Сделай Сам Свою Работу на 5

Пятое правило волшебника, или Дух Огня 17 глава





— Да, господин, конечно, господин. — У Несана дрожали колени.

Мысль о новой одежде, которую ему предстоит носить, вдруг заставила его устыдиться своих обносков. Еще час назад он полагал, что выглядит вполне нормально, но теперь так не думал. Ему не терпелось сбросить лохмотья поваренка.

Интересно, а что подумает о нем Беата, увидев его в красивой новой ливрее гонца?

Далтон Кэмпбелл кинул на стол кожаный кошель. Замок был запечатан сургучной печатью с оттиском пшеничного колоса.

— А когда приведешь себя в порядок и переоденешься, отнеси этот кошель в Комитет Культурного Согласия в Ферфилде. Знаешь, где он находится?

— Да, мастер Кэмпбелл. Я вырос в Ферфилде и почти все там знаю.

— Так мне и сказали. У нас трудятся гонцы со всего Андерита и в основном обслуживают места, которые хорошо знают. Места, откуда они родом. Поскольку ты вырос в Ферфилде, то по преимуществу будешь там и работать.

Далтон Кэмпбелл выудил что-то из кармана и бросил.

— Это тебе.

Несан поймал и тупо уставился на серебряный соверен. Он сильно подозревал, что не каждый богач таскает с собой такую огромную сумму.

— Но, господин, я еще не проработал месяца!



— Это не зарплата гонца. Зарплату ты будешь получать в конце каждого месяца. — Далтон Кэмпбелл поднял бровь. — Это за проделанную нынче ночью работу.

Клодина Уинтроп. Вот что он имеет в виду. Это за то, что они с Морли запугали Клодину Уинтроп и вынудили молчать.

Она называла Несана господином.

Несан положил соверен на стол. Нехотя он пальцем подвинул монетку к Далтону Кэмпбеллу.

— Вы мне ничего за это не должны, мастер Кэмпбелл. Вы ведь ничего мне за это не обещали. Я сделал это, потому что хотел помочь вам и чтобы защитить будущего Суверена, а вовсе не ради награды. Я не могу взять деньги, которые не заслужил.

Помощник министра мысленно улыбнулся.

— Возьми деньги, Несан. Это приказ. Когда отнесешь кошель в Ферфилд, на сегодня у меня больше поручений не будет. И я хочу, чтобы ты потратил кое-что из этих денег — или все, если захочешь, — на себя. Развлекись, получи удовольствие. Купи что-нибудь поесть. Или выпить. Эти деньги — твои. Трать их на что пожелаешь.

Несан сдержал восторг.



— Да, господин, спасибо вам! Я поступлю так, как вы говорите.

— Вот и хорошо. Только еще одно, — облокотился Кэмпбелл на стол. — Не трать их на городских шлюх. Этой весной среди проституток в Ферфилде распространились мерзкие заболевания. А это очень несимпатичная смерть. Если воспользуешься услугами заразившейся шлюхи, то не проживешь достаточно долго, чтобы стать опытным гонцом.

Хотя мысль поиметь женщину казалась весьма заманчивой, Несан не представлял, как сможет набраться храбрости проделать все это и предстать голым перед кем бы то ни было. Он любил смотреть на женщин, как ему понравилось смотреть на Клодину Уинтроп, Беату, любил воображать их обнаженными, но никогда не представлял себя голым перед ними да еще в возбужденном состоянии. Ему достаточно сложно скрывать пред ними свое возбуждение и в одежде. Ему очень хотелось женщину, но он совершенно не представлял, как сможет справиться с неловкостью и не потерять охоты.

Может, если бы была девушка, которую он хорошо знал, которая ему бы нравилась, за которой он какое-то время бы ухаживал, целовался с ней и обнимался, он придумал бы, как справиться с этим. Но Несан и вообразить не мог, как это кто-то может набраться смелости пойти к женщине, которой прежде отродясь не видел, и раздеться перед ней догола.

Разве что все это происходит в темноте. Наверное, так оно и есть.

Наверное, в комнатах у шлюх темно, и люди друг друга не видят. Но он все равно...

— Несан?

Несан закашлялся.

— Клянусь, что не пойду ни к каким шлюхам в Ферфилде. Нет, господин, не пойду.

 

Глава 24

 

Выпроводив юношу, Далтон зевнул. Он встал задолго до рассвета и с тех пор был весь в делах, разбираясь со служащими, выслушивая проверенных помощников, доложивших обо всех мало-мальски заслуживающих внимания разговорах на пиру, затем проверял, готовы ли нужные бумаги и письма. Сотрудники, в чьи обязанности, помимо всего прочего, входило копирование и подготовка писем, занимали шесть комнат дальше по коридору, но для того, чтобы выполнить поручение в столь короткие сроки, им пришлось занять еще несколько помещений.



Обычно Далтон с первыми лучами света рассылал своих гонцов во все концы Андерита. Позже, когда министр просыпался и расставался с той, что на данный момент оказывалась в его постели, Далтон сообщал ему необходимые сведения, чтобы министра не застали врасплох, поскольку официально документы якобы исходили от Бертрана.

Глашатаи зачитывали послания в залах заседаний, в гильдиях, в торговых залах, залах городских советов, трактирах, корчмах, на каждом военном посту, в каждом университете, в каждой мастерской, тюрьме, на мельницах и фабриках, рыночных площадях, повсюду, где имелись большие скопления людей, — от одного конца Андерита до другого. Буквально в течение нескольких дней послание, в точности, как его написал Далтон, оказывалось на слуху у всех.

Глашатаи, не передающие дословно текст послания, рано или поздно попадались, и их заменяли другими людьми, больше заинтересованными в дополнительном доходе. Помимо рассылки документов глашатаям, Далтон рассылал копии бумаг людям, которые за небольшую мзду слушали глашатаев и сообщали, если те хоть немного искажали текст. Это тоже было частью его паутины.

Очень немногие понимали, как Далтон, важность того, чтобы тщательно продуманный, гладко звучащий текст слышали все и каждый. Очень немногие понимали, какой властью обладает человек, контролирующий поток информации для народных масс. Люди верят тому, что им говорят, если информацию правильно подать. Верят независимо от того, что это за информация. Буквально единицы понимали, каким мощным оружием является поданная под нужным соусом и тщательно препарированная информация.

Теперь в стране появился новый закон. Закон, запрещающий ограничения по найму на строительных работах и приказывающий нанимать всех желающих поработать на данном поприще. Еще вчера подобная акция против одной из могущественнейших профессиональных гильдий была совершенно немыслима. Документ, составленный и разосланный Далтоном, призывал народ руководствоваться высшими идеалами андерской культуры и не предпринимать никаких враждебных действий в отношении каменщиков за их прошлую отвратительную политику, способствовавшую голоданию детей. Вместо этого в документе предлагалось следовать новым, более высоким стандартам Закона Уинтропа о дискриминации. Так что застигнутым врасплох каменщикам теперь вместо нападок на новый закон придется неустанно и отчаянно пытаться доказать, что они вовсе не намеренно вынуждали голодать соседских ребятишек.

И довольно скоро каменщики по всей стране не только подчинятся, но и радостно примут новый закон, будто самолично всячески пропихивали его в жизнь.

У них нет выбора. Иначе их забросает камнями разъяренная толпа.

Далтон любил предусматривать все возможные последствия и предпочитал подстилать соломку заранее. К тому времени, когда Роули переоденет Несана в ливрею гонца и парень отправится в город с пакетом, для Комитета Культурного Согласия, если вдруг одиннадцать Директоров по какой-то причине изменили свое мнение, будет уже слишком поздно что-либо предпринимать. К этому моменту глашатаи уже станут зачитывать новый закон по всему Ферфилду, и вскоре о нем узнают везде и всюду. Теперь ни один из одиннадцати Директоров не сможет переиграть результат открытого голосования на пиру. Несан отлично впишется в коллектив гонцов Далтона. Всех их он тщательно отбирал на протяжении десяти лет, молодых людей из злачных мест, которые иначе были бы пожизненно обречены на тяжелый труд, не имели бы практически никакого выбора и никакой надежды. Все они были грязью под ногами андерской культуры. А теперь, передавая послания глашатаям, они помогали эту самую культуру кристаллизовать и контролировать.

Гонцы делали гораздо больше, чем просто доставляли документы. В некотором смысле они были чем-то вроде личной армии, оплачиваемой налогоплательщиками, и одним из средств, с помощью которых Далтон достиг своего нынешнего положения.

Все его гонцы были непоколебимо верны одному лишь Далтону, и никому более.

Большинство из них охотно пожертвовали бы жизнью, буде он того возжелает. И иногда такая необходимость возникала.

Далтон улыбнулся, обратившись мыслями к более приятным вещам. Терезе, в частности. Она чуть ли не парила от восторга, что была представлена Суверену.

Когда они после пира вернулись к себе и легли спать, она, как и обещала, весьма громогласно показала ему, какой хорошей может быть. А Тереза могла быть потрясающе хороша.

Она была настолько возбуждена встречей с Сувереном, что все утро провела в молитвах. Далтон сомневался, что ее тронуло бы сильней знакомство с самим Создателем. Он был рад, что смог доставить Терезе такую радость.

Во всяком случае, она хотя бы не хлопнулась в обморок, как это произошло с некоторыми женщинами и даже одним мужчиной, когда их представили Суверену.

Хотя такая реакция была вполне обычной, эти люди чувствовали себя потом весьма неловко. Впрочем, все отлично поняли и охотно приняли их реакцию. В некотором роде это было знаком отличия, символом веры, доказывающим преданность Создателю. Никто и не расценил такую реакцию иначе, как проявление искренней веры.

Далтон, однако, считал Суверена самым обычным человеком. Безусловно, занимающим высокий пост, но всего лишь человеком. Однако для многих Суверен был чем-то гораздо выше. Когда Бертран Шанбор, человек, которого и так уже сильно уважают и которым восхищаются как самым потрясающим министром культуры всех времен, станет Сувереном, он тоже будет объектом безрассудного поклонения.

Впрочем, Далтон подозревал, что большинство этих истеричных баб предпочли бы упасть под Суверена, а не перед ним. Для большинства это было бы не банальным совокуплением, а религиозным актом. Даже мужья чувствовали себя облагодетельствованными, если их жены благочестиво соглашались разделить ложе с Сувереном.

Раздался стук в дверь. Далтон собрался было произнести «войдите», но женщина уже вошла. Франка Ховенлок.

— А, Франка! — Далтон встал. — Рад тебя видеть! Тебе понравилось на пиру?

По какой-то причине женщина выглядела мрачной. Темноволосая и темноглазая, обычно держащая себя так, что казалось, будто она все время находится в тени, даже когда стояла на ярком солнце. Все это создавало воистину мрачный эффект.

Рядом с Франкой даже воздух казался застывшим и холодным.

Она на ходу схватила стул, подтащила к столу, плюхнулась напротив Далтона и скрестила руки на груди. Несколько ошарашенный Далтон опустился на стул.

Вокруг ее прищуренных глаз собрались морщинки.

— Не нравится мне этот тип из Имперского Ордена, Стейн. Ни капельки не нравится.

Далтон расслабился. Франка носила свои черные, почти до плеч, волосы распущенными, но при этом они никогда не падали ей на лицо, будто замороженные ледяным ветром. Висков чуть коснулась седина, что отнюдь не старило ее и придавало лишь более серьезный вид.

Простое платье цвета охры было наглухо застегнуто до шеи. Чуть выше ворота виднелась черная бархатная лента. Лента, как правило, была черного бархата, но не всегда. Однако она всегда была в два пальца шириной. Именно потому, что Франка вечно носила на горле эту ленту, Далтона очень интересовало, почему она ее носит, а в первую очередь — что под ней скрывается. Но, поскольку Франка есть Франка, он никогда не спрашивал.

Далтон знал Франку Ховенлок вот уже почти пятнадцать лет и половину этого срока прибегал к услугам ее дара. Иногда ему приходила странная мысль, что, возможно, ей когда-то отрубили голову, а она потом пришила ее себе обратно.

— Мне очень жаль, Франка. Он что-то тебе сделал? Оскорбил? Попытался лапать тебя, да? Если это так, то я с ним разберусь, даю слово.

Франка знала, что слову Далтона можно верить. Она сложила длинные изящные пальцы домиком.

— Тут с избытком баб, жаждущих его общества. Я ему для этого не нужна.

Далтон, совершенно растерянный, но все равно сохраняющий осторожность, развел руками.

— Тогда в чем же дело?

Франка облокотилась на стол и положила голову на руки.

— Он что-то сделал с моим даром, — понизив голос, сообщила она. — Украл его или... не знаю...

Далтон моргнул, мгновенно оценив серьезность сообщения.

— Ты хочешь сказать, что, по твоему мнению, этот человек владеет магией? Что он наложил заклятие или что-то такое?

— Не знаю! — рявкнула Франка. — Но что-то он сотворил.

— Откуда ты знаешь?

— На пиру я пыталась, как обычно, слушать разговоры. Говорю тебе, Далтон, не знай я, что у меня есть дар, можно было бы подумать, что у меня его вовсе никогда не было. Ничего. Ничегошеньки я ни у кого не вытянула. Вообще.

Далтон сделался не менее мрачен, чем она.

— Ты хочешь сказать, что твой дар не помог тебе услышать вообще ничего?

— Ты что, оглох? Я тебе об этом и твержу!

Далтон побарабанил пальцами по столу. Повернулся, уставился в окно. Поднялся, открыл раму и впустил в комнату легкий ветерок. Потом жестом попросил Франку подойти.

Он указал на двоих мужчин, беседующих под деревом на лужайке.

— Вон те двое. Расскажи, о чем они говорят.

Франка облокотилась о подоконник и чуть высунулась, глядя на мужчин. Осветившее ее лицо солнце открыло, насколько время неласково обошлось с той, которую Далтон всегда считал самой красивой, если не самой таинственной из всех известных ему женщин. Но даже сейчас, несмотря на неотвратимое воздействие времени, ее красота поражала.

Далтон следил, как мужчины жестикулируют, но не слышал ни слова. Франка же благодаря своему дару должна была услышать их без труда.

Лицо Франки застыло. Она вся замерла и казалась восковой фигурой — из тех, что показывают на передвижной выставке, приезжающей в Ферфилд два раза в год.

Далтон даже не мог понять, дышит ли она.

Наконец она раздраженно вздохнула.

— Не слышу ни слова. Они слишком далеко, чтобы можно было прочесть по губам, так что от этого умения мне толку тоже никакого, но, главное, я не слышу ничегошеньки, а должна.

Далтон поглядел вниз, вдоль здания, тремя этажами ниже.

— А эти двое?

Франка выглянула. Далтон сам их почти что слышал. Смех, какой-то возглас.

Франка снова застыла.

На сей раз ее вздох просто полыхал яростью.

— Ничего, а я их почти слышу без всякого волшебства.

Далтон закрыл окно.

По лицу Франки пробежало гневное выражение, и Далтон увидел то, чего никогда у нее не замечал: страх.

— Далтон, ты должен избавиться от этого типа. Должно быть, он чародей. У меня от него мороз по коже.

— С чего ты взяла, что это он?

Она дважды моргнула.

— Ну... А что это еще может быть? Он заявляет, что способен уничтожить магию. Он здесь всего несколько дней, а у меня эта беда началась всего несколько дней назад.

— У тебя сложности и в других вещах? С другими проявлениями дара?

Франка отвернулась, ломая руки.

— Несколько дней назад я состряпала небольшое заклинание для женщины, что пришла ко мне. Маленькое заклинание, которое должно было восстановить ей месячные, но при этом не позволить забеременеть. Сегодня утром она вернулась и сказала, что не сработало.

— Ну, наверное, это сложное заклинание. И для него требуется много всякого разного. Полагаю, что такие вещи не всегда получаются.

— Прежде получалось всегда, — покачала она головой.

— Может, ты заболела? Не чувствуешь себя как-то иначе последнее время?

— Я чувствую себя абсолютно как обычно! И ощущение такое, будто моя сила так же сильна, как всегда. Должна быть — так ведь нет! Прочие чары тоже не действуют. Видишь ли, я все тщательно проверила.

Далтон встревоженно наклонился ближе:

— Франка, я мало что в этом понимаю, но, возможно, что-то зависит от уверенности в себе? Может, тебе достаточно лишь поверить, что ты это можешь, чтобы все снова получилось?

Она сердито оглянулась.

— Откуда у тебя такое идиотское представление о волшебном даре?

— Понятия не имею, — пожал плечами Далтон. — Признаю, я ничего не понимаю в магии, но мне не верится, что Стейн обладает волшебным даром или имеет при себе что-то магическое. Он не того сорта человек. К тому же сегодня его вообще здесь нет. Так что он никак не мог помешать тебе услышать тех людей внизу. Он поехал изучать окрестности. И уже довольно давно.

Франка медленно повернулась к нему, выглядя одновременно устрашающе и испуганно. От этого зрелища его почему-то продрал мороз по коже.

— Тогда, боюсь, я просто утратила свое могущество, — прошептала она. — Я беспомощна.

— Франка, я уверен...

Она облизнула враз пересохшие губы.

— Серин Раяк ведь в казематах, да? Меня совершенно не прельщает, чтобы он и его психованные последователи...

— Я уже тебе говорил, что он на цепи. Я даже не уверен, что он вообще еще жив. Сомневаюсь, откровенно говоря, после столь долгого времени. Но, как бы то ни было, тебе не стоит беспокоиться из-за Серина Раяка.

Франка кивнула, уставясь в пространство.

— Франка, — тронул Далтон ее руку, — я уверен, что твоя сила вернется. Попытайся не слишком переживать по этому поводу.

— Далтон, я в ужасе! — На ее глаза навернулись слезы. Он осторожно обнял плачущую женщину, желая утешить.

В конце концов, Франка не только владеющая волшебным даром женщина, но и друг.

На ум пришли слова древней баллады, исполненной на пиру.

Исчадия смерти, исчадия тлена и праха. Пришли в этот мир, чтобы здешнюю магию красть

 

Глава 25

 

Роберта вздернула подбородок повыше и вытянула шею, чтобы осторожно посмотреть поверх скалы на простиравшиеся далеко внизу плодородные поля ее любимой долины Нариф. Темно-коричневые свежевспаханные поля перемежались со свежей зеленью новых всходов и более темными зелеными пастбищами, где пасся на свежей травке скот, кажущийся отсюда кучкой медлительных крошечных муравьёв. И через все это протекал Даммар, сверкая и переливаясь на утреннем солнце, в обрамлении растущих вдоль берегов высоких темно-зеленых деревьев, выстроившихся, как почётный караул, вдоль величавой реки.

Каждый раз, когда Роберта забиралась в леса возле Скалы Гнезд, она непременно любовалась сверху прекрасной долиной. А потом всякий раз опускала глаза на лежащий у ног темный лес, шелестящую листву и заросшие мхом ветви, туда, где земля была твердой и надежной.

Поправив котомку, Роберта двинулась дальше. Пробираясь среди кустов ежевики и боярышника, осторожно ступая между переплетенными корнями и поваленными деревьями, перебираясь по камушкам через ручейки и уклоняясь от цепких лап елей, она шарила по земле палкой, отодвигая упавшие ветки и вороша прошлогоднюю листву, всю дорогу продолжая поиск.

Увидев желтую шляпку, Роберта остановилась посмотреть. Лисичка, с удовольствием отметила она. Настоящая лисичка, а не ядовитый мухомор. Многие любили веселые желтые лисички за их ореховый привкус. Она осторожно сорвала гриб и, прежде чем сунуть в котомку, погладила — просто ради удовольствия коснуться нежной поверхности.

Гора, на которой она собирала грибы, была небольшой по сравнению с соседними громадинами и, за исключением Скалы Гнезд, довольно пологой. По ней бежали тропинки, некоторые были протоптаны людьми, но в основном — звериные тропы. Именно такой лес в последнее время предпочитали ее старые кости и усохшие мышцы.

С этого склона можно было увидеть простиравшийся далеко на юге океан.

Роберта часто слышала, что это поразительное зрелище. Многие люди раз или два в год поднимались сюда специально, чтобы проникнуться величием Создателя, любуясь его творением.

Некоторые тропинки бежали по краю обрыва. Кое-кто даже умудрялся перегонять по этим горным тропинкам отары овец. За исключением того путешествия в детстве, когда ее па, да упокоит Создатель его душу, взял их в Ферфилд, которого она совсем уже не помнила, Роберта больше никогда не забиралась так высоко. Ее вполне устраивала жизнь в низине. В отличие от многих других Роберта никогда не взбиралась на более высокие горы. Она боялась высоты.

А еще выше, на высокогорье, имелись места и похуже, как, например, пустошь, где гнездились варфы.

Ничего там не водилось, в этом пустынном месте, ничего не росло — ни былинки, ни травинки, ничего, кроме кустов пака, процветающих на этой ядовитой болотистой воде. И, как она слышала, вообще не было ничего, кроме высохшей потрескавшейся каменистой почвы и выбеленных костей животных. Будто какой-то другой мир, как говорили те, кому доводилось видеть это место. Там царило безмолвие, нарушаемое лишь шумом ветра, собиравшего темную высохшую землю в курганы, которые со временем становятся все выше и передвигаются, будто ищут что-то, но никогда не находят.

Горы пониже, вроде той, где Роберта собирала грибы, были прекрасными, пологими и зелеными и, если не считать Скалу Гнезд, не такие обрывистые и каменистые. Роберта любила места, где много деревьев и кустарников и где произрастает много всякой всячины. Оленьи тропы, по которым она бродила, пролегали в стороне от так не любимых ею обрывов и никогда не приближались к Скале Гнезд, которую называли так потому, что там любили гнездиться соколы.

Роберта любила глухие леса, где в изобилии росли грибы.

Она собирала грибы, чтобы продать на рынке. Роберта их продавала сырыми, сушеными, маринованными и по-всякому приготовленными. Почти все называли ее грибной тётушкой, и никак иначе. Торговля грибами позволяла заработать немного денег, чтобы купить нужные в хозяйстве вещи — иголки с нитками, кое-что из одежды, пуговицы и застежки, лампу, керосин, соль, сахар, орехи, — то, что несколько облегчало жизнь. Облегчало жизнь ее семье, в особенности ее внукам.

Собранные Робертой грибы позволяли приобрести все эти вещи в дополнение к тому, что они выращивали сами.

Ну и конечно, грибы — отличная еда. Больше всего она любила грибы, что растут в лесу на горе, предпочитая их тем, что произрастают в долине. Грибы лучше растут там, где влажно. Роберта всегда считала, что нет ничего лучше грибов, выросших на горе, и многие предпочитали покупать у нее именно из-за этих собранных в горах грибов. У Роберты имелись тайные места, где она каждый год собирала самые лучшие. Большие карманы ее передника были битком набиты, как и котомка за плечами.

Стояла довольно ранняя весна, и Роберта находила главным образом большие скопления опят. Опята лучше всего запекать в кляре, поэтому Роберта продавала их сырыми. Но если повезет, она наберет лисичек, которые можно продавать и сушеными. Нашла она и приличное количество рыжиков — их придется чистить, чтобы продать подороже.

Для белых в большинстве мест еще рановато, хотя летом их будет в изобилии, но Роберта посетила одно из своих заветных местечек, где растут ели, и нашла несколько штук. Их она обычно сушила. Роберта даже обнаружила гнилую березу с целым рассадником чаги. Повара ее любят, потому что чага ярко и сильно горит, а мужчины правят об нее бритвы. Опираясь на посох, Роберта склонилась над съедобным на вид коричневатым грибом. На нем оказалось беловатое колечко. Она увидела, что желтоватые прожилки лишь начали рыжеть. Для этого гриба время года тоже подходящее. Недовольно хмыкнув, она оставила смертельно ядовитую поганку расти и двинулась дальше.

Под могучим дубом, ствол которого был побольше, чем плечи двух ее запряженных в соху буйволов вместе взятых, она обнаружила три большие пряные лисички. Пряная разновидность этих грибов произрастала исключительно под дубами. Они уже стали из желтых оранжевыми. Изысканное лакомство!

Роберта знала, где находится, но она зашла чуть в сторону от обычного маршрута, вот почему она никогда раньше не видела это дерево. Заметив огромную крону, Роберта мгновенно поняла, что в такой тени наверняка отличное грибное место. И не разочаровалась.

У основания дуба, прямо вокруг ствола, она с радостью увидела трубочники, или буйволовы вены, как их некоторые называли из-за того, что эти похожие на трубки грибы бывали иногда ярко-красного цвета и напоминали кровеносные сосуды.

Эти, правда, оказались розоватыми с легким красноватым оттенком. Роберте больше нравилось название «трубочник», но вообще-то эти грибы она не очень жаловала.

Некоторые, впрочем, покупали их за терпкий вкус и довольно неплохо платили.

Под деревом в глубокой тени обнаружилось кольцо колокольчиков-духов, которые называли так за похожие на колокола шляпки. Они не были ядовитыми, но из-за терпкого вкуса и жестковатой ножки их никто не любил. Хуже того, принято считать, что тот, кто вступит в круг колокольчиков-духов, будет заколдован, так что люди, как правило, даже видеть не желали эти славные грибочки. Роберта наступала в круги колокольчиков с детства, когда ее за грибами брала с собой мать, и никаким суевериям, связанным с ее любимыми грибами, не верила. Она вступила в круг колокольчиков-духов, представив себе, что слышит их тихий мелодичный звон, и собрала трубочники.

Одна из ветвей дуба, по толщине не уступавшая объемистой талии Роберты, росла достаточно низко, чтобы на нее можно было сесть.

Роберта опустила котомку на землю. Облегченно вздохнув, она прислонилась к другой ветке, которая оказалась на удивление удобной подпоркой для усталой спины и головы. Казалось, дерево приняло ее в свои оберегающие объятия.

Замечтавшись, Роберта сперва подумала, что ей почудилось, будто кто-то зовет ее по имени. Это был приятный, тихий зов, даже скорее ощущение, чем звук.

Но, услышав зов снова, она поняла, что это ей не кажется. Роберта была полностью уверена, что кто-то произносит ее имя, но как-то более нежно, чем голосом.

Этот необычный зов задевал какие-то струнки в ее сердце. Он звучал словно музыка добрых духов. Наполненный любовью, нежностью, состраданием и теплотой, этот звук заставил ее вздохнуть и почувствовать себя счастливой. Он касался ее, как солнечный луч в прохладный день.

Услышав зов в третий раз, Роберта выпрямилась, желая увидеть источник этого нежного зова. Но, даже пошевелившись, она чувствовала себя, как в приятном сне, умиротворенной и довольной. Окружающий лес, казалось, сверкал в утреннем солнце, сиял в его лучах.

Роберта тихо ахнула, увидев его стоящим неподалеку.

Она никогда его не видела, но, казалось, знала всю жизнь. Она знала, что это близкий друг, ее с юности воображаемый партнер, хотя вообще она не очень-то прежде об этом задумывалась. Казалось, это тот, кто всегда был с ней. Тот, о котором она всегда мечтала. Лицо его не поддавалось описанию, но было почему-то хорошо ей знакомо.

Поняв, что он настоящий, в точности такой же, каким она его всегда представляла, когда целовала в мечтах — а она проделывала это с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы знать, что поцелуй — нечто большее, чем то, чем одаривает тебя мама на ночь. Его поцелуи были теми, что одаривает любовник в постели. Нежными и смелыми.

Роберта и не думала, что он действительно существует, но теперь была совершенно уверена: она всегда знала это. Вот он стоит прямо перед ней и смотрит ей в глаза. Разве может он быть ненастоящим? Волосы отброшены с лица, открывая его теплую улыбку. Странно только, что она не может точно сказать, как он выглядит, и в то же время знает его лицо не хуже своего собственного.

И знает все его мысли, точно так же, как он знает все ее мысли и желания.

Он — ее настоящая половина.

Она знает его мысли, и ей нет необходимости знать его имя. То, что она не знает его имени, лишний раз доказывает: они объединены на каком-то более глубоком, духовном уровне — так к чему им обычные слова.

И вот теперь он вышел из этого воображаемого мира, желая быть с нею, как и она жаждала быть с ним.

Он протянул ей изящную руку. Его улыбка была понимающей, любящей и доброй.

Он понимал ее. Понимал такое, чего никто никогда не понимал. Роберта всхлипнула от счастья, что он так хорошо ее понимает, понимает ее душу.

Он раскрыл ей объятия, призывая ее к себе. Роберта потянулась в его объятия, сердце ее устремилось к нему.

Казалось, что она парит. Ее ноги едва касались земли. Тело плыло, как зернышко в воде, когда она кинулась к нему. Ринулась в его объятия.

Чем ближе к нему, тем теплее ей становилось. Это было не то тепло, когда солнце согревает кожу, а тепло, которое испытываешь, когда тебя обнимает за шею ребенок. Тепло, как в материнских объятиях, тепло, как от улыбки любовника, от его сладкого поцелуя.

Всю свою жизнь Роберта стремилась к этому, стремилась оказаться в его объятиях и ощутить его нежные руки, шептать ему о своих мечтах, потому что знала: он поймет, желала почувствовать его дыхание, когда он шепнет ей на ухо, что все понимает.

Она жаждала прошептать ему о своей любви и услышать ответное признание.

Ничего в жизни она не хотела больше, чем оказаться в этих объятиях, так хорошо ей знакомых.

Мышцы ее больше не были иссохшими, кости не болели. Она больше не была старой. Годы соскользнули с нее, как соскальзывает одежда с любовников, стремящихся побыстрей отделаться от препятствий и добраться до обнаженного тела.

Ради него, только ради него одного Роберта снова обрела цветущую юность, когда все возможно.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.