Сделай Сам Свою Работу на 5

Есть вещи, о которых не говорят 5 глава





— Совсем забыла об эпохе кроксов.

Наконец я согрелась под покрывалами. Мало-помалу накатывает сон, как будто я стою на жарком пляже и ласковый прибой льнет к моим ногам.

— Кент?

— Да?

— Почему ты так добр ко мне?

Пауза длится так долго, что я уже не жду ответа. Кажется, я слышу, как снег летит на землю, стирая день, покрывая его белой пеленой. Мне страшно открывать глаза. Страшно разрушить чары, увидеть злость или боль на лице Кента.

— Помнишь, как во втором классе умер мой дедушка? — наконец произносит он тихим низким голосом.— Я расплакался в столовой, и Фил Хауэлл назвал меня педиком. Я зарыдал еще громче, хотя понятия не имел, кто такие педики.

Он мягко смеется.

Я покрепче зажмуриваюсь, наслаждаясь его голосом. В прошлом году Фила Хауэлла застукали полуголым с Шоном Требором на заднем сиденье папашиного «БМВ». Жизнь — забавная штука.

— В общем, когда я попросил его оставить меня в покое, он ударил по моему подносу и еда разлетелась во все стороны. Как сейчас помню, на обед было картофельное пюре и бургеры с индейкой. Ты подскочила, собрала с пола картошку руками и сунула Филу в лицо. Схватила бургер с индейкой, размазала по его футболке и заявила: «Ты хуже блевотины».— Кент снова смеется,— Во втором классе это было серьезным оскорблением. Шон так удивился и выглядел так глупо, весь в картофельном пюре и шнитт-луке, что меня разобрал неудержимый хохот. Я впервые засмеялся со дня смерти дедушки.— На секунду он умолкает и спрашивает: — Не забыла, что я сказал тебе в тот день?



Казалось бы, навек утраченное воспоминание поднимается из самой глубины души, и вся сцена вспыхивает перед глазами ясно и четко.

— Ты мой герой,— одновременно говорим мы.

Я не слышала, как Кент пошевелился, но внезапно он находит мои руки в темноте; его голос звучит совсем рядом:

— В тот день я поклялся, что когда-нибудь стану твоим героем, сколько бы времени это ни заняло.

Кажется, мы сидим так целые часы, и все это время сон затягивает меня, уносит прочь, но сердце трепещет, будто мотылек, отгоняя сны, темноту и туман, поглощающий мысли. Уснув, я останусь одна. Навсегда утрачу это мгновение.

— Кент? — зову я.

— Да?



— Пообещай остаться со мной.

— Обещаю.

И в эту самую секунду, когда я больше не уверена, сплю ли, бодрствую или иду по некой долине между явью и сном, где исполняются все желания, я ощущаю трепетное прикосновение его губ к моим, но слишком поздно, я ускользаю, исчезаю, он исчезает, и неповторимое мгновение скручивается и замыкается в себе, как цветочный бутон, складывающий лепестки на ночь.

 

 

Глава 6

На этот раз во сне есть звуки. Когда я падаю сквозь темноту, играет звонкая, заливистая музыка, как в кабинете врача или на эскалаторе, и откуда-то мне известно, что мелодия доносится из кабинета психолога школы «Томас Джефферсон».

Как только я это понимаю, в темноте одна за другой вспыхивают яркие искорки. На меня несется галерея дурацких мотивирующих плакатов, которые школьный психолог миссис Гарднер развесила по стенам кабинета, вот только каждый плакат раздулся раз в сто и стал размером с дом. На одном — фотография Эйнштейна и подпись «За притяжение влюбленных гравитация не отвечает». На другом цитата из Томаса Эдисона: «Гений — это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота». Что, если ухватиться за какой-нибудь плакат? Но выдержит ли он мой вес? С этой мыслью я пролетаю мимо плаката с полосатой кошкой, цепляющейся за ветку дерева одними когтями; «Держись!» — гласит он.

Самое забавное, что при виде этого плаката свист в ушах прекращается, страх исчезает и становится ясно, что я вовсе не падала все это время. Я парила.

 

Дребезжание будильника — самая приятная мелодия на свете. Я сажусь; грудь распирает от смеха. Мне хочется коснуться всего в комнате — стен, окна, коллажа, вороха фотографий на столе, брошенных на полу джинсов «Тахари», учебника биологии и даже тусклого лучика света, едва вскарабкавшегося на подоконник. Я бы взяла его в руки и поцеловала, если бы могла.



— У кого-то хорошее настроение,— улыбается мама, когда я спускаюсь вниз.

Иззи сидит за столом и, как всегда, медленно и осторожно грызет рогалик с арахисовым маслом.

— Счастливого Дня Купидона,— приветствует отец.

Он стоит у плиты и жарит маме яичницу на завтрак.

— Мм, обожаю! — С этим возгласом я вбегаю на кухню и пытаюсь урвать у Иззи кусочек рогалика.

Сестра верещит и шлепает меня по руке. Я смачно чмокаю ее в лоб.

— Что за нежности! — возмущается она.

— Пока-пока, Ящерка.

— Не называй меня Ящеркой!

Иззи показывает перемазанный в арахисовом масле язык.

— Я же говорю — вылитая ящерка.

— Будешь завтракать, Сэм? — обращается ко мне мама.

Дома я никогда не завтракаю, но мама все равно каждый день спрашивает — если, конечно, успевает поймать. Тут я понимаю, что всем сердцем люблю заведенный порядок своей жизни: то, что мама всегда спрашивает; то, что я всегда отвечаю «нет», потому что в машине Линдси меня ждет рогалик с кунжутом; то, что мы всегда слушаем «No More Drama», когда заезжаем на парковку. То, что по воскресеньям мама всегда готовит спагетти с фрикадельками, а папа раз в месяц запирается на кухне и стряпает «особое рагу» из нарезанных сосисок, консервированной фасоли и литров кетчупа и патоки. Я обожаю это блюдо, в чем ни за что не признаюсь. Мелочи, составляющие неповторимый узор моей жизни, подобно тому как мелкие огрехи, пропуски и перескоки, которые невозможно воспроизвести, делают уникальными коврики ручной вязки.

 

На свете столько прекрасного, если внимательно посмотреть.

 

Нет, не буду.— Я подхожу и обнимаю маму.— Но все равно спасибо.

Она удивленно вскрикивает. Пожалуй, мы не обнимались уже пару лет, не считая обязательного двухсекундного объятия на дни рождения.

— Я люблю тебя,— добавляю я.

Когда я отстраняюсь, у нее такой вид, словно я объявила, что бросаю школу ради карьеры женщины-змеи в цирке.

— Что? — Папа ставит сковороду в раковину и вытирает руки кухонным полотенцем.— А как же я, твой любимый предок?

Я закатываю глаза. Терпеть не могу, когда папа пытается изъясняться «на подростковом языке», как он это называет. Но вслух не возмущаюсь. Сегодня ничто не может испортить мне настроение.

— Пока, папочка.

На прощание я покорно сношу одно из его пресловутых медвежьих объятий. Я полна любви к отцу от головы до кончиков пальцев. Любовь пузырится внутри, словно меня хорошенько взболтали, как бутылку колы. Все вокруг — посуда в раковине, рогалик Иззи, мамина улыбка — кажется резким и четким, как будто сделано из стекла или я впервые это вижу. Ослепительно! Мне снова хочется обойти комнату и прикоснуться ко всему, убедиться в реальности окружающего. Было бы время, я бы так и сделала. Обхватила бы ладонями наполовину съеденный грейпфрут на стойке и вдохнула бы его запах. Пробежалась бы пальцами по волосам Иззи.

Но у меня нет времени. Сегодня День Купидона, Линдси ждет на улице, и у меня имеется важное дело. Мне предстоит спасти две жизни: Джулиет Сихи и свою.

 

 

Да будет свет

Я спешу по обледенелой дорожке, вдыхая морозный воздух, наслаждаясь его жжением в легких, наслаждаясь даже клубами выхлопного газа и горьким запахом сигареты Линдси.

— Бип-бип! — кричит она в окно.— Секс-бомба! Дорого берешь?

— По карману только тем, кого не интересует цена,— парирую я, забираясь на пассажирское сиденье.

Она усмехается и сразу протягивает мне кофе.

— Счастливого Дня Купидона,— желаю я, и мы чокаемся пенопластовыми стаканчиками.

Подруга тоже выглядит резче и четче, чем когда-либо раньше. Линдси с ангельским личиком, нечесаными грязными светлыми волосами, облупленным черным лаком на ногтях и потертой кожаной сумкой «Дуни энд Берк» с вечным слоем табачной трухи и половинкой пачки «Трайдент ориджинал» на дне. Линдси, которая терпеть не может скуку, вечно двигается, вечно куда-то бежит. Линдси, которая однажды спьяну сказала: «Весь мир против нас, детки». Дело было на вечеринке в дендрарии. Она обнимала нас за плечи и говорила серьезно. Линдси, гадкая, забавная, жестокая, верная, моя.

Я импульсивно наклоняюсь и целую ее в щеку.

Эй, немного лесбийских нежностей? — Она вытирает плечом мой блеск для губ.— Или тренируешься перед сегодняшним вечером?

— Возможно, и то, и то,— отвечаю я.

Линдси смеется долго и громко, а я отпиваю кофе. Это обжигающий кофе, лучший кофе во всем Риджвью, нет, во всем мире. Боже, благослови «Данкин донатс».

Мы едем. Линдси болтает о том, сколько роз должна получить и расплачется ли Марси Познер, как обычно, в туалете во время пятого урока, потому что Джастин Стример бросил ее в День Купидона три года назад, тем самым навсегда оставив лишь умеренно популярной. Я смотрю в окно. Мимо размазанным серым пятном несется Риджвью. Я пытаюсь вообразить, как всего через несколько месяцев деревья выпустят в небо тонкие побеги и землю окутает едва заметная дымка цветов и первой зелени. А потом, еще через несколько месяцев, город взорвется зеленью: деревьев и травы будет как на еще не просохшей картине. Я так и вижу, как все это дремлет под поверхностью мира, словно слайды в проекторе: щелчок-другой — и наступит лето.

Вот и Элоди — бежит по лужайке, покачиваясь на каблуках, без куртки, обхватив грудь руками. При виде живой и сияющей подруги я испытываю такое огромное облегчение, что громко верещу от радости. Линдси поднимает брови.

— Она замерзнет,— выдыхаю я вместо объяснения.

Линдси крутит пальцем у виска.

— Не иначе, белены объелась.

— Чего-чего объелась? — Элоди забирается в машину.— Умираю от голода.

Обернувшись, я смотрю на нее. Иначе мне пришлось бы перебраться на заднее сиденье и полезть обниматься. Меня тянет прикоснуться к ней, убедиться, что она и вправду здесь, настоящая и живая. Во многих отношениях она самая храбрая и деликатная из нас. Мне хотелось бы сообщить ей об этом.

Элоди морщит нос, давая понять, что я неприлично таращусь.

— Что-то не так? У меня зубная паста на лице?

— Нет.— В груди снова закипает смех, прилив веселья и облегчения; я жалею, что не могу навек остаться в этой минуте.— Ты просто красавица.

Похихикивая, Линдси смотрит на Элоди в зеркало заднего вида.

— У тебя рогалики под задницей, красавица.

— Ммм, ягодичные рогалики.— Элоди лезет в пакет, достает наполовину расплющенный рогалик и устраивает представление, откусывая огромный кусок.— На вкус как «Виктория сикрет».

— На вкус как веревочка стрингов,— отзываюсь я.

— На вкус как щель в заднице,— добавляет Линдси.

— На вкус как пердеж,— заключает Элоди.

Фыркнув, Линдси разливает кофе на приборную панель, а я начинаю безостановочно хохотать. Всю дорогу до школы мы придумываем вкусы для ягодичных рогаликов. Плевать, что моя жизнь, мои подруги — странные, безумные, несовершенные или испорченные. Никогда еще они не казались мне такими чудесными.

 

Когда мы въезжаем на школьную парковку, я ору: «Тормози!» Линдси жмет на тормоза, и Элоди бранится, облившись кофе с ног до головы.

— Что за черт? — Линдси прижимает ладонь к груди.— Ты напугала меня до смерти.

— Ой... гм. Извини. Мне показалось, что там Роб.

Мы наблюдаем, как «шевроле» Сары Грундель поворачивает на Аллею выпускников на пятнадцать секунд раньше нас. Место для парковки — ерунда, мелочь, но сегодня все должно быть идеально. Не желаю рисковать. В детстве у нас была игра, где нельзя было наступать на трещины в тротуаре, не то мы убили бы своих матерей. Даже те, кто в это не верил, смотрели под ноги на всякий случай.

— Извини. Я виновата.

Линдси закатывает глаза и снова жмет на газ.

— Только не убеждай меня, что превратилась в маньяка-преследователя.

— Оставь ее в покое.— Элоди наклоняется и хлопает меня по плечу.— Просто она нервничает насчет вечера.

Я прикусываю губу, сдерживая смех. Если бы Линдси и Элоди догадывались, что на самом деле происходит у меня в голове, не миновать бы мне психушки. Все утро, закрывая глаза, я воображаю прикосновение губ Кента Макфуллера, невесомое, словно бабочка задела крылом; вспоминаю ореол света вокруг его головы и тепло сильных рук, не дающих упасть. Я прислоняюсь лбом к стеклу. Улыбка отражается в окне, расплываясь все шире и шире, пока Линдси колесит по Аллее выпускников и ругается из-за того, что Сара Грундель заняла последнее свободное место.

Затем Элоди и Линдси идут в главное здание, а я невнятно ссылаюсь на головную боль и отправляюсь в здание А в кабинет медсестер. Там хранятся розы для Дня Купидона, и мне нужно внести кое-какие изменения. Ладно, может, вранье и не стопроцентно кошерно по шкале добрых дел (в особенности вранье лучшим подругам), но у меня очень, очень веская причина.

Кабинет медсестер длинный и узкий. Обычно вдоль него тянутся два ряда коек, но сегодня их убрали и заменили большими складными столами. Тяжелые шторы местного кинозала раздернуты, и комната буквально искрится от света. Свет отражается от металлических настенных креплений и мечется безумными зигзагами по ярко-белым стенам. Повсюду розы; цветы переполняют подносы, расставлены по углам, несколько даже валяется на полу с растоптанными лепестками. Если не знать, что за кажущимся беспорядком на самом деле стоят организующее начало и цель, можно подумать, что в комнате взорвалась розовая бомба.

Мисс Дивэйн, которая обычно руководит Днем Купидона, куда-то отлучилась, но над одним из ведер хихикают три купидона. Они подпрыгивают и дают деру, когда я вхожу. Очевидно, читали записки. Так странно думать об этих крошечных кусочках бумаги, словесных обрывках, полукомплиментах и неискренних комплиментах, нарушенных обещаниях и полуобещаниях, почти признаниях в том, что постоянно крутится на языке. Записки не в состоянии поведать всей истории или хотя бы половины. Комната, полная фраз, которые почти правдивы, но не совсем. Карточки трепещут на стеблях роз, как оторванные крылья бабочек. Пока я иду по проходу, изучая этикетки на подносах в поисках «С», девушки молчат. Вряд ли кто-то до меня осмелился вломиться в Розовую комнату, особенно из выпускников. Наконец я нахожу поднос, помеченный «Св-Ст». На нем пять роз для Тамары Стаген, еще полдюжины для Эндрю Сворка и три для Барта Свортни. Не повезло парню с именем. А вот и одинокая роза для Джулиет Сихи; вокруг стебля изящно обернута записка: «Может, в следующем году, но вряд ли». «Может, в следующий раз, но вряд ли».

Одна из девушек осторожно приближается ко мне. Она ломает руки и выглядит полумертвой от страха.

— Гм... чем могу помочь?

Роза Джулиет тонкая и свежая, с изящным розовым румянцем. Лепестки закрыты. Она еще не расцвела.

— Мне нужны розы,— сообщаю я — Много роз.

 

 

Исправления и уточнения

Я выхожу из Розовой комнаты взвинченная и взбудораженная, как будто только что выпила три порции мокко-латте в кофейне в торговом центре. Я заменила единственную розу Джулиет на огромный букет — выложила сорок баксов за две дюжины роз — и добавила записку печатными буквами: «От тайного поклонника». Жаль, я не увижу, как она получит их. Уверена, это здорово поднимет ей настроение. Более того, уверена, что это все исправит. У нее будет больше роз, чем даже у Линдси Эджкомб. Представив, как Линдси выпучит глаза, когда поймет, что в этом году «Мисс больше всего валограмм» не она, а Джулиет Сиха, я громко фыркаю от смеха прямо посреди урока «Американской истории повышенной трудности». Все оборачиваются и пялятся, но мне плевать. Наверное, так ощущаешь себя под наркотиками: паришь над миром, все кажется новым, свежим и озаренным изнутри. Не считая будущей ломки и чувства вины. А то и тюремного заключения.

Когда мистер Тирни раздает внеплановую контрольную, я все двадцать минут рисую вокруг вопросов сердечки и воздушные шарики, а когда он подходит забрать работу, я улыбаюсь так ослепительно, что он вздрагивает, будто не привык к счастливым лицам.

Между уроками я прочесываю коридоры в поисках Кента. Понятия не имею, что скажу ему, когда увижу. Вообще-то я ничего не могу сказать. Он не знает, что две последние ночи мы провели вместе; обе ночи мы были так близко, что если бы один из нас выдохнул, все закончилось бы поцелуями — собственно, почти закончилось прошлой ночью. Но меня одолевает нестерпимое желание просто быть рядом, следить, как он занимается привычными делами: отбрасывает волосы с глаз, криво улыбается, шаркает нелепыми клетчатыми кроссовками, прячет руки в слишком длинные манжеты рубашки. Мое сердце подскакивает к горлу всякий раз, когда я замечаю чью-то размашистую походку или всклоченные каштановые волосы. Но всякий раз это оказывается кто-то другой, и с каждой ошибкой мое сердце возвращается на место.

По крайней мере, я точно встречу его на математике. После «Основ безопасности жизнедеятельности» я заглядываю в туалет и провожу три минуты до звонка перед зеркалом, не обращая внимания на болтовню десятиклассниц и изо всех сил стараясь не думать о скорой встрече лицом к лицу с мистером Даймлером. Живот как будто непрестанно катается на американских горках. Одновременно я жду, когда Джулиет получит розы, мечтаю о встрече с Кентом и испытываю разочарование. Вряд ли я выдержу сорок пять минут неизбежных ухмылок, подмигиваний и смешков мистера Даймлера. Надо забыть о его мокром противном языке у меня во рту.

— Вот потаскуха! — С этим возгласом из кабинки выходит одна из десятиклассниц, качая головой.

На миг мне мерещится, что она непостижимым образом прочла мои мысли и речь идет обо мне, но ее подруги разражаются смехом, и одна из них отвечает:

— Это точно. По слухам, она спала аж с тремя парнями из баскетбольной команды.

Все ясно: они обсуждают Анну Картулло. Дверца кабинки с каракулями Линдси открыта нараспашку.«АК = БШ». И ниже: «Возвращайся в свой трейлер, шлюшка».

— Нельзя верить всему, что слышите,— выпаливаю я.

Все три десятиклассницы немедленно затыкаются, уставившись на меня.

— Это правда.— Я смелею, встретив такую благодарную аудиторию,— Знаете, почему появляется большинство сплетен?

Девушки качают головами. Они стоят так близко друг к другу, что секунду я опасаюсь, как бы не стукнулись черепами.

— Потому что кому-то этого хочется.

Звенит звонок, и десятиклассницы бросаются к двери, будто их отпустили с урока. Я тоже собираюсь покинуть туалет, пройтись по коридору, спуститься по лестнице, повернуть направо и переступить порог класса математики. Но стоп. Из головы не выходит надпись на двери кабинки, смех Элли и упоминание о подражательницах. «АК = БШ». Полагаю, Линдси ничего такого не хотела. Жалкие четыре буквы, глупые и бессмысленные. Может, просто купила новый маркер и решила попробовать. В некотором роде было бы лучше, если бы она написала это нарочно. Было бы лучше, если бы она по-настоящему ненавидела Анну. Потому что это важно. Было важно.

Не боясь опоздать на математику, я смачиваю кусок бумажного полотенца, просто в качестве эксперимента, и провожу по надписи на двери кабинки. Не поддается. Но, начав, я уже не могу остановиться. Я заглядываю под раковину и достаю сухую железную мочалку и бутылку «Комета». Приходится цепляться за дверь одной рукой и со всей силы давить другой, отчаянно тереть; вскоре граффити немного светлеет, а еще через некоторое время буквы почти исчезают.

Мне становится настолько хорошо, что я отскребаю и оставшиеся две двери, хотя рука болит, мышцы сводит, и я уже начала немного потеть в своем топе, все это время мысленно проклиная Линдси за дурацкие выходки и перманентный маркер.

Покончив со всеми тремя кабинками, я распахиваю двери и смотрю на их отражение в зеркале: гладкие, чистые, безликие, какими и должны быть двери туалетных кабинок. Почему-то меня переполняет такая гордость и счастье, что я пускаюсь в пляс прямо здесь, выбивая дробь каблуками по плиточному полу. Я словно вернулась в прошлое и что-то исправила. Бог знает, как давно я не ощущала себя настолько живой, настолько способной что-либо сделать.

Мой макияж окончательно поплыл. Бисеринки пота блестят на лбу и переносице. Я плещу в лицо холодной водой и вытираюсь колючим бумажным полотенцем, после чего заново наношу тушь для ресниц и кремовые румяна оттенка «Лепесток розы» — наш с Линдси общий идол. Сердце бешено колотится в груди, отчасти от возбуждения, отчасти от беспокойства. Впереди обед, а это значит, что шоу начинается.

 

— Может, хватит? — Элоди наклоняется и прижимает мои пальцы, барабанящие по столу.— Так и рехнуться недолго.

— Ты что, подалась в рекси, Сэм?

Линдси указывает на мой сэндвич, который я едва погрызла по краям. «Рекси» — сокращение от «анорексички», хотя я всегда считала, что это больше напоминает собачью кличку.

— Вот что бывает с любительницами загадочного мяса.

Элли кривится, глядя на ростбиф, заказанный мной вопреки тому, что он балансирует на самой грани приемлемого. Вещи, которые не имеют значения для проживших один и тот же день шесть раз и умерших по меньшей мере дважды: сорт мяса на обед и то, что его забыли подогреть.

Странно, но Линдси встает на мою сторону.

— У них все мясо загадочное, Эл. Индейка на вкус как подошва.

— Гадость,— соглашается Элоди.

— Всегда терпеть не могла местную индейку,— признается Элли.

Мы переглядываемся и разражаемся смехом.

До чего приятно смеяться! Мои плечи немного расслабляются, но пальцы снова машинально барабанят, словно существуют сами по себе. Я изучаю каждого входящего в столовую, надеясь увидеть либо Кента — не питается он, что ли? — либо серебристую копну волос Джулиет. Пока ничего.

— ...Джулиет?

Я совершенно отключаюсь, думая о Сихе, поэтому при звуке ее имени на мгновение решаю, что мне померещилось или того хуже: я сама его произнесла. Но после вижу, что Линдси смотрит на Элли, кривя губы в странной ухмылке, и понимаю: она только что поинтересовалась, получила Джулиет нашу розу или нет. Я совсем забыла, что Элли и Джулиет вместе ходят на биологию, и теперь задерживаю дыхание. Комната словно накреняется, пока я жду ответа Элли. «О господи, так странно вышло... ей вручили огромный букет... представляете, она улыбнулась».

Элли прижимает ладонь ко рту и выпучивает глаза.

— О господи, совсем забыла рассказать...

Тут кто-то подходит со спины и закрывает мне глаза ладонями. Я настолько взвинчена, что даже вскрикиваю. Руки пахнут жареной картошкой и... ну конечно... мелиссой. Линдси, Элли и Элоди хохочут, и Роб убирает руки. Когда я поднимаю глаза, он улыбается, но смотрит напряженно, и я замечаю, что он несчастлив.

— Ты избегаешь меня? — спрашивает он, дергая за лямку топа, как будто пятилетний мальчишка.

— Вовсе нет,— откликаюсь я как можно веселее.— С чего ты взял?

Он указывает головой в сторону автомата с газировкой и тихо поясняет:

— Я стоял там минут пятнадцать, не меньше.— Ему явно не по душе откровенничать перед моими подругами.— Ты не подошла и даже не взглянула.

Мне хочется возразить: «Ты заставил меня ждать еще дольше», но он, разумеется, не поймет. К тому же видя, как он шаркает поношенными кроссовками «Нью беланс», я понимаю, что он не так уж и плох. Да, он эгоистичен, не слишком сообразителен, чересчур много пьет, флиртует с другими девушками и, хоть убей, не способен снять лифчик, не говоря уже обо всем остальном, но в будущем он непременно повзрослеет и сумеет сделать какую-нибудь девушку счастливой.

— Я не игнорирую тебя, Роб, просто...

Надув щеки, я шумно выдыхаю и умолкаю. Мне никогда еще не приходилось никого бросать, и в голове вертятся сплошные штампы. «Дело не в тебе, дело во мне». (Ничего подобного — дело в нем. И во мне.) «Давай останемся друзьями». (Мы никогда и не были друзьями.)

— Между нами все...

Я затихаю. Он щурится, словно пытается читать на иностранном языке.

— Ты ведь получила мою розу? На пятом уроке? Ты прочла записку?

Как будто это что-то исправит.

— Вообще-то нет.— Я пытаюсь сохранять терпение.— Пятый урок я прогуляла.

— Мисс Кингстон! — Элоди прижимает руку к груди и делает вид, что шокирована.— Я крайне разочарована вами.

Снова смешки.

Выразительно посмотрев на нее, я поворачиваюсь к Робу.

— Но дело не в этом. Дело в том...

— Я не получил твою розу.

Два и два Роб складывает очень медленно. Когда он думает, прямо видно, как шестеренки крутятся у него в мозгу.

Утром я кое-что исправила в Розовой комнате. Подошла к букве «К», внимательно переворошила розы Роба — мельком взглянув на розу Габби Хэйнес, его бывшей девушки, гласившую: «Ты обещал потусоваться вместе, красавчик. Я жду!» — и вынула свой цветок с крошечной запиской, над которой промучилась не один час.

Линдси шлепает Роба по руке, полагая, что мы шутим, и подмигивает.

— Немного терпения, Роб. Твоя роза уже в пути.

— Терпения? — Он хмурится, будто у этого слова гадкий привкус, скрещивает руки и смотрит на меня.— Все ясно. Розы не будет. Ты забыла или как?

Тон его голоса заставляет моих подруг прозреть. Они молча переводят глаза с Роба на меня и обратно.

Позвольте отступление: однажды он сделает совершенно счастливой какую-нибудь студенточку с большими сиськами по имени Бекки, которая будет не против, чтобы с ней обращались как с куском мяса.

— Нет, не забыла...— начинаю я.

Роб перебивает спокойным, очень тихим голосом, который сочится злобой — тяжелой, холодной и едкой:

— Ты столько распиналась о Дне Купидона — и сама же пошла на попятный. Как всегда.

У меня бурлит в животе, словно там переваривается целая корова, но я вздергиваю подбородок и устремляю взор на Роба.

— Как всегда? Ты о чем?

Он проводит рукой по глазам и внезапно кажется гадким. Я вспоминаю, как отец показывал фокус — проводил рукой по лицу и становился то веселым, то грустным в одно мгновение.

— Полагаю, ты в курсе. Ты не слишком-то любишь выполнять свои обещания...

— Психотревога,— предупреждает Линдси, вероятно пытаясь снять напряжение.

Отчасти получается. Я вскакиваю так быстро, что опрокидываю стул. Роб смотрит на меня с отвращением, пинает стул ногой — не сильно, но громко — и добавляет:

— Приходи, поговорим.

Он вылетает из столовой, но я больше не обращаю на него внимания. Я наблюдаю, как Джулиет плывет, скользит, парит, словно уже умерла и перед нами лишь разрозненные отрывки ее жизни.

В руках у нее ничего нет, ни единого цветка, только пухлый коричневый бумажный пакет, как обычно. Разочарование настолько тяжело и реально, что я ощущаю его вкус, горький комок в горле.

— ...а потом вошел купидон с охапкой роз. Честное слово, не меньше трех дюжин, и все для Джулиет.

Я вихрем оборачиваюсь.

— Что ты сказала?

Элли чуть хмурится, услышав мой тон, но повторяет:

— Психе только что принесли огромный букет. В жизни не видела столько роз.— Элли хихикает.— Наверное, у нее появился маньяк-преследователь.

— Не понимаю, что случилось с нашей розой.— Линдси надувает губы.— Я же специально проинструктировала: на третьем уроке, биологии.

— Что она сделала с ними? — перебиваю я.

— С чем? — уточняет Элли.

— С розами. Она... она выкинула их?

— Тебе-то какое дело? — морщит нос Линдси.

— Просто... да никакого. Просто...

Все удивленно на меня смотрят. У Элоди открыт рот, и я вижу в нем полуразжеванную картошку фри.

— По-моему, это мило, ясно? — оправдываюсь я.— Если кто-то послал ей столько роз... Ну, не знаю. По-моему, это мило, вот и все.

— Наверное, она сама послала их,— шутит Элоди.

Наконец я теряю терпение.

— Почему? Почему ты так говоришь?

Элоди дергается, будто я ударила ее.

— Просто... это же Джулиет!

— Вот именно. Это Джулиет. Тогда в чем смысл? Всем плевать на нее. Никто не обращает на нее внимания.— Я наклоняюсь вперед и прижимаю обе руки к столу; голова пульсирует от злости и разочарования.— В чем смысл?

Это потому, что ты расстроилась из-за Роба? — хмурится Элли.

— Точно.— Линдси скрещивает руки на груди.— Между прочим, что случилось? У вас все нормально?

— Дело не в Робе,— выдавливаю я сквозь сжатые зубы.

— Мы просто пошутили, Сэм,— встревает Элоди.— Вчера ты заявила, что у Джулиет наверняка бешенство и ты боишься подходить к ней слишком близко — как бы не укусила.

После этой фразы я окончательно ломаюсь. Вернее, когда Элоди напоминает, что я так рассуждала: вчера, шесть дней назад, целый другой мир назад. Как это возможно: изменить так много и быть не в силах ничего изменить? Вот что самое ужасное в происходящем — чувство полной безнадежности. На самом деле вопрос, обращенный к Элоди, давно терзал меня. В чем смысл? Если я умерла... если я ничего не могу исправить — в чем тогда смысл?

— Сэм права,— подмигивает Линдси, все еще ничего не понимая.— Сегодня День Купидона, забыли? Сегодня положено любить и прощать всех, даже психов.— Она поднимает розу как бокал шампанского.— За Джулиет.

Элли и Элоди поднимают свои розы, смеются и хором откликаются:

— За Джулиет!

— Сэм? — Линдси выгибает бровь.— Ну же, тост!

Но я уже направляюсь в глубину сектора выпускников, к двери, которая выходит на парковку. Линдси что-то кричит, а Элли сообщает:

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.