ГЛАВА II. В СТАМБУЛЕ И ЛОНДОНЕ 2 глава

Шесть дней и ночей писал Карл Маркс Учредительный Манифест и Временный Устав I Интернационала. И каждый день, при любой погоде, непременно отправлялся сюда, в двухэтажный дом на Грин-стрит, где заседал генеральный Совет Интернационала.

Маркс осунулся, забыл о еде и отдыхе. Вот и сейчас товарищи упрашивали его пойти домой и отдохнуть, но Маркс остался в доме и после их ухода, так как ждал намеченной встречи с Фридрихом, вместе с которым он должен был обсудить проекты манифеста и устава.

Услышав легкий скрип двери, Маркс поднял голову. Но вошел не Фридрих, а незнакомый человек в широкополой шляпе и с тростью в руках.

— Дорогой Карл! — голос человека был под стать его росту. Он протянул могучую руку. — Неужели, не узнаешь? — рокотал он радостно, веселыми глазами глядя на Маркса.

— Бакунин! — Маркс горячо пожал протянутую руку. — Какими судьбами? Какая буря занесла тебя в туманный Лондон?

— Ветер странствий, — отвечал Бакунин, не переставая улыбаться.

— Ну, идем, голубчик, идем вот сюда, здесь посидим. — Маркс подвел его к столу у окна. — Очень рад видеть тебя попрежнему живым и здоровым. Слышал обо всем, слышал, но, увы, — он беспомощно развел руками, — помочь не мог. Присаживайся, рассказывай!

Кресло жалобно скрипнуло под тяжелым Бакуниным.

— Спасибо, Маркс, от всей души спасибо. Правду сказать, я уж было попрощался с белым светом. Три тирана с равнодушием палача делали все, чтобы я больше не увидел вас, своих товарищей. А ты, дорогой Карл, — Бакунин внимательно приглядывался к нему, — стал почти белым. Где же твои черные кудри, которым я так завидовал?

Нелегкими были эти годы для Маркса. Смерть детей и постоянная материальная нужда еще одним тяжким бременем легли на его плечи. Но он не стал об этом говорить.

— Тюрьма… она повсюду, Михаил… Люди страдают не только за железными решетками. — Он вынул из кармана пачку папирос, положил на стол — Вся Европа стала огромной тюрьмой. Шесть лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз? Время немалое. А работы по горло. Ну, чему тебя научили твои

"учителя"?

— Еще какие учителя! — вскричал Бакунин, разглаживая пышные усы. — Как драгоценную реликвию передавали с рук на руки.

Потерять боялись.

Буйный характер Бакунина чувствовался во всем: и в громовом басе, и в богатырском росте, и в лукаво прищуренных глазах.

С широким лицом и пышной бородой, спускавшейся на мощную грудь, он походил на ярмарочного кулачного бойца.

В тридцатые годы Бакунин примкнул к революционным демократам, а в сороковые стал непримиримым врагом русского царя. Царизм заочно приговорил его к лишению всех прав на состояние и к ссылке на каторгу. В Россию Бакунин не вернулся. В дни германской революции он был одним из активных руководителей восстания в Дрездене. После подавления восстания Бакунина поймали, и саксонский суд приговорил его к смертной казни, замененной позже пожизненным заключением. Затем саксонцы передали его австрийскому правительству, которое, в свою очередь, тоже приговорило его к смертной казни, тоже заменив ее пожизненным заключением. Теперь уже австрийцы передали Бакунина в руки русского императора Николая I, который поначалу заключил бунтаря в Шлиссельбургскую крепость, а затем сослал в Сибирь. Три года назад Бакунин бежал оттуда и через Японию и Америку добрался до Лондона.

По возвращении в Англию Бакунин некоторое время жил в доме Герцена, и Маркс не смог с ним встретиться. Несмотря на анархические взгляды Бакунина, Маркс искренне любил его, и сегодняшняя встреча была ему очень приятна и желанна. Хотя царизм и явился крепкой и надежной опорой международной реакции, Маркс все же верил в будущее России и предвидел, что туда рано или поздно сместится центр международного революционного движения. Поэтому для него много значила связь с русскими революционерами.

Маркс предложил Бакунину закурить.

— Кури, — и сам сделал глубокую затяжку. — Надолго к нам?

— Немного побуду.

— Может, останешься здесь совсем?

— Мы с женой выбрали Италию.

— Как долго думаете пробыть там?

— Пока трудно сказать, но с годик проведем. Надо силы восстановить.

Маркс с минуту молчал, глядя на огонек папиросы.

— Ну, а в России что нового?

— Тебе лучше знать. Разве твоим корреспондентам нечего сообщать?

— Сообщают. Дела не ахти. И все же тебе больше известно о своей родине, дорогой Михаил. Польское восстание потоплено в крови. Покончено и с кавказскими горцами. Полмиллиона черкесов прогнали за море, в Турцию. Русского мужика, недовольного реформой, усмиряют огнем, шпицрутенами и розгами. Короче говоря, русский царизм достиг своих вершин. Где ты думаешь найти себе применение? Бакунин ответил не сразу.

— Мне по душе ваша организация, — сказал он. — Я с большой охотой в нее вступлю. После польских событий я твердо решил присоединиться к социалистическому движению.

Маркс долго и испытующе глядел на своего собеседника.

— Намерение похвальное, — проговорил он без особого энтузиазма. — Мы с Энгельсом были бы только рады, если бы вы с Герценом вошли в Интернационал. Но… — Маркс сделал паузу, как бы раздумывая о чем-то, — нам нужны только интернационалисты.

Бакунин с силой вдавил недокуренную папиросу в пепельницу, закинул ногу на ногу.

— Это что же получается? Мы с Герценом не интернационалисты?

— В некотором смысле… не интернационалисты, — Маркс сделал ударение на последнем слове. — Герцен от начала до конца панславист. И ты, дорогой Михаил, недалеко от него ушел.

— В этом смысле я, кажется…

Маркс покачал головой, не дал ему договорить:

— Нет, Бакунин, заблуждаешься. Твои призывы к славянам о том, чтобы сблизиться с немцами и венграми, не делают тебя интернационалистом. Ты не принимаешь во внимание революционные силы и гегемонию пролетариата. Твой "крестьянский социализм"

— утопия чистейшей воды. А твой лозунг о создании славянской федерации не только плох, но и просто вреден.

— Почему? — удивился Бакунин.

— Невозможно создать славянскую федерацию, не стерев с карты Европы Турцию, Венгрию и половину Германии. Отторгнутые от них территории пришлось бы присоединить к России.

— В этом видится двойная выгода, — возразил Бакунин.-

Во-первых, освобождение славян от турецкого и австрийского ига, во-вторых, ослабление Австрии и Турции.

— А последствия? — Маркс встал и оперся обеими руками о край стола. — Ты подумал о них? Ведь тогда во главе славянской федерации встанет царская Россия. Значит, силы ее удесятерятся. Добившись же такого результата, панславизм не сможет обеспечить своего будущего иначе, как путем покорения Европы. Ведь панславизм из символа веры превратился теперь уже в политическую программу и, имея в своем распоряжении восемьсот тысяч штыков, ставит Европу перед альтернативой:

либо ее покорение славянами, либо полное разрушение центра ее наступательной силы — России!

Бакунин внимательно слушал.

— Мне очень обидно, — продолжал между тем Маркс, — что все вы закрываете глаза на события, которые происходят у вас на родине, и не придаете им должного значения.

— Герцен и я, — живо отозвался Бакунин, — сделали все возможное, чтобы помочь Польше. Постарались обнажить и показать всему миру истинное лицо внутренней и внешней политики царизма.

Думаю, это кое-что означало для революции?

— Знаю и благодарю вас за это. Но Кавказ? Разве то, что происходит сейчас там, вас не интересует? Дорогой мой, самыми серьезными событиями в Европе с 1815 года я считаю польское восстание и завоевание Кавказа.

— С поляками понятно, — сказал он. — Но зачем сюда впутывать наших кавказских горцев? Смешно было бы ставить их в один ряд с просвещенными поляками.

Маркс от души расхохотался:

— Эх, головы! По-вашему выходит, все революционеры должны иметь университетское образование? Как тебя прикажешь понимать? То давай одних только образованных, то строишь социализм силой одних лишь русских крестьян. Не кажется ли тебе самому, что все это, как бы выразиться поточнее, несколько странно выглядит?

— А революционное сознание народа?..

— Не понимаю тебя. Неужели ты в самом деле считаешь, что вольные, свободолюбивые горцы менее сознательны, чем русские крепостные крестьяне, которых помещики тоже веками держали в темноте и невежестве?

Бакунин хмыкнул:

— С тобой невозможно спорить. Карл. У тебя, как у врача, на все готовы рецепты.

Лицо Маркса стало серьезным и немного печальным.

— Михаил, дорогой мой, у вас, у русских революционеров, один общий недостаток: вы интересуетесь только своими, чисто русскими делами, а уже потом — делами славян и прочих…

— Начинать-то нужно со своей избы. Все сказанное тобой, Карл, я не могу отнести на свой счет. Я участвовал в нескольких европейских революциях.

— За это я и признателен тебе. Никто не спорит, что человек ты незаурядный, смелый, мужественный и глубоко преданный революции. Все это верно. Но идейные ошибки, дорогой мой, идейные ошибки могут дорого обойтись. Хочется верить, что со временем ты их и сам увидишь. Но не опоздаешь ли? И уж поскольку речь зашла о России, а ты заявил о своем решении включиться в социалистическое движение, то и давай вернемся к этим вопросам. Конечная цель коммунистов — построить коммунистическое общество, дать счастье всем народам. Но чтобы достичь этой цели, народам мира, а в первую очередь — мировому пролетариату, необходимо объединиться. Только в единении он сможет уничтожить реакционную силу. А к этому и призывает девиз коммунистов: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" И ни коммунисты, ни социалисты просто не имеют права делить народы по расам и вероисповеданиям, работать лишь с одним крестьянством или с одними промышленными рабочими!

— О том же и я говорю. Только нужно сперва навести порядок в своем доме.

— Постой, постой, — Маркс движением руки остановил его. — Дойдем и до этого. Как известно, Россия — страна, стремящаяся к завоеваниям, и она была ею в течение целого столетия, пока движение 1789 года не породило ее грозного противника, я имею в виду европейскую революцию. Начиная с этого времени, на европейском континенте существуют фактически только две силы:

с одной стороны — Россия и абсолютизм, с другой — революция и демократия. Победа русского царизма неизбежно повлечет за собой поражение революции, и наоборот, поражение царизма — это наша всеобщая победа. Борющиеся кавказские горцы в течение многих лет отвлекали на себя значительные силы царизма. Россия постоянно держала на Кавказе минимум триста тысяч солдат. А ведь это огромная помощь и европейской революции, и русским крестьянам, которые борются за свои человеческие права. Вот почему вы, революционеры, должны приветствовать, поддерживать любые силы, выступающие против русского царизма.

— По-моему, дорогой Карл, все мы от души желали поражения русскому царизму в Польше и Венгрии.

— Не спорю. Однако опять-таки суть проблемы не в этом. Я хочу сказать, что отношение к революции, а точнее, само понятие о революции у вас какое-то однобокое. Не всегда вы за поражение русского царизма. Взять хотя бы последнюю войну, русско-турецкую. Она с обеих сторон носила неприглядный характер, но все же я от всей души желал поражения именно России. Как я сказал, победа ее — это победа непримиримого врага революции и демократии. Слава богу, этого не произошло.

Но как восприняли поражение России вы, русские революционеры?

Да стали воспевать отличившихся генералов! Удивительное дело, вы, верные сыны своей родины, сочувствуете мужикам, беспощадно клеймите крепостное рабство, поднимаете голос в защиту славян, поддерживаете восставших греков, болгар и сербов. Почему? Да потому, что они одной с вами веры и восстали против Турции, давнишнего врага России. Слушай, слушай внимательно, Бакунин.

— Маркс устало провел рукой по лицу. — И что же происходит далее? А далее получается парадокс. Форменный Парадокс. Вы равнодушно взираете, хуже того, приветствуете каждую победу русского царизма над кавказскими горцами. Ведь вы, в сущности, оправдываете варварство. Или ты не согласен со мной? Я что-то не слышал слова русских революционеров в защиту горских племен, уже изгнанных и вот опять вновь изгоняемых в Турцию.

Не ошибусь, если скажу почему. Да потому, что они не вашей крови, потому что они другой веры. Они — азиаты. А потому и относиться к ним следует, как к азиатам и по-азиатски. Нет, Бакунин, твои революционные взгляды, ох, как далеки от коммунистических идей! Ох, как далеки!

Их беседу прервал вошедший Энгельс.

— Ого! Бакунин здесь? Вот это хорошо!

Не подав руку Бакунину, Энгельс повесил свою шляпу и трость на вешалку, сел в свободное кресло.

— Разве вы виделись? — спросил Маркс.

— Да. В полдень мы нос к носу столкнулись с ним на улице, — ответил Энгельс. — Вижу, уже здорово спорили? О чем?

— Карл недоволен мной. И не только мной, а и всеми русскими революционерами. Пожалуй, и всей Россией он недоволен.

Энгельс взглянул на друга.

— Такого у меня и в мыслях не было. С чего он взял… — покачал головой Маркс — Я очень высоко ценю и Россию, и русских революционеров.

Бакунин удивился:

— Ты же только что меня убеждал в том, что силой крестьян в России построить социализм невозможно!

— Я повторю это. Силой одних крестьян невозможно ни революцию совершить, ни социализм построить. Чтобы повести к этим целям, нужна другая сила — пролетариат.

— И поскольку в России пролетариата нет, наша борьба бесплодна?

— Ничуть. Колесо истории вертится, и ничто не может остановить его.

Энгельс вмешался в их разговор:

— Просто, Бакунин, ты не видишь или не хочешь видеть тех изменений, которые происходят на твоей родине, — сказал он. -

Причина в том, что ты давно оторвался от нее. Да, сегодня Россия пока еще чисто крестьянская страна, но она уже ступила на путь капитализма. И я убежден, что Россия в самом ближайшем будущем станет играть наиболее важную и значительную роль. Уже до войны она находилась в состоянии банкротства. В общем, мы имеем налицо все элементы русского 1789 года, за которым неизбежно последует 1793 год. Там зреет революция, и вспыхнет она довольно скоро. Вот эта революция и потащит за собой крестьян, тогда вы увидите такие сцены, перед которыми побледнеют сценки девяносто третьего года. А раз дело дойдет до революции в России — значит, меняться и лицу всей Европы.

Бакунин отрицательно покачал годовой:

— Не надо! У царизма огромная сила, дорогой Фридрих. Ее еще надолго хватит.

— Она прогнила изнутри. Что делать, старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции. И неизменно играла эту роль почти во всех революциях. Но те же революции породили в Европе грозные силы, направленные против нее. Вот с ними царизму уже не справиться. Не только в Европе, а в своем доме, у себя, в России. Избежать революции русское правительство будет просто не в состоянии, даже если ему и удастся задержать ее на год или два. И русская революция будет означать уже нечто большее, чем простую смену правительства в самой России. Она ознаменуется исчезновением огромной и неуклюжей военной державы, которая со времен французской революции стала становым хребтом объединенного европейского деспотизма. Словом, она ознаменует такое изменение во всем положении Европы, которое рабочие всех стран будут приветствовать с радостью, ибо это будет гигантский шаг на пути к их общей цели — к всеобщему освобождению труда.

— Слава Богу! — облегченно вздохнул Бакунин. — Хоть тогда, возможно, с нас снимут позорную кличку европейского жандарма!

— Ускорение процесса зависит от вас самих.

— Опять мы! — пожал плечами Бакунин. — Нас же обвиняют и в угнетении народов России. Но мы же не несем и не можем нести ответственности за преступления правительства!

— Я же не сказал, что в России, кроме угнетения нерусских народов, ничего не делают полезного для прогресса, — сказал Энгельс — Кстати, об ответственности народа за политику своего правительства. Натравливать народы друг на друга, чтобы таким образом продлить существование абсолютной власти, — вот к чему сводилось и сводится искусство и деятельность всех существовавших и существующих доселе правителей и их дипломатов. Особенно отличалась в этом отношении Германия. За последние семьдесят лет, если не углубляться в более отдаленное прошлое, она за английское золото предоставляла британцам своих ландскнехтов для войны с североамериканцами, боровшимися за свою независимость. Когда вспыхнула первая французская революция, опять-таки именно немцы дали натравить себя, как свору бешеных собак, на французов. Это они в свирепом манифесте герцога Брауншвейгского грозили, что не оставят от Парижа камня на камне. Это они вступили в заговор с эмигрировавшими дворянами против нового порядка во Франции, получив за то мзду от Англии под видом субсидий. И когда у голландцев впервые за последние два столетия мелькнула разумная мысль о том, чтобы положить конец безумному хозяйничанию Оранской династии и превратить свою страну в республику, палачами свободы голландцев выступили опять-таки немцы.

Швейцария тоже могла бы немало порассказать о соседстве немцев, что касается Венгрии, то она очень нескоро оправится от бедствий, принесенных ей Австрией и германским императорским двором. Даже в Грецию посылались банды немецких наемников для поддержания там крохотного трона любезного Отто, даже в Португалию посылали немецких полицейских. А конгрессы после 1815 года, походы Австрии в Неаполь, Турин, Романью, заточение Ипсиланты, поработительная война Франции против Испании, затеянная под давлением Германии, поддержка, которую Германия оказывала дон Мигелу, дон Карлосу, ганноверские войска, служившие орудием реакции в Англии, расчленение Бельгии и ее термидоризирование в результате немецкого влияния! Даже в самой глубине России немцы являются оплотом самодержавца и мелких деспотов! Короче, вся Европа, да и Россия тоже наводнена кобургами!

Энгельс не мог сидя выплеснуть весь накипевший гнев. Он встал и, заложив руки за спину, начал быстрыми шагами ходить по комнате.

— Польша ограблена и расчленена с помощью немецкой военщины, ею же предательски задушен Краков. Ломбардия и Венеция порабощены и доведены до полного истощения с помощью немецких денег и немецкой крови. Освободительное движение по всей Италии раздавлено при прямом или косвенном участии Германии, с помощью штыков, виселиц, тюрем, галер. Перечень грехов немцев гораздо длиннее, и лучше прекратим зачитывать его! Но вина за все эти гнусности, совершенные с помощью Германии в других странах, — падает не только на немецкие правительства, а в значительной степени и на немецкий народ. Не будь его ослепления, его рабского духа, его готовности играть роль ландскнехтов и "благодушных" палачей, служить орудием господ

"божьей милостью", не будь всего этого, и слово "немец" не произносилось бы за границей с такой ненавистью, с такими проклятиями, а порабощенные Германией народы давно бы достигли нормальных условий свободного развития. Германия станет свободной в той же мере, в какой предоставит свободу соседним народам. Невозможно осуществлять демократическую политику вовне, когда внутри демократия скована по рукам и ногам. Таким образом, дорогой мой Михаил, кто пытается снять с народа ответственность за преступления, совершенные его правительством, глубоко ошибается.

Воцарилась глубокая тишина.

— Вы правы, Фред, — сказал Маркс — В истории человечества существует нечто вроде возмездия, и по закону исторического возмездия его орудие выковывает не угнетенный, а сам угнетатель. Первый удар, который был нанесен французской монархии, исходил от дворянства, а не от крестьян. Восстание в Индии начали не измученные и обобранные до нитки англичанами райяты, а одетые, сытые, выхоленные, откормленные и избалованные англичанами сипаи. Колонизаторы сами себе роют могилы в своих колониях. Что же касается немецкого народа, то, боюсь, ему еще не раз придется расплачиваться за свое ослепление и рабский дух.

— Ничего не поделаешь, друзья! — Бакунин протянул руку. — У каждого свои идеи, свои принципы. Как говорится, каждому — свое. Однако переучиваться никогда не поздно. Исправлюсь!

— Будем рады. Возможно, до отъезда нам не придется свидеться.

Так позволь пожелать вам с супругой счастливого пути.

— Спасибо. Передайте от меня большой привет семьям.

Когда Бакунин вышел, Маркс грустно покачал головой:

— Хороший, бедный Бакунин. Его только могила исправит…

ГЛАВА III. ЗИМА ПЕЧАЛИ

Чтобы судить правильно о характере и уме какого-либо народа, нужно знать, что терпел его чувствующий организм в былые годы, какие ужасы и нравственные потрясения пришлось ему пережить и что затупляло его мысль и чувство.

Н. Шаргунов

В доме Шахби полно гостей. Во дворе в трех огромных чугунных котлах варится мясо. Запах его разносится по всему аулу, голодные собаки сбегаются сюда со всех сторон в надежде полакомиться хоть чем-нибудь. Сейчас они грызутся меж собой в саду, где днем резали бычка-трехлетку. Оттуда студеный ветер и доносит их злобное рычание.

Дети же сгрудились вокруг котлов, не спуская нетерпеливых и жадных глаз с жирных кусков мяса, которые то показываются на поверхности, то вновь исчезают в кипящей воде. Позволь им старший у котла, они бы за мясом в кипящий бульон полезли. Но тот, под устремленными на него молящими взглядами, спокойно собирает и сбрасывает накипь, пробует, определяя, сколько времени мясу нужно еще вариться, подбрасывает поленья в огонь.

Нет-нет, да и сжалится он над детьми и кинет им тощий кусок.

Они же, голодные, в считанные секунды разрывают его на мелкие кусочки и долго с наслаждением жуют. Конечно, потом всех их накормят по случаю такого события, но это еще когда будет! Да и наешься ли досыта…

Обычно в это время в ауле тихо. Окна почти не светятся.

Впрочем, и ярких-то окон почти не найдешь, и если смотреть с другого берега Аксая, то едва ли насчитаешь больше десятка.

Но сегодня особенный день, сегодня в доме Шахби окна горят ярче всех, сегодня в доме Шахби мовлад.

Комната для гостей и сени до отказа забиты людьми. Любопытные облепили даже окна, прильнули к ним, не обращая внимания на пронизывающий холод. Из полутемной комнаты в открытые двери бьет теплая волна воздуха, перемешанного с горько-кислым запахом пота. Там, в гостиной муллы, собрались сегодня все гатиюртовские мюриды Кунты-Хаджи. И старые и молодые. Среди них есть и несколько женщин.

— Уллилах!

— Уллилах!

Зикр только начался. Мюриды, в исступлении кидаясь то вправо, то влево, медленно бегут друг за другом. Со стороны кажется, что это не они кружат по комнате, а комната вертится вокруг них. Совершается за кругом круг, мюриды сбрасывают с себя шубы, черкески, бешметы. Пот ручьями течет по лицам, рубахи на спинах взмокли, хоть выжимай, но сами мюриды словно и не замечают этого.

— Уллилах!

Среди зикристов особо выделяются два гостя: один своей тучностью — это мичикский Мада, другой — билтинский Нуркиши, своей худобой. Вытянутым бледным лицом и острым взглядом выцветших карих глаз он похож на отощавшего козла. Дородному Маде не под силу совершать столь головокружительные движения.

Он тяжело дышит и, мысленно обращаясь к небу, просит Всевышнего дать ему силы. Нуркиши, наоборот, кружит легко. Ему до усталости еще далеко!

— Уллилах!

Круг начал обратное движение.

— Уллилах!

Молодые мюриды, не уместившиеся в кругу, стоят у дверей, раскачиваются в такт зикра.

— Уллилах!

Один из стоящих во дворе вошел в экстаз и побежал по двору, описывая большой круг и оставляя глубокий след на рыхлом снегу. Его примеру последовали другие, теперь уже и во дворе образовался новый вращающийся круг. Мюриды, стоявшие в сенях, выбежали на холод и вошли в людское кольцо.

— Изгнанник Киши!

— Хаджи Киши!

— Приди на помощь!

Где уж тут устоять женщинам! Подоткнув полы длинных платьев, и они влетают в круг.

— Уллилах!

— Громче, братья!

Весь двор и дома дрожат от неистового топота. Из-за игры света, льющегося из окон, и отблесков костров во дворе кажется, что прыгают не люди, а чьи-то зловещие тени. Дети порой испуганно жмутся друг к другу, глядя на исступленные движения взрослых. А ведь, действительно, впечатляющая картина. И все это на морозе, под свист ветра, крики мужчин и стоны женщин.

Все мюриды: и те, кто во дворе, и те, кто в комнате, одновременно прерывают бег. Но они еще очень долго не могут прийти в себя, стоят, раскачиваясь, и хрипло повторяют как во сне:

— Уллилах!

Устали мюриды, охрипли, измучились. Бороды взмокли. Пот стекал с них, застилая глаза. У разных лиц — разные глаза: злые, с кровавыми прожилками; беспомощные и покорные, с мольбой устремленные в небо, усталые, с бессильно опущенными веками.

После зикра сам Аллах велел подкрепиться. Молодые мюриды расставили пищу, появились дымящиеся куски мяса, глиняные кувшинчики с вкусной гурмой[57]. Все это от костров и котлов до комнаты, где расположились мюриды, передавалось из рук в руки.

То и дело слышалось:

— Янарка, подай гурму.

— Ахмед, передай ложки.

— Сискал принесите.

Наконец-то дождался своей очереди и Мачиг. Долго и терпеливо он ждал. Но продлись эта карусель еще немного, и он упал бы без сил. Да простит его Аллах всемогущий за то, что мысли его и глаза во время зикра были обращены в сторону котлов, откуда так вкусно пахло. Да и то сказать, желудок пуст, ничего в нем за два дня не побывало, кроме горстки муки из сушеных груш.

Но какая это еда, разве она успокоит душу? Не зря же во время молитвенных поклонов он чувствовал что-то странное в желудке, что вызвало резкую боль, от которой временами темнело в глазах. Но он тогда тешил себя надеждой, что зикр в конце концов кончится, и тогда он сможет сытно поесть. Мачиг забывался и кружил так, словно в него вселился злой бес.

И Мачиг, и его ровесники не попали в комнату для почетных гостей, не посадили их и с более молодыми, а поместили совершенно отдельно, в холодной кладовой. Мачиг вошел первым, остановился посередине, окинул быстрым взглядом помещение, где ему предстояло отужинать, и остался доволен. Именно такая комната ему была нужна: полутемная, отдельная, без любопытных глаз. Коптилка с фитилем, сделанным из смоченной в животном жире тряпки, светила еле-еле, зато дымила вовсю. Осторожно переступив через деревянные чурки, которые должны были служить вместо стульев, он пробрался в дальний, самый темный угол и, довольный собой, стал ждать. Вскоре перед ним появился шун[58], в середине которого стояла большая глиняная миска с гурмой, обложенная кусками сискала. Над миской вился густой горячий пар, щекотавший ноздри острым ароматом душистых трав. Но, пожалуй, больше всего волновали Мачига куски мяса в гурме.

Все тело, все клеточки его истощенного организма требовали пищи, но Мачиг до нее не дотрагивался: начинать трапезу должен старший, хотя это старшинство могло и всего-то быть в нескольких днях. Таков обычай, и нарушать его не вправе никто.

Иначе потом что только о тебе не станут говорить люди.

Ославишься на весь аул, а то и на всю Чечню, не допусти того Аллах!

Наконец самый старший, Гойтемир, протянул руку и сказал:

"Бисмилахи рахмани рахийм", — разрешая тем самым приступить к еде. Но и теперь Мачигу приходилось сдерживаться. Некрасиво, когда человек сразу и жадно набрасывается на еду. Взял кусок сискала, неторопливо откусил твердую обгорелую корку, не прожевав как следует, запил гурмой. О том, как голоден Мачиг, можно было судить по его готовности проглатывать сискал огромными кусками. Но еда застряла у него в горле, когда он вдруг вспомнил детей, которые ничего сегодня не ели, кроме такой же муки, от которой он невыносимо страдал…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: