слышал случайные слова на французском и сомалийском, просачивающиеся сквозь окружающий шум. Кофейня была расположена в конце 47-й street. Темнокожие женщины в одежде цвета слоновой кости шли к изгибу реки к Секретариату ООН. Жилые высотки, которые называли Mole и Octavia. Там были ирландские няни, гуляющие с колясками в парке. И Элис, конечно, швейцарка или что-то типа того, сидела напротив за столом.

"О чем поговорим?” сказала она.
Он сидел перед тарелкой блинов и сосисок, ждал, когда кусок масла растопится и потечет, чтобы он мог использовать вилку, чтобы обмакнуть блин в вялый сироп, а затем смотрел как отметки, сделанные зубцами, медленно пропитываются сиропом. Он понял, что ее вопрос был серьезным.

"Нам нужна вертолетная площадка на крыше. Я приобрел права на воздушное пространство, но до сих пор есть разногласия по разделению на зоны. Разве ты не хочешь есть?”

Кажется еда заставила ее отодвинуться назад. Зеленый чай и тост стояли нетронутые перед ней.

"Удобная площадка для обстрела рядом с лифтом банка. Давай поговорим о нас.”

"Ты и я. Мы здесь. Можно вполне.”

"Когда мы снова собираемся заняться сексом?”

"Займемся, я обещаю” сказала она.

"Нет-нет, не сейчас.”

"Когда я работаю, ты видишь. Энергия очень ценна.”

"Когда ты пишешь.”

"Да”.

"Где ты это делаешь? Я искал тебя, Элис.”

Он увидел как Торвал пошевелил губами в тридцати метрах от него. Он говорил в микрофон у него в петлице. Он носил устройство за ухом. Гарнитура мобильного телефона висела на ремешке под пиджаком, недалеко от управляемого голосом огнестрельного оружия, чешского производства, другая эмблема международного развития района.
"Я вечно куда-нибудь заверну. Я всегда так делала. Моя мама имела обыкновение посылать людей, чтобы найти меня”, сказала она. "Служанки и садовники прочесывали дома и территории. Она думала, что я как в воду канула.”

"Мне нравится твоя мать. У тебя ее грудь.”

"Ее грудь.”

"Замечательные стоящие сиськи”, сказал он.

Он ел быстро заглатывая пищу. Затем он съел ее еду. Он думал, что может почувствовать как глюкоза насыщает клетки, питая другие потребности организма. Он кивнул владельцу заведения, греку из Самоса, который помахал из-за прилавка. Ему нравилось приходить сюда, потому что Торвал этого не хотел.

"Скажи мне вот что. Куда ты пойдешь теперь?” сказала она. "На встречу в кем-нибудь? К себе в офис? Где твой офис? Что именно ты будешь делать?”

Она посмотрела на него сквозь пальцы, пряча улыбку.
"Ты знаешь свое дело. Я думаю, это то, что ты делаешь” сказала она. "Я думаю ты посвятил себя знанию. Я думаю ты получаешь информацию и превращаешь ее во что-то колоссальное и ужасное. Ты опасный человек. Ты согласен? Пророк.”

Он смотрел, как Торвал прислонил руку к голове, слушая человека, говорящего в устройство в ухе. Он знал, что это устройство уже устарело. Это было устаревшей структурой. Может быть пистолет пока еще не устарел. Но слово само по себе унесло ветром.

Он стоял у машины, припаркованной незаконно, и слушал Торвала.

"Сообщение из центра. Есть реальная угроза. Не расходиться. Это означает проезд через город.”

"У нас многочисленные угрозы. Все заслуживает доверия. Я все еще стою здесь.”

"Не представляет угрозы для вашей безопасности. Для него.”

"Кто это такой?”

"Президент. Это означает, что проезда через город не будет, можем весело провести день, с печеньем и молоком.”

Он обнаружил, что присутствие дородного соседа Торвала было провокацией. Он был коренастный и узловатый. У него было тело тяжелого погрузчика, он то стоял, то сидел на корточках. Его манера держать себя была тупой провокацией, с серьезной настороженностью, что коренастые мужчины приведут задачу в исполнение.

"Люди по-прежнему стреляют в президентов? Я думал есть более привлекательные цели”, сказал он.

Он подбирал охранников с устойчивым темпераментом. Торвал не соответствовал шаблону. Временами он был ироничным, временами слегка презрителен к стандартным процедурам. Затем его голова. Было что-то в его бритой голове и неправильной посадке глаз, что несло вывод о прочно укоренившимся гневе. Его работа состояла в том, чтобы быть избирательным относительно его конфронтации, а не поголовно ненавидеть безликий мир.

Он обнаружил, что Торвал прекратил звать его мистер Паркер. Он никак не звал его сейчас. Это упущение оставляло достаточное место в характере человека, чтобы плохо работать.

Он осознал, что Элис ушла. Он забыл спросить, куда она направляется.

"В следующем квартале есть два парикмахерских салона. Раз, два.” сказал Торвал. "Нет необходимости ехать через весь город. Обстановка нестабильная.”

Люди спешили мимо, другие спешили уйти с улицы, бесконечное число неизвестных лиц, двадцать одна жизнь в секунду, как состязание по спортивной ходьбе отражались в их лицах и цветах кожи, брызги краткого бытия.
Они были здесь, чтобы показать, что ты не должен смотреть на них.

Майкл Чин сидел сейчас в откидном кресле, его валютный аналитик, спокойный образец определенного размера беспокойства.

"Я знаю эту улыбку, Майкл”.

"Я думаю йена. Я имею ввиду есть основания полагать, что мы, возможно, инвестируем слишком опрометчиво.”

"Пора повернуть назад.”

"Да. Я знаю. Так всегда.”

"Опрометчиво ты думаешь, видишь.”

"То, что происходит, нет в диаграммах.”

"Есть в диаграммах. Ищите усерднее. Не доверяйте стандартным моделям. Думайте шире, вне границ. Йена утверждается. Прочитайте. Затем скачок.”

"Мы делаем ставки здесь по-крупному.”

"Я знаю эту улыбку. Я хочу уважать ее. Но йена не может подняться выше.”

"Мы заимствуем огромные, огромные суммы.”

"Любое нападение на границы восприятия покажется на первый взгляд безрассудством.”

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.