Сделай Сам Свою Работу на 5

Демассифицированные средства массовой информации





 

В эпоху Второй волны средства массовой информации захватывали все большую и большую власть. Сейчас же происходят поразительные перемены. Когда подобно грозе нагрянула Третья волна, никто не ожидал, что средства массовой информации вместо того, чтобы расправить крылья, будут вынуждены поделиться своим влиянием. Они потерпели поражение сразу на нескольких фронтах от явления, которое я называю «демассификацией масс–медиа».

Первый пример дают нам газеты. Самые старые средства массовой информации Второй волны — газеты — теряют своих читателей. К 1973 г. газеты США в своей совокупности достигли тиража в 63 млн экземпляров ежедневно. С 1973 г. вместо увеличения своего тиража они начали его терять. К 1978 г. эта цифра упала до 62 млн, но худшее ждало впереди[50]. Процент американцев, читающих газеты ежедневно, также упал с 69% в 1972 г. до 62% в 1977 г., и некоторым самым важным газетам нации был нанесен особенно ощутимый удар[51]. В Нью–Йорке с 1970 по 1976 г. три основных ежедневных газеты потеряли 550 тыс. читателей. «Los Angeles Times», расцвет которой пришелся на 1973 г., к 1976 г. потеряла 80 тыс. читателей. Две больших филадельфийских газеты потеряли 150 тыс. читателей, две больших кливлендских газеты — 90 тыс., и две газеты Сан–Франциско — более 80 тыс. В то время как во многих частях страны неожиданно появились более мелкие газеты, такие крупные американские ежедневники, как «Cleveland News», «Hartford Times», «Detroit Times», «Chicago Today», «Long Island Press», скатились на обочину. Ту же картину мы наблюдаем и в Великобритании, где в период с 1965 по 1975 г. ежедневные национальные газеты снизили тираж на 8%[52].



Такие потери объясняются не только расцветом телевидения. Каждая массовая ежедневная газета встречает все большую конкуренцию со стороны набирающих силу малотиражных еженедельников, газет, выходящих два раза в неделю, так называемых «газет для потребителей», служащих не для столичного потребительского рынка, а округе и общинам внутри него и дающих более узкую рекламу и новости. Полностью насытив рынок, крупные столичные ежедневники находятся в глубоком кризисе, менее массовые издания заменяют их[53].

Второй пример — популярные журналы. С середины 1950–х гг. и далее почти не было года, когда бы в Соединенных Штатах не прекратил свое существование большой журнал. «Life», «Look», «Saturday Evening Post» — все сошли на нет, чтобы позже возродиться в своем малотиражном бледном подобии.



Между 1970 и 1977 гг., несмотря на то что население Соединенных Штатов выросло на 14 млн человек, общий тираж основных 25 журналов упал на 4 млн экземпляров.

Одновременно с этим в США произошел буквально взрыв мини–журналов — появились тысячи новых, предназначенных для маленьких, региональных или даже местных рынков со своими специфическими интересами. Пилоты и вообще люди из авиации сейчас могут выбирать между десятками наименований периодики, издаваемой специально для них. Тинэйджеры, аквалангисты, пенсионеры, женщины–легкоатлеты, коллекционеры старых фотоаппаратов, любители тенниса, скейтбордисты — все имеют свою прессу. Множатся такие региональные журналы, как «New York», «New West», «D» в Далласе или «Pittsburgher». Некоторые подразделяют рынок как по региональным признакам, так и по интересу: «Kentucky Business Ledger», например, или «Western Farmer».

С появлением этой новой быстрой, дешевой прессы каждая организация, община, политическая или религиозная группа и группка могут позволить себе иметь свой печатный орган. Даже небольшие группы имеют свои издания, сделанные на копировальных машинах, которые появились во всех американских офисах. Массовые журналы потеряли свое некогда мощное влияние на жизнь нации. Немассовый мини–журнал быстро набирает силу[54].

Но значение Третьей волны в массовых коммуникациях не сводится лишь к печати. В период между 1950 и 1970 гг. число радиостанций в США выросло с 2 336 до 5 359. В этот период население увеличилось только на 35 %, а число радиостанций на 129 %. Это значит, что раньше на 65 тыс. американцев была одна радиостанция, а сейчас одна радиостанция на 38 тыс. человек; то есть сейчас слушатель имеет больший выбор программ и аудитория обслуживается большим числом радиостанций.



Увеличился также предложенный выбор; различные радиостанции обращаются к своей собственной аудитории, а не к безликой общей массе, как раньше. Станции, передающие общие новости, вещают для образованных взрослых людей среднего класса. На разные группы молодежи ориентируются радиостанции, по которым «гоняют» различные типы рок–музыки: хард–рок, софт-, панк-, кантри– и фолк–рок. Музыку в стиле соул передают радиостанции, чью аудиторию составляют черные американцы. Радиостанции, специализирующиеся на классической музыке, имеют в виду взрослых людей с высокими доходами; есть радиостанции, вещающие на иностранных языках для различных этнических групп — от португальцев, живущих в Новой Англии, до итальянцев, чиканос, японцев и евреев. Вот что пишет политобозреватель Ричард Ривз: «В Ньюпорте, штат Род–Айленд, я проверил радио AM и обнаружил 38 станций, три из которых — религиозные, две предназначены для цветных и одна вещала на португальском»[55].

Новые формы аудиокоммуникации забирают себе то, что осталось от массовой аудитории. В 60–е годы маленькие дешевые магнитофоны и кассетники распространились среди молодежи, как пожар в прерии. Это всеобщее заблуждение, что нынешние подростки проводят больше времени у радио; они слушают радио меньше, чем их сверстники 60–х годов. В 1967 г. в среднем они проводили у радио 4,8 часа в день, а в 1977 г. только 2,8 часа[56].

Затем настало время радио «ситизенз бэнд» (citizens band). В отличие от широкого вещания, являющегося строго односторонним (слушатель не может переговариваться с диктором), автомобильные радиоприемники дают водителям возможность общаться друг с другом в радиусе 5–15 миль.

Между 1959 и 1974 гг. в Америке был только 1 млн частных радиостанций. Затем, по словам обескураженного официального лица из Федеральной комиссии по массовым коммуникациям, «нам потребовалось всего 8 месяцев, чтобы набрать второй миллион, и 3 месяца — третий». СБ расцвело пышным цветом, и к 1977 г. использовалось уже около 25 млн личных радиоустановок, так что весь эфир был наполнен разноцветной болтовней — от предупреждений, что «смоуки» (полиция) ловит нарушителей скоростного режима, до молитв и зазываний проституток. Это увлечение уже прошло, но его последствия еще существуют.

Радиобоссы, опасаясь за свои доходы от рекламы, яростно отрицают, что СБ уменьшило их аудиторию. Но рекламные агентства в этом не уверены. Одно из них, Marsteller, Inc., провело опрос в Нью–Йорке, и выяснилось, что 45 % пользователей СБ на 10–15% сократили прослушивание обычного радио. Более того, исследование показало, что больше половины пользователей СБ одновременно слушали и обычное радио в машине, и свое радио СБ[57].

В любом случае сдвиг в сторону разнообразия печатной продукции произошел параллельно с изменением в сфере радиовещания. И та, и другая сферы теряют свою аудиторию (демассифицируются).

Но только в 1977 г. средства массовой информации Второй волны потерпели свое самое значительное поражение. Для целого поколения самым мощным и самым массовым средством информации было, конечно же, телевидение. В 1977 г. оно начало «мигать». Вот что писал журнал «Time»: «Все рушится, боссы телевещания нервно всматриваются в цифры... они не верят своим глазам... Впервые за свою историю телевидение теряет зрителей»[58].

«Никто не мог предположить, — бормочет другой человек из рекламы, — что популярность телевидения пойдет на спад».

Даже сейчас нет недостатка в объяснениях этого факта. Нам говорят, что программы стали еще слабее, чем раньше, что много того и мало этого. Теленачальники нервно ходят по коридорам; нам обещаны новые программы. Но глубинная истина только начинает выплывать из облаков многообещающего телевосхваления. Клонится к закату день всемогущества централизованной сети вещания, контролирующей производство образов. И на самом деле, президент компании NBC (Эн–Би–Си), обвиняя три основные телесети США в стратегической «тупости», предсказал, что к 1980 г. часть публики, смотрящая их программы в прайм–тайм, сократится наполовину[59]. Третья волна в средствах массовой информации подрывает господство магнатов Второй волны во всех областях.

Кабельное телевидение проникло сейчас в 14,5 млн домов и, по–видимому, ворвется со скоростью урагана в 80–е годы. Промышленные эксперты ожидают, что к концу 1981 г. от 20 до 26 млн человек будут пользоваться кабельным телевидением, т. е. кабельное телевидение будет доступно 50% американских семей. Дело пойдет еще быстрее, поскольку медные провода заменены дешевыми стекловолоконными системами, где свет проходит в тончайших стеклянных волокнах. И подобно скоропечатанию или ксероксу кабель демассифицирует аудиторию, разделив ее на множество мини–аудиторий. Более того, кабельные системы могут сделать телесвязь двусторонней, так что зрители будут не только смотреть программы, но и общаться с различными службами[60].

В Японии к началу 80–х годов целые города будут связаны стекловолоконным кабелем, и пользователи смогут заказывать не только программы, но и диапозитивы, различные сведения, записи театральных постановок, газетный и журнальный материал. Служба спасения и пожарные службы будут работать по той же системе.

В Икоме, спальном районе Осаки, я давал интервью в телешоу по экспериментальной программе «Хай–Овис» («Hi–Ovis»), когда микрофон и телекамера ставятся на телевизор в доме каждого пользователя, так что зрители могут быть не только получателями, но и отправителями информации. В то время как ведущий шоу брал у меня интервью, некая миссис Сакамото, глядя эту программу у себя в гостиной, подключилась к нам и начала с нами разговаривать на ломаном английском. И я, и телезрители видели на экране ее, приветствующую меня в Икоме, и ее бегающего по комнате маленького сынишку.

«Хай–Овис» имеет банк видеокассет обо всем ча свете — музыка, кулинария, образование и многое другое. Пользователи могут набрать кодовый номер и через компьютер, в любое время дня и ночи, могут потребовать, чтобы им показали на экране нужную им кассету.

Хотя эта система работает только в 160 домах, этот эксперимент поддерживается японским правительством и получает финансовую поддержку от таких корпораций, как «Fujitsu», «Sumimoto Electric», «Matsushita» и «Kintetsu». Это очень продвинутая система, работающая на технологии оптических волокон.

В Коламбусе, штат Огайо, неделей ранее я посетил систему Уорнер Кейбл корпорейшн Кьюб (Warner Cable Corporation's Qube, system). Она обеспечивает пользователя 30 телеканалами (против четырех регулярных передающих станций) и дает возможность смотреть специализированные программы всем — от школьников до врачей, юристов или «только для взрослых». «Кьюб» — самая разработанная, коммерчески окупаемая, двусторонняя кабельная система в мире. Пользователю дается аппарат, похожий на калькулятор, ему нужно только нажать кнопку, и он соединяется со станцией. Зритель, использующий так называемую «горячую кнопку», может соединиться со студией «Кьюб» и ее компьютером. «Time», описывая эту систему, восхищается тем, что пользователь благодаря ей «выражает свое мнение в местных политических дебатах, продает гаражи, участвует в благотворительных аукционах, где продаются objets d'arts... Нажав кнопку, Джо или Джейн Коламбус могут задать каверзный вопрос политику или вынести приговор участникам конкурса любительских талантов». Потребители имеют возможность устроить «ярмарку сравнений местных супермаркетов» или заказать столик в Восточном ресторане.

Кабель все же не единственная проблема, с которой столкнулись телесети.

Видеоигры — ходовой товар в магазинах. Миллионы американцев стали страстными поклонниками приспособлений, превращающих телеэкран в стол для пинг–понга, хоккейное поле или теннисный корт. Эта разработка может показаться тривиальной и не иметь отношения к тому, чем занимаются ортодоксальные политические аналитики. Но она представляет собой волну социального обучения, это предварительная тренировка, готовящая нас к жизни в электронном мире. Видеоигры не только разрушают массив аудитории, уменьшая число тех людей, которые просто смотрят телевизор; благодаря этому нехитрому приспособлению миллионы людей учатся играть с телевизором, отвечать ему, взаимодействовать с ним. В этом процессе из пассивных получателей информации они превращаются в ее отправителей. Пожалуй, они манипулируют телевидением, а не телевизор — ими.

Информационные службы, работающие на телевидении, сейчас уже доступны в Великобритании, где зритель, снабженный адаптером, может нажать кнопку и выбрать из десятков таких разных информационных служб то, что он хочет — новости, погоду, финансы, спорт и т. д. Эти данные проходят по телевизионному экрану как по ленте телеграфного аппарата. Вскоре пользователи смогут ввести в телевизор жесткий диск и перенести на бумагу все, что они пожелают сохранить. И опять же выбор у них гораздо больше, чем был раньше.

Видеомагнитофоны тоже распространяются очень быстро. К 1981 г. торговцы надеются продать миллион штук. Видео не только дает возможность записать, например, футбольный матч в понедельник, чтобы посмотреть его в воскресенье (таким образом разрушая синхронность образного ряда, которую дает телевизионная сеть), но и закладывает основы продажи кассет с записями фильмов и спортивных событий (арабы не проспали важный момент: кассету с фильмом «Посланник» («The Messenger») о жизни Мухаммеда можно купить упакованной в коробку с позолоченной арабской вязью на ней). Благодаря видеомагнитофонам можно иметь специализированные кассеты, например, медицинский учебный материал для медработников или кассеты для покупателей с инструкциями о том, как собрать мебель или подключить тостер. Что важнее, видео дает возможность каждому потребителю стать производителем образов, принадлежащих только им. Опять–таки аудитория традиционного телевидения редеет, демассифицируется.

И, наконец, домашние спутниковые антенны позволяют индивидуальным телестанциям формировать временные мини–сети для специализированного программирования и посылать сигналы повсюду и отовсюду за минимальную цену, тем самым разрушая существующие телесети. К концу 1980 г. операторы кабельного телевидения будут иметь одну тысячу наземных станций, способных принять сигналы со спутниковых антенн. «На этом этапе, — пишет журнал «Television/Radio Age», — диспетчеру программ нужно будет только купить время на спутнике — и он имеет национальную кабельную телесеть... он может выборочно подключиться к любой системе по своему выбору»[61]. «Спутник, — заявляет Уильям Дж. Доннелли, вице–президент огромной рекламной компании «Young & Rubicam», отвечающий за электронные средства информации, — ведет к появлению более мелких аудиторий и большего числа национальных программ».

Все эти разработки имеют одну общую черту: они делят телезрителей на группы, и каждый новый сегмент не только увеличивает разнообразие нашей культуры, но и глубоко проникает в мощную структуру телесетей, которые до сих пор полностью подавляли наш образный ряд. Джон О'Коннор, критик из газеты «New York Times», кратко резюмирует: «Одно точно: коммерческое телевидение не может больше нам диктовать, что смотреть и когда смотреть»[62].

На первый взгляд все это кажется набором не соотносящихся между собой событий, однако на деле является процессом взаимосвязанных перемен, которые маячат на горизонте средств информации, начиная с газет, радио и кончая журналами и телевидением. Средства массовой информации находятся под атакующим огнем. Бурно растут новые, демассифицированные средства информации, которые бросают вызов, а иногда и сменяют средства массовой информации, господствовавшие во всех обществах времен Второй волны.

Таким образом, Третья волна начала совершенно новую эпоху — эпоху не массовых средств информации. Наряду с новой техносферой появляется новая инфосфера, и это будет иметь далеко идущие последствия во всех сферах жизни, включая наше сознание. Вместе взятые, эти перемены революционизируют наши представления о мире и наши способности его познания.

 

Клип–культура

 

Демассифицированные средства информации демассифицируют и наше сознание. Во время Второй волны постоянная накачка стандартизированного образного ряда привела к тому, что критики называют «массовым сознанием». Сегодня уже не массы людей получают одну и ту же информацию, а небольшие группы населения обмениваются созданными ими самими образами. Поскольку все общество движется в сторону разнообразия, привнесенного Третьей волной, новые средства информации отражают и ускоряют этот процесс.

Этим отчасти объясняется тот факт, что мнения по какому–либо вопросу — от поп–музыки до политики — становятся менее унифицированными. Консенсус пошатнулся. На личностном уровне нас осаждают и ослепляют противоречивыми и не относящимися к нам фрагментами образного ряда, которые выбивают почву из–под ног наших старых идей, и обстреливают нас разорванными и лишенными смысла «клипами», мгновенными кадрами. По сути дела, мы живем в «клип–культуре».

«Беллетристика понемногу отдает свои куски территории, — жалуется критик Джеффри Вулфф, — каждый романист все меньше понимает великую картину мира». Что касается документальной прозы, Дэниэл Ласкин, рецензируя такие феноменально популярные справочники, как «Народный альманах» («The People's Almanac»), «Книга реестров» («The Book of Lists»), пишет: «Идея любого исчерпывающего синтеза кажется несостоятельной. Альтернативное решение — собрать мир наобум, особенно его самые забавные черепки». Но разбивка нашего образного ряда на крошечные кадрики не ограничивается книгами или литературой, она еще больше проявляется в прессе и электронных средствах информации.

В этой новой культуре с ее фрагментарными, временными образами увеличивается разрыв между пользователями средств информации Второй и Третьей волн.

Публику Второй волны, стремящуюся к готовым, установившимся моральным и идеологическим истинам прошлого, раздражают и дезориентируют клочки информации. Она испытывает ностальгию по радиопрограммам 30–х годов или фильмам 40–х. Она чувствует себя вырванной из пространства новых средств информации не только потому, что многое из того, что она видит и слышит, пугает и расстраивает ее, но и тип подачи материала ей незнаком.

Вместо получения пространных, соотносящихся друг с другом «полос» идей, собранных и систематизированных, нас все больше пичкают короткими модульными вспышками информации — рекламой, командами, теориями, обрывками новостей, какими–то обрезанными, усеченными кусочками, не укладывающимися в наши прежние ментальные ячейки. Новый образный ряд не поддается классификации, отчасти из–за того, что выпадает из наших старых концептуальных категорий, но еще и потому, что подается в странной, скоротечной, бессвязной форме. Резко критикуя то, что они называют бедламом клип–культуры, люди Второй волны испытывают подавленное раздражение против средств информации.

Люди Третьей волны, напротив, чувствуют себя неплохо под бомбардировкой блицев: полутораминутный клип с новостями, полуминутный рекламный ролик, фрагмент песни или стихотворения, заголовок, мультик, коллаж, кусочек новостей, компьютерная графика. Будучи ненасытными читателями дешевых книг и специальных журналов, они залпом глотают огромное количество информации. Но они также внимательно следят за тем, как в новых концепциях или метафорах собираются и организуются в некое целое эти кусочки информации. Вместо попытки втиснуть новые модульные данные в стандартные структуры или категории Второй волны, они учатся создавать свои собственные «полосы» идей из того разорванного материала, который обрушивают на них новые средства информации.

Сейчас мы не получаем готовую ментальную модель реальности, мы вынуждены постоянно формировать ее и переформировывать. Это ложится на нас тяжелым грузом, но это же ведет к большей индивидуальности, демассификации как личности, так и культуры. Некоторые из нас ломаются под таким давлением, отступают, испытывая апатию или гнев. Другие постоянно растут, формируют себя и становятся компетентными, грамотными людьми, способными работать на высшем уровне. (В обоих случаях, является ли напряжение слишком большим или не очень, результат один — далекий плач униформированных, стандартизированных, легко управляемых роботов, приход которых предсказывали многие социологи и фантасты времен Второй волны. )

Кроме прочего, демассификация цивилизации, отражением и усилением которой являются средства информации, влечет за собой огромный скачок объема информации, которой мы обмениваемся друг с другом. И этот рост объясняет, почему мы становимся «информационным обществом».

Чем более разнообразна цивилизация, чем дифференцированной ее технология, ее энергетические формы, тем больше информации должно проходить между составляющими ее частями, чтобы иметь возможность соединить их воедино, особенно перед лицом глобальных перемен. Какая–либо организация, например, должна уметь предвидеть (более или менее точно), как на эти перемены отреагируют другие организации, если она хочет соответствовать этим переменам. То же касается и индивидов. Чем более мы униформированы, тем меньше нам нужно знать друг о друге, чтобы предвидеть поведение каждого. Но по мере того, как люди вокруг нас становятся все более индивидуализированными и демассифицированными, мы все больше нуждаемся в информации — сигналах и ключах, — чтобы предвидеть, хотя бы в общих чертах, как они собираются поступать по отношению к нам. И если мы не сможем делать эти прогнозы, мы не сумеем работать или даже жить вместе.

В конечном счете индивиды и организации постоянно стремятся получить больше информации, и во всей системе пульсируют растущие потоки данных. Форсируя увеличение объема информации, необходимой для существования социальной системы, и увеличив скорость обмена ею, Третья волна раскачала структуру изношенной, перегруженной инфосферы Второй волны и создает новую структуру, способную ее заменить.

 

 

Глава 14

 

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СРЕДА

 

Немало разных народов мира верило, что за непосредственной физической реальностью вещей скрывается душа, а некоторые и до сих пор убеждены, что даже у таких, казалось бы безжизненных объектов, как земля или камни, есть некая активная сила: мана[63]. Индейцы сиу называют ее вакан, алгонкины — манату, а ирокезы — аренда. Вся окружающая этих людей среда исполнена жизни.

Cоздавая ныне для цивилизации Третьей волны новую инфосферу, мы наделяем окружающую нас «безжизненную» среду не жизнью, а интеллектом.

Залогом столь решительного шага вперед стал, конечно же, компьютер. Компьютеры как сочетание электронной памяти с программами, сообщающими машине, каким образом обрабатывать накопленные данные, еще в начале 50–х годов были неким научным курьезом. Однако в 1955–1965 гг., в течение этого десятилетия, когда Третья волна начала свой подъем в Соединенных Штатах, они стали постепенно просачиваться в деловую сферу[64]. Сначала это были автономные устройства с ограниченными возможностями, которые использовались главным образом при финансовых расчетах. Вскоре обладающие огромными возможностями машины начали внедряться на командных высотах для решения различных задач. По словам Харви Поппела, первого вице–президента компании Booz Alien & Hamilton (консультации по вопросам управления), в 1965–1977 гг. мы пребывали в «эре большой центральной ЭВМ... олицетворяющей собой последнее слово технической мысли. Это главное достижение века машин — большой суперкомпьютер — покоилось в бомбоубежище на глубине сотен футов под центром... в стерильной среде... управляемое группой супертехнократов».

Эти централизованные гиганты настолько поражали воображение, что вскоре стали неотъемлемой частью социальной мифологии. Кинорежиссеры, карикатуристы и фантасты использовали их как символ будущего, шаблонно изображая компьютер неким всемогущим разумом — важнейшим средоточием сверхчеловеческого интеллекта.

Однако в 70–х годах действительность опередила фантазию, оставив позади устаревшие представления. По мере того как стремительно уменьшались размеры, нарастала емкость памяти, а стоимость функции падала, повсюду стали распространяться маленькие дешевые, но мощные мини–ЭВМ. Любой производственный филиал, лаборатория, отдел сбыта или техотдел претендовали на свою собственную машину. И появилось столько компьютеров, что компаниям порой не удавалось отследить, сколько же их числится у них на балансе. «Мозги» компьютера уже больше не сосредоточивались в одной–единственной точке, — они стали «распределяться».

В настоящее время происходит очень быстрое распространение компьютерного интеллекта. Так, затраты США в 1977 г. на обработку распределенных данных (или DDP в современной терминологии) составляли 300 млн долл. Однако по сведениям одной из ведущих в отрасли фирм — «Международной корпорации данных», изучающей состояние компьютерного рынка, — цифра эта к 1982 г. достигнет величины в 3 млрд долл[65]. Маленькие недорогие машинки[66], для работы с которыми уже больше нет нужды в специально подготовленной жреческой касте, станут вскоре такими же вездесущими, как и обычные пишущие машинки. Мы «интеллектуализируем» условия своего труда.

Более того, за пределами промышленности и правительства происходит параллельный процесс, который был бы невозможен без этой всепроникающей технической новинки — домашнего компьютера. Всего пять лет назад число домашних, или персональных, компьютеров было ничтожно. Сегодня же считается, что по меньшей мере 300 тыс. компьютеров мурлычет и жужжит по гостиным, кухням и уютным домашним кабинетам Америки. И это при том, что такие гиганты–изготовители, как IBM и «Texas Instruments», пока еще не продают их по низким ценам. Персональные компьютеры скоро будут стоить немногим дороже обычного телевизора[67].

Этими умными машинами уже пользуются в самых разных целях: от оформления семейных счетов до контроля расхода электроэнергии в доме. С ними играют, в них хранят кулинарные рецепты, они напоминают своим владельцам о предстоящих встречах и служат «интеллектуальными» пишущими машинками. Однако это всего лишь малая толика их потенциальных возможностей.

Телекомпьютерная корпорация Америки предлагает услугу, именуемую просто «Источник»[68], которая за смехотворно низкую цену предоставляет пользователю компьютера немедленный доступ к кабельному каналу новостей «United Press International», огромному массиву данных товарной и фондовой биржи, программам обучения детей счету, письму, французскому, немецкому и итальянскому языкам, членство в компьютеризированном клубе покупателей товаров со скидкой, возможность немедленно заказать гостиницу или туристическую поездку и еще многое другое.

«Источник» также позволяет всем, у кого есть недорогой терминал ЭВМ, общаться с кем угодно в данной системе. Любители бриджа, шахмат или игры в триктрак могут при желании играть с партнерами, находящимися от них за тысячи миль. Пользователи могут вступать в переписку друг с другом или рассылать сообщения многочисленным адресатам одновременно, а всю свою почту хранить в электронной памяти. «Источник» облегчит формирование даже своего рода «электронного братства» людей, объединяющихся в группы по интересам. Десяток фотолюбителей из многих городов, электронно связанных между собой «Источником», могут сколько душе угодно общаться на тему камер, аппаратуры, оборудования фотолаборатории, освещения или цветной пленки. Месяцы спустя они смогут извлечь свои замечания, запросив их по предмету обсуждения, дате или какой–нибудь иной категории.

Рассредоточение компьютеров по домам, не говоря уж об их объединении в разветвленную сеть, стало следующим шагом в создании пространства интеллектуальной среды. Но даже и это — еще не все.

Распространение машинного интеллекта выйдет на совершенно иной уровень с появлением микропроцессоров и микрокомпьютеров — этих крохотных чипов застывшего интеллекта, которые, вероятно, станут вскоре неотъемлемой частью всего, что мы делаем и чем мы пользуемся.

Помимо использования в производственных процессах и в бизнесе в целом, они уже встраиваются, или вскоре будут встраиваться, во все и вся, начиная с установок для кондиционирования воздуха и автомобилей до швейных машин и бытовых весов. Они будут следить за расходом электроэнергии в доме и сокращать излишнюю ее трату, подбирать в стиральной машине количество стирального порошка и температуру воды для каждой порции белья. Они же тонко отрегулируют топливную систему автомобиля и просигнализируют нам в случае каких–либо неполадок. Утром включат нам радиочасы, тостер, кофеварку и душ, прогреют гараж, запрут двери и выполнят тысячу всяких мелких и не очень дел, от которых вечно голова идет кругом.

Свои соображения, до чего этак можно докатиться через несколько десятков лет, изобразил в забавном сценарии «Фред–жилище» один из ведущих дистрибьютеров микрокомпьютеров — Алан П. Холд[69].

Как полагает Холд: «Домашние компьютеры уже могут говорить, интерпретировать устную речь и контролировать бытовую электротехнику. Понакидайте несколько сенсоров, скромненький словарик, систему телефонной компании «Белл» — и дом ваш может беседовать с кем или с чем угодно в мире». Впереди ожидает еще немало трудностей, но основное направление преобразований уже четко просматривается.

«Представьте себе, — пишет Холд, — вы — на работе, звонит телефон. Это — Фред, ваше жилище. Просматривая в утренних новостях сообщения о последних ночных ограблениях со взломом, Фред наткнулся на сводку погоды с предупреждением о предстоящем ливне. Информация эта активизировала у Фреда запоминающее устройство на магнитных доменах: пора произвести текущий осмотр крыши. Было обнаружено место возможной протечки. Прежде чем звонить вам, Фред посоветовался по телефону со Слимом. Слим — это дом в стиле старинного ранчо, расположенный ниже по кварталу... Фред и Слим часто обмениваются банками данных, и, как известно, в их программы заложена эффективная поисковая методика идентификации служб домоводства... Вы уже научены доверять решениям Фреда и санкционируете ремонт. Остальное — дело техники: Фред вызывает кровельщика...»

Забавная выдумка. И все же она уловила то жутковатое ощущение, которое вызывается жизнью в интеллектуальной среде. Жизнь в такой среде порождает леденящие душу философские вопросы. Не перейдет ли все управление к машинам? Не окажется ли, что интеллектуальные машины, особенно объединенные в коммуникационные сети, выйдут за пределы возможностей нашего понимания и станут недоступны для контроля над ними? Не сможет ли однажды Старший Брат[70]подключиться не только к нашим телефонам, но и к тостерам и телевизорам, взяв на учет не только каждое наше движение, но и всякое суждение? В какой мере мы позволим себе зависеть от компьютера и чипа? По мере того как мы все большим и большим интеллектом накачиваем материальную среду, не атрофируется ли наш собственный разум? И что произойдет, если кто–нибудь или что–нибудь выдернет вилку из штепсельной розетки? Сохранятся ли у нас до тех пор основные навыки, необходимые для выживания?

На каждый из вопросов существует бесчисленное множество встречных вопросов. Возможно ли, чтобы Старший Брат уследил за всеми тостерами и телевизорами, автомобильными моторами и кухонными электроприборами? Когда произойдет широкое распределение интеллекта во всей среде обитания, когда активизировать его смогут пользователи сразу в тысяче мест, когда пользователи компьютеров станут общаться друг с другом, минуя центральный компьютер (как это происходит во многих распределенных сетях), сможет ли Старший Брат все так же контролировать ситуацию? Децентрализация интеллекта не только не укрепит мощь тоталитарного государства, а скорее наоборот, ослабит ее. Однако не стоит ли и нам быть несообразительнее, чтобы перехитрить правительство? Главному герою великолепного сложного романа Джона Брюннера «Всадник взрывной волны» вполне успешно удается саботировать стремление правительства навязать при помощи компьютерной сети контроль за мышлением. Должна ли атрофироваться способность к мышлению? Как мы вскоре увидим, создание интеллектуальной среды могло бы оказывать и совершенно противоположное действие. Разве при проектировании машин для исполнения наших приказаний мы не можем запрограммировать их, как Робби в классическом произведении Айзека Азимова[71]«Я, робот», никогда не причинять вреда человеку?[72]Окончательный приговор еще не вынесен, а потому было бы наивно и безответственно игнорировать такие проблемы, однако столь же наивно было бы допустить, будто все складывается против рода человеческого. У нас есть интеллект и воображение, которыми мы до сих пор еще не начали пользоваться.

Однако во что бы нам ни хотелось верить, неотвратимо ясно одно, что мы коренным образом меняем свою инфосферу. Мы не просто сокращаем объем носителей информации Второй волны, мы добавляем социальной системе совершенно новый уровень коммуникации. По сравнению с развивающейся инфосферой Третьей волны, инфосфера эпохи Второй волны, где ведущее место принадлежало средствам массовой информации, почте и телефону, кажется безнадежно устаревшей.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.