ГЛАВА II. В СТАМБУЛЕ И ЛОНДОНЕ 5 глава

Поздоровавшись со всеми за руку, Васал и Мачиг облюбовали для себя место у старой арбы. Васал справился у Берса о здоровье.

— Жив-здоров, брат, — весело отозвался Берс — Знаешь, Васал, на днях я нашел интересную книгу о Шамиле. Написал ее капитан Руновский, некогда специально приставленный к нашему имаму.

И написал он довольно-таки любопытно. Мы вот все удивлялись, почему, мол, имама не убили, как шейха Мансура, и не повесили, как Бойсангура. Оказывается, он нашел общий язык со своими вчерашними врагами, и ему живется неплохо! И о чеченцах отзывается далеко не лестно…

— Вранье! — воскликнул Арзу — Не верю! Шамиль не может клеветать на наш народ, который был ему верен все двадцать лет войны!

— А сам ты веришь написанному Руновским? — спросил Андрей у Берса.

— Но если ты хочешь узнать всю правду, Андрей Никитич, то, скажу откровенно, после прочтения этой книги голова у меня пошла кругом. Да, Шамиль был жесток. Как все прежние и нынешние правители. Я даже полагаю, что этому горцу можно простить его жестокость, ибо он делал то же, что тысячелетиями творили и продолжают творить даже цивилизованные европейские правители. Добавлю к этому, что если Шамиль и бывал иногда излишне жесток и несправедлив, то исключительно по своей невежественности, но… во имя свободы и справедливости. Да, написанное господином Руновским в этой книжке, частично соответствует правде. Еще раз подчеркиваю, частично! Ибо, мне думается, что многое в ней он сгустил и даже выдумал, чтобы унизить и оскорбить этого великого горца, приуменьшить славу и авторитет Шамиля с целью продолжить сеять вражду между горскими народами. Короче, Андрей Никитич, теперь, в наше очень сложное и противоречивое время, еще труднее разобраться, что в книге правда, что ложь.

— Мне думается и другое, — сказал Яков, внимательно слушавший разговор. — Ваш Шамиль и его наибы по жестокости даже уступали нашему царю и нашим помещикам. Последние-то, вдобавок ко всему, еще и развратны…

— Будь его воля, он бы всех их передушил, — засмеялся Андрей, взглянув на своего помощника. — Как увидит богатея, так глаза кровью наливаются, словно у зверя.

— Откуда же у него такая ненависть? — спросил Берс.

— Долгая история… — замялся Яша. — Когда-нибудь я расскажу вам ее… На досуге…

Арзу и Маккал вспомнили разные интересные истории из боевой и личной жизни шамилевских наибов и мулл, рассказали, как ловко они обирали народ и при этом жестоко расправлялись с недовольными, затем разговор незаметно перешел к настоящему, к сегодняшнему дню, к несправедливости новых властей и притеснению народа, к наложенному на аул штрафу.

— Иногда воровали и мы, — признался Васал. — Что правда, то правда. Но разве одни только мы? А сами станичники? Сами же крадут, а на нас сваливают.

— Кто этого не знает, Василий, — махнул рукой Андрей.

— Вот я один случай расскажу. Ездил я как-то в станицу Калиновскую. Вдруг среди ночи шум, гам. Палят из ружей. Ну, думаю, не иначе на станицу напали. Спрашиваю, в чем, мол, дело? Объясняют, чеченцы, дескать, скот угнали. Но они одного вора все же поранили. Наутро пошли по кровавому следу, а он их привел в дом своего же станичника. Тот вынужден был сознаться в краже, выдал и остальных своих дружков. А вот, что произошло в Сунженской станице. Задумал воровство разводчик ночных секретов. Ну и не выставил дозор в одном месте. Казаки видят, что не везде дозор поставлен, стали стеречь это место сами. Вор явился туда, увидел казаков, бросил скот, пустился наутек. И был убит наповал. В убитом казаки признали своего разводчика. Так вот, в обоих случаях лишь случайно соседние чеченские аулы избежали обвинения в воровстве и непосильного, незаслуженного штрафа. Ваши воры только одного боятся — как бы не поймали на месте, иначе все потом станут сваливать на чеченцев. Так уж повелось: как искать воров, то ищут только в чеченских или ингушских аулах.

— Причем ловко этим пользуется разная сволочь, — горячо заговорил Яков. — Мне один казак по секрету поведал, как его родственник из соседней станицы взял да и запалил свою полуобвалившуюся избенку, а указал на соседей. Ему поверили и с того аула взыскали сумму, в десять раз больше стоимости сгоревшей развалюхи; на эти деньги он и отстроил себе новую избу.

— И здесь клин вбивают, чтобы мира между нами не было, — вздохнул Андрей. — Вот ты, Мачиг, любишь русских?

Мачиг замотал головой, ударил обеими ладонями по тощим коленям:

— Ей-бох, один урус сапсем-сапсем палахой, один урус сапсем-сапсем хороши.

— А ты — диплома-ат, — протянул Берс и невольно рассмеялся.

Мачиг обернул все шуткой:

— Корней хороши, Яшка хороши, Андрей хороши…

— Русских миллионы, — перебил его Васал. — Все они, как деревья в лесу, разные. Но многие думают, раз власть русская, то и все русские — сволочи. Но власть-то с народом не советуется… А за ее действия расплачивается он.

— При чем тут народ, Василий? Зачем всему народу ответ держать? Лишь богатеям и шкурникам. Вот кому.

— Кабы так, — протянул Васал, сворачивая цигарку — Только у нас стригут всех под одну гребенку. Трус, он кто? Самый что ни на есть вредный и опасный человек. Что та скотина, которая не мычит и не телится. Из-за таких власти, что хотят, то и делают, и будут делать, пока он, как квочка кудахчет и за свою шкуру дрожит.

— Мужик не единожды поднимал косы и вилы, забыл? А Степка Разин, а Емелька Пугачев? И теперича, нет-нет да пустит красного петуха.

— Это мы только в своей избе такие герои, — не сдавался Васал.-

А коснись инородца какого, так то не наше дело, будто он и не человек вовсе. Оставляем его волкам на растерзание. Вот тебе, Никитыч, и по-божески!

— Ты что же предлагаешь?

— Встать за инородцев. Всем миром!

— Будто не знаешь, в каких нас тисках держат?

— Ежели бы не знал, не перешел на сторону чеченцев.

— Не все так могут.

— А им какая преграда?

— Спутаны по рукам и ногам.

— Да нет, Никитыч. Была бы охота, а помочь завсегда можно. Вот тебя возьмем. Последним, можно сказать, делишься. А разве мало таких? Немало. Но где ж они, когда нужно? Не видно. Потому как попрятались все и молчат. Но я тебе скажу, домолчатся! Русский барин сегодня чеченца забижает, завтра за своих примется.

— Да с нас уж и так испокон веку по три шкуры дерут.

— Поделом. Потому как безголовые. Кто в лес по дрова, а кто в поле за сеном. Вместе никак не можем. То общая беда.

Остальные молчали и слушали, не перебивали, не вмешивались.

Только Яков порывался что-то сказать, да знал, что неприлично встревать, когда говорят старшие. Наконец наступила пауза, и Яша не замедлил ею воспользоваться.

— Все это будет, когда черт помрет, а он еще и не хворал. Эх, дядя Вася! — Яшка ударил себя кулаком в грудь. — Вот тут горит.

Все нутро. Ты не забыл, как гнул спину на барском поле? -

Забудешь, как же…

— Так вот, все одно, что наша доля мужицкая, что чеченская.

Я даже дяде Андрею не рассказывал, как на Терек попал. Почему?

А потому, вспомнишь — мороз по коже… Ежели кто прознает, то мне один путь-дорожка выпадет — на каторгу или на виселицу.

Вот и боялся, потому и рот на замке держал крепко. Теперича, кажись, можно. Люди вы ничего, хорошие. Вам, пожалуй, рассказать можно…

* * *

— За что нас дядя Вася упрекает? За терпение, — начал рассказ Яша. — Что верно, то верно, русский мужик терпелив. Говорят, за терпение Бог дает спасение. А уж коль разойдется когда — не одна хозяйская голова летит с плеч. Когда невмоготу, то и сырые дрова загораются. Думаете, царь-батюшка по своему хотению крепостное право отменил? Мужик его принудил. Народ.

Вот кто. Верно, дядя Вася, нас миллионы. Но мы, как слепые котята, идем и сами не знаем куда. Мужик — он темный. Всяк его обманет, обведет вокруг пальца. Ну вот, объявил нам царь свободу. Барин и говорит: плати выкуп и иди на все четыре стороны. А на кой черт мне такая свобода, когда землицы у меня нету? Опять же покупай ее у барина! А где деньги взять? Да и отрежет он тебе самый что ни на есть плохой кусок. Вот тогда и подумали мы, что царь-батюшка, дескать, освободил нас с землей, а помещики это скрыли от нас. По соседству с нами имелась деревня Бездна. И жил в той деревне грамотный мужик Антошка Петров. Библию всю наизусть знал. Святым человеком слыл. Вот и пошел слух, что, мол, царь ему вручил грамоту и велел идти в народ и объявлять всем царский указ. Говорили, что в той грамотке царь отписал землю и леса мужикам, а ежели помещики добром не станут отдавать, отбирать силой. Прослышали наши мужики о таком деле и пошли к барину требовать, чтобы он волю царя-батюшки исполнил. Само собой, барин погнал мужиков со двора. Тогда порешили мы делить меж собой землю и имущество барина. Сказано — сделано. Давай барское добро грабить! Да недолго погуляли. Солдат пригнали в Спасский уезд. Мы, конечно, решили драться. Схватили топоры, вилы, косы и миром пошли за село, на войско. Но многие, как увидели солдат, извиняюсь, в штаны наложили. Один, другой назад повернул, глядь, за ними и все побежали.

— Вояки, — рассмеялся Васал. — Сразу драпака дали!

— Что же нам оставалось делать? — Яков укоризненно посмотрел на Васала. — У церкви пушки стояли, у солдат — ружья, от одного их вида оторопь брала. Ими офицеры командовали, а у нас и сверховодить как надо некому было.

— Ну-ну? И что же дальше? — спросил Берс. Рассказ его явно заинтересовал.

— Дальше? Назавтра, как и раньше, работали на барина. Думали, авось и обойдется. Ан нет. Не таковским был наш барин. Не простил. На второй же день согнали народ на церковную площадь, окружили солдатами. Поначалу принялись бить зачинщиков. Били нещадно. Мой черед настал. Я портки уже было скинул, да барин вдруг и заступился. Мужики сразу же смекнули в чем дело. У меня невеста была красавица, на загляденье всем. Марфой ее звали. Лицо белое, глаза голубые, чистые, ясные, что тебе утренняя роса, волосы густые золотистые, и вся она, как тополек стройный. Любили мы друг друга. Я три года деньги на свадьбу копил. Лез перед барином из шкуры; а как иначе, если он решал нашу судьбу? Накопил немного деньжонок и решил попросить у барина дозволения на женитьбу. Как раз случай такой представился: конюх заболел, так меня на его место поставили. Пришел барин коней поглядеть, я и выложил ему все.

"Хорошо, — сказал он, — но прежде должен я посмотреть на невесту и узнать, согласна ли она пойти за тебя. Завтра веди ее ко мне". На другой день мы с Марфой пошли к барину. Он стоял на крыльце. Мы молча, не смея поднять глаза, застыли перед ним.

— Как тебя зовут? — обратился он к ней.

— Марфой, — еле слышно ответила она.

— Красивую девушку ты нашел себе, Яшка. А ты, Марфа, согласна выйти за него?

— Да.

— Ну и прекрасно. До весны еще два месяца. А за это время поработаешь в барском доме служанкой.

— Воля ваша, барин.

— Вот и поладили… Я не против вашего брака.

Мы бросились перед ним на колени и чуть ноги ему не целовали.

Барин нагнулся, поднял Марфу и долго смотрел на нее. Но смотрел, будто раздевал. "Да нет, это мне показалось, — подумал я. — Барин стар, у него жена и взрослые дети".

Стала Марфа работать в доме барина. Однажды пришла, пожаловалась, что барин проходу ей не дает, заигрывает и что она боится его. Что мне делать? Силой отвадить барина от нее не смогу. Забрать Марфу оттуда? Кто же мне ее отдаст? Хозяин — барин, все в его воле.

— Потерпи, родная, — утешал я. — Бог не допустит надругательства.

— Чует мое сердце, опозорит он меня, — заливалась она горькими слезами.

— Коль хоть пальцем тронет, — говорю, — убью его! Так и передай барину.

Утешал ее, а у самого сердце холодело. И не напрасно.

Надругался над нею барин, и она повесилась. Только мать успела спасти ее, и никто о том деле не прознал. Барин, видать, денег отвалил родителям Марфы, те и смолчали. Даже мне о том не сказали. И Марфа скрыла. Может, боялась, что я действительно убью барина, может, отец застращал. Как-то барин вызывает меня и говорит:

— Слышь, Яков, зачем ждать весны, женись на своей крале. Я ответил, что рано еще, денег пока не хватает.

— Сколько же не хватает?

— Три червонца.

Барин достал десять червонцев.

— На тебе сто рублей. Да поторопись с женитьбой. С родителями Марфы все сам улажу. Не тяни, слышишь?

Вскоре мы обвенчались, сыграли свадьбу. А в первую же ночь все открылось. Что я ей мог сказать? Она же не виновата. И руки на себя наложить пыталась… Говорила же она мне раньше, предупреждала… Сам я виноват был перед ней. Ее еще и запугали: меня, мол, в Сибирь сошлют, а она будет ходить опозоренной. Так нашептывали ей барин и родители. Ночь я не спал, а с рассветом пошел в конюшню, взял топор и, затаившись среди лошадей, стал ждать. Наконец появился барин. При виде его я аж затрясся. Кинулся к нему, поднял топор, но старый кобель оказался не по годам ловок. Увернулся, выхватил из кармана маленький пистолет и на меня направил.

— Не горячись, Яшка, — спокойно так говорит. — Ты еще молод. Это дураки расстаются с молодой красивой женой после первой же ночи.

Злоба меня душила, а он на топор все смотрит. И пустил я его со всей силы в злодея. И опять мимо. Успел он наклониться, и топор врезался в столб за его спиной. Тут приказчик откуда-то появился.

— Зови мужиков! — кричит ему барин, — Свяжите его и бросьте в подвал.

Очутился я в подвале, по рукам и ногам связанный. Вечером ко мне спустился барин.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает, словно промеж нас ничего и не было.

Я зубами заскрипел. А он глаза сощурил:

— Глупый ты мужик! Поднял на меня руку. Тому свидетель есть.

Да и без свидетелей я тебя в гроб загоню. Тебя ждет каторга, лет на десять. Там и сдохнешь, как паршивая собака. А хочешь, отдам тебя в солдаты? Через двадцать пять лет вернешься. Но Марфе ты будешь уже не нужен. Зачем ей старик? Выбирай, подлец: на каторгу или в солдаты? Когда надумаешь, не забудь вернуть мне долг.

— Креста на тебе нет, окаянный! — прохрипел я.

Он расхохотался мне прямо в лицо:

— Баран, ну сущий баран! Что случилось с твоей Марфой? Убыло от нее, что ли? Нет! Ну, и провел я с ней первую ночь. Что с того? Тебя же, дурака, освободил от лишнего труда. Сладкую ли, горькую, но ты потерял всего одну ночь. Зато все остальные будут одинаковы. Давай, помиримся, а она пусть еще месяц в доме у меня поживет… Потом забирай ее. Ты еще сосунок, не знаешь, что всякая женщина скоро надоедает. Ну как, договорились?

Я не ответил. А он не нуждался в моем согласии. Я же молчу, а сам прикидываю: "Как отомстить? В Сибирь погонят — пропадай месть, в солдаты упекут — то же самое. Нет, надо сделать вид, что покорился".

В ту же ночь меня из подвала выпустили, да жизнь стала хуже каторги: ни сна, ни покоя. Жду, когда же удобный случай подвернется. Но не иначе как барин в рубашке родился. Укатил в Петербург, а как вернулся — мы тот самый бунт и затеяли.

Когда меня от плетей освободили, все смекнули, почему:

пожалел… А вернее — откупился. И вот это меня еще пуще взбесило. В тот же день мы с Марфой переехали в Бездну.

— Так и не прирезал эту свинью? — спросил красный от возмущения Маккал.

— Терпение, добрый человек, терпение, — зло усмехнулся Яков.-

Я же в Бездну уехал, думал, оттуда мне будет легче скрыться.

Там мужики бунтовали. Туда солдат нагнали. Народ у них посмелее оказался, не разбежался, как в нашей деревне. Все у дома Антошки собрались. Улицы заполнили, дворы, на крышах и заборах сидят. Много народу. Приехал сам генерал Апраксин. К народу обращается, просит выдать Антошку и разойтись по домам.

Обругали его. Батюшка пришел. И его по матушке покрыли. Снова заговорил генерал. Не помогло. Стоят мужики на своем: "Отдайте нам царский указ! — кричат. — Мы за батюшку-царя". Тогда генерал и приказал стрелять. Залп — попадали люди. Но остальные с места не тронулись! Снова залп. Снова упали. А народ стоит! После каждого залпа генерал упрашивает мужиков, и все больше и больше убитых и раненых. Потом уже говорили, что с полтыщи полегло в тот день. И люди не выдержали…

Бросились кто куда. А из лесу на выстрелы бежали женщины и дети. Их там попрятали мужики, вроде бы от греха подальше.

Вдруг крик: "Выдадим! Выдадим!" Пальба прекратилась, и из избы вывели бедного худого Антошку. Идет он, а сам грамотку царскую над головой держит. И забрал генерал Антошку. Вот так и закончилась наша борьба за царскую правду! Дайте закурить, дядя Вася.

Васал протянул кисет Якову. — Что же дальше?

— Убитых похоронили. Раненые по избам лежали. Остальные снова лямку тянули…

— А с барином-то как? Так и не отомстил ему?

— Не убил. Но имение его спалил в ту же ночь. А сам с Марфой убежал на юг. Рассказывали, что здесь, дескать, много пустых земель и люди живут свободно. Ан нет. Врали. Везде все одинаково. Повсюду господа сидят на мужицком горбу. Но добрых людей немало встретили. В позапрошлом году мы с Марфой приехали на Терек. Голодные, оборванные, за душой ни гроша.

Дай Бог здоровья Андрею Никитичу и Наталье Кузьминичне, приютили нас. Сейчас живем ничего: крыша над головой есть, хлеба в достатке…

— А куда же ваш баччи[62]потом делся? — спросил Али.

— Кто? — не понял Яков.

— Ну тот, святой?

— А-а, Антошка? Ничего о судьбе его не знаю. Слух прошел, что, вроде, его и пятерых мужиков расстреляли, потом говаривали, что генерал одел Антона в свое платье, навесил ему на грудь свои ордена, посадил в карету и повез к царю. А царь будто бы вместе с Антоном послал к народу своего брата Константина. И пришли они в губернию, где народ резал дворян. "Дети мои, — спрашивает Константин, — что вы делаете?" — "Хотим всех дворян порешить, ваше высочество". — "Покорнейше благодарю, что усердно исполняете службу царскую. Собаке — собачья смерть".

Один Бог знает, где правда, где кривда…

Васал, как мог, переводил Мачигу и Али рассказ Якова.

Наступила пауза. Каждый ушел в свои думы. Мачиг и Васал дымили цигарками. Арзу подкинжальным ножом стругал кизиловую палочку.

Берс листал книжку Руновского "Записки о Шамиле". Яков тоже молчал, глядя в одну точку. И был у него вид человека, освободившегося от непосильной ноши…

* * *

За разговорами время летит незаметно. Маккал глянул на небо — солнце стояло в зените. Наступил час полуденной молитвы.

— Знаешь, Андрей, — нарушил молчание Маккал, — слушал я Якова, и вспомнились мне события в Шали. Тебе, должно быть, известно о них. Посадили в тюрьму одного шейха, Кунту-Хаджи. Большая толпа народа пошла к укреплению с требованием вернуть шейха.

Из крепости открыли стрельбу. Ничего народ не добился, только увеличилось число напрасных жертв. Точно так же, как и в далекой Бездне. Бедный, скромный, праведный человек был Кунта-Хаджи. Одним словом, святой человек. Он глубоко сочувствовал нашему бедному, обездоленному народу, выступал в его защиту. Призывал сохранять нравственные устои, старался своими молитвами облегчить горе и несчастье людей. Народ верил ему, верит и сейчас, что он вернется, освободит его от гнета русских властей, вернет ему свободу, мир и спокойствие.

— Ох, если бы можно было всего этого добиться молитвами! — воскликнул Берс — К сожалению, свободу добывать нужно своими руками…

— Я сам знаю, Берс, что ни праведный Кунта-Хаджи, и никто другой не может освободить наш народ от царского гнета. Только человек, народ должен верить чему-то и кому-то. Человек, который не верит ничему и никому, становится хуже зверя.

Пойми, люди отчаялись, потеряли веру в то, что они сами могут добыть себе свободу своими силами, вот и положились на волю Всевышнего Аллаха. Верят и сейчас, что Аллах избрал Кунту-Хаджи исполнителем своей воли, что Аллах только через своего избранника даст людям свободу. Пусть хоть такая новая идея поднимет народ на борьбу за свою свободу, и это уже будет хорошо.

— Но приведет опять к слепой борьбе, Маккал. Народ нуждается в просвещении.

— Это в мечтах.

— Ну что ж, друзья мои! — Берс встал. — Пора нам, как говорится, и честь знать. Одним — на молитву, другим — за труд. Ты, Яков, не вешай носа. Если не мы, то наши сыновья отомстят за все обиды. Много русских солдат сражалось на стороне горцев, мечтая о свободе. Но мы все вместе жестоко обманулись. Не те люди возглавили борьбу. Хотя и мы не далеко ушли от них. Но придут другие, и народ поймет, кто ему враг, а кто друг. Сойдутся обездоленные в один лагерь, вот тогда и произойдет великая битва. В той битве мы победим обязательно!

ГЛАВА VI. РЕШЕНИЕ

За горами горы тучами повиты,

Засеяны горем, кровью политы,

Вот там-то милостивцы мы

Отняли у голодной голи

Все, что осталось — вплоть до воли.

И травим…

Т.Г. Шевченко

В просторном очаге под медным котлом потрескивали толстые дубовые поленья. В кипящем котле бурлила рябая фасоль. Айза выгребла немножко углей и держала над ними сковородку, в которой на говяжьем жире жарился лук для подливки к фасоли.

Когда ужин был готов, Кюри и Кайсар сняли с толстой цепи котел и поставили его у двери. Айза вылила в него подливку.

Наполнила супом две большие глиняные чашки-ханги. Поставила их на круглые деревянные подносы, окружила толстыми кусками сискала и вынесла мужчинам. Затем дала есть и ребятам.

Алибек — гость, он приехал из Симсира, что за Зандаком, на самой границе с Дагестаном. Алибеку еще нет пятнадцати лет, но, тем не менее, он гость, а гостя почитают, независимо от того, молод он или стар. Он приехал не к братьям Али и Арзу, не к Маккалу. Здесь у него друзья — его родственники Кюри и Кайсар. Познакомились они в прошлом году в горах, когда проходило очередное учение.

Семья Алибека не бедная и не богатая — так себе, среднего достатка. У Олдама шесть сыновей, Алибек — средний. На горных учениях мальчик отличался смелостью, мужеством, показал себя искусным наездником, отличным стрелком, чутким и отзывчивым товарищем. В первые же дни учебы даже самые сильные и ловкие уступили ему первенство, и он стал признанным вожаком мальчишеского отряда.

Алибек был со всеми в добрых отношениях, но даже среди равных отличал Кайсара и Кюри. Какие-то невидимые нити связывали их сердца. Вечерами они подолгу засиживались на берегу бурной реки, говорили о героических подвигах предков и мечтали их повторить через несколько лет, повзрослев. А в последний день в горах они поднялись на высокую скалу и поклялись отдать жизнь борьбе за свободу своего угнетенного народа.

Вот и сейчас, вместо того чтобы провести вечер в кругу ровесников, они пришли в дом Али, послушать взрослых. Только здесь не просто взрослые, а очень интересные люди. Вот Арзу, широкоплечий крепыш, всегда с серьезным лицом, с орлиным взглядом. Ему нет еще и сорока, он был самым храбрым пятисотенным командиром у знаменитого наиба Нойбердинского Эски. Рядом с ним мулла Маккал. Хотя его и называют муллой, но он никогда по сути дела им и не был. Просто он получил высшее духовное образование, но все свои знания и свою жизнь посвятил делу свободы. Был в плену, увозили его в далекую Россию. Довелось ему ездить в Стамбул, повидать много разных стран и народов.

Но самый интересный — Берс. Сын богатого купца. Учился в Петербурге, в офицерской школе. Тоже был в других странах. За храбрость награжден орденами.

Все трое могут рассказать очень интересные истории. От них можно услышать и добрые советы, которые пригодятся на будущей стезе борьбы.

Айза давно убрала остатки еды. Подростки внимательно слушали Берса и Маккала. Может быть, для Кайсара и Кюри эти рассказы и не были новы, так как они жили с Арзу и Маккалом в одном ауле, а Берс часто наезжал сюда, но Алибеку, который родился и рос в дальнем захолустном ауле, в их рассказах сегодня открылся совершенно новый мир. Оказывается, в России и в других странах есть большие города и красивые дворцы. Там по рекам и морям плывут большие корабли, по железным дорогам ходят какие-то домики на колесах, передвигаемые не быками или лошадьми, а огнем и паром. И все эти чудеса сделаны улемами, которые учились в большом медресе, где преподают много-много разных наук.

Но больше всего Алибека удивило то, что и в этих богатых странах большинство людей живут в бедности и бесправии, а богатство принадлежит совсем небольшой группе людей. Кто бы мог подумать, что те самые храбрые русские, которые с оружием в руках приходят в Чечню, на своей родине тоже живут в рабском положении? Говорят еще, что Россия такая огромная, что требуется два-три года, чтобы проехать ее на добрых конях от одного конца до другого. И вместе с тем, при таких просторах у мужиков нет клочка земли! Алибек не мог поверить тому, что в России какие-то помещики столетиями вершили над мужиками жесточайший произвол. Как может человек безнаказанно избивать, убивать, продавать людей? По своей прихоти насиловать женщин?

Почему же они не восстают против своих угнетателей?

Оказывается, восстают! Берс говорил, много было войн между богатыми и бедными. И в России, и в других странах мира. Но всегда верх одерживали богатые. Хотя богатые и составляют меньшинство, на их стороне и власть, и армия, и полиция, и тюрьмы. Армия — это сила. Она хорошо вооружена, ею командуют опытные генералы. А у мужиков-то что? Топоры да вилы! Конечно, руководили ими смелые и мужественные люди, но были-то они темными и неграмотными. А как трудно объединить мужиков.

Сегодня они здесь восстают, завтра там… Вот царские генералы и бьют их по отдельности…

Берс говорит, что в западных странах бедные выступают более организованно. Там много заводов, фабрик. И люди, которые работают на них, более сознательные и организованные. А в какой-то Германии появились даже два человека, которые учат любые народы тому, как бороться с угнетателями, как создать общество, где бы все люди и народы стали равноправными. У этих двух мудрецов много последователей не только на западе, но и в России. Их жайны переведены на русский язык. И в самой России, оказывается, есть немало защитников народа. Умных, смелых, мужественных. Они выступают против царя и помещиков, за свободу не только русского, но и всех народов. Немало и таких, что подняли свой голос в защиту горцев. И Берс читал их жайны, переводя на чеченский:

Приветствую тебя, Кавказ седой!

Твоим горам я путник не чужой:

Они меня в младенчестве носили

И к небесам пустыни приучили —

И долго мне мечталось с этих пор

Все небо юга да утесы гор.

Прекрасен ты, суровый край свободы,

И вы, престолы вечные природы…

У Алибека дыхание перехватывало. Как здорово сказано:

"Прекрасен ты, суровый край свободы!"

Там поразить врага не преступленье;

Верна там дружба, но вернее мщенье;

Там за добро — добро, и кровь — за кровь,

И ненависть безмерна, как любовь…

Темны преданья их. Старик-чеченец,

Хребтов Казбека бедный уроженец,

Когда меня чрез горы провожал,

Про старину мне повесть рассказал…

Берс читал и читал. И слушал его не один только Алибек, но и все. Маккал же, закрыв глаза, покачивался в такт стихов. Вот на горцев напал враг, и жители уходят из родных мест:

Но что могло заставить их

Покинуть прах отцов своих

И добровольное изгнанье

Искать среди пустынь чужих?

Гнев Магомета? Прорицанье?

О нет! Примчалась как-то весть,

Что к ним подходит враг опасный,

Неумолимый и ужасный,

Что все громам его подвластно,

Что сил его нельзя и счесть…

И горцы покидают могилы предков, уходят на чужбину:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: