Сделай Сам Свою Работу на 5

ЛИРИКА ТРУБАДУРОВ И ТРУВЕРОВ 11 глава





Как и другие произведения Данте, «Божественная комедия» от­личается необыкновенно четкой, продуманной композицией. Поэма делится на три большие части («кантики»), посвященные изображе­нию трех частей загробного мира, согласно учению католической церкви,— ада, чистилища и рая. Каждая из трех кантик состоит из 33 песен, причем, к первой кантике добавляется еще одна песнь (первая), носящая характер пролога ко всей поэме. Так получается общее число 100 песен при одновременно проводимом через всю поэму троичном членении, находящем выражение даже в стихо­творном размере поэмы (она написана трехстрочными строфами — терцинами).

Господство в композиционной структуре поэмы числа 3 и про­изводного от него 9 объясняется его мистическим значением (сим­волизация христианской идеи о троице). Уже в «Новой жизни» число 9 таинственным образом сопутствовало всем значительным событиям в личной жизни поэта. В «Божественной комедии» на числах 3 и 9 основана вся архитектоника загробного мира. Она продумана Данте до малейших подробностей, вплоть до точного обозначения всех пространственных и временных моментов.[209]



Сюда можно добавить, что каждая кантика кончается одним и тем же словом «звезды» (stelle), что имя Христа рифмуется только с самим собой и в аду вовсе не упоминается, как и имя Марии, и т.д.

При всей оригинальности художественного метода Данте, его поэма имеет многочисленные средневековые источники. Фабула по­эмы воспроизводит схему популярного в средневековой клерикаль­ной литературе жанра «видений» или «хождений по мукам», т. е. поэтических рассказов о том, как человеку удалось увидеть тайны загробного мира. Средневековые «видения» подготовили много де­талей, вошедших в поэму Данте.

 

Тема загробных «видений» разрабатывалась в аналогичном направлении в средневековых литературах и за пределами Западной Европы. Древнерусская ли­тература имеет на эту тему замечательный апокриф«Хождение Богородицы по му­кам» (XII в.). На мусульманском Востоке сохранилось предание о видении Магоме­та, созерцавшего в пророческом сне мучения грешников в аду и райское блаженство праведников. У арабского поэта-мистика XII в. Абенараби есть сочинение, в котором даны картины ада и рая, напоминающие изображение их у Данте. Но Данте арабского языка не знал, а на известные ему языки Абенараби переведен не был. Это снимает вопрос об Абенараби как источнике поэмы Данте.



 

«Божественная комедия» имеет также и античные источники. Обращение к ним со стороны Данте объясняется его огромным ин­тересом к античным писателям, который является одним из главных симптомов подготовки Ренессанса в его творчестве. Из ан­тичных источников поэмы Данте наибольшее значение имеет «Энеида» Вергилия, в которой описывается нисхождение Энея в Тартар с целью повидать своего покойного отца. Влияние «Энеиды» на Данте сказалось не только в заимствовании у Вергилия отдельных сюжетных деталей, но и в перенесении в поэму самой фигуры Вергилия, изображаемого путеводителем Данте время странствований по аду и чистилищу. Язычник Вергилий получает в поэме Данте роль, которую в средневековых «видения обычно исполнял ангел. Этот смелый прием находит объяснение в том, что Вергилия считали в средние века провозвестником христианства (на основании вольного толкования одного места из его IV эклоги). Существует глубокая принципиальная разница между поэмой Данте и клерикальной литературой раннего средневековья. Задачей средневековых «видений» являлось отвлечь человека от мирской суеты, показать ему греховность земной жизни и побудь его обратиться мыслями к загробной жизни. Данте же используе форму «видений» с целью наиболее полного отражения реальной земной жизни; он творит суд над человеческими преступлениями и пороками не ради отрицания земной жизни как таковой, a с целью ее исправления, чтобы заставить людей жить как следует. Данте не уводит человека от действительности, а, наоборот, погружает человека в нее.



Изображая ад, Данте показывает в нем целую галерею живых людей, наделенных различными страстями. Он едва ли не первый в западноевропейской литературе делает предметом поэзии изображение человеческих страстей, причем для нахождения полнокровных человеческих образов спускается в загробный мир.[210]

В отличие от средневековых «видений», дававших самое общее, схематиче­ское изображение грешников, Данте конкретизирует и индивидуа­лизирует их образы. Все персонажи «Божественной комедии», в особенности ее первой кантики, наиболее сильной в художествен­ном отношении, глубоко отличны друг от друга, хотя и обрисо­ваны лишь двумя-тремя штрихами. Умение нарисовать образ на самом узком пространстве — одна из основных черт изумительного поэтического мастерства Данте, не имеющего в этом отношении равных себе во всей мировой поэзии. Это мастерство носит у него чисто реалистический характер.

Как реалист, Данте все время оперирует материалом, взятым из живой итальянской действительности, материалом современным и даже злободневным для первых читателей его поэмы. За неболь­шими исключениями Данте выводит не легендарных персонажей, а хорошо известных его читателю лиц. Загробный мир не проти­вопоставляется реальной жизни, а продолжает ее, отражая суще­ствующие в ней отношения. В дантовском аду бушуют, как и на зе­мле, политические страсти. Грешники ведут с Данте беседы и споры на современные политические темы. Гордый гибеллин Фарината дельи Уберти, наказываемый в аду среди еретиков, по-прежнему полон ненависти к гвельфам и беседует с Данте о поли­тике, хотя и заключен в огненную могилу («Ад», песнь X). Данте восхищается могучей волей и героизмом Фаринаты, который спас родной город от разорения. Вообще поэт сохраняет в загробном мире всю присущую ему политическую страстность и при виде страданий своих врагов разражается бранью по их адресу. Самая идея загробного возмездия получает у Данте политическую окра­ску. Не случайно в аду пребывают многие политические враги Дан­те, а в раю — его друзья. Так, римские папы во главе с Николаем III мучатся в аду, тогда как для императора Генриха VII пригото­влено место в эмпирее, в непосредственной близости с богом. Конкретная политическая направленность поэмы придает ей ярко выра­женный реалистический характер.

Фантастическая по своему общему замыслу, поэма Данте по­строена целиком из кусков реальной жизни. Так, при описании му­чения лихоимцев, брошенных в кипящую смолу, Данте вспоминает морской арсенал в Венеции, где конопатят суда в растопленной смоле («Ад», песнь XXI). При этом бесы следят за тем, чтобы грешники не всплывали наверх, и сталкивают их крюками в смолу, как повара «топят мясо вилками в котле». В других случаях Данте иллюстрирует описываемые мучения грешников картинами при­роды. Так, например, он сравнивает предателей, погруженных в ле­дяное озеро, с лягушками, которые «выставить ловчатся, чтобы поквакать, рыльца из пруда» (песнь XXXII). Наказание лукавых советчиков, заключенных в огненные языки, напоминает Данте доли­ну, наполненную светляками, в тихий вечер в Италии (песнь XXVI). Чем более необычны описываемые Данте предметы и явле­ния, тем более он стремится наглядно представить их читателю, со­поставляя с хорошо известными вещами. [211]

Он точно обозначает расстояние от одной ступени горы чистилища до другой, говоря, что оно равно росту трех человек. Когда же ему нужно дать предста­вление читателю о райских садах, он, не колеблясь, сопоставляет их с цветущими садами своей прекрасной родины. Необычайно разви­тое у Данте чувство природы, умение передать ее красоту и своеобразие делают Данте уже человеком нового времени, ибо средневе­ковому человеку был чужд такой напряженный интерес к внешнему, материальному миру.

Этот интерес к материальному миру отражается и в живопис­ном мастерстве Данте. Поэт владеет палитрой, исключительно бо­гатой красками. Каждая из трех кантик поэмы имеет свой основной красочный тон. Так, «Аду» присущ мрачный колорит, густые злове­щие краски, среди которых господствуют красная и черная, высту­пающие в самых разнообразных сочетаниях. На смену им приходят в «Чистилище» более мягкие, бледные и туманные цвета — серо-го­лубой, зеленоватый, золотистый; это связано с появлением в чи­стилище живой природы — моря, скал, зеленеющих лугов и деревь­ев. Наконец, в «Рае» мы находим ослепительный блеск и прозрачность, лучезарные краски; рай — обитель чистейшего све­та, гармоничного движения и музыки сфер. Сопоставление двух описаний леса (в I песни «Ада» и в XXVIII песни «Чистилища») ясно показывает разнообразие красок «Божественной комедии», со­ответствующее различному настроению поэта в разных кантиках: если в первой песни «Ада» лес изображен мрачным и зловещим, то в «Чистилище» он нарисован мягкими красками.

Рядом с живописным мастерством Данте следует отметить присущий ему пластический дар. Каждый образ «Божественной комедии» отливается в подлинно скульптурные формы. Так, Фарината дельи Уберти стоит, гордо выпрямившись во весь рост, в своей горящей могиле. Так, трубадур Бертран де Борн изображен держащим собственную голову в высоко поднятой руке. Трубадур Coрделло сидит, гордый и недвижимый, на своем камне, «словно лев когда он отдыхает». Поэт Брунетто Латини изображен с лицом, высушенным адским жаром. Форезе превратился в скелет от голода. Особенно выразителен в этом смысле один из самых страшных эпизодов поэмы — эпизод с Уголино, которого поэт встречает в девятом круге ада, где наказывается величайшее с его точки зрения преступление — предательство. Уголино яростно грызет шею своего врага, архиепископа Руджери, который, несправедливо обвинив его в измене, запер его с сыновьями в башне и уморил голодом.

Рассказ Уголино о муках, испытанных им в ужасной башне, где на его глазах умерли от голода один за другим его четыре сына и где он, в конце концов обезумевший от голода, набросился на трупы, является одним из самых потрясающих мест «Божественной комедии». Не случайно К.Маркс, описывая положение безра­ботных в Англии, в капиталистическом аду, упомянул о «трагедии Уголино и его сыновей» 1. (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 15, с. 564.) [212]

Мощный реализм Данте, достигающий своей высшей ступени в показе страшных мучений грешников, томящихся в аду, находит адекватное выражение в лексике поэмы, ее образности и стилисти­ке. Если уже в ранних своих произведениях Данте, примыкавший в то время к поэтам «сладостного нового стиля», делал попытки преодоления условности и абстрактности этого стиля, то в «Боже­ственной комедии» он идет еще дальше в этом направлении и окон­чательно выходит за пределы «сладостного нового стиля» с прису­щим последнему изяществом и красивостью формы.

Данте пишет мужественным, сжатым, энергичным языком, который является ис­ключительно гибким орудием выражения его мысли и удивительно приспособлен к показу изображаемых им объектов. Слова Данте на редкость крепки, увесисты, «благородно шероховаты», по выраже­нию одного критика. Он не останавливается перед грубыми, низ­менными, вульгарными выражениями и опасается только того, что его стих — еще недостаточно «хриплый и скрипучий, как требует зловещее жерло, куда спадают все другие кручи».

Все отмеченные особенности «Божественной комедии» как худо­жественного произведения связывают ее с искусством Ренессанса, одной из важнейших особенностей которого являлся напряженный интерес к земному миру и человеку. Однако Данте не может быть еще признан поэтом Ренессанса в полном смысле этого слова, по­тому что реалистические тенденции в его творческом методе проти­воречиво уживаются с чисто средневековыми устремлениями. Сре­ди последних особенно важное значение имеют аллегоризм, пронизывающий всю поэму Данте от первой до последней ее песни, а также чисто католическая символика. Каждый сюжетный момент в поэме, каждый ее образ и ситуация могут и должны быть истол­кованы не только буквально, но и иносказательно, притом в не­скольких планах: морально-религиозном, политическом, биографическом и т. д.

Так, например, в первой песни своей поэмы Данте рассказывает, как «на сере­дине своего жизненного пути» он заблудился в дремучем лесу и чуть не был рас­терзан тремя страшными зверями — львом, волчицей и пантерой. Из этого леса его выводит Вергилий, которого послала к нему Беатриче. Вся эта первая песнь поэмы — сплошная аллегория. В религиозно-моральном плане она истолковывается следующим образом: дремучий лес — земное существование человека, полное греховных заблуждений; три зверя — три главных порока, губящие человека (лев — гордость, волчица — алчность, пантера — сладострастие); Вергилий, избавляющий от них поэта,— земная мудрость (философия, наука), Беатриче — небесная мудрость (теология), которой подчинена земная мудрость (разум — преддверие веры).

 

Такую же моральную аллегорию представляет и все дальнейшее действие поэмы. Путешествие Данте по аду об руку с Вергилием, показывающим и истолковывающим ему различные мучения греш­ников, символизирует процесс пробуждения человеческого сознания под воздействием земной мудрости, философии. Чтобы покинуть путь заблуждения, человек должен познать себя.

Все грехи, наказы­ваемые в аду, влекут за собой форму наказания, аллегорически изображающую душевное состояние людей, охваченных данным пороком. [213]

 

Например, сладострастные осуждены вечно кружиться в адском вихре, симво­лически изображающем вихрь их страсти. Столь же символичны наказания гневных (они погружены в смрадное болото, в котором ожесточенно борются друг с дру­гом), тиранов (они барахтаются в кипящей крови), ростовщиков (у них на шее ви­сят тяжелые кошельки, пригибающие их к земле), колдунов и прорицателей (их го­ловы вывернуты назад, так как при жизни они кичились мнимой способностью знать будущее), лицемеров (на них надеты свинцовые мантии, позолоченные свер­ху), изменников и предателей (они подвергнуты различным пыткам холодом, сим­волизирующим их холодное сердце).

 

Такими же моральными аллегориями переполнены чистилище и рай. В чистилище пребывают, согласно учению католической церкви, те грешники, которые не осуждены на вечные муки и могут еще очиститься от совершенных ими грехов. Внутренний процесс этого очищения символизируется семью буквами Р (начальная бук­ва латинского слова peccatum — «грех»), начертанными мечом анге­ла на лбу поэта и обозначающими семь смертных грехов; эти буквы стираются по одной по мере прохождения Данте кругов чистилища. Очистительные наказания грешников в чистилище столь же символичны, как и вечные муки грешников в аду. Путево­дителем Данте по чистилищу является по-прежнему Вергилий, чи­тающий ему длинные наставления о тайнах божественного правосу­дия, о свободной воле человека и т. д. Поднявшись с Данте по уступам горы чистилища к земному раю, Вергилий покидает его, так как дальнейшее восхождение ему, как язычнику, недоступно.

На смену Вергилию приходит Беатриче, которая становится водительницей Данте по небесному раю, ибо для созерцания боже­ственной награды, даруемой праведникам за их заслуги, земная мудрость уже недостаточна: необходима небесная, религиозная му­дрость — богословие, олицетворяемое в образе возлюбленной по­эта. Она возносится с одной небесной сферы на другую, и Данте летит за ней, увлекаемый силой своей любви. Его любовь очищает­ся теперь от всего земного, греховного. Она становится символом добродетели и религии, и конечной целью ее является лицезрение Бога, который сам есть «любовь, движущая солнцем и другими звездами».

Помимо морально-религиозного смысла, многие образы и си­туации «Божественной комедии» имеют политический смысл. С по­литической точки зрения дремучий лес символизирует анархию, ца­рящую в Италии и порождающую три указанных выше порока. Вергилий, прославивший в своей «Энеиде» Римскую империю, сим­волизирует гибеллинскую идею всемирной монархии, которая одна, по мнению Данте, может установить на земле мир. Три царства загробного мира символизируют земной мир, преображенный в со­гласии с идеей строгой справедливости. Папы, боровшиеся с ги­беллинами, находят место в аду, а Брут и Кассий, изменившие Це­зарю, объявляются величайшими преступниками наряду с Иудой, предавшим Христа. Но если морально-религиозные аллегории сближают «Божественную комедию» с литературой раннего средне­вековья, то политические символы и намеки придают ей светский отпечаток, не типичный для средневековой литературы.[214]

Но противоречием между морально-религиозным и политиче­ским смыслом «Божественной комедии» не исчерпывается глубокая противоречивость поэмы Данте как произведения, стоящего на ру­беже двух великих исторических эпох. В сознании Данте элементы старого и нового переплетаются самым причудливым образом. С одной стороны, Данте проводит сквозь всю свою поэму мысль о том, что здешняя, земная жизнь есть подготовка к будущей, веч­ной жизни. С другой стороны, он обнаруживает страстный интерес к земной жизни и пересматривает с этой точки зрения целый ряд церковных догматов и предрассудков. Так, например, внешне соли­даризируясь с учением церкви о греховности плотской любви и по­мещая сладострастных во втором круге ада, Данте внутренне про­тестует против жестокого наказания, постигшего Франческу да Римини, обманом выданную замуж за Джанчотто Малатеста, уродливого и хромого, вместо его брата Паоло, которого она лю­била. Застигнув Франческу в объятиях Паоло, Джанчотто заколол обоих. Лаконичный, поразительный по силе рассказ Франчески о ее грешной любви, которая привела ее вместе с возлюбленным в ад, выслушивается поэтом с горячим сочувствием к их страданиям, и он лишается чувств по окончании рассказа Франчески (песнь V).

Данте критически пересматривает аскетические идеалы церкви также и в других отношениях. Временами соглашаясь с церковным учением о суетности и греховности стремления к славе и почестям, он в то же время устами Вергилия восхваляет стремление к славе. Он превозносит и другое свойство человека, столь же сурово осу­ждаемое церковью, — пытливость ума, жажду знания, стремление выйти за пределы узкого круга обычных вещей и представлений. Яркой иллюстрацией этой тенденции является замечательный образ Улисса (Одиссея), казнимого в числе других лукавых совет­чиков. Улисс рассказывает Данте о своей жажде «изведать мира дальний кругозор». Он описывает свое путешествие и так передает слова, которыми он ободрял своих усталых спутников:

О братья,— так сказал я,— на закат

Пришедшие дорогой многотрудной,

Тот малый срок, пока еще не спят

Земные чувства, их остаток скудный

Отдайте постиженью новизны,

Чтоб солнцу вслед увидеть мир безлюдный!

Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены.

(«Ад», песнь XXVI)

С гениальной прозорливостью Данте предвосхищает в этом рас­сказе Улисса открытия великих мореплавателей конца XV в. В образе Улисса проглядывают черты Колумба, который появится через полтора столетия.

Характерной чертой «Божественной комедии» является систематическое обличение в ней католического духовенства и его стяжа­тельского духа. Пороки церковников осуждаются в «Божественной комедии» упорно и многократно.[215]

Выпады против них встречаются даже в «Раю». Данте влагает их в уста апостола Петра и кардинала Дамиани, замечающего, что прелат, едущий верхом,— это две ско­тины в одной шкуре. В XIX песни «Ада», повествуя о наказании пап, торгующих церковными должностями, Данте сравнивает их с блудницей Апокалипсиса и гневно восклицает:

Сребро и злато — ныне бог для вас;

И даже те, кто молится кумиру,

Чтят одного,— вы чтите сто зараз.

Нападки Данте на алчность церковников впоследствии станут одним из основных мотивов антиклерикальной литературы нового времени.

Но Данте порицал не только жадность и сребролюбие пап и князей церкви. Он бросал такое же обвинение алчной буржуазии итальянских коммун, в частности порицал своих соотечественни­ков-флорентийцев за жажду наживы, ибо считал деньги главным источником зла, главной причиной падения нравственности в итальянском обществе. Устами своего предка, рыцаря Каччагвиды, участника второго крестового похода, он рисует в XV песне «Рая» чудесную картину старинной Флоренции, в которой господ­ствовала простота нравов, отсутствовали погоня за деньгами и порожденные ею роскошь и распутство:

Флоренция в ограде древних стен,

Где бьют часы поныне терцы, ноны,

Трезва, скромна, жила без перемен.

Такая идеализация доброго старого времени вовсе не является выражением отсталости Данте. Данте очень далек от воспевания мира феодальной анархии, насилия и грубости. Но в то же время он удивительно чутко различил основные свойства слагавшегося буржуазного строя и отшатнулся от него с отвращением и нена­вистью. В этом он показал себя глубоко народным поэтом, ломав­шим узкие рамки и феодального и буржуазного мировоззрения.

Народность великой поэмы Данте сознавалась уже его совре­менниками, в том числе и теми, которые не считали эту черту достоинством «Божественной комедии». Так, ученый-филолог из Болоньи Джованни дель Вирджилио упрекал Данте в том, что он пользуется для своей ученой поэмы народным языком и «мечет би­сер перед свиньями». Он рекомендовал Данте перейти на латинский язык, который обеспечил бы его поэме достойных и компетентных ценителей. Но Данте пренебрег этим советом, потому что он писал для народа и хотел быть понятным самому широкому кругу читателей. Именно потому, — объясняет поэт в своем письме к Кан Гранде делла Скала,— он пользовался в этой поэме непритяза­тельным, низким слогом и написал ее на народном языке, «на котором говорят между собой даже женщины».

Итальянский народ понял и оценил поэму Данте раньше и пра­вильнее ученых людей. Он окружил легендами величавый образ ав­тора «Божественной комедии» уже при его жизни. Тотчас после его смерти появляются комментарии и подражания, уже в XIV в. терцины «Комедии» распевались на площадях.[216]

Одновременно на­чинаются и публичные истолкования поэмы. Первым комментато­ром, читавшим публичные лекции о Данте, был Боккаччо. Он создал традицию, удержавшуюся в Италии по сей день.

Принятая народом, для которого она была написана, поэма Данте стала своеобразным барометром итальянского народного самосознания: интерес к Данте то возрастал, то падал соответственно колебаниям этого самосознания. Особенным успехом «Бо­жественная комедия» пользовалась в годы национально-освободи­тельного движения XIX в. («Рисорджименто»), когда Данте начали превозносить как поэта-изгнанника, мужественного борца за дело объединения Италии, видевшего в искусстве могучее орудие борьбы за лучшее будущее человечества. Такое отношение к Данте разделяли также Маркс и Энгельс, причислявшие его к величайшим классикам мировой литературы. Точно так же и Пушкин относил поэму Данте к числу шедевров мирового искусства, в которых «план обширный объемлется творческою мыслию».

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ПЕТРАРКА

Главой старшего поколения итальянских гуманистов был Франческо Петрарка (Francesco Petrarca, 1304 — 1374). В дея­тельности этого замечательного поэта, мыслителя и ученого ярко выразились все особенности первого этапа итальянского Воз­рождения, связанного с культурой свободных городских коммун. Гуманизм Петрарки, вырастающий на основе развитого личного самосознания и проникнутый напряженным интересом к антично­сти, в то же время связан с дантовскими традициями. Он отличает­ся идеологическими противоречиями, характерными для мировоз­зрения человека переходной эпохи.

Франческо Петрарка был сыном флорентийского нотариуса Петракко, друга и политического единомышленника Данте, изгнанно­го вместе с ним в 1302 г. после победы «Черных» гвельфов над «Белыми». Он родился в городе Ареццо, где нашли приют многие политические изгнанники флорентийской коммуны. В 1312 г. нота­риус Петракко переехал с семьей в город Авиньон, на юге Фран­ции, куда за семь лет до того был перенесен папский престол (так называемое «авиньонское пленение пап»); он занял должность в папском секретариате, семью же поселил в местечке Карпентра. Здесь маленький Петрарка начал ученье у латиниста-начетчика Конвеневоле да Прато, привившего ему вкус к римской литературе. По настоянию отца он изучал юриспруденцию сначала в Монпелье, затем в знаменитом Болонском университете, но оставил нена­вистные ему занятия в 1326 г., когда он потерял отца и мать.[217]

Возвратившись в Авиньон, он принял духовное звание, открывшее ему доступ к папскому двору. Здесь царили роскошь, симония (прода­жа церковных должностей) и дру­гие пороки, вызывавшие у многих глубокое негодование и впослед­ствии сурово заклейменные Пет­раркой (в его «Письмах без адре­са» и в ряде обличительных со­нетов). Но в юности великий гуманист увлекался блеском при­дворной жизни. Он был и до конца дней своих оставался «свет­ским» аббатом, который никогда не выполнял священнических обя­занностей, сдавая свои церковные приходы в аренду, и интересовался почти исключительно мирскими делами.

В 1327 г. он встретил в цер­кви св. Клары красивую молодую женщину, которую в течение многих лет воспевал в стихах под именем Лауры. Слава «певца Лауры» сыграла немалую роль в личной судьбе Петрарки. Она до­ставила ему покровительство влиятельной римской дворянской семьи Колонна. В 1330 г. Петрарка поступил на службу к Джованни Колонна, просвещенному меценату, который предо­ставил ему возможность заниматься изучением античных писате­лей. Петрарка собирает библиотеку, переписывает рукописи древ­них авторов, сочиняет в подражание Теренцию комедию «Фило­логия», не дошедшую до нас. В 1333 г. он посещает Париж и совершает большое образовательное путешествие, первое в ис­тории нового времени, по Франции, Фландрии и Германии, всюду осматривает памятники старины и искусства, изучая древние рукописи и завязывая знакомства в ученом мире.

С юных лет проявлял Петрарка огромную любознательность, страсть к путешествиям, жажду познания мира и человека. В 1337 г. осуществляется давнишняя мечта поэта: он посещает «вечный город» Рим. Античные и древнехристианские памятники поражают и восхищают Петрарку, а также заставляют его заду­маться о нынешнем упадке Рима и о возможных путях возрожде­ния его величия.

После возвращения из Рима в Авиньон жизнь в папской столице показалась Петрарке нестерпимой.[218]

Он бежит от этого «стяжатель­ного Вавилона», «горнила обманов», «ада для живых» в сельское уединение Воклюза — местечка в долине Сорги, в пятнадцати милях от Авиньона, где ведет уединенную жизнь в течение четырех лет (1337—1341), занимаясь садоводством, физическим трудом, прогулками и, главное, творческой работой. В Воклюзе неписаны или задуманы многие произведения Петрарки, в том числе эпопея на латинском языке «Африка», которая принесла Петрарке славу великого поэта и венчание лаврами на Капитолии, подобно великим мужам древности. Во время этого венчания, состоявшегося в 1341 г. при огромном стечении народа, Петрарка произнес речь о сущности поэзии, в которой подчеркнул ее большую воспитательную роль.

Последние двадцать лет своей жизни Петрарка провел сначала в Милане у тамошних правителей Висконти, которые попытались создать ему уединенную обстановку, наподобие Воклюза, в самом центре города (1353—1361), затем в Венеции и в Падуе.

Томимый внутренним беспокойством и любознательностью, Петрарка много путешествовал. Но, в отличие от бесприютного скитальца Данте, он был подлинным баловнем судьбы. Петрарка никогда ни у кого не служил и всюду жил только на положении по­четного гостя. Государи и правители различных итальянских горо­дов наперебой зазывали поэта к себе, льстили ему, осыпали его почестями и подарками. Папа Климент VI и его преемники звали его к себе в секретари, но Петрарка упорно отказывался от этой выгод­ной должности, ставя превыше всего свою независимость.

Не меньшие почести воздавали Петрарке и городские синьории. В Ареццо дом, в котором родился поэт, показывали как достопри­мечательность уже в 1350 г. Флорентийцы предлагали Петрарке вернуться в родной город и готовы были возвратить поэту конфи­скованное имущество его отца. Для переговоров к нему был послан Боккаччо (1351). Все эти факты свидетельствуют о том огромном значении, которое начала приобретать в эпоху Возрождения сила художественного и ораторского слова, личность выдающегося пи­сателя, представителя нарождающейся светской культуры, эманси­пирующейся от влияния церкви.

Пользуясь своим беспримерным для поэта и ученого положе­нием, Петрарка пытался оказывать влияние на политическую жизнь страны. Как и Данте, он не отрывал искусства от политики и счи­тал поэта прирожденным учителем и наставником народов. Подоб­но Данте, он был горячим патриотом, ратовавшим за объединение Италии, за восстановление ее древнего могущества. Он скорбел о раздорах мелких итальянских государств, проповедовал само­отвержение во имя общего народного дела, отказ от мелких, частных интересов. В знаменитой канцоне «Моя Италия» он упре­кал итальянских князей за то, что они используют немецких солдат в войне друг с другом и страстно требовал: «Мира! мира! мира!» Он выдвигал идею великой итальянской родины в противовес идее маленькой местной родины, локальному патриотизму отдельных городских коммун.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.