Парвус. Мировой рынок и сельскохозяйственный кризис. 22 глава

394__________________________ В. И. ЛЕНИН

приближающимся к лишению прав. Правительство рассчитывает в этой школе обучить «бунтовщиков» дисциплине. Не ошибется ли оно в своем расчете? Не будет ли школа русской военной службы военной школой для революции? Конечно, не всем студентам под силу пройти полный курс такой школы. Одних сломит тяжелая лямка, погубит столкновение с военными властями, других — слабых и дряблых — запугает казарма, но третьих она закалит, расширит их кругозор, заставит их продумать и прочувствовать их освободительные стремления. Они испытают теперь всю силу произвола и угнете­ния на собственном опыте, когда все их человеческое достоинство будет поставлено в зависимость от усмотрения фельдфебеля, способного зачастую умышленно поглумить­ся над «образованным». Они увидят, каково на деле положение простого народа, они изболеются за те надругательства и насилия, которых ежедневными свидетелями заста­вят их быть, и поймут, что те несправедливости и придирки, от которых страдают сту­денты, это — капля в море народного угнетения. Кто поймет это, тот выйдет из воен­ной службы с Аннибаловой клятвой борьбы вместе с передовым классом народа за освобождение народа от деспотизма.

Но не меньше жестокости нового наказания возмущает его унизительность. Прави­тельство делает вызов всем, в ком осталось еще чувство порядочности, объявляя про­тестовавших против произвола студентов простыми дебоширами, — вроде того, как оно объявило ссыльных рабочих-стачечников людьми порочного поведения. Взгляните на правительственное сообщение: его пестрят слова: беспорядок, буйства, бесчинства, беззастенчивость, разнузданность. С одной стороны, признание преступных политиче­ских целей и стремления к политическим протестам; с другой — третирование студен­тов, как простых дебоширов, нуждающихся в уроках дисциплины. Это — пощечина русскому общественному мнению, симпатии которого к студенчеству очень хорошо известны правительству. И единственным достойным ответом на это со стороны сту­денчества было бы

_______________________ ОТДАЧА В СОЛДАТЫ 183-х СТУДЕНТОВ_____________________ 395

исполнение угрозы киевлян, устройство выдержанной и стойкой забастовки всех уча­щихся во всех высших учебных заведениях с требованием отмены временных правил 29-го июля 1899 года.

Но ответить правительству обязано не одно студенчество. Правительство само поза­ботилось сделать из этого происшествия нечто гораздо большее, чем чисто студенче­скую историю. Правительство обращается к общественному мнению, точно хвастаясь энергичностью своей расправы, точно издеваясь над всеми освободительными стрем­лениями. И все сознательные элементы во всех слоях народа обязаны ответить на этот вызов, если они не хотят пасть до положения безгласных, молча переносящих оскорб­ления рабов. А во главе этих сознательных элементов стоят передовые рабочие и не­разрывно связанные с ними социал-демократические организации. Рабочий класс по­стоянно терпит неизмеримо большее угнетение и надругательство от того полицейско­го самовластия, с которым так резко столкнулись теперь студенты. Рабочий класс под­нял уже борьбу за свое освобождение. И он должен помнить, что эта великая борьба возлагает на него великие обязанности, что он не может освободить себя, не освободив всего народа от деспотизма, что он обязан прежде всего и больше всего откликаться на всякий политический протест и оказывать ему всякую поддержку. Лучшие представи­тели наших образованных классов доказали и запечатлели кровью тысяч замученных правительством революционеров свою способность и готовность отрясать от своих ног прах буржуазного общества и идти в ряды социалистов. И тот рабочий недостоин на­звания социалиста, который может равнодушно смотреть на то, как правительство по­сылает войско против учащейся молодежи. Студент шел на помощь рабочему, — рабо­чий должен прийти на помощь студенту. Правительство хочет одурачить народ, заяв­ляя, что стремление к политическому протесту есть простое бесчинство. Рабочие долж­ны публично заявить и разъяснить самым широким массам, что это — ложь, что на­стоящий очаг насилия, бесчинства и

396__________________________ В. И. ЛЕНИН

разнузданности — русское самодержавное правительство, самовластье полиции и чи­новников.

Как организовать этот протест, это должны решить местные социал-демократические организации и рабочие группы. Раздача, разбрасывание, расклейка листков, устройство собраний, на которые были бы приглашаемы по возможности все классы общества, — таковы наиболее доступные формы протеста. Но было бы жела­тельно, чтобы там, где есть крепкие и прочно поставленные организации, была сделана попытка более широкого и открытого протеста посредством публичной демонстрации. Хорошим образчиком может служить харьковская демонстрация 1-го декабря прошло­го года перед редакцией «Южного Края». Праздновался юбилей этой паскудной газеты, травящей всякое стремление к свету и свободе, восхваляющей все зверства нашего пра­вительства. Перед редакцией собралась толпа, которая торжественно предавала разо-дранию номера «Южного Края», привязывала их к хвостам лошадей, обертывала в них собак, бросала камни и пузырьки с сернистым водородом в окна с кликами: «долой продажную прессу!». Вот какого чествования поистине заслуживают но только редак­ции продажных газет, но и все наши правительственные учреждения. Юбилей началь­ственного благоволения празднуют они лишь изредка, — юбилея народной расправы заслуживают они всегда. Всякое проявление правительственного произвола и насилия есть законный повод для такой демонстрации. И пусть открытое заявление правитель­ства о расправе со студентами не останется без открытого ответа со стороны народа!

Написано в январе 1901 г. Печатается по тексту газеты

Напечатано в феврале 1901 г. в газете «Искра» № 2

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ⁴⁵

Написано в конце января — Печатается по тексту журнала

начале февраля 1901 г.

Напечатано в апреле 1901 г.

в журнале «Заря» № 1

Подпись: Τ. X.

Обложка № 1 журнала «Заря». — Апрель 1901 г.

I. БЕЙ, НО НЕ ДО СМЕРТИ

23 января в Нижнем Новгороде особое присутствие московской судебной палаты с участием сословных представителей разбирало дело об убийстве крестьянина Тимо­фея Васильевича Воздухова, отправленного в часть «для вытрезвления» и избитого там четырьмя полицейскими служителями: Шелеметьевым, Шульпиным, Шибаевым и Ольховиным и исп. должн. околоточного надзирателя Пановым до такой степени, что Воздухов на другой же день умер в больнице.

Такова несложная фабула этого простого дела, бросающего яркий свет на то, что де­лается обыкновенно и постоянно в наших полицейских правлениях.

Насколько можно судить по чрезвычайно кратким газетным отчетам, все происше­ствие представляется в таком виде. 20 апреля Воздухов приехал на извозчике в губер­наторский дом. Вышел смотритель губернаторского дома, который показал на суде, что Воздухов был без шапки, выпивши, но не пьян, жаловался на какую-то пароходную пристань, не выдавшую билета на проезд (?). Смотритель велел постовому городовому Шелеметьеву отвезти Воздухова в часть. Воздухов был настолько мало выпивши, что спокойно разговаривал с Шелеметьевым и по приезде отчетливо объяснил околоточно­му надзирателю Панову свое имя и звание. Несмотря на это, Шелеметьев — очевидно, с ведома Панова, только что опросившего Воздухова, — «вталкивает» последнего не в арестантскую, где находилось

402__________________________ В. И. ЛЕНИН

несколько пьяных, а в находящуюся рядом с арестантской «солдатскую». Вталкивая, он задевает шашкой за дверной крюк, обрезывает себе немного руку, воображает, что шашку держит Воздухов, и бросается его бить, крича, что ему порезали руку. Бьет со всего размаха, бьет в лицо, в грудь, в бока, бьет так, что Воздухов все падает навзничь, все стукается головой об пол, просит пощады. «За что бьете?» — говорил он, по словам сидевшего в арестантской свидетеля (Семахина). — «Не виноват я. Простите, Христа ради!» По словам этого же свидетеля, Воздухов пьян не был, скорее пьян был Шеле-метьев. О том, что Шелеметьев «обучает» (выражение обвинительного акта!) Воздухо-ва, узнают его товарищи, Шульпин и Шибаев, которые пили в полиции с первого же дня пасхи (20 апреля — вторник, третий день пасхи). Они являются в солдатскую вме­сте с пришедшим из другой части Ольховиным, бьют Воздухова кулаками, топчут но­гами. Является и околоточный надзиратель Панов, бьет книгой по голове, бьет кулака­ми. «Уж так били, так били, — говорила одна арестованная женщина, — что у меня ин-да все брюхо от страстей переболело». Когда «обучение» было кончено, околоточный надзиратель прехладнокровно приказывает Шибаеву обмыть на лице у избитого кровь — так все-таки приличнее; неравно увидит начальство! — и втолкнуть его в арестант­скую. «Братцы! — говорит Воздухов другим арестованным — видите, как полиция де­рется? Будьте свидетелями, я подам жалобу!» Но жалобу ему не удается подать: на другой день утром его нашли в совершенно бессознательном состоянии и отправили в больницу, где он через 8 часов и умер, не приходя в себя. Вскрытие обнаружило у него перелом десяти ребер, кровоподтеки по всему телу и кровоизлияние в мозг.

Палата приговорила Шелеметьева, Шульпина и Шибаева к 4 годам каторги, а Оль-ховина и Панова — к месячному аресту, признав их виновными только в «обиде»...

С этого приговора мы и начнем наш разбор. Приговоренные к каторге обвинялись по 346-й и 1490-й

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ____________________________ 403

ч. 2 статьям Уложения о наказаниях. Первая из этих статей гласит, что чиновник, при­чинивший раны или увечье при отправлении своей должности, подлежит высшей мере наказания, «за сие преступление определенного». А ст. 1490-я ч. 2-ая определяет за ис­тязание, когда последствием его была смерть, каторгу от 8 до 10 лет. Вместо высшей меры суд сословных представителей и коронных судей понижает наказание на две степени (6 степень: каторга 8—10 лет; 7 степень — от 4 до 6 лет), т. е. устанавливает максимальное понижение, допустимое законом в случае смягчающих вину обстоя­тельств, и кроме того назначает низшую меру наказания в этой низшей степени. Одним словом, суд сделал все, что только мог, для смягчения участи подсудимых, и даже больше, чем мог, так как закон о «высшей мере наказания» был обойден. Мы вовсе не хотим, конечно, сказать, чтобы «высшая справедливость» требовала именно десяти, а не четырех лет каторги; важно то, что убийц признали убийцами и осудили на каторгу. Но нельзя не отметить прехарактерной тенденции суда коронных судей и сословных представителей: когда они судят чинов полиции, они готовы оказывать им всякое снис­хождение; когда они судят за проступки против полиции, они проявляют, как известно,

* непреклонную суровость .

* Кстати, вот еще один факт для суждения о мере наказания, налагаемого за разные преступления на­шими судами. Через несколько дней после суда над убийцами Воздухова московский военно-окружной суд судил солдата, служившего в местной артиллерийской бригаде и укравшего из цейхгауза 50 шаровар и несколько сапожного товара в то время, как он был часовым при этом цейхгаузе. Приговор — четыре года каторги. Жизнь человека, вверенного полиции, стоит столько же, сколько 50 шаровар и несколько штук сапожного товара, вверенных часовому. В этом оригинальном «уравнении», как солнце в малой капле вод, отражается весь строй нашего полицейского государства. Личность против власти — ничто. Дисциплина внутри власти — все... впрочем, виноват: «все» только для мелких сошек. Мелкий вор — на каторгу, а крупный вор, все эти тузы, министры, директора банков, строители железных дорог, инжене­ры, подрядчики и пр., хапающие десятки и сотни тысяч казенного имущества, они расплачиваются в са­мом редком и самом худшем случае ссылкой на житье в отдаленные губернии, где можно жить припе­ваючи на награбленные деньги (банковые воры в Западной Сибири) и откуда легко удрать и за границу (жандармский полковник Меранвиль де сен-Клэр).

404__________________________ В. И. ЛЕНИН

Вот господину околоточному надзирателю... ну, как же не оказать ему снисхожде­ния! Он встретил привезенного Воздухова, он, очевидно, велел направить его не в аре­стантскую, а сначала — для обучения — в солдатскую, он участвовал в избиении и ку­лаками своими и книгой (должно быть, сводом законов), он распоряжался уничтожени­ем следов преступления (смыть кровь), он рапортовал ночью 20 апреля вернувшемуся приставу этой части, Муханову, что «во вверенной ему части все обстоит благополуч­но» (буквально!), — но он ничего не имеет общего с убийцами, он виноват только в ос­корблении действием, только в простой обиде действием, наказуемой арестом. Вполне естественно, что этот невиновный в убийстве джентльмен, г. Панов, и в настоящее вре­мя служит в полиции, занимая должность полицейского урядника. Г-н Панов только перенес свою полезную распорядительную деятельность по «обучению» простонародья из города в деревню. Скажите по совести, читатель, может ли урядник Панов иначе по­нять приговор палаты, как совет: — вперед скрывать получше следы преступления, «обучать» так, чтобы следов не было. Ты велел смыть кровь с лица умирающего, — это очень хорошо, но ты допустил Воздухову умереть, — это, братец, неосмотрительно; вперед будь осторожнее и крепко заруби себе на носу первую и последнюю заповедь русского Держиморды: «бей, но не до смерти!».

С общечеловеческой точки зрения приговор палаты над Пановым есть прямая на­смешка над правосудием; он показывает чисто холуйское стремление свалить всю вину на низших полицейских служителей и выгородить их непосредственного начальника, с ведома, одобрения и при участии которого происходило зверское истязание. С юриди­ческой же точки зрения, этот приговор — образец той казуистики, на которую способ­ны судьи-чиновники, и сами-то не очень далеко ушедшие от околоточного. Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли — говорят дипломаты. Закон дан для того, чтобы извращать понятие вины и

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ____________________________ 405

ответственности — могут сказать наши юристы. Какое, в самом деле, тончайшее су­дейское искусство нужно для того, чтобы подвести участие в истязании под простую обиду действием! Мастеровой, который утром 20 апреля сшиб, может быть, шапку с Воздухова, виноват, оказывается, в том же самом проступке — и даже еще слабее: не проступке, а «нарушении», — как и Панов. Даже за простое участие в драке (а не в из­биении беспомощного человека), если кому-либо причинена смерть, полагается более строгое наказание, чем то, которому подвергли околоточного. Судейские крючкотворы воспользовались, во-первых, тем, что за истязание при отправлении должности закон назначает несколько наказаний, предоставляя судье, смотря по обстоятельствам дела, выбор между тюрьмой от 2-х месяцев и ссылкой в Сибирь на житье. Не стеснять судью чрезмерно формальными определениями, предоставлять ему известный простор — это, конечно, очень разумное правило, и за это не раз уже хвалили русское законодательст­во и подчеркивали его либерализм наши профессора уголовного права. Они забывали только при этом ту мелочь, что для применения разумных постановлений нужны судьи, не сведенные на положение простых чиновников, нужно участие представителей обще­ства в суде и общественного мнения — в обсуждении дела. А во-вторых, на помощь суду пришел здесь товарищ прокурора, который отказался от обвинения Панова (и Ольховина) в истязании и жестокостях и просил подвергнуть их наказанию только за причинение обиды. Товарищ прокурора сослался в свою очередь на заключение экс­пертов, отвергших особую мучительность и продолжительность нанесенных Пановым побоев. Юридический софизм, как видите, не отличается особой замысловатостью: так как Панов бил меньше остальных, то можно сказать, что его побои не были особо му­чительны; а если они не были особо мучительны, то можно заключить, что они не от­носились к «истязаниям и жестокостям», а если они не относились к истязаниям и жес­токостям, то значит это было простое оскорбление действием. Все

406__________________________ В. И. ЛЕНИН

улаживается к общему удовольствию, и г. Панов остается в рядах блюстителей порядка и благочиния ... Мы затронули сейчас вопрос об участии в суде представителей обще­ства и роли общественного мнения. Этот вопрос вообще прекрасно иллюстрируется данным делом. Прежде всего: почему разбирал дело не суд присяжных, а суд коронных судей с сословными представителями? Потому, что правительство Александра III, вступив в беспощадную борьбу со всеми и всяческими стремлениями общества к сво­боде и самостоятельности, очень скоро признало опасным суд присяжных. Реакционная печать объявила суд присяжных «судом улицы» и открыла против него травлю, кото­рая, к слову сказать, продолжается и по сю пору. Правительство приняло реакционную программу: победив революционное движение 70-х годов, оно беззастенчиво объявило представителям общества, что считает их «улицей», чернью, которая не смеет вмеши­ваться не только в законодательство, но и в управление государством, которая

Вместо разоблачения безобразий во всем их объеме перед судом и перед обществом у нас предпочи­тают замазывать дела на суде и отделываться циркулярами и приказами, полными пышных, но пустых фраз. Например, орловским полицмейстером издан на днях приказ, которым, в подтверждение прежних распоряжений, предлагается приставам лично, а равно чрез своих помощников, настойчиво внушать нижним полицейским чинам отнюдь не допускать грубого обращения и каких-либо насильственных дей­ствий при задержании пьяных на улицах и водворении их для вытрезвления при частях, разъяснив ниж­ним чинам, что на обязанности полиции лежит, между прочим, и охранение пьяных, которые без очевид­ной опасности для них не могут быть предоставлены самим себе, почему нижние полицейские чины, поставленные самим законом в качестве ближайших защитников и охранителей обывателей, при задер­жании и доставлении пьяного в часть не только не должны прибегать к какому-либо грубому и нечело­вечному обращению с ними, а, напротив, прилагать все зависящие от них меры к охранению лиц, дос­тавляемых ими под стражу впредь до вытрезвления. Приказ предупреждает нижних полицейских чинов, что только таким сознательным и законным отношением к своим служебным обязанностям они вправе рассчитывать на доверие и уважение к ним населения и что, напротив того, всякое допущение полицей­скими чинами произвола и жестокого обращения с пьяными, равно как причинение им каких-либо на­сильственных действий, несовместимых с долгом чинов полиции, обязанных служить примером поря­дочности и добрых нравов, неминуемо влекут за собою строгую кару закона, и виновные в допущении таковых поступков нижние полицейские чины будут предаваемы без всякого снисхождения суду. — Проект картинки для сатирического журнала: оправданный по обвинению в убийстве околоточный над­зиратель читает приказ о том, что он должен служить примером порядочности и добрых нравов!

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ____________________________ 407

должна быть изгнана из святилища, где над русскими обывателями чинят суд и распра­ву — по методу господ Пановых. В 1887 году был издан закон, по которому дела о пре­ступлениях, совершенных должностными лицами и против должностных лиц, изъяты из ведения суда присяжных и переданы суду коронных судей с сословными представи­телями. Как известно, эти сословные представители, слитые в одну коллегию с судья­ми-чиновниками, представляют из себя безгласных статистов, играют жалкую роль по­нятых, рукоприкладствующих то, что угодно будет постановить чиновникам судебного ведомства. Это — один из тех законов, которые длинной вереницей тянутся через всю новейшую реакционную эпоху русской истории, объединенные одним общим стремле­нием: восстановить «твердую власть». Давлением обстоятельств власть вынуждена бы­ла во второй половине XIX века прийти в соприкосновение с «улицей», а состав этой улицы изменялся с поразительной быстротой, и темных обывателей заменяли гражда­не, начинающие сознавать свои права, способные даже выставлять борцов за права. И, почувствовав это, власть с ужасом отпрянула назад и делает теперь судорожные усилия оградить себя китайской стеной, замуроваться в крепость, недоступную ни для каких проявлений общественной самодеятельности... Но я несколько отклонился от своей те­мы.

Итак, благодаря реакционному закону, улица была устранена от суда над представи­телями власти. Чиновников судили чиновники. Это сказалось не только на приговоре, но и на всем характере предварительного и судебного следствия. Суд улицы ценен именно тем, что он вносит живую струю в тот дух канцелярского формализма, которым насквозь пропитаны наши правительственные учреждения. Улица интересуется не только тем, даже не столько тем, — обидой, побоями, или истязаниями будет признано данное деяние, какой род и вид наказания будет за него назначен, сколько тем, чтобы до корня вскрыть и публично осветить все общественно-политические нити преступле­ния и его значение, чтобы вынести из суда уроки общественной

408__________________________ В. И. ЛЕНИН

морали и практической политики. Улица хочет видеть в суде не «присутственное ме­сто», в котором приказные люди применяют соответственные статьи Уложения о нака­заниях к тем или другим отдельным случаям, — а публичное учреждение, вскрываю­щее язвы современного строя и дающее материал для его критики, а следовательно, и для его исправления. Улица своим чутьем, под давлением практики общественной жиз­ни и роста политического сознания, доходит до той истины, до которой с таким трудом и с такой робостью добирается сквозь свои схоластические путы наша официально-профессорская юриспруденция: именно, что в борьбе с преступлением неизмеримо большее значение, чем применение отдельных наказаний, имеет изменение обществен­ных и политических учреждений. По этой причине и ненавидят — да и не могут не не­навидеть — суд улицы реакционные публицисты и реакционное правительство. По этой причине сужение компетенции суда присяжных и ограничение гласности тянутся красной нитью через всю пореформенную историю России, причем реакционный ха­рактер «пореформенной» эпохи обнаруживается на другой же день после вступления в силу закона 1864 года, преобразовавшего нашу «судебную часть» . И именно на дан­ном деле с особенной силой сказался недостаток «суда улицы». Кто мог бы на этом су­де заинтересоваться общественной стороной дела и постараться выставить ее со всей выпуклостью? Прокурор? Чиновник, имеющий ближайшее отношение к полиции, — разделяющий ответственность за содержание арестантов и обращение с ними, — в не­которых случаях даже начальник полиции? Мы видели, что товарищ прокурора даже отказался от обвинения Панова в истязании. Гражданский истец, если бы жена

Либеральные сторонники суда присяжных, полемизируя в легальной печати против реакционеров, нередко отрицают категорически политическое значение суда присяжных, усиливаясь доказать, что они вовсе не по политическим соображениям стоят за участие в суде общественных элементов. Отчасти это может зависеть, несомненно, от того политического недомыслия, которым часто страдают именно юри­сты, несмотря на их специальные занятия «государственными» науками. Но главным образом объясняет­ся это необходимостью говорить эзоповским языком, невозможностью открытого заявления своих сим­патий к конституции.

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ____________________________ 409

убитого, выступавшая на суде свидетельницей Воздухова, предъявила гражданский иск к убийцам? Но где же было ей, простой бабе, знать, что существует какой-то граждан­ский иск в уголовном суде? Да если бы она и знала это, в состоянии ли была бы она на­нять адвоката? Да если бы и была в состоянии, нашелся ли бы адвокат, который мог бы и захотел бы обратить общественное внимание на разоблачаемые этим убийством по­рядки? Да если бы и нашелся такой адвокат, могли ли бы поддержать в нем «граждан­ский пыл» такие «делегаты» общества, как сословные представители? Вот волостной старшина — я имею в виду провинциальный суд — конфузящийся своего деревенского костюма, не знающий, куда деть свои смазные сапоги и свои мужицкие руки, пугливо вскидывающий глаза на его превосходительство председателя палаты, сидящего за од­ним столом с ним. Вот городской голова, толстый купчина, тяжело дышащий в непри­вычном для него мундире, с цепью на шее, старающийся подражать своему соседу, предводителю дворянства, барину в дворянском мундире, с холеной наружностью, с аристократическими манерами. А рядом — судьи, прошедшие всю длинную школу чи­новничьей лямки, настоящие дьяки в приказах поседелые, полные сознания важности выпавшей им задачи: судить представителей власти, которых недостоин судить суд улицы. Не отбила ли бы эта обстановка охоту говорить у самого красноречивого адво­ката, не напомнила ли бы она ему старинное изречение: «не мечите бисера перед...»?

И вышло так, что дело прогнали точно на курьерских, точно желая поскорее сбыть его с рук , точно боясь копнуть хорошенько всю эту мерзость: можно жить около от­хожего места, привыкнуть, не замечать, обжиться, но стоит только приняться его чис­тить — и вонь непременно восчувствуют тогда все обитатели не только данной, но и соседних квартир.

О том, чтобы скорее довести дело до суда, никто и не подумал. Несмотря на замечательную просто­ту и ясность дела, происшествие 20 апреля 1899 года разбиралось в суде только 23 января 1901 года. Суд скорый, правый и милостивый!

410__________________________ В. И. ЛЕНИН

Посмотрите, какую массу естественно напрашивающихся вопросов никто не потру­дился даже выяснить. Зачем ездил Воздухов к губернатору? Обвинительный акт — этот документ, воплощающий стремление обвинительной власти раскрыть все преступление — не только не отвечает на этот вопрос, но даже прямо заминает его, говоря, будто Воздухов «был задержан в нетрезвом виде во дворе губернаторского дома городовым Шелеметьевым». Это дает даже повод думать, будто Воздухов бесчинствовал и где? во дворе губернатора! А на самом деле Воздухов приехал к губернатору на извозчике жа­ловаться — это факт установленный. На что он жаловался? Смотритель губернатор­ского дома, Птицын, говорит, что Воздухов жаловался на какую-то пароходную при­стань, где ему отказали в выдаче билета на проезд (?). Свидетель Муханов, бывший приставом той части, где били Воздухова (а теперь состоящий начальником губернской тюрьмы в г. Владимире), говорит, что от жены Воздухова он слышал, что она с мужем пьянствовала и что их били в Нижнем и в речной полиции и в Рождественской полицей­ской части, и об этих побоях и хотел Воздухов заявить губернатору. Несмотря на яв­ное противоречие в показаниях этих свидетелей, суд не принимает ровно никаких мер для выяснения вопроса. Напротив, всякий имел бы полное право заключить, что суд не хочет выяснять этого вопроса. Жена Воздухова была свидетельницей на суде, но ее ни­кто не поинтересовался спросить, действительно ли били ее и мужа в нескольких поли­цейских частях Нижнего? при какой обстановке их арестовывали? в каких помещениях били? кто бил? действительно ли муж хотел жаловаться губернатору? не говорил ли муж еще кому-либо об этом своем намерении? Свидетель Птицын, который, будучи чиновником канцелярии губернатора, очень может быть не склонен был выслушивать от непьяного — но подлежащего все же вытрезвлению! — Воздухова жалобы на поли­цию, который поручил пьяному городовому Шелеметьеву отвезти для вытрезвления в часть жалобщика, этот интересный свидетель не был подвергнут перекрестному

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ____________________________ 411

допросу. Извозчик Крайнов, который привез Воздухова к губернатору и отвез потом в часть, опять-таки не расспрашивается о том, не говорил ли ему Воздухов, зачем он едет? что именно высказывал он Птицыну? не слышал ли еще кто-либо этого разгово­ра? Суд ограничивается прочтением краткого показания неявившегося Крайнова (удо­стоверяющего, что пьян Воздухов не был, а только немного выпивши), и товарищ про­курора нисколько не думает о том, чтобы добиться явки этого важного свидетеля. Если принять во внимание, что Воздухов — запасный унтер-офицер, значит, человек быва­лый, законы и порядки немного знающий, что он даже после последнего смертельного боя говорит товарищам: «я подам жалобу», — то становится более чем вероятным, что он ездил к губернатору именно жаловаться на полицию, что свидетель Птицын лгал, выгораживая полицию, что лакеи судьи и лакей прокурор не хотели разоблачать этой щекотливой истории.

Далее. Почему и за что били Воздухова? Обвинительный акт опять-таки изображает это так, как только можно было изобразить выгоднее... для подсудимых. «Поводом к истязанию» послужил будто бы порез руки Шелеметьева, когда он вталкивал Воздухо­ва в солдатскую. Вопрос в том, почему вталкивали спокойно говорившего и с Шеле-метьевым и с Пановым Воздухова (предположим, что надо было непременно его втал­кивать!) не в арестантскую, а сначала в солдатскую? Он отправлен для вытрезвления, — в арестантской есть уже несколько пьяных, — туда же попадает потом и Воздухов, зачем же Шелеметьев, «представив» его Панову, толкает в солдатскую? Очевидно, именно для того, чтобы избить. В арестантской есть народ, а в солдатской Воздухов будет один, а к Шелеметьеву придут на помощь товарищи и г. Панов, которому в на­стоящий момент «вверена» первая часть. Истязание было вызвано, значит, не случай­ным поводом, а совершено по заранее обдуманному намерению. Предположить можно только одно из двух: либо всех, присылаемых в часть для вытрезвления (хоть бы и держащих себя вполне прилично и спокойно), отправляют сначала

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: